ярко,  и  я  с  удовольствием  укрывался  в  тени
деревьев.
     - Это звонят колокола в Содбери, - заметил мой спутник, отирая  платком
пот со своего красного лица, -видите ли вот там, на горке,  церковь,  а  вон
там, направо, вход в Бадминтонский парк.
     Мы въехали в высокие железные ворота. На одном столбе виднелась  фигура
леопарда, на другом - грифон. Животные поддерживали громадный герб Бофортов.
Мы поехали через красивые лужайки, на которых росли группы деревьев. Нам  то
и дело попадались на дороге широкие пруды, кишмя кишевшие  дичью.  Парк  был
очень красив. Фермер Браун объяснил мне местоположение. Говорил он о парке с
немалой  гордостью,  точно  сам  был  его   собственником.   Я   полюбовался
искусственной  горкой,  сложенной  из  разноцветных  камней;  камни  заросли
папоротником и живописными ползучими растениями. Необыкновенно красив был  и
журчащий ручей. Русло его было направлено  со  скалы  вниз.  По  парку  были
разбросаны, статуи нимф и сильванов,  а  также  красивые  беседки,  поросшие
розами и жимолостью. Никогда мне прежде не приходилось видеть  таких  чудных
парков. Парк был устроен очень искусно. Природа была не изуродована, а умело
и  осторожно  приукрашена.  Ах,  какая  прелесть  эти  старинные  парки!   К
сожалению, несколько лет спустя у нас бросили свои народные обычаи  и  стали
устраивать парки  по  глупой  голландской  моде.  Эти  голландцы  -  великие
педанты. Пруды они копают непременно квадратные или прямоугольные, а деревья
у них растут в ряд, точно  солдаты  в  строю  стоят.  И  деревья  непременно
подровнены и подстрижены. Перемена эта не к лучшему, и  за  нее,  по  правде
говоря, надо отвечать  Оранскому  принцу  и  сэру  Виллиаму  Темплю.  Только
теперь, как слышно, стали бросать эту  голландскую  моду  и  возвращаться  к
родной старине. И умно, право, умно! Ведь мудрее природы, как  ни  старайся,
не станешь.
     По пути к замку нам пришлось переехать через большой  луг,  на  котором
занимался военными упражнениями эскадрон конницы. Мой спутник объяснил  мне,
что солдаты этого эскадрона повербованы из прислуги герцога. Затем,  проехав
рощицу с чрезвычайно редкими насаждениями, мы очутились на покрытой песком и
мелким гравием дороге; которая вела прямо к замку.
     Замок был очень велик. Выстроен он был в  новейшем  итальянским  стиле.
Красив он был весьма, но как укрепленное место никуда не годился.
     Часть старинного замка, однако, уцелела. Мой спутник указал мне на нее.
Я увидел остатки феодального замка Бутлеров. Жалкими и смешными казались эти
остатки среди окружающей их  модной  итальянщины.  Представьте  себе  модное
парижское платье, к которому приспособлены фижмы времен королевы  Елизаветы.
Получится то же самое впечатление.
     Главный подъезд был украшен двумя рядами колонн.
     Вверх поднималась широкая мраморная  лестница.  Внизу  лестницы  стояла
толпа лакеев и конюхов. Двое приблизились к нам и  приняли  у  нас  лошадей.
Затем к нам подошел седой дворецкий, или,  как  его  называли,  мажордом,  и
спросил, что нам нужно. Мы ответили, что нам нужно повидать герцога лично по
своим делам. Дворецкий тогда  сказал,  что  его  светлость  будет  принимать
посетителей сегодня после-полудня - в половине четвертого.  Кроме  того,  он
сообщил нам, что обед для  гостей  уже  накрыт  в  столовой,  и  просил  нас
откушать. Таково распоряжение его светлости. Его светлость не желает,  чтобы
кто-нибудь уехал из Бадминтона голодным.
     Мы с попутчиком радостно приняли приглашение дворецкого. Сперва один из
лакеев отвел нас в умывальню, где мы поправили свои костюмы, а затем он  нас
привел в большую столовую, где сидело целое общество.
