азучились  молиться,  если  ересь,  вас  погубившая,  не  истребила
начатков добра, свойственного человеческой  природе,  станьте  на  колени  и
вознесите  благодарение  Богу.  От  имени  короля  я  вам  объявляю   полное
помилование.
     И при этих словах судья встал с места, как бы  собираясь  удалиться  из
залы. Исход дела был так для нас неожидан, что  мы  переглянулись  в  полном
недоумении.  Солдаты  и  юристы  были   также   удивлены.   Немногочисленные
крестьяне, пробравшиеся в залу проклятого суда, зашумели от радости и  стали
рукоплескать.
     Джефрис помолчал, на лице у него появилась зловещая улыбка. Обращаясь к
нам, он заговорил снова:
     -  Это  помилование,  однако,  сопряжено  с  некоторыми   условиями   и
ограничениями. Всех вас увезут отсюда закованными в Пуль, и там  вы  найдете
ожидающий вас корабль. Там вас с другими изменниками посадят  в  трюм  этого
корабля и отвезут на королевский счет на плантации, где вы будете проданы  в
рабство. Пошли вам Бог хозяев, которые наказывали бы вас  почаще  палками  и
плетьми. Только этим способом и можно сломить  ваше  проклятое  упрямство  и
сделать из вас сколько-нибудь честных людей.
     Судья Джефрис снова стал собираться уходить, но в  эту  минуту  к  нему
подошел один из коронных обвинителей и шепнул что-то на ухо.
     - Верно, верно, а я было и позабыл об этом! - воскликнул Джефрис. - Эй,
пристав, ведите преступников назад. Вы, может  быть,  воображаете,  что  под
плантациями я подразумеваю американские владения его величества.  Нет,  туда
вас не пошлют. Там и без вас, к сожалению, много еретиков, таких же, как вы.
В Америке вам трудно спасти душу. Попав в среду единомышленников, вы  только
еще больше развратитесь. Нельзя тушить  огонь,  подкидывая  в  костер  новые
поленья. И потому вас в Америку  не  отправят.  Под  плантациями  я  разумею
Барбадос и Индию. Там вы будете жить вместе с другими рабами.  Кожа  у  этих
рабов чернее, чем у вас, но души у них куда белее  ваших  -  за  это  я  вам
ручаюсь!
     Этой речью закончилось судебное заседание,  и  нас  повели  по  кишащим
народом улицам обратно в тюрьму, из которой мы пришли в суд.
     На  всех  перекрестках  улиц  мы   видели   качающиеся   на   виселицах
изуродованные тела наших товарищей. Головы их, с оскаленными зубами, торчали
на колах и пиках. Я уверен, что в самых диких странах  языческой  Африки  не
творилось никогда ужасов, свидетелем которых  был  старый  английский  город
Таунтон во время пребывания в нем Джефриса и  Кирке.  Смерть  господствовала
всюду, горожане ходили, как тени, не осмеливаясь даже надеть траура.  На  их
глазах казнили их родственников и  друзей.  Горесть  и  скорбь  были  строго
воспрещены. Все огорченные были бы сочтены изменниками.
     Едва мы успели вернуться в тюрьму, как в  наше  помещение  вошел  отряд
солдат с сержантом во главе. Впереди  караула  шел  долговязый,  бледный,  с
огромными, выдающимися вперед зубами человек. Одет  он  был  в  ярко-голубой
камзол  и  шелковые  панталоны.  Пряжки  на  башмаках  и  эфес  шпаги   были
вызолочены. Очевидно, это был один  из  лондонских  франтов,  приехавший  по
делу, или из-за любопытства в Таунтон поглядеть на усмирение бунтовщиков.
     Он  двигался  вперед  на  цыпочках,  словно  французский   танцмейстер,
помахивая перед своим огромным носом надушенным платком. В левой руке он нес
пузырек с ароматическими солями, который поминутно подносил к носу.
