саблю, которая тащилась  по  земле,  звякая  о
камни мостовой.  Иногда  сабля  запутывалась  между  его  ногами,  тогда  он
останавливался,  высвобождал  ноги  и  двигался   снова   вперед   мерно   и
торжественно. Но сабля продолжала лезть к нему в ноги. Тогда он повернул  ее
вверх и подвязал рукоять. Теперь вид у него стал совсем потешный.
     Мэр обошел все полки и осматривал людей с величайшим  вниманием.  Видно
было, что, несмотря на зрелые года,  он  не  забыл  военного  дела.  Окончив
осмотр, мэр оглянулся кругом с явным намерением говорить.
     Клерк немедленно же стал около мэра и, махая руками, начал орать благим
матом:
     - Тише, тише,  добрые  люди!  Тише,  тише!  Досточтимый  мэстер  Стефен
Таймвель хочет говорить.
     Клерк так суетился, что сабля его развязалась и снова запуталась в  его
ногах. Толстяк упал на землю и тщетно боролся с оружием, продолжая,  однако,
кричать.
     - Сами вы замолчите, мэстер Тезридж! -- сурово сказал мэр. - И  вам,  и
нам было бы спокойнее, если бы вы умели управляться с вашим языком и саблей.
Я хочу поговорить с этими добрыми людьми, а вы мешаете мне своим криком.
     Клерк сократился и исчез в толпе олдерменов. Мэр медленно  поднялся  на
возвышение, на котором стоял базарный крест. Стоя на этом помосте, он  начал
говорить громким, высоким голосом, сила которого росла  по  мере  того,  как
старик  одушевлялся.  Говорил  он  прекрасно,  и  слова,  им   произносимые,
явственно различались в самых отдаленных углах площади.
     - Друзья по вере! - заговорил он. - Благодарю Господа за то, что он дал
мне дожить  до  старости  и  увидеть  собственными  глазами  это  прекрасное
собрание верующих.
     Мы, жители Таунтона,  всегда  хранили  священное  пламя  Ковенанта.  По
временам, правда, этот святой огонь угашался прислужниками  современности  и
лаодикийцами, но в сердцах народа  он  продолжал  ярко  гореть.  Вокруг  нас
царило  нечто  худшее,  нежели  тьма  египетская.  Нас   угнетало   папство,
прелатизм, арменианизм, эрастиализм и симония. Все эти ереси свирепствовали,
возмущая  покой  верующих.  Но  что  я  вижу  ныне?  Вижу  ли  я   верующих,
скрывающихся в потаенных местах и дрожащих перед нечестивыми притеснителями?
Вижу ли я преклоняющееся перед временными владыками поколение, которое  лжет
устами своими, сокрывая истину глубоко в сердце? Нет,  я  вижу  перед  собою
благочестивых и любящих Бога людей. Сколько  их  здесь?  Не  только  жителей
города я вижу, но и людей из ближних местностей. Сюда же пришли верующие  из
Дорсета, вельдшира и даже, как мне только что сказали, из далекого Гэмпшира.
Все они готовы трудиться, посвятив себя Божьему делу. И вот, глядя  на  всех
этих верующих людей, думая о том, что все  золото,  находящееся  в  сундуках
моих сограждан, готово поддерживать их в их борьбе, зная, наконец, что и все
прочие верующие Мессии сочувствуют нам и соединяются с нами  в  молитвах,  я
проникаюсь несокрушимой верой. Внутренний голос говорит мне, что нам удастся
разрушить храм Дагона и воздвигнуть в нашем отечестве храм истинной веры,  и
храм сей не смогут разрушить ни паписты, ни прелатисты, ни идолопоклонники и
никакие иные служители врага рода человеческого.
     Эта речь мэра была  встречена  глухим,  неудержимым  рокотом  одобрения
собранных под знамена восстания  крестьян.  Люди  стучали  о  камни  пиками,
саблями и мушкетами. Саксон сердито оглянулся и махнул рукой.  Шум  в  наших
рядах немедленно же прекратился, но  наши  менее  дисциплинированные  соседи
справа и слева долго еще продолжали шуметь и махать шляпами.
     Граждане Таунтона, стоявшие напротив, пребывали в мрачном молчании,  но
их неподвижные суровые лица свидетельствовали о том, что речь мэра затронула
их самое больное место. Во взорах их горел огонь религиозного фанатизма.
