х подушках.
     Я заметил, что при его приезде никто из стоявших в толпе не снял шляпы.
Даже солдаты - и те смотрели на него с ужасом и отвращением. Так смотрит лев
на- скверную, питающуюся кровью летучую мышь, которая торопится полакомиться
добычей царя зверей.


     Глава XXXV
     ДЬЯВОЛ В ПАРИКЕ И МАНТИИ

     Убийство  и  резню  откладывать  не  стали.  Еще  ночью  приступили   к
устройству виселиц на площади против гостиницы "Белого оленя". Мы  всю  ночь
слышали стук молотков, визг пил по  дереву  и  другие  звуки.  Из  гостиницы
доносились крики и песни.  Там  кутила  свита  главного  судьи  с  офицерами
Танжерского полка. Кутящая компания поместилась в передней комнате, как  раз
против воздвигаемых виселиц.
     Пленные провели всю ночь в молитвах и размышлении.
     Твердые духом укрепляли  слабых,  убеждая  их  оставаться  твердыми  до
конца, так чтобы их кончина могла быть примером для протестантов всего мира.
Пуританское духовенство было перевешано сейчас же после сражения,  и  среди,
нас оставалось немного опытных в Писании людей, способных одобрить и утешить
своего ближнего перед смертью. Бедные крестьяне,  предчувствуя  мученический
конец, были, однако, тверды и даже  радостны  ^Никогда  я  не  видел  такого
удивительного мужества. Храбрость, обнаруженная этими людьми на поле  битвы,
бледнела перед их теперешним героизмом. Они глядели прямо в глаза угрожавшей
им смерти и улыбались.
     Я слышал тихий шепот молитв, я слышал, как просили помилования  у  Бога
люди, никогда не просившие помилования у людей.
     Наконец настало утро, последнее утро для многих из нас.
     Заседание суда должно было открыться  в  девять  часов,  но  лорд-судья
засиделся слишком поздно с полковником Кирке и чувствовал  себя  нездоровым.
Было почти одиннадцать часов, когда звуки труб и крики глашатаев возвестили,
что Джефрис занял судейское место. Пленных стали одного за другим  вызывать,
называя по именам. Я заметил, что первыми вызвали выдающихся  повстанцев.  И
вызываемые уходили, а мы жали им руки и сердечно прощались с ними.
     Больше нам этих людей увидать не пришлось, и ничего  мы  не  слыхали  о
них. Время от времени только на площади начинали стучать  барабаны.  Сторожа
сообщили нам, что это делалось  в  то  время,  как  казнили  людей.  Джефрис
приказывал заглушать барабанным боем последние слова  умирающих  за  веру  и
свободу  мучеников.  Боялся,  точно,  что  эти  слова   западут   в   сердца
присутствующих.
     А  люди  шли  на  смерть  твердой  поступью,  с  радостными  лицами.  И
продолжалось это избиение весь день до вечера. И в конце  концов  солдаты  и
стражи испугались и стали робкими, молчаливыми... Они увидали,  что  у  этих
людей  больше  мужества,  чем  у  них,   и   что   это   мужество   какое-то
необыкновенное, мужество высшего порядка.
     Эту расправу назвали судом, но  это  не  был  суд  в  том  смысле,  как
привыкли понимать  это  слово  англичане.  Жертв  влекли  к  судье,  который
ругался, издевался над ними, а потом отправлял их  на  виселицу.  Зала  суда
была превращена в тернистый  путь,  ведущий  на  виселицу.  Какая  польза  в
свидетелях, если на них кричат, если  их  запугивают?  А  главный  судья  не
стеснялся со свидетелями. Он кричал и ругался,  и  кончилось  тем,  что  все
граждане Таунтона пришли в ужас.
     Люди, бывшие в этот день в зале суда, говорили мне потом,  что  главный
судья бесновался, словно одержимый дьяволом. Его черные глаза блестели злым,
мстительным огнем. Он не был похож на человека. Присяжные начинали трепетать
всякий раз, как он устремлял на них преисполненный смертельного яда взор. По
временам - рассказывали мне - Джефрис вдруг приходит  в  веселое  настроение
духа, но этот его смех был еще  ужаснее  гнева.  Он  откидывался  на  спинку
кресла и заливался смехом. Смеялся он до тех пор,  пока  слезы  не  начинали
капать на его опушенную горностаем мантию.
     В этот первый день расправы было приготовлено к смерти и казнено  около
ста человек.