     - Клянусь Богом! - воскликнул  он.  -  От  этих  жалких  негодяев  идет
страшная вонь. Я задыхаюсь, клянусь Богом, что я задыхаюсь! Право, я не стал
бы бунтовать уже из-за одного того, чтобы  не  находиться  в  такой  вонючей
компании.  Сержант,  скажите,  нет  ли  среди  них   кого-нибудь,   больного
лихорадкой? А?
     - Они здоровы как тараканы, ваша честь, - ответил  сержант,  делая  под
козырек.
     Франт залился пронзительным, дребезжащим смехом:
     - Ха! ха! ха! Нечасто, видно, вам делают визит такие высокопоставленные
лица? В этом я готов держать пари. А я прибыл  сюда  по  делу,  сержант,  по
делу. Меня привела сюда "Auri sacra fames". Вы  помните,  сержант,  как  это
говорит Гораций Флакк?
     - Никогда, сэр, не слыхал, как этот господин говорил. По крайней  мере,
при мне они ничего не изволили сказывать.
     - Ха! ха! ха! Так вы никогда  не  слыхали  Горация  Флакка?  Ваш  ответ
бесподобен, сержант. Когда я расскажу о вас у Слафтера, все  будут  кататься
со смеху; за это я ручаюсь. Вообще, я умею смешить людей.  На  меня  даже  у
Слафтера жалуются. Когда  я  начинаю  какой-нибудь  рассказ,  даже  прислуга
останавливается и слушает, и начинается  полный  беспорядок.  О,  пусть  мне
снесут голову, но эти арестанты грязный и противный народ. Сержант, скажите,
чтобы мушкетеры стали поближе ко мне: я  боюсь,  что  арестанты  кинутся  на
меня.
     - Не беспокойтесь ваша честь, мы вас убережем.
     - Мне разрешено взять дюжину. А капитан Пограм обещал мне заплатить  по
двенадцати фунтов за  голову.  Но  мне  нужны  здоровые  ребята.  Мне  нужен
крепкий, выносливый скот. Их много мрет во  время  перевозки,  да  и  климат
тамошний на них действует. Но вот, я вижу одного; этот мне годится.  Он  еще
очень молодой человек, и в  нем  много  жизни,  много  силы.  Отметьте  его,
сержант, для меня, отметьте.
     - Слушаю, ваша честь, слушаю, его зовут Кларком. Я его для вас отметил.
     Франт поднес к носу голубой пузырек и воскликнул:
     - Нашел дурака, надо искать под пару рыбака. Ха-ха-ха! Вы понимаете эту
остроту, сержант? Проникли ли вы в смысл шутки  вашим  медленным  умом?  Ах,
черт меня возьми, я прямо прославился в столице своим  остроумием.  Сержант,
отметьте для  меня  также  вот  этого  черноволосого,  да,  кстати,  и  того
молоденького, что рядом  с  ним  стоит.  Отметьте  его:  он  -  мой.  Ай-ай!
Молоденький махает на меня рукой. Сержант, защитите меня! Где  мой  пузырек?
Чего вы, молоденький, успокойтесь.
     Молодой крестьянин, на которого указал франт, ответил:
     - Прошу милости у вашей чести. Раз  вы  меня  выбрали  в  свою  партию,
возьмите и моего отца. Вот он. Мы вместе поедем.
     - Пфуй! Пфуй! - закричал франт. - Вы, молоденький, сошли с  ума,  прямо
сошли с ума. Слыхано ли когда что-либо подобное?  Моя  честь  запрещает  мне
такие поступки. Могу ли я подсунуть старика моему  честному  другу  капитану
Пограму. Фи-фи-фи! Удавите меня, если капитан Пограм не скажет,  что  я  его
обманул. А вот тот рыжий мне нравится, сержант. Вид у  него  веселый.  Негры
подумают, что он - огненный. Итак, эти люди -  мои,  да  запишите  вот  этих
шестерых мужиков. Они - прездоровые. И это будет, значит, моя дюжина.