     Всех гостей  было  человек  пятьдесят-шестьдесят.  Тут  были  старые  и
молодые, дворяне и простонародье; впечатление от заседавшей  здесь  компании
получалось самое пестрое. Я заметил, что некоторые  из  гостей  оглядывались
кругом с видом вопрошающего высокомерия,  словно  удивляясь  тому,  как  они
попали в  такое  разношерстное  общество.  Объединял  гостей  только  волчий
аппетит. Они воздавали честь и блюдам, и напиткам, которые  были  нам  здесь
предложены. За столом почти не было слышно разговоров, так  как  здесь  было
мало людей, знавших друг друга. Здесь были и  воины,  приехавшие  предложить
королевскому наместнику свои  услуги,  и  купцы  из  Бристоля,  добивающиеся
выгодных  поставок...  Увидал  я  тут  также  двух  или  трех  чиновников  и
нескольких чад Израиля.  Последние  прибыли  предлагать,  по  случаю  войны,
деньги, конечно, под солидные проценты.
     Кроме того, здесь были  лошадиные  барышники,  седельщики,  оружейники,
лекаря и духовные.  Всем  без  различия  прислуживали  напудренные  слуги  в
ливреях. Слуги молчаливо и ловко приносили и уносили кушанья и напитки.
     Столовая была прямой противоположностью скромной  и  суровой  обеденной
Комнате, которую я видел в доме Стефена  Таймвеля  в  Таунтоне.  Стены  были
покрыты дорогими панелями и богато изукрашены. Пол был  из  мрамора,  причем
белые  и  черные  квадратики  красиво  чередовались.  Стены   были   покрыты
полированным дубом и увешаны фамильными портретами начиная  с  Джона  Гонта.
Потолок был разрисован нимфами и цветами. Живопись была очень красива, и  мы
любовались ею до боли в шее. В  дальнем  конце  комнаты  виднелся  громадный
камин  из  белого  мрамора.  Над  камином  по  темному  дубу  были  вырезаны
изображения львов и лилий - герб Сомерсета. На золотой дощечке  был  вырезан
девиз фамилии: "mutare vel  timere  sperno"  (презираю  перемены  и  страх).
Тяжелые  столы,  за  которыми  мы  сидели,   были   заставлены   серебряными
подсвечниками и посудой. Бадминтон издревле славился богатством  сервировки.
Жаль, что здесь нет Саксона. Если бы он узнал о существовании  этой  посуды,
то, конечно, уговорил бы Монмауза идти прямо на Бристоль.
     После обеда отвели нас в небольшую приемную. Вдоль стен  шли  бархатные
диванчики. Здесь нам было нужно ожидать герцога.
     Вышел  дежурный  дворянин  с  листом  бумаги  и  чернильницей  и   стал
записывать наши имена. Я сказал, что хочу повидать герцога один на один.
     - Его светлось никого не принимает отдельно, - ответил дворянин, -  при
нем всегда находятся избранные советники и адъютанты.
     - Но у меня секретное дело! - ответил я.
     - Его светлость придерживается того мнения, что у  него  ни  с  кем  не
может быть секретных дел, - ответил дворянин, - вы должны говорить  о  своем
деле, когда вас представят герцогу. Я обещаю вам, впрочем передать  о  вашей
просьбе герцогу, но заранее предупреждаю вас, что она не будет исполнена.
     Я поблагодарил дворянина и стал вместе с Брауном рассматривать стоявшие
посреди комнаты шкафы.
     Шкафы эти были очень странные, и я не мог понять их назначения. Верхи у
них были стеклянные и затянутые  шелком.  Через  стекло  можно  было  видеть
небольшие железные и стальные прутики, медные  трубочки  и  другие  предметы
очень затейливых форм.
     - Что же это такое? Отроду не видал ничего подобного, - заметил я.
     - А это дело рук сумасшедшего маркиза Ворчестера, - ответил  фермер,  -
он нашему герцогу дедушкой приходится. Вечно он был занят  выделыванием  вот
таких пустяковых вещичек, бесполезных и  для  него  самого,  и  для  других.
Глядите-ка на эту штучку с колесиками. Маркиз называл ее водяной, машиной. В
его полоумную башку влезла мысль, будто можно устроить такую машину, которая
будет ходить по железным брусьям скорее всякой лошади. Вот  дуралей-то  был!
Да я готов поставить об заклад лучшую свою  лошадь,  что  эта  затея  совсем
невозможная. Однако пойдемте-ка на места. Идет герцог.
     Едва  просители  успели  занять  свои   места,   как   двери   приемной
распахнулись настежь и в комнату влетел коренастый, полный, невысокого роста
человек лет пятидесяти. Он промчался между низко кланяющимися  посетителями.