     Я думал, что меня вызовут одним из первых, и так бы  оно  и  случилось,
если бы мне не покровительствовал майор Огильви. Он, должно  быть,  старался
изо всех сил, ибо прошел и второй день, а я продолжал сидеть  в  тюрьме.  На
третий и четвертый день казнили гораздо меньше людей, но  произошло  это  не
потому, что судья-зверь смилостивился. Крупные  землевладельцы-консерваторы,
главные сторонники  правительства,  возмутились  зверствами  и  потребовали,
чтобы избиение беззащитных людей было прекращено. Если бы  не  влияние  этих
людей, Джефрис не усомнился бы перевешать  всех  пленников,  находившихся  в
Таунтоне, а их было тысяча сто человек. Ни у кого не было сомнения,  в  том,
что Джефрис на это способен.
     Но этого не случилось. Двести пятьдесят человек, однако, стали жертвами
этого проклятого чудовища, жадного до человеческой крови.
     На восьмой день пребывания Джефриса в Таунтоне нас в  шерстяном  складе
оставалось всего пятьдесят человек. В последние дни судили группами, уводя в
суд по десять-двадцать человек зараз. Нас же, оставшихся  последними,  взяли
всех  зараз  и  повели  под  конвоем  в  здание  суда.  Тех,  которые  могли
уместиться, посадили на скамью подсудимых, а оставшихся поставили, как телят
на рынке, посреди залы.
     Главный судья сидел,  развалившись,  в  кресле;  над  ним  был  устроен
красный балдахин. Два члена суда сидели на креслах, помещенных гораздо ниже.
Направо помещалась скамья присяжных заседателей.  Тут  сидели  двенадцать  с
большим трудом подобранных человек. Все это были тори старой школы,  крепкие
приверженцы теории непротивления  и  королевских  прерогатив.  Правительство
выбирало этих присяжных с большим тщанием, и выбор оказался  очень  удачным.
Любой из этих людей приговорил бы, не  моргнув,  к  смертной  казни  родного
отца, если бы последний  был  заподозрен  в  протестантизме  или  сочувствии
программе вигов.
     На полу под судейским помостом стоял  большой  стол,  покрытый  зеленым
сукном и засыпанный бумагами. По  правой  стороне  сидели  в  ряд  обитатели
короны. Это были юркие люди, с мордочками, как у хорьков. У каждого  из  них
была кипа бумаг, и они то и  дело  рылись  в  этих  бумагах.  Эти  законники
напоминали ищеек, выслеживающих добычу.
     По другую сторону стола сидел в  полном  одиночестве  красивый  молодой
человек в шелковой мантии и парике. Держал он себя нервно и застенчиво.  Это
был адвокат, мэстер Гельсторп, которому король милостиво разрешил быть нашим
защитником. Сделано это было только для того, чтобы  говорить  потом,  будто
обвиняемым были предоставлены все следуемые по закону права.
     Публика состояла из прислуги главного судьи, его  помощников  и  свиты.
Кроме  того,  пустили  солдат  местного  гарнизона,   которые   глядели   на
творившийся перед ними суд как на бесплатное  и  забавное  зрелище.  Солдаты
громко хохотали, слушая грубые выходки и плоские шутки главного судьи.
     Секретарь суда монотонным голосом пробормотал протокол, где  излагались
наши преступные  деяния.  Мы  обвинялсь  в  том,  что,  забыв  страх  Божий,
составили незаконное и изменническое сборище и прочее и  прочее.  Лорд-судья
после этого взял на себя лично ведение дела. Таково было его обыкновение.
     - Надеюсь, что мы  загладим  этот  великий  грех,  -  заговорил  он,  -
надеюсь,  что  мы  не  навлечем   Божьего   гнева   на   страну   преступной
снисходительностью. О, сколько злых и преступных людей явилось в залу  суда.
Кто видел сразу столько отвратительно злодейских лиц? Ах, негодяи,  негодяи!
Для каждого из вас уже приготовлена веревка. Неужели вы не  трепещете  перед
судом? Неужели вы не боитесь ожидающих вас адских мук? Эй ты  там,  в  углу,
негодяй с седой бородой, скажи мне, как это случилось, что ты впал в грех  и
нечестие и поднял оружие против нашего милостивого и любящего короля?

     - Я следовал велению совести, милорд, - ответил Джефрису  почтенный  на
вид старик, рабочий из Веллингтона.
     - Ха-ха-ха! Он говорит о совести! - расхохотался судья. - Разве у таких
людей бывает совесть? А где была твоя совесть два месяца тому назад, плут  и
негодяй? Совесть, брат, тебе теперь не поможет, и ты будешь  болтать  ногами
по воздуху с мертвой петлей на шее. Ведома ли такая злоба! Слыхано ли  такое
бесстыдство? Ну, а ты, долговязая дубина неужели у тебя не хватает настолько
скромности,  чтобы  стоять  с  опущенными  глазами?  Чего  ты  уставился  на
главного, судью? Разве ты честный человек, чтобы сметь глядеть на мое  лицо?