     Мэр вытащил из-за пазухи свиток и продолжал:
     - В моих  руках  находится  в  настоящую  минуту  прокламация,  которую
прислал наш царственный вождь. По своей великой доброте и самоотвержению  он
в первой своей прокламации, изданной в  Лайме,  объявил,  что  предоставляет
выборы короля английскому парламенту,  но  враги  его  воспользовались  этим
самоотвержением герцога в недобросовестных и низких целях и стали  говорить,
что  герцог  Монмауз  не  уверен  в  себе  настолько,  что  не  осмеливается
воспользоваться титулом, который принадлежит ему по праву. Герцог решил, что
всем этим козням надо положить конец. Знайте же,  что  отныне  Иаков  герцог
Монмауз есть законный король Англии. Иаков же Стюарт, папист и  братоубийца,
объявляется злым узурпатором, голова которого оценена в  пять  тысяч  гиней.
Собрание,  заседающее  в   Вестминстере   и   называющее   себя   английским
парламентом, объявляется  собранием  незаконным,  и  все  его  постановления
лишенными силы закона. Благослови Господь короля Монмауза  и  протестантскую
религию!
     При этих словах зазвучали трубы, а народ начал кричать  "ура",  но  мэр
снова поднял вверх.свои худые руки, призывая к спокойствию.
     - Сегодня утром, - произнес он, - ко мне  прибыл  посланец  от  короля.
Король  посылает  приветствие  своим  верным  протестантским  подданным.   В
настоящее время король находится в Аксминстере, где отдыхает  после  победы.
Скоро он снова двинется в поход, и у нас будет не позже как через два дня. С
сожалением вы, конечно, узнаете о  том,  что  во  время  боя  был  убит  наш
олдермен Райдер. Он умер как муж  и  христианин,  завещав  все  свое  земное
богатство, вместе с суконной фабрикой и домашней недвижимостью,  на  ведение
войны. Кроме Райдера погибло еще десять  уроженцев  Таунтона.  Убиты,  между
прочим, двое храбрых юношей, братья Оливер и Эфраим Голлс. Бедная мать  этих
героев...
     - Не жалейте меня, добрый мэстер Таймвель, - раздался из толпы  женский
голос, - у меня еще есть три храбрых  сынка,  которые  готовы  погибнуть  за
святую веру.
     - Вы - почтенная женщина, госпожа Голлс, - ответил  мэр,  -  ваши  дети
стоят теперь перед престолом Божиим. Далее в списках  убитых  значатся  Джес
Трефель, Иосиф Миллар и Амипадав Гольт...
     Старый мушкетер, стоявший в первом ряду таунтоновской пехоты,  надвинул
при этом имени шляпу на самые глаза и воскликнул громко и степенно:
     - Бог дал, Бог и взял. Да будет благословенно имя Господне!
     - Я знаю, что вы потеряли своего единственного сына,  мэстер  Гольт,  -
обратился  к  мушкетеру  мэр,  -  но  Бог  тоже  ведь   пожертвовал   Своего
Единственного Сына для того, чтобы мы могли пить из источника вечной  жизни.
Далее в списке убитых значатся Пат Реган, Иаков Флетчер,  Сальвешон  Смит  и
Роберт Джонстон.
     Старый пуританин затем медленно сложил бумаги и, спрятав их за  пазуху,
скрестил руки и стоял несколько мгновений молча, молясь про себя.  Затем  он
спустился вниз и пошел прочь с важным лицом и опущенными к земле глазами.
     Крестьяне,  собравшиеся  в  город,  были  менее  религиозны   и   более
любопытны, чем  граждане  Таунтона.  Они  окружили  наш  полк.  Им  хотелось
посмотреть на людей, которые поколотили драгун. - Поглядите-ка на  барина  с
соколиным лицом! - крикнул один из них, указывая на Саксона. - Это он  вчера
убил филистимлянского офицера и помог святым одержать победу.
     - А вон тот-то, вон тот-то, поглядите-ка! - кричала старуха. - Личико у
него беленькое, а одет словно принц. Это, видно, кто-нибудь из знатных!  Ах,
голубчик, подай тебе Бог здоровья за то, что ты приехал из Лондона сражаться
за правую веру. Видно, это Богу угодный молодой  человек,  если,  в  Лондоне
живя, уцелел. Лондонские еретики  злы.  Они  доброму  лорду  Росселю  голову
отрубили, а почтенного мэстра Бакстера заковали в цепи.
     А третий кричал:
     - Кум, а кум! Что ты там не говори, а мне по нраву вот  тот  парень  на
серой лошади. Вот этот солдат настоящий. Щеки у него, что у красной  девицы,
а руки и ноги как у Голиафа из Газы. Этот парень, пожалуй, и  нашего  Джемса
уберет, ей-Богу, уберет, как мышонка, одной рукой пришлепнет. А вон и добрый
мэстер Тезридж, да и торопится же он! Хороший человек  мэстер  Тезридж,  для
доброго дела сил и здоровья не жалеет.