У герцога были большие выпуклые голубые глаза.  Под  глазами  мешочки,  лицо
было  желтое,  усталое.  За  ним  следовало  человек  двадцать  офицеров   и
чиновников. Они шли, звякая саблями и  вертя  во  все  стороны  напудренными
париками.
     Не успел герцог и его свита скрыться в кабинете,  как  оттуда  вынырнул
беседовавший со мной дворянин и  вызвал  одного  из  посетителей.  Аудиенция
началась.
     - По-видимому, его светлость не в очень хорошем  расположении  духа,  -
сказал фермер Браун. - Видели, как он шел-то, все время губы кусал.
     - А мне он показался спокойным господином, - ответил я, - а если  он  и
взволновался,, увидав такую кучу посетителей, то  тут  удивительного  ничего
нет. Извольте возиться с таким количеством  народа.  Тут  сам  Иов  терпение
потеряет.
     - Тише! Тише! - прошептал фермер, поднимая вверх указательный палец.
     Из кабинета несся гневный и громовой голос герцога, а затем в  приемную
выскочил маленький, худой человечек. Он как безумный помчался через приемную
к выходу.
     - Это оружейник из Бристоля, - прошептал один из моих соседей, - должно
быть, цену заломил высокую, вот ему и нагорело от его светлости.
     - Нет, тут другая история, - ответил кто-то, - этот оружейник  вооружил
саблями отряд сэра  Мармедюка  Хайсона.  А  клинки-то  оказались  никуда  не
годные. Из ножен саблю вынешь, а назад ее и не  всунешь.  Гнется  клинок,  и
шабаш, точно не из стали, а из свинца сделан. Известно, мошенник!
     - А теперь пошел высокий, - сказал  первый,  -  это  изобретатель.  Он,
говорят, открыл секрет греческого огня и хочет продать этот секрет  герцогу.
Для защиты Бристоля от бунтовщиков, - понимаете?
     Но греческий  огонь,  очевидно,  не  понадобился  герцогу,  потому  что
изобретатель не пробыл в кабинете и трех минут. Вышел он оттуда смущенный  и
красный, как рак. За изобретателем последовал мой честный  приятель  фермер.
Из кабинета послышался сердитый голос герцога. Услышав эти гневные  тоны,  я
подумал, что участь четырехлетки решена  уже,  но  крик  умолк  и,  наконец,
фермер вышел из кабинета с довольным лицом. Он снова уселся около меня  и  с
удовольствием потер свои красные большие руки.
     - Да! - шепнул он мне. - Сперва-то  он  загорячился,  а  потом  ничего,
обошелся помаленьку. Говорит, что отдаст мне пегаша, но хочет,  чтобы  я  за
все время кампании содержал на свой счет драгуна.
     А я сидел и думал о том, как мне удастся и удастся ли вообще  выполнить
поручение при этой толпе просителей и в присутствии советников герцога. Если
бы была хоть какая возможность найти доступ к  герцогу  иным  способом,  то,
конечно, я предпочел бы повременить, но ведь явно, что все мои усилия в этом
направлении будут  бесполезны.  Если  я  не  воспользуюсь  случаем  повидать
герцога теперь, то и совсем его не увижу. Но как  герцог  может  говорить  о
таком щекотливом деле в присутствии посторонних? Ведь он должен взвесить как
следует предложение короля Монмауза, а разве ему теперь  есть  время  думать
над этим? Допустим, что герцогу предложение Монмауза понравится; но ведь  он
не может обнаружить свои истинные чувства, когда на  него  устремлены  глаза
посторонних. Мне, было, пришла в голову мысль придумать какой-нибудь  другой
предлог, а затем поискать случая, чтобы  вручить  герцогу  пакет  тайно.  Но
мысль эту я оставил. Во-первых, времени терять нельзя, а во-вторых, и случая
такого, может быть, совсем не представится.
     В приемной толковали, что герцог не далее как завтра утром снова  уедет
в Бристоль.
     И я решил действовать напрямки. Почем знать, может быть, герцог, увидав
надпись на пакете, обнаружит сообразительность и самообладание  и  даст  мне
тайную аудиенцию.