Разве ты не боишься? Разве ты не понимаешь, что смерть твоя неминуема?
     Джефрис обращался ко мне, и я ответил:
     - Я видел смерть не раз, милорд, и никогда ее не боялся. Главный  судья
воздел к потолку руки и воскликнул:
     - О, поколения ядовитых ехидн! Ведь  вы  оскорбили  лучшего  из  отцов,
добрейшего в мире короля! Секретарь, потрудитесь занести  эти  мои  слова  в
протокол. Да, король - это наш любящий родитель! Но как бы он добр  ни  был,
дурные дети должны быть строго наказаны и приведены к послушанию!
     Лицо судьи вдруг исказилось свирепой улыбкой.
     - Король избавит теперь ваших родителей от забот о  вас.  И  жаловаться
вашим родителям нечего. Если бы они  хотели  сохранить  вас  при  себе,  они
должны были воспитывать вас  как  следует.  Да,  негодяи,  мы  будем  к  вам
милосердны!.. Да, мы будем милосердны, милосердны... Секретарь,  сколько  их
тут?
     - Пятьдесят один человек, милорд!
     - О верх злодейства! Пятьдесят один  разбойник.  Да  это  целая  шайка.
Какая куча испорченности и порока! Кто защищает этих злодеев?
     - Я защищаю обвиняемых, ваше сиятельство, - произнес юный адвокат.
     Судья Джефрис затряс головой и тряс  ею  до  тех  пор,  пока  кудри  не
полетели во все стороны.
     - Мэстер Гельсторп! Мэстер  Гельсторп!  -  закричал  он.  -  Вы  всегда
беретесь за грязные дела, мэстер Гельсторп.  Вы  можете  очутиться  в  очень
дурном положении, мастер Гельсторп. По временам мне  представляется,  мэстер
Гельсторп, что вы сами сидите на скамье подсудимых. Право, мэстер Гельсторп,
мне кажется, что  вам  самим  скоро  понадобится  помощь  людей  в  шелковых
мантиях. О, берегитесь, берегитесь!
     - Я имею разрешение от короля, ваше  сиятельство,  -  дрожащим  голосом
ответил адвокат.
     Джефрис  немедленно  вышел  из  себя.  Его  черные   глаза   загорелись
дьявольским бешенством.
     - Как вы смеете мне возражать? - загремел он. - Стало быть, меня  можно
оскорблять в заседании суда?! Стало быть, всякий адвокатишка, которому  грош
цена, может спорить  со  мной?  Вы  натянули  на  себя  парик  и  мантию,  и
воображаете, что можете препираться со мной? Берегитесь, мэстер Гельсторп, с
вами может случиться большое несчастье!
     Адвокат побледнел как мертвец и прошептал:
     - Я усердно прошу у вашего  сиятельства  извинения.  Джефрис  несколько
стих.
     - Следите за своими словами и  поступками,  -  произнес  он  угрожающим
тоном, - не очень-то старайтесь защищать эти отбросы. Ну,  теперь,  к  делу!
Что скажут эти пятьдесят негодяев в свое оправдание? Как они  станут  лгать?
Господа присяжные заседатели, я прошу вас обратить внимание  на  то,  что  у
всех этих людей рожи головорезов, я очень рад, что полковник Кирке дал  суду
достаточную  охрану.  Иначе  правосудие  не  могло  бы  чувствовать  себя  в
безопасности.
     - Сорок из них признают себя виновными в том, что  они  подняли  оружие
против короля, - заявил наш адвокат.
     - Ага! - заревел судья. - Ну, слыхано ли  такое  ужасное  бесстыдство?!
Ведь это прямо  наглость  беспримерная  наглость!  Скажите  пожалуйста,  они
признают себя виновными! Я спрашиваю: раскаиваются ли они в  грехе,  который
они совершили против доброго и долготерпивого монарха?  Секретарь,  занесите
эти мои слова в протокол.
     - Они отказываются принести  раскаяние,  ваше  сиятельство,  -  ответил
адвокат.
     - О, отцеубийцы! О, бесстыдные негодяи! - воскликнул судья. - Пусть эти
сорок человек станут вот сюда. Ну, что, господа, видали ли  вы  когда-нибудь
такие гнусные и порочные лица? Поглядите, как высоко подняла голову подлость
и злоба? О, закоренелые  чудовища!  Ну,  а  остальные  одиннадцать?  Они  не
признаются, они думают, что суд поверит им? Ну-с, потрудитесь убедить нас  в
вашей лжи.
     - Но милорд, они еще ничего не  сказали  в  свою  защиту,  -  заикнулся
адвокат.