     - Да, вы забрали самых лучших, - заметил сержант.
     - Ну, конечно.  Я  всегда  умею  выбрать,  что  нужно.  Двенадцать  раз
двенадцать. Это выходит около полутораста фунтов, сержант, и деньги эти  мне
достались даром, друг. Я сказал всего два слова - и готово.  Знаете,  что  я
сделал.
     У меня жена - очень красивая женщина. Я велел ей одеться по моде, и она
поехала  к  моему  доброму  приятелю  секретарю.  Он  и  подарил  ей  дюжину
бунтовщиков. "Вам сколько?" - спросил секретарь, а жена и говорит: "Довольно
будет дюжины". Несколько строчек на бумагу - и дело сделано. Дура моя  жена.
Отчего она не спросила сотню. Но кто это такой, сержант, кто это такой?
     В тюрьму уверенно и властно, бряцая шпорами, влетел маленьких  человек,
быстрый в движениях, с лицом, похожим на яблоко.  Он  был  одет  в  верховой
камзол и высокие сапоги. За ним тащилась старинная шпага, шел он,  помахивая
длинным бичом.
     - Здравствуете, сержант! - крикнул он  громко  и  повелительно.  -  Вы,
конечно, слыхали про  меня?  Я  мастер  Джон  Вутон  из  Лангмир-Хауза  близ
Дольвертона. Я восстал против бунтовщиков во имя короля, и мэстер Гостольфин
в Палате Общин назвал меня одним из местных столпов  отечества.  Именно  так
мэстер Гостольфин и выразился.  Не  правда  ли,  это  прекрасное  выражение?
Выражение "столпы" указывает на уподобление государства дворцу или  храму  -
верные королю люди. Один из таких столпов - я. Я - местный  столп,  я  имею,
сержант, королевское разрешение взять себе из числа этих  арестантов  десять
здоровенных плутов и продать их.  Такова  награда  за  мои  труды  в  пользу
отечества. Подведите арестантов. Я буду выбирать.
     Лондонский франт приложил руку к сердцу и поклонился новопришедшему так
низко, что его шпага поднялась острием к потолку.
     - Стало быть, сэр, мы пришли  сюда  по  одному  и  тому  же  поводу,  -
произнес он, - позвольте  представиться:  готовый  служить  вам  сэр  Джордж
Дониш, ваш вечно преданный и покорный слуга! Распоряжаетесь  мною,  как  вам
заблагорассудится. Я, сэр, вне себя от радости  по  случаю  того,  что  имею
высокую честь с вами познакомиться.
     Сельский  помещик,  по-видимому,  опешил  от  этого  потока  лондонских
комплиментов.
     - Гм, сэр! Да, сэр! -бормотал он, тряся головой. - Рад вас видеть, сэр,
чертовски рад, но я теперь буду выбирать людей, сержант.  Время  не  терпит.
Завтра Шептонская ярмарка, и я должен спешить туда.  У  меня  там  продажный
скот. Вот этот здоровый малый, - при этом помещик показал на меня, -  я  его
возьму.
     - Извините, сэр, я предупредил вас, - воскликнул придворный, - как  мне
ни неприятно огорчать вас, но этот человек принадлежит мне.
     - В таком случае я возьму этого, - произнес помещик, указывая кнутом на
другого пленника.
     - Это тоже мой. Хе-хе-хе! Как хотите, но это выходит забавно.
     - Черт побери? Да скольких вы взяли? - крикнул помещик из Дольвертона.
     - Дюжину - хе-хе-хе! Целую дюжину! Все,, которые стоят по этой стороне,
- мои. Я взял верх над вами, хе-хе-хе! Пусть меня повесят, если я  вру.  Кто
раньше встал... вы, конечно, знаете эту пословицу?