     - Дорогу, добрые  люди,  дорогу!  -  властно  кричал  маленький  клерк,
пробиваясь через толпу. - Не мешайте высшим сановникам города  исполнять  их
обязанности. Да и около воинов не толпитесь. Вы им мешаете развернуть строй,
а теперь такое правило, чтобы строй как можно шире развертывать. Все великие
полководцы так думали. Господа, кто командует  этой  когортой,  или,  вернее
сказать,  легионом?  Ну  да,  конечно,  легионом,  ибо  при  отряде  имеется
кавалерия.
     - Это  не  легион,  а  полк,  сэр,  -  сурово  ответил  Саксон,  -  это
вельдширский пехотный полк Саксона, и честь командования принадлежит мне.
     Клерк, увидев свирепое лицо солдата,  шарахнулся  в  сторону  и  нервно
произнес:
     - Прошу извинения у вашего высокородия, я  много  уже  слышал  о  вашем
высокородии.  Ваше  высокородие  изволили  принимать  деятельное  участие  в
германских войнах, не правда ли? Я и  сам  в  юности  владел  пикой,  и  мне
пришлось прошибить парочку голов. То есть, я хотел сказать,  что  я  пронзил
пару-другую сердец. Да, сэр, я тоже носил буйволовый камзол и перевязь через
плечо.
     - Что вам нужно? - спросил Саксон.
     - Я послан нашим досточтимым мэром и  имею  поручение  к  вам  и  вашим
капитанам. Несомненно, ваши капитаны, вот эти, стоящие около  меня,  высокие
молодые люди. Ей-Богу, они очень, очень красивы, но мы  с  вами,  полковник,
хорошо знаем,  что  сила  в  военном  деле  не  так  важна,  как  искусство.
Небольшого роста человек, умеющий владеть шпагой, свалит великана.  Я  готов
держать пари, что два старых солдата, вроде нас с вами, полковник, могут без
труда одолеть этих трех молодцов.
     - Говорите же, наконец, человек!  -  крикнул  Саксон  и,  наклонившись,
схватил  болтливого  клерка  за  полу  его  камзола  и  стал  трясти   самым
основательным образом. Тряс он его до тех пор, пока тот не посинел.
     Мэстер Тезридж стал бледен как мертвец.
     - Что вы, полковник, что вы? - воскликнул он  наконец.  -  Разве  можно
чинить насилие над представителем мэра? И кроме того,  я  -  при  шпаге,  вы
разве не видите? Я могу рассердиться, я ужасно вспыльчив.  Помилуй  вас  Бог
меня рассердить. Я делаюсь прямо зверем. Да, что касается моего поручения, я
уполномочен заявить вам, что наш досточтимый мэр ждет вас в ратуше. Он желал
бы поговорить с вами и с вашими капитанами.
     - Сейчас придем, - ответил Саксон  и,  обернувшись  к  солдатам,  снова
начал объяснять им простейшие движения и маневры. Эти уроки были  полезны  и
нам, офицерам, ибо только один сэр  Гервасий  имел  слабое  представление  о
военной службе. У нас же с Рувимом решительно никаких познаний по этой части
не было.
     Наконец учение кончилось, и солдатам  было  позволено  идти  к  себе  в
казармы, то есть в сарай, который был для них  отведен  городом.  Мы  отдали
наших лошадей конюхам гостиницы "Белого оленя", а сами пошли  знакомиться  с
мэром.


     Глава XVIII
     ОБЕД У МЭРА

     В ратуше было очень много  народа  и  шла  суетня.  За  низким  столом,
покрытым зеленой байкой, сидели два писца.  Перед  ними  возвышались  связки
бумаг. Перед столом стояла вереница людей, ожидающих своей  очереди.  Каждый
из граждан клал на  стол  деньги,  завернутые  в  бумагу  или  насыпанные  в
мешочек. Каждое пожертвование записывалось.  Около  стола  стоял  квадратный
обитый железом  сундук,  куда  убирались  пожертвования.  Проходя  МИМО,  мы
видели, что сундук уже до половины наполнен золотом. Многие из жертвователей
были одеты очень плохо, лица у них были худые, изнуренные.  Было  совершенно
очевидно, что жертвовали они не от избытка, что это  были  трудовые  деньги,
скопленные путем трудов и лишений.
     Некоторыепроизносили молитвы, а другие  приводили  уместные  тексты  из
писания о тленных сокровищах и о том, что дающий взаймы  Богу  не  оскудеет.