     Из кабинета снова вышел дворянин с листом бумаги и выкрикнул мое имя. Я
встал и двинулся в кабинет. Это  была  небольшая  комната  с  очень  высоким
потолком. Стены были затянуты голубым  шелком;  вдоль  стены,  наверху,  шли
голубые полосы. В середине комнаты стоял  четырехугольный  стол,  заваленный
кучами бумаги. В кресле сидел  герцог  в  высоком  парике,  локоны  которого
закрывали плечи и спину. Вид у герцога был  чрезвычайно  внушительный.  Лицо
герцога имело то же "придворное" выражение, которое я впервые увидал у  сэра
Гервасия,  а  затем  у  Монмауза.  Лицо  это  было  смелое,  глаза  большие,
пронизывающие. Видно было сразу, что этот человек родился  для  того;  чтобы
командовать. Рядом с герцогом сидел его секретарь и  что-то  писал  под  его
диктовку. Советники герцога стояли позади, полукругом,  некоторые  отошли  к
окну, чтобы понюхать табаку.
     - Напишите приказ Смитсону, - говорил  герцог  секретарю,  -  доставить
сотню котлов ко вторнику и сто двадцать  ружейных  замков.  Напишите  ему  о
двухстах лопатах для крепостных рабочих. Все это должно быть  доставлено  во
вторник, иначе контракт уничтожается.
     - Слушаю, ваша светлость, - ответил секретарь и принялся писать.
     Герцог заглянул в лежащий перед ним лист и произнес:
     - Капитан Михей Кларк... Что вам угодно, капитан?
     - Я желал бы изложить свое дело вашей светлости в приватной  аудиенции,
- ответил я.
     - Ах, это вы просили о приватной аудиенции? Но, видите ли, капитан, это
мои доверенные советники. На  них  я  полагаюсь  как  на  самого  себя.  Вы,
находясь здесь, находитесь именно в приватной аудиенции и  можете  говорить,
не стесняясь. Они могут слушать все, что выслушаю от вас  я.  Итак,  молодой
человек, не колебайтесь и не заикайтесь, а выкладывайте поскорее ваше дело.
     Моя просьба возбудила всеобщее любопытство, и лица,  стоявшие  у  окна,
приблизились к столу. Я чувствовал,  что  шансы  на  успех  моего  поручения
исчезли окончательно, но в то же время надо было делать дело.
     Я вам, дети, с чистой совестью и без всякого хвастовства скажу, что  за
себя я не боялся. Единственно, о чем я думал, так это о том, чтобы выполнить
свои обязанности. Скажу вам раз навсегда, мои милые дети,  что  я  не  люблю
хвастать, а если и рассказываю о себе, то ведь все это дело давно  прошедших
дней.  Мне  кажется,  что  я  не  о  себе,  а  о  каком-то  другом  человеке
рассказываю. Да и правда, я был  тогда  совсем  другой  человек  -  молодой,
сильный, энергичный. Что общего у этого  юноши  с  дряхлым  седым  стариком,
который сидит у камина и забавляет внучат рассказами  о  старине?  В  мелких
речонках всегда много шума. Никогда я, дети, не  любил  хвастунов.  Надеюсь,
что вы и меня в хвастовстве не заподозрите. Зачем мне самому себя хвалить? Я
вам рассказываю правду - вот и все.
     Я медлил ответить на вопросы герцога, и он уже стал сердиться:  лицо  у
него сделалось красное. Тогда я вынул пакет  из  кармана  и  с  почтительным
поклоном отдал его герцогу.
     Герцог взглянул на надпись и вздрогнул, видимо,  удивившись.  Затем  он
сделал странное движение; мне показалось, что  он  хотел  схватить  пакет  и
спрятать его в кармане. Но он быстро овладел собою. С минуту  или  более  он
сидел над пакетом, молчаливый и задумчивый, а затем  вдруг  мотнул  головой.
Это был жест человека, составившегося себе мнение.
     Герцог разорвал конверт, пробежал содержание письма, а затем с  гневным
смехом бросил его на стол:
     - Что вы скажете, господа? - воскликнул герцог,  надменно  озираясь.  -
Что, как вы думаете, оказалось  в  этом  письмеце?  Это  послание  изменника
Монмауза. Он предлагает мне изменить законному государю  и  перейти  на  его
сторону. В случае покорности он обещает мне величие милости, а за  ослушание
грозит лишением имущества и изгнанием.  Он  думает,  кажется,  что  верность
Бофортов покупается на вес, как старое тряпье. Или он воображает,  что  меня
можно запугать? Каково  нахальство!  Воображать,  что  потомок  Джона  Гонта
принесет присягу на верность отродью бродячей актрисы!
     При этих словах герцога все вскочили со своих мест  и  начали  выражать
свой гнев и возмущение. Герцог сидел, нахмурив брови и, притоптывая ногой по
полу, продолжал рассматривать письмо.