     - Это прямо позор! - горячо воскликнул  помещик.  -  Мы  сражаемся,  мы
рискуем собственной шкурой, а когда все кончено, являются ливрейные лакеи  и
выхватывают у порядочных людей из-под носа лучшие куски.
     - Ливрейные лакеи, сэр! - взвизгнул франт. - Чтобы вы издохли, сэр!  Вы
самым чувствительным образом затронули мою  честь,  сэр.  Я  умею  проливать
кровь, сэр! Вы будете через минуту зиять ранами, сэр! Возьмите  скорее  свои
слова назад, сэр!
     - Пойди прочь, шест для просушки белья! - презрительно бросил  помещик.
- Вы похожи на птицу, питающуюся падалью.  Черт  вас  возьми,  разве  о  вас
говорили в парламенте? Разве вас называли столпом отечества? Прочь от  меня,
разряженный манекен!
     - Ах вы, дерзкий мужик! - закричал франт. - Ах вы,  грубый  неотесанный
невежа! Какой вы столп? Вас самих  надо  привязать  к  столбу  и  отхлестать
плетьми... Ай-ай-ай, сержант, он обнажает  шпагу.  Уймите  его  поскорее,  а
то... я его убью.
     - Ну-ну, джентльмены! - крикнул сержант. - Здесь  ссориться  нельзя.  У
нас в тюрьме на этот счет строго, но против тюрьмы есть  лужок.  Там  можете
драться как вам угодно. Не хотите ли, я вас туда проведу?
     Но предложение сержанта не понравилось разгневанным джентльменам, и они
продолжали переругиваться, стращая друг друга поединком и хватаясь то и дело
за шпаги. Наконец наш хозяин-франт ушел,  а  сельский  помещик  выбрал  себе
десять человек и ушел,  проклиная  жителей  Лондона,  придворных,  сержанта,
пленных и  неблагодарное  правительство,  которое  так  плохо  оплатило  его
преданность и усердие. Эта была только первая из многочисленных сцен в  этом
же  роде.  Правительство  хотело  удовлетворить  всех  своих  сторонников  и
пообещало больше, чем могло исполнить.  Грустно  мне  это  говорить,  но  не
только мужчины, а и женщины, в том числе титулованные дамы,  ломали  руки  и
жаловались на правительство. Им всем хотелось получить в свою  собственность
бедных сомерсетских крестьян и затем продать их в рабство.
     Толковать с этими дамами было совершенно бесполезно.  Они  не  понимали
гнусности дела. Им казалось, что торг сомерсетскими крестьянами -  чистое  и
честное дело.
     Да, милые внучата, зима-то вот и проходит. Длинная она была и  скучная,
и все вечера мы  с  вами  проводили  в  воспоминаниях  о  прошедшем.  Я  вам
рассказываю- о событиях и о людях, которые давно лежат в сырой  земле.  Мало
осталось таких седых стариков, как я. Ты, Иосиф, кажется,  записываешь  все,
что я рассказываю. Каждое утро, как я замечаю, ты сидишь и  пишешь.  Это  ты
хорошо придумал. Ваши дети и внучата прочтут эту рукопись  с  удовольствием.
Они будут, надеюсь, гордиться делами своих предков. Но теперь,  дети,  скоро
наступит весна. Снег с земли сойдет, и покажется зеленая травка. Вам  станет
веселее, вы найдете себе занятие получше, чем  сидеть  и  слушать  россказни
болтливого старика. Ну-ну, не качайте головами! Вы  -  молодые  ребята,  вам
надо бегать, укрепляться телесно.
     Какая вам польза сидеть в душной комнате и слушать  дедушку?  Да  кроме
того, моя история подходит к концу. Я ведь собирался рассказать вам только о
восстании на западе Англии. Правда, моя история вышла скучная и грустная,  в
ней нет звона колоколов и свадебных пиров, которые полагаются в книгах, но в
этом не меня вините, а историю. Правда - это строгая хозяйка. Уж если взялся
говорить правду, то и говори ее до самого  конца;  жизнь  не  всегда  бывает
похожа на голландский садик с  подстриженными  и  аккуратными  деревцами.  В
жизни много горя, зла и дикости.