Городской клерк стоял тут же у  стола  и  называл  жертвователей.  Язык  его
болтал без умолку. Клерк делал разные замечания. Когда мы вошли, он кричал:
     - Авраам Виглис жертвует двадцать шесть фунтов десять шиллингов. На сей
земле вы, мэстер Виглис, будете получать десять процентов на капитал,  да  и
на том свете вас не забудут - за это я вам уж ручаюсь. Джон  Стандиш  -  два
фунта. Виллиан - две гинеи. Стандфаст Хилинг - сорок пять  фунтов.  Вот  это
хорошо, мэстер Хилинг, этим пожертвованием вы попали папе римскому  в  самые
ребра. Солон Уорен - пять гиней. Иаков Уойт - пять  шиллингов.  Это,  Иаков,
лепта вдовицы! Томас Бэквель - десять фунтов. Эге-ге-ге, мэстер  Бэквель,  у
вас три фермы на реке Тоне и пастбища в  самой  лучшей  части  Ательняя.  Вы
могли бы и побольше пожертвовать на святое дело. Вы,  конечно,  зайдете  еще
раз. Олдермен Смитсон - девяносто фунтов. Ага! Это хороший  щелчок  по  носу
римской блуднице. Еще столько же - и трон  блудницы  превратится  в  дырявый
стул. Да, почтенный мэстер Смитсон, мы разрушим римскую ересь  так  же,  как
Ииуй, сын Нимши, разрушил храм Ваала.
     Так болтал без умолку мэстер Тезридж. Одних он хвалил, других  порицал,
третьим, наконец, льстил, но серьезные и важные бюргеры не обращали  на  эту
пустую болтовню решительно никакого внимания.
     В другой стороне залы стояло несколько громадных  деревянных  комяг,  В
них складывали приносимые пики и косы. По всему округу были разосланы  гонцы
и сборщики. Им  было  приказано  скупать  оружие.  Собранные  таким  образом
предметы приносились в ратушу и складывались в  эти  комяги  под  наблюдение
главного оружейника. Около  комяг  стоял  бочонок,  наполненный  пистолетами
разных калибров. Кроме того, тут же помещался большой  запас  огнестрельного
оружия; тут были мушкеты, карабины, ружья с пружинами, охотничьи  ружья  для
стрельбы птиц. Я увидал с дюжину старинных аркебузов  из  меди  и  старинные
пушки, привезенные из  окрестных  замков.  Оттуда  было  привезено  много  и
другого оружия прежних времен. Оружие это нашими предками очень ценилось,.но
нам эти вещи  казались  смешными  и  ненужными.  Что  вы  станете  делать  с
аркебузом в наше время? Зачем он, когда у нас есть мушкет, стреляющий каждые
две минуты и бьющий на четыреста шагов? Здесь были алебарды, боевые  топоры;
утренние звезды, палицы, так называемые, черные алебарды и  старые  латы  из
плетеного металла. Последнее годилось  и  для  наших  времен.  Эта  кольчуга
прекрасно предохраняет от удара саблей или пикой.
     Среди всех этих толкающихся и суетящихся людей стоял мэр, сам мэр,  сам
мэстер Таймвель, отдавая приказания.  Сразу  было  видно  опытного  хозяина,
думающего обо всем и умеющего предусмотреть всякую мелочь. И, увидав его  за
работой, я понял, почему все граждане так его  любят  и  так  ему  верят.  С
мудростью старика в этом человеке соединились живость и энергия юноши. В  то
время когда мы  к  нему  приблизились,  мэстер  Таймвель  пробовал  замок  у
фальконета. Увидя нас, он пошел  к  нам  навстречу  и  приветствовал  нас  с
большим радушием.
     - Я много слышал о вас, - сказал он, - мне рассказывали о том,  как  вы
собрали верных и побили конницу узурпатора. Надеюсь, что вы видите их  пятки
не последний раз.  Я  слышал,  полковник  Саксон,  что  вам  много  пришлось
сражаться за границей?
     - Да, я был смиренным орудием в руках Провидения не раз.  Моими  руками
Бог сделал много добра, - ответил Саксон с поклоном, - я сражался со шведами
против пруссаков, а  потом,  отслужив  положенный  срок,  помогал  пруссакам
против шведов. А затем я  поступил  на  баварскую  службу,  и  мне  пришлось
драться и со шведами, и с пруссаками.  Кроме  того,  я  принимал  деятельное
участие в турецких войнах на Дунае,  и,  наконец,  мне  пришлось  воевать  в
Палатинате; впрочем, тут была не война, а скорее приятная прогулка.