     Судья нисколько не смутился этим возражением и громко завопил:
     - О, я могу узнать ложь прежде, чем она  произнесена,  прежде,  чем  вы
успели придумать какую-нибудь гадость, мэстер Гельсторп, я узнаю ее.  Живее,
живее! Суд не может терять драгоценного времени. Приступайте  к  защите  или
садитесь на место. Суд произнесет приговор.
     Адвокат, бледный, растерянный, трясясь как осиновый  лист,  начал  свою
речь:
     - Эти люди, милорд, эти... одиннадцать человек...
     - Скажите лучше "одиннадцать дьяволов, милорд", - прервал Джефрис.
     - Это невинные крестьяне, милорд, - продолжал  адвокат,  -  они  боятся
Бога и любят короля. В восстании они совсем не были замешаны. Их схватили  и
отдали под суд, милорд не потому, что  на  них  пало  подозрение,  а  просто
потому, что они не могли  удовлетворить  алчных  солдат,  вымогавших  у  них
деньги...
     -  Фу,  какое  бесстыдство!  -  загремел  судья.  -  Фу,  какое  подлое
бесстыдство, мэстер Гельсторп, вам мало  того,  что  вам  позволили  обелять
бунтовщиков. Вы еще хотите опозорить  королевскую  армию.  Боже  мой,  какая
гадость! Говорите живее, мэстер Гельсторп, чем оправдываются эти негодяи?
     - Они ссылаются на alibi, ваше сиятельство.
     - Ага! Все мерзавцы любят доказывать alibi. Свидетели у них есть?
     - Как же, милорд, у нас есть список - целых сорок свидетелей. Свидетели
ждут внизу. Многие из них приехали издалека,  бросили  занятия  и  истратили
деньги.
     - Кто такие эти свидетели? Кто они такие? - закричал Джефрис.
     - Все это крестьяне, ваше сиятельство: крестьяне, фермеры, соседи  этих
бедных людей. Они хорошо знают обвиняемых и могут дать  показания,  которыми
будет вполне выяснена их невиновность.
     - Крестьяне и фермеры! - воскликнул Джефрис. - Люди того  же  сословия,
из которого вышли бунтовщики. Кто станет верить присяге  подобных  негодяев!
Все это пресвитериане, враги, сомерсетские  бродяги,  кабацкие  завсегдатаи!
Это друзья и приятели подлецов,  которых  мы  здесь  судим.  Они,  наверное,
вместе, за пивом, сговаривались, как показывать на суде. О, негодяи и плуты!
     - Неужели  вы.  не  хотите  выслушать  свидетелей,  милорд?!  -  горячо
воскликнул Гельсторп.
     Наглость Джефриса возмутила его, и он устыдился на минуту  -собственной
робости.
     - Я не хочу видеть этих ваших свидетелей, господин!.. - бешено  крикнул
Джефрис. - Если я в чем сомневаюсь, так это в том, не должен ли  я  посадить
на скамью подсудимых всех этих свидетелей, обвинив их  в  попустительстве  и
пособничестве в измене. Я  думаю,  что  должен  поступить  так  из  любви  и
преданности к моему доброму господину. Секретарь, занесите  слова  о  добром
господине в протокол.
     -  Ваше  сиятельство,  -  воскликнул  один  из  обвиняемых,  -  я  имею
свидетелем мэстера Джонсона из Нижнего Ставея. Он хороший и испытанный тори.
Кроме того, за меня может поручиться священник, мэстер Шеппертон.
     - Тем хуже для них, что они впутались в такое грязное дело,  -  ответил
Джефрис, - вот полюбуйтесь,  господа  присяжные  заседатели!  Какие  времена
настали. Священник и сельское дворянство выступают в защиту измен  и  бунта.
Да,  видно,  последние  времена  наступают.  Обвиняемый,  вы,  должно  быть,
принадлежите к разряду самых опасных и злокозненных вигов. Вы умеете сбивать
с пути истинного очень порядочных людей.
     - Но выслушайте меня, милорд! - воскликнул обвиняемый.
     - Вас выслушать, ревущий теленок? - крикнул судья. - Да мы только тем и
занимаемся, что вас выслушиваем. Вы, должно быть, вообразили, что находитесь
на своем еретическом сборища? Ах вы, негодяй, разве можно так орать  в  зале
королевского суда? Я должен вас слушать, скажите  пожалуйста.  Я  вот  лучше
потом послушаю, когда мне расскажут, как вы на веревке болтались!
     Один из коронных обвинителей  встал  с  места.  Товарищи  его  усиленно
зашуршали бумагами.
     - Мы, обвинители короны, ваше сиятельство, - начал  он,  -  не  находим
нужным  дальнейший