     Три дня спустя после суда нас повели  на  Северную  улицу  и  поставили
против дворца. Там уже стояло много  других  пленных,  которые  должны  были
разделить нашу участь. Нас поместили по четверо и обвязали веревками.  Таких
групп я насчитал до пятидесяти. Стало быть,  всех  арестантов  было  человек
двести. По обеим сторонам стояли драгуны, а посреди нас поставили нескольких
мушкетеров. Боялись, что мы сделаем попытку освободиться и убежать.
     Было это десятого сентября.  Насув  таком  виде  и  в  дорогу  погнали.
Граждане Таунтона провожали нас с печальными лицами.  Иные  плакали.  Многие
провожали братьев и сыновей и изгнание, и им  позволено  было  проститься  с
уходящими, обнять их в последний раз. Многие из  этих  горожан,  морщинистые
старики и плачущие старухи, провожали нас несколько миль по большой  дороге.
Наконец солдаты, ехавшие сзади, рассердились и, накинувшись  на  провожатых,
прогнали их назад с ругательствами и побоями.
     В первый день нам пришлось миновать Иовиль и Шерборн. На следующий день
мы прошли Северные Дюны и достигли Бландфорда. Нас, словно скотину,  заперли
в сарае, и мы провели здесь ночь. На третий день мы снова тронулись в  путь,
миновали Вимбург и целый ряд красивых деревушек Дорсетского графства.  Видом
родной страны многие из нас любовались в последний раз.  Много  лет  прошло,
прежде чем мы снова увидали отечество.
     После  полудня  мы  наконец  добрались  до  конечного   пункта   нашего
путешествия. Еще издали мы увидали паруса и мачты судов, стоявших  в  гавани
Пуля, но прошел целый час, прежде  чем  мы  стали  спускаться  по  крутой  и
каменистой дороге, ведущей в город. Нас повели  на  набережную  и  поставили
против большого брига, на котором было очень много мачт. На этом судне нас и
собирались везти, чтобы отдать в  рабство.  Во  все  время  нашего  пути  мы
встречали самое доброе отношение со стороны населения. Крестьяне выбегали  к
.нам навстречу из своих домиков и угощали нас молоком и плодами. В некоторых
местах к нам выходили навстречу, рискуя жизнью,  протестантские  священники:
они призывали на нас Божие благословение,  не  обращая  внимания  на  грубые
насмешки и ругательства солдат.
     Нас ввели на корабль, и  шкипер  брига,  высокий  краснощекий  моряк  с
серьгами в ушах, повел нас вниз, в трюм.  Капитан  корабля  стоял  у  кормы,
широко расставив ноги и куря трубку. Он нас пропускал одного за другим вниз,
спрашивая имя и делая отметки на листе бумаги, которой был у него  в  руках.
Глядя на  дюжие,  коренастые  фигуры  крестьян,  на  их  здоровые  лица,  он
развеселился, глаза  его  за-блистали,  и  он  с  удовольствием  потер  свои
большие, красные руки.
     - Ведите их вниз, Джек, ведите! - крикнул он шкиперу. -  Они  в  полной
безопасности, Джек! Мы им приготовили  помещение,  которым  и  герцогиня  не
побрезговала бы. Да, таким помещением и герцогини остались бы довольны!
     Один за другим крестьяне проходили перед пришедшим в восторг  капитаном
и спускались вниз, в трюм, по крутой, почти отвесной  лесенке.  Вдоль  всего
корпуса  брига  шел  узкий,  темный  коридор,  по  обеим  сторонам  которого
виднелись приготовленные для нас казематы.  Это  было  что-то  вроде  стойл.