     - Вот это жизнь настоящего заправского  солдата!  -  воскликнул  старый
мэр, приглаживая свою белую бороду. - Я слышал также,  что  вы  замечательно
хорошо молитесь и поете священные песни. Я вижу, полковник, что  вы  человек
старого закала и получили  воспитание  в  сороковых  годах.  Люди  сороковых
годов, полковник, были настоящими людьми. Весь день они проводили  в  седле,
половину ночи проводили коленопреклоненные, в молитве. Увидим ли мы подобное
поколение когда-нибудь? От этого  прошлого  остались  жалкие  обломки  вроде
меня. Огонь юности погас, осталась одна зола старческого бессилия.
     - Ну нет, - возразил Саксон, - ваша энергическая деятельность и польза,
приносимая вами делу, свидетельствуют о противном. Вы слишком скромны,  сэр.
А что касается огня юности, то вот вам молодые  люди.  Огня  в  них  сколько
угодно, и они будут работать, как следует, если найдутся старцы, умеющие  их
наставить на истинный путь. Это  капитан  Михей  Кларк,  это  капитан  Рувим
Локарби, а это вот  высокочтимый  господин  сэр  Гервасий  Джером.  Все  они
прибыли для того, чтобы сражаться за попранную веру.
     Мэр взглянул довольно удивленно на баронета, который успел уже вытащить
карманное зеркальце и приглаживал себе брови.
     - Таунтон приветствует вас, молодые сэры, - сказал он. - Я надеюсь, что
все вы во время пребывания здесь поселитесь в моем доме. Обстановка  у  меня
скромная и пища незатейливая, но  ведь  солдату  не  нужно  изысканности.  А
теперь, полковник, я хотел  бы  спросить  у  вас  совета  насчет  этих  трех
небольших пушек. Я полагаю, что, если их обить медными обручами, они  пойдут
в дело. То же полагаю сделать и вот с этими тридцатифунтовыми  пушками.  Это
наследие старых времен, но, может быть,  они  послужат  и  теперь  народному
делу?
     И старый солдат и пуританин пустились в длинный  и  ученый  разговор  о
достоинствах  разного  рода  артиллерийских  орудий.  Послышались  толки   о
стенобитных машинах, об  ужах  и  полуужах.  Один  хвалил  селезней,  другой
ястребов, соколов и  кречетов.  Обсуждали  достоинства  мортир  и  разбирали
достоинства  фаворитов  и  краснобаев.  О  каждом  из  этих  орудий   Саксон
высказывал  свое  совершенно  определенное  мнение,  причем  подкреплял  его
примерами  и  ссылками  на  собственный  опыт.  Затем   Саксон   перешел   к
рассуждениям  о  том,  какие  орудия  лучше  всего  употреблять  при  защите
крепостей или при осаде оных. Он долго рассуждал о  фортах  прямоугольных  и
косоугольных, об укреплениях прямолинейных,  горизонтальных,  полукруглых  и
круглых. При этом Саксон так часто ссылался на пример устройства лагеря  его
императорского величества в Гране, что нам показалось,  что  его  разговорам
конца не будет. Кое-как нам удалось улизнуть, и  когда  мы  уходили,  Саксон
говорил о действии, которое производили  австрийские  гранаты  на  баварскую
уланскую бригаду во время битвы при Обер-Грауштоке.
     - Пусть буду я проклят, если приму предложение старика и поселюсь в его
доме, - вполголоса произнес сэр Гервасий. - Слыхал  я  об  этих  пуританских
домах. Так много молитвы и мало хересу и, кроме того, вам швыряют  в  голову
текстами,  увесистыми  как  булыжники.  Спать  ложатся  на  закате   солнца,
любезничать со служанками не позволяется, а  также  петь  песни.  Попробуйте
сделать что-либо в этом роде - и вы немедленно  подвергнетесь  благочестивой
проповеди.
     - Дом у мэра, конечно, больше, чем у моего отца, но строгости там  едва
ли не больше, чем у нас, - сказал я.
     - Вот сказал-то! - воскликнул Рувим. - Твоего отца  я  с  этой  стороны
довольно хорошо знаю. Бывало, в деревне соберемся мы, молодежь, мавританский
танец плясать или играть в поцелуй и в потерявшего  свой  камзол  пастора  и
боимся, как бы нас кирасир Джо не увидал. И  если  увидит,  то  беда.  Таким
взглядом обдаст, что вся охота веселиться отпадает. Я убежден в том, что  он
был из тех пуритан, которые убивали ученых медведей и рубили майские шесты.
     - Ну, если та