     - Я не понимаю, как мог  изменник  питать  такую  безумную  надежду!  -
воскликнул он. - Как он осмелился послать  мне  такое  дерзкое  предложение?
Какие-то шельмы милиционеры показали ему один раз спины, - и он уже  считает
себя победителем. Да как он смеет говорить таким языком? У него и  солдат-то
настоящих нет, а так, какое-то мужичье! И с кем он  позволяет  говорить  так
дерзко? С президентом Уэльса... Надеюсь, господа, что вы  засвидетельствуете
при случае, что я отнесся  к  гнусному  предложению  Монмауза  с  величайшим
негодованием!
     Придворные наперебой начали заявлять о  своей  преданности  герцогу,  а
один немолодой офицер произнес:
     - Ваша светлость, можете быть вполне спокойны. Мы сумеем защитить  вашу
светлость  от  клеветы  и  бесчестья.  Бофорт  гневно  взглянул  на  меня  и
воскликнул:
     - Ну а вы? Кто вы такой?  Как  вы  осмелились  привезти  это  письмо  в
Бадминтон? Вы, конечно, с ума сошли, иначе вы за такое дело не взялись бы?
     Во мне проснулся дух моего отца, и я спокойно ответил:
     - И здесь, и всюду я - в руках Бога. Я сделал то, что обещал сделать, а
что будет дальше - это не мое дело. Герцог вскочил с  кресла  и  забегал  по
комнате:
     - Нет, - закричал он, - ты увидишь, что это твое дело. То, что с  тобою
будет, будет до такой степени твоим делом, что после этого у тебя  не  будет
на свете уже никаких дел. Эй, позвать сюда алебардистов! Ну-с, что вы можете
сказать в свое оправдание?
     - Я ничего не скажу в свое оправдание! - ответил я.
     - Говорить нечего - зато есть, что делать, - бешено ответил  Бофорт,  -
возьмите этого человека и наденьте на него кандалы.
     Четыре  алебардиста  приблизились  ко  мне  и  взяли  меня   за   руки.
Сопротивление было бы явным безумием, и зачем, кроме  того,  причинять  вред
людям, исполняющим свой долг? Я испытал судьбу, и если судьба определила мне
умереть, так что же? Стало быть, так и надо. Мне пришли в  голову  латинские
стихи, которые меня в дни моего  детства  заставлял  учить  наизусть  мистер
Чиллингфут:

     Non civium ardor prava judentiunr.
     Non viltus instantis tyranny
     Mente gautit solida.

     "Грозное лицо тирана" предстало передо мной в виде толстого желтолицего
человека в парике и кружевах. Я исполнил совет древнего поэта. Мужество меня
не оставило. Мысль о том, что я должен оставить эту  жизнь,  меня  не  очень
поразила. Что особого в этой жизни?.. Да, дети мои, жизнь я научился  ценить
позднее, когда женился... Впрочем, это со всеми так бывает. А тогда я смерти
не боялся. Я  стоял  выпрямившись  и  глядел  прямо  в  глаза  разгневанному
вельможе. А солдаты тем временем надевали на руки мне кандалы.


     Глава XXV
     НЕОЖИДАННОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ В СТАРОЙ БАШНЕ

     - Снимите с этого человека показание! - произнес  герцог,  обращаясь  к
секретарю. - Эй, как вас там, да будет вам известно, что его величество, наш
всемилостивейший король, даровал мне по случаю смутного времени чрезвычайные
полномочия. Судить изменников я имею право собственной властью,  без  всяких
судей и присяжных. Из  письма  я  узнал,  что  у  бунтовщиков  вы  являетесь
офицером. Ваша шайка называется Вельдширским пехотным полком  Саксона.  Так,
что ли? Берегите свою шею и отвечайте правду..
     - Я буду  говорить  правду,  но  по  более  высоким  побуждениям,  ваша
светлость, - ответил я, - в этом полку я командую ротой.
     - А кто такой этот Саксон?
     - Я буду отвечать только на те вопросы, которые касаются меня. О других
же я не скажу ни слова. Герцог покраснел от гнева и закричал:
     - Хорош! Скажите, какая щепетильность! Человек, поднявший оружие против
короля, нежничает и воображает, что может  быть  честным.  Послушайте,  сэр,
ваша честь находится в таком несчастном положении, что вы можете  ее  совсем
отбросить.  Берегите  лучше  вашу  жалкую  шкуру.  Видите  ли,  солнце   уже
склоняется к западу. Вы видите солнце в последний раз, предупреждаю вас.
     -