Штурман  вталкивал  каждого  из  нас  в  такое  стойло,   а   сопровождавший
корабельный слесарь приковывал арестанта на цепь. Когда нас всех  разместили
по стойлам, было уже совсем темно. Капитан с фонарем в руке обошел весь трюм
и убедился, что приобретенные им в собственность люди находятся в целости. Я
слышал, как он разговаривал  со  шкипером,  стараясь  дать  каждому  из  нас
приблизительную оценку. При этом капитан  с  озабоченным  лицом  подсчитывал
барыш, который он может выручить в Барбадосе.
     Продолжая заглядывать в каждый из казематов, капитан спросил:
     - А задали ли вы им корму, Джек? Надо, чтобы каждый имел свою порцию.
     - Дано по куску черного хлеба и по пинте воды, - ответил шкипер.
     - Этим и герцогиня не побрезговала бы, ей-Богу, - воскликнул капитан, -
поглядите-ка вот  на  этого  молодца,  Джек.  Здоровенный  детина!  Руки-то,
руки-то, какие! Этот долго на рисовых плантациях работать будет, если только
хозяева не скупы на корм.
     - Да, нам пришлось  залучить  лучших.  Вы,  капитан,  обделали  хорошее
дельце. И кроме  того,  вам,  кажется,  удалось  заставить  этих  лондонских
дураков продать вам этот товар по сходной сцене.
     Капитан, заглянув в одно из стойл, вдруг рассердился:
     - Это еще что такое?! - заревел он. -  Глядите-ка,  собачий  сын  и  не
притронулся к своей порции. Эй, чего это ты  не  жрешь?  Люди  получше  тебя
согласны есть такую пищу.
     - Не хочется мне что-то есть, сэр, - ответил крестьянин.
     - Эге, да ты, кажется, хочешь у  меня  капризничать.  Одно  тебе  будет
нравится, а другое не нравиться... Знай, собачий сын,  что  ты  принадлежишь
мне со всеми твоими потрохами  -  телом  и  душой,  понимаешь!  Я  за  тебя,
собачьего сына, заплатил целых двенадцать фунтов, понимаешь?
     И после этого ты мне смеешь говорить, что не хочешь  есть.  Жри  сейчас
же, собачий сын, а то я велю тебя угостить плетьями, я шутить не люблю.
     - А вот и другой тоже не ест, - сказал шкипер, - сидит,  свесив  голову
на грудь, а на хлеб и не смотрит, словно мертвый.
     - Упорные собаки! Мятежники!  -  воскликнул  капитан.  -  Чего  вам  не
хватает, собачьи дети? Чего вы надулись, как мыши на крупу?
     - Извините меня, сэр, - ответил один из бедняков крестьян, -  задумался
о матери. В Веллингтоне она живет. Как-то она без меня обойдется? Вот о  чем
я думаю.
     - А мне какое до этого дело? - крикнул грубый моряк. -  Скажи  ты  мне,
пожалуйста, как ты доедешь живым я здоровым до места,  если  будешь  сндеть,
как дохлая курица на насесте? Смейся, собачий сын, будь веселым, а то я тебя
заставлю и поплакать. Ах ты, мокрая курица, ну чего ты куксишься  и  нюнишь?
Ведь у тебя есть все, чего только душа просит. Джек, если  ты  увидишь,  что
этот болван Опускает нос на квинту, угостите его хорошенько кончиком каната.
Он нарочно дуется, чтобы меня разозлить.
     В это время в трюм прибежал матрос сверху, с палубы.
     - Честь имею доложить вашему благородию, - рапортовал  он  капитану,  -
там на корме - чужой человек. Пришел и  говорит,  что  желает  поговорить  с
вашим благородием.
     - А что за человек такой?
     - По всей видимости, из  важных,  ваше  благородие.  Ругается  крепкими
словами и ведет себя так, словно он