авайте честь перед каждым  проходящим
знаменем, поднимая кверху оружие.
     Пока наш товарищ разговаривал, армия  успела  занять  все  пространство
перед городом, и  наконец  передовые  части  авангарда  вступили  в  ворота.
Впереди шли четыре конных полка. Обмундированы и вооружены они  были  плохо.
Поводья у лошадей были из веревок, у них не было даже седел, вместо  которых
на  спины  лошадей  были  положены  вчетверо  сложенные  мешки.   Вооружение
большинства составляли сабли и пистолеты. Куртки из буйволовой кожи, латы  и
каски были у очень  немногих,  да  и  те  были  захвачены  при  Аксминстере.
Некоторые были запачканы кровью прежних владельцев.
     Посредине  двигался  знаменосец.  Он  нес  большой   квадратный   флаг,
прицепленный к длинной палке. На знамени было  начертано  золотыми  буквами:
"За нашу свободу и веру!" Все  эти  всадники  были  навербованы  из  сыновей
мелких собственников и фермеров. О дисциплине они не имели никакого  понятия
и спорили и перепирались из-за  всякого  пустяка,  считая  повиновение  ниже
своего достоинства.  По  этой  причине  эти  полки,  несмотря  на  всю  свою
храбрость, принесли очень мало пользы во время войны. Армии они  не  столько
помогали, сколько мешали. За конницей следовала пехота. Солдаты шли по шести
в ряд. Их разделили на роты разной величины. У каждой роты было свое  знамя,
на котором было написано  название  города  или  местечка,  в  котором  была
навербована рота. Монмауз  принял  эту  систему  в  устройстве  своей  армии
потому, что не находил полезным разделять родных и  знакомых.  Военачальники
говорили, что такое устройство лучше. Солдаты,  дескать,  зная  друг  друга,
будут сражаться храбрее. Я и сам думаю, что устраивать войско таким  образом
неплохо. Солдат сражается куда лучше, если он знает, что окружен  старыми  и
испытанными друзьями, которые его не выдадут.
     Первый пехотный полк - полками эти  сборища,  впрочем,  и  нельзя  было
назвать - состоял из прибрежных жителей, моряков и рыбаков. Они были одеты в
голубые куртки, жесткой материи. Все это были здоровые загорелые  ребята  со
свежими лицами, похожими на темную бронзу. вооружены они были как  попало  -
охотничьими ружьями, кортиками и пистолетами. Не впервой было многим из этих
людей поднимать оружие против короля. В числе их было много  контрабандистов
и пиратов, которые пошли к Монмаузу, припрятав как пришлось свои  суденышки.
О дисциплине этот  народ  не  имел  никакого  понятия.  Они  шли  вразвалку,
беззаботно, распевая песни и перекликаясь друг с другом. С уходом этих людей
на войну  рыбный  промысел  совсем  остановился,  и  все  ловли,  начиная  с
Стар-Пойнта  и  кончая  Портлэнд-Родсом,  закишели   рыбой.   Моряки   несли
собственные  знамена,  на  которых  я  прочитал  имена  Бридпорта,  Топшэма,
Колифора,  Сидмуза,  Оттертона,  Абботсбери,  Чармута  и  других  приморских
городов. На передовом знамени был обозначен Лайм.
     Моряки шли мимо нас, беззаботные и веселые, с шапками набекрень и  куря
трубки. Табачный дым висел над  рядами  солдат,  напоминая  пар,  идущий  от
усталой лошади. Отряд этот насчитывал, приблизительно, четыреста человек.
     За ними последовали рокбирские крестьяне, вооруженные серпами и косами.
Далее  двигалось  знамя  из  Хонитона,  окруженное   двумя   сотнями   дюжих
кружевников из Оттера. Лица этих людей, работающих в  четырех  стенах,  были
сравнительно бледны, но  зато  рабочие  превосходили  крестьян  в  отношении
выправки. Вид у них был бодрый и воинственный. Это же  самое  я  наблюдал  в
течение всей кампании. Городские рабочие уступали крестьянам  в  здоровье  и
бодрости, но зато гораздо легче усваивали военные обычаи и привычки.
     За Хонитонским отрядом шли пуритане - суконщики из  Веллингтона.  Рядом
со знаменосцем ехал на белой лошади веллигтонский мэр, за  которым  следовал
оркестр из двадцати человек. Эти пуритане производили  впечатление  трезвых,
вдумчивых и несколько угрюмых людей. Одеты они были в серые платья и  носили
широкополые шляпы. На знамени их виднелись  слова:  "За  Бога  и  за  веру".
Суконщики шли тремя отдельными ротами. Весь же их полк  насчитывал  шестьсот
человек.
     Авангард третьего полка составляли граждане Таунтона  в  числе  пятисот
солдат. Все это были мирные и трудолюбивые граждане, но  они  были  насквозь
пропитаны идеями гражданской и религиозной свободы. Идеям этим была  суждена
великая будущность, и всего три года прошло с восстания  Монмауза,  как  эти
идеи признаны всею Англией.
     Когда  таунтоновские  волонтеры  приблизились  к  воротам,   сограждане
встретили их бурными кликами восторга. Таунтоновцы шли стройными, сомкнутыми
рядами; большие, честные лица этих добрых  мещан  говорили  о  трудолюбии  и
любви к дисциплине.
     Далее последовали  добровольцы  из  Винтербаруна,  Ильминстера,  Чарда,
Иовиля и Колломптона.  Полк  этот,  насчитывавший  до  тысячи  человек,  был
вооружен пиками.
     За этими  солдатами  шел  мелкой  рысью  эскадрон  всадников,  а  затем
показался четвертый полк. В авангарде несли  знамена  Биминстера,  Крукерка,
Лангпорта и Чидайока. Это все названия  мирных  деревень  и  сел  Сомрееста,
выславших цвет своего населения на борьбу за святое дело. Около  солдат  шли
пуританские пасторы в шляпах, похожих на  колокольни,  и  женевских  плащах,
которые были прежде черными, а теперь побелели от дорожной пыли.
     После этого мы увидали роту диких,  вооруженных  как  попало  пастухов,
живущих в долинах между Блэкдаусом и Мендипсом. Уверяю  вас,  что  эти  люди
были совсем не похожи на  Коридонов  и  Стрефонов,  описываемых  Цоллером  и
Драйденом. Эти Коридоны всегда только тем и занимаются, что проливают  слезы
о своих возлюбленных или же играют жалостные песни на свирелях. Но пастушки,
которых мы увидали  тогда,  были  совсем  не  похожи  на  этих  Коридонов  и
Стрефонов. Хлоям и Филлидам едва ли могла прийти охота познакомиться с этими
дикарями запада Англии. От их ухаживания нежной Хлое не поздоровилось бы.
     За пастухами шли мушкетеры из  Дорчестера  и  пиконосцы  из  Ньютона  и
Попильфорда. Крестьяне, занимающиеся  выработкой  сажи  в  Оттери-Сент-Мэри,
образовали из себя очень хорошую, сомкнутую роту и шли вместе с  мушкетерами
и пиконосцами. Я полагаю, что в этом четвертом полку  было  более  восьмисот
человек, но вооружен и дисциплинирован он был в общем хуже, чем тот, который
шел впереди.
     Вот и пятый полк. Впереди идут жители низин и болот Ательнея. Одеты эти
люди грязно и нищенски, но их одушевляет та же смелость и отвага,  благодаря
которой некогда они защищали доброго короля Альфреда от его врагов.  Они  же
защищали и западные графства Англии от вторжения датчан, которые  так  и  не
могли проникнуть в болотистую твердыню Ательнея.  На  головах  у  них  копны
нечесаных волос, ноги голы, но они одушевленно распевают  гимны  и  молитвы.
Они пришли из своих болот помочь от всего  сердца  делу  протестантизма.  За
ними следуют дровосеки и лесники  из  Лайдиарда,  высокие,  статные  люди  в
зеленых кафтанах. Тут же и одетые в белое сельчане из Чампфеауэра. Арьергард
этого полка был составлен из четырехсот человек  в  красивых  мундирах.  Они
имели белые накрест надетые  портупеи  и  мушкеты.  Это  были  дезертиры  из
Девонширской милиции. Они вышли из Эксетера  с  Альбермареем,  но  во  время
сражения при Аксминстере перешли на сторону Монмауза.  Дезертиры  составляли
как бы отдельную часть, но милиционеров в  красных  и  желтых  мундирах  нам
пришлось видеть всюду. Там и сям пестрели их живописные мундиры.
     Весь полк насчитывал около семисот человек.
     Шестой и последний пехотный полк состоял из крестьян. На  знамени  было
начертано "Майнхэд" и изображение парусного судна и трех кип с товаром.  Как
известно,  это  -  герб  старинного  города  Майнхэда.  Крестьяне  эти  были
навербованы  главным  образом  в  диких  местностях,  лежащих  к  северу  от
Донстер-Кастля и граничащих  с  Бристольским  каналом.  За  крестьянами  шли
охотники и контрабандисты из Порлокской бухты, бросившие охоту и  оставившие
в покое оленей и ланей в чаянии более благородной добычи. Вместе с ними  шли
жители  Мильвертона,  Дальвертона  и  Уайвлискомба.  Затем  следовали  люди,
живущие на залитых солнечными лучами склонах Квомтока, и  смуглые,  свирепые
жители холодного и болотистого Донкерри-Бэкона и высокие,  статные  коневоды
Бэнптона.  Пронесли  мимо  знамена  Бридждотера,  Шептон-Маллета  и  Нижнего
Стовея, прошли рыбаки из Кловелли и каменотесы Блэкдауна. В  арьергарде  шли
три роты удивительных людей. Это были согбенные от тяжелого труда великаны с
длинными, всклокоченными бородами. Спутанные волосы спускались так низко  на
лоб, что не было видно глаз. Это были углекопы из Мендинских гор и из Орской
и Багворской долин. Эти грубые полудикари глядели во все глаза на  одетых  в
шелк и бархат  горожан,  их  приветствовавших.  На  улыбающихся  женщин  они
устремляли свои взоры так свирепо и внимательно, что те пугались и  отходили
подальше.
     Эта длинная вереница войск замыкалась  тремя  эскадронами  кавалерии  и
четырьмя пушками, около которых находились голландские  канониры  в  голубых
мундирах, прямые, как шесты. Наконец потянулся обоз из телег и фургонов.
     Когда вся армия прошла через Шоттернские ворота,  Монмауз  и  его  штаб
медленно двинулись в город. Мэр шел рядом с королем. Наш полк  отдал  королю
честь. Тогда все остановились и начали глядеть  на  нас.  По  бледному  лицу
Монмауза скользнула улыбка, говорившая  об  его  изумлении  и  удовольствии.
Молодецкая выправка нашего полка не ускользнула от его внимания.
     - Клянусь моей верой, господа, я этого не ожидал!  -  произнес  король,
обращаясь к свите. - Наш добрый друг мэр, очевидно, состоит в наследниках  у
Кадма. Он унаследовал от него зубы дракона. Скажите, сэр Стефен, как это  вы
ухитрились собрать такой прекрасный урожай? Полк прямо чудесный, даже волосы
у гренадер напудрены, я вижу.
     - У меня в городе полторы тысячи войска,  -  не  без  гордости  ответил
старый фабрикант, - впрочем,  не  все  дисциплинированы  таким  образом.  За
состояние полка меня благодарить, однако, не приходится, это  труды  старого
воина, полковника Децимуса Саксона. Они сами его выбрали  своим  командиром.
Капитаны назначены полковником.
     - Очень вам благодарен,  полковник,  -  произнес  король,  обращаясь  к
Саксону, который поклонился и отдал честь, прикоснувшись  острием  рапиры  к
земле, - благодарю и вас, господа. Я не забуду вашей преданности.  Вы  скоро
прибыли сюда из Гэмпшира.  Дай  Бог,  чтобы  я  встретил  такую  преданность
повсюду! Я слышал, полковник Саксон, что вы долго жили за границей.  Что  вы
думаете об армии короля, которая только что прошла перед вами?
     Саксон почтительно ответил:
     - С милостливого разрешения вашего  величества,  армия  эта  похожа  на
прочную и немного грубоватую пряжу, но со  временем  из  этой  пряжи  выйдет
прекрасная ткань.
     - Гм! Мало у нас времени для тканья - вот беда! - ответил Монмауз. - Во
всяком случае, этот  народ  хорошо  сражается.  Жаль,  что  вас  не  было  в
Аксминстере. Они очень хорошо атаковали врага. Я надеюсь, полковник, что  мы
будем с вами часто видеться. Вы будете членом моего  совета.  Но  позвольте,
кто это такой? Мне кажется, что я где-то видал это лицо?
     - Это досточтимый  сэр  Гервасий  Джером  из  Соррейского  графства,  -
ответил Саксон.
     - Ваше величество видели меня, наверное,  в  Сент-Доренском  дворце,  -
произнес  баронет,  приподнимая  шляпу,  -  в  последние  годы  царствования
нынешнего короля я часто бывал при дворе.
     - О да, я прекрасно помню и ваше имя, и ваше лицо! - воскликнул Монмауз
и затем, обернувшись к своему штабу, добавил: - Видите, господа,  придворные
наконец начинают появляться в нашем лагере. Конечно, я вас помню,  сэр.  Это
вы тогда дрались на дуэли с сэром Томасом Киллигрью? Ну, конечно.  Я  так  и
думал. Я желал бы, чтобы вы поступили в мою свиту.
     - С разрешения вашего величества, - ответил сэр Гервасий, - я желал  бы
оставаться на прежнем месте. Мне кажется, что оставаясь во главе мушкетеров,
я сумею лучше послужить вашему величеству.
     - Ну, пусть будет так! Пусть будет так! - произнес король Монмауз и дал
шпоры лошади.
     Толпы народа опять  разразились  оглушительными  приветствиями.  Король
приподнял шляпу и помчался по Высокой  улице,  засыпанной  цветами,  которые
бросали с крыш, балконов и из окон на него и его свиту. Мы, следуя  приказу,
ехали позади, и часть оваций выпала и на нашу долю. Рувиму удалось  схватить
на лету розу, и я увидел, что он сперва поцеловал цветок,  а  потом  спрятал
его за пазуху. Я взглянул наверх и увидел хорошенькое личико  Руфи.  Девушка
глядела на нас и улыбалась.
     - Ты умеешь ловить цветы, Рувим! - сострил я. - Ты, я помню, в  игре  в
мяч отличался и слыл самым лучшим игроком.
     - Ах, Михей! - ответил Рувим. - Я благословляю тот  день,  когда  решил
уехать вместе с тобою на войну. Сегодня я не поменялся бы положением даже  с
самим Монмаузом.
     - Неужели у вас так далеко уже зашло?! - воскликнул я  -  Я  воображал,
что ты только начал возводить  траншеи,  а  по  твоим  словам  выходит,  что
крепость взята.
     Рувим мгновенно остыл,  что  ежеминутно  случается  с  влюбленными  или
больными перемежающейся лихорадкой. Ответил мне он уже тревожно:
     - О, нет-нет! По всей вероятности, я совершенно ее недостоин... Я питаю
чрезмерные надежды и, однако...
     - Да, Рувим, - подтвердил я, - не устремляй  своей  души  к  этому.  Ты
знаешь, что твое желание труднодостижимо. Старик богат и  мечтает,  по  всей
вероятности, о блестящей партии для своей внучки.
     - О как бы я хотел, чтобы он был беден!  -  воскликнул  Рувим.  В  этом
восклицании сказался непомерный эгоизм, присущий всем влюбленным. -  Но  кто
знает? Если эта война продлится, я, может быть, сумею отличиться. Мне  дадут
какой-нибудь чин или титул. Кто знает? Ведь другим удавалось  же.  Отчего  и
мне ;ic иметь успеха?
     - Вот интересно, - заметил я. - Из Хэванта поехало  нас  трое  человек.
Одного погнало самолюбие, другого ждет любовь.  Спрашивается,  чего  жду  от
войны я? Честолюбия во мне нет, и  любви  я  тоже  чужд.  Зачем  я  лезу  на
опасность?"
     - Ну, это ты напрасно, - ответил Рувим, - наши  с  Саксоном  побуждения
имеют временный характер, а ты руководствуешься вечной идеей. Честь и долг -
это две звезды, всегда указывающие путь крупным людям.
     - Эге, да мистрис Руфь выучила тебя красно говорить, - засмеялся  я,  -
конечно, мы ее сейчас увидим. Здесь собрались все красавицы Таунтона.
     Мы въезжали в этот момент  на  базарную  площадь.  Она  была  запружена
войсками. У креста стояли десятка  два  девушек,  одетых  в  белые  кисейные
платья с голубыми поясами.  При  приближении  короля  эти  девушки,  видимо,
волнуясь, двинулись к нему навстречу и поднесли ему знамя собственной работы
и Библию в кожаном переплете с золотыми застежками.  Знамя  Монмауз  передал
одному из свиты, а книгу поднял над головой, восклицая, что  готов  защищать
до смерти истины, заключающиеся в  этой  книге.  Эти  слова  короля  вызвали
неописуемый восторг народа и войск. Ждали, что Монмауз взойдет на возвышение
около креста и произнесет речь, но король этого не сделал. Все  ограничилось
тем, что  герольды  перечислили  права  Монмауза  на  корону.  Затем  король
приказал расходиться. Войска двинулись по разным направлениям.  Повсюду  для
них были приготовлены обеды. Король и главные офицеры поместились во дворце,
приготовленном и приведенном в надлежащий вид на  средства  мэра  и  богатых
горожан. Солдат разместили в домах горожан, на улицах и около дворца. Многие
не нашли места и  разместились  лагерем  вокруг  города.  Ночью  окрестности
города  приобрели  чрезвычайно  оживленный  вид.  Вся  долина  была  покрыта
горящими кострами, около которых сидели и разговаривали люди.


     Глава XXI
     СОСТЯЗАНИЕ С НЕМЦЕМ

     Вечером король Монмауз созвал своих военачальников  на  совет.  Децимус
Саксон был приглашен и поэтому отправился во дворец. Я пошел  вместе  с  ним
потому, что должен был исполнить приказ сэра  Иакова  Клансинга  и  передать
королю его посылку. Придя во дворец, мы узнали, что король еще не выходил из
своей комнаты. Нас ввели в большую залу, где  нам  и  пришлось  ожидать  его
выхода. Это была красивая комната с  высокими  окнами  и  резным  деревянным
потолком. В дальнем углу залы виднелся  королевский  герб,  но  поперечника,
указывающего  на  незаконнорожденность,  на  нем  не  было  видно.  В   зале
находились все главные вожди армии. С ними  пришли  и  низшие  начальники  и
просители. Лорд Грей из  Йорка  стоял  молча  у  окна  и  угрюмо  глядел  на
горизонт. Вэд и Гальнс шептались о чем-то в углу комнаты и качали  головами.
Фергюсон в парике, который  съехал  на  бок,  шагал  по  зале,  выкликая  по
временам слова молитвы и гимнов. Несколько человек,  одетых  по-придворному,
собрались около угасшего камина  и  громко  хохотали  не  совсем  приличному
рассказу своего товарища. В другом конце комнаты жалась большая куча пуритан
в черных и серых одеждах. Пуритане стояли  около  какого-то  проповедника  и
вполголоса рассуждали об отношениях кальвинизма к государственности. Простые
воины, одинаково чуждые  придворному  разврату  и  сектантскому  изуверству,
ходили взад и вперед по комнате или стояли у окон, глядя на палатки  солдат,
раскинутые около дворца. Один из этих воинов обращал на  себя  внимание.  Он
был великан, и плечи у него были замечательно широкие. Саксон подвел меня  к
нему, а затем, тронув гиганта за плечо, дружески протянул ему руку.
     - Мой Бог! - воскликнул немецкий солдат.  Великан  оказался  тем  самым
Антоном Бюйзе, на которого мне Саксон указывал утром. - Я  ведь  видел  вас,
Саксон, сегодня утром у городских ворот, но думал, что обознался.  Вы  стали
еще худее, чем прежде. Вы ведь здорово много баварского пива пили и, однако,
все-таки потолстеть вам не удалось. Ну, как дела, товарищ?
     - Да все по-старому, - ответил Саксон, - ударов получаем  куда  больше,
чем талеров, и если в чем ощущается нужда, так это во враче, а не  в  хорошо
запирающейся шкатулке. А что, приятель,  где  мы  с  вами  в  последний  раз
виделись?  Помнится,  мы  с  вами  виделись  в  последний  раз  при   штурме
Нюренберга. Я командовал правым, а вы - левым флангом тяжелой кавалерии.
     - Нет, - ответил Бюйзе, - одно деловое свидание у нас с вами  было  уже
после этого. Разве вы позабыли о  стычке  на  берегах  Рейна?  Вы,  конечно,
помните, как вы меня встретили в то время, как мы вас погнали с этой позиции
на горке? О, если бы тогда один из ваших шельм  солдат  не  убил  подо  мною
лошадь, я сбил бы с вас  башку,  как  мальчик  сбивает  одуванчик  маленькой
палочкой.
     - Верно! Верно! - степенно ответил Саксон. - Я совсем  об  этом  забыл.
Насколько мне помнится, мы взяли вас в плен, но вы проломили голову часовому
и бежали, переплыв Рейн под выстрелами всего моего полка. Я  очень  удивился
вашему поступку. Мы ведь тогда вам предлагали льготные условия  освобождения
от плена.
     - Да, я помню, - сурово сказал  немец,  -  мне  было  сделано  какое-то
гнусное предложение, а я на это предложение отвечал, что торгую только своей
саблей, но никак не честью. Наемный солдат должен давать понимать всем,  что
соблюдает свои обязательства... как  это  по-вашему  говорится...  нерушимо.
Другое дело, когда кончилась война. Тогда солдат может наняться другому.
     - Верно, друг, верно! - ответил Саксон.  -  Эти  паршивые  итальянцы  и
швейцарцы совершенно опозорили наше ремесло. Это такой народ, который  готов
идти всюду и изменять хоть каждый день, только бы денег  побольше  получить.
Поэтому мы должны быть особенно щепетильными в вопросах  чести...  А  теперь
поговорим о другом. Вы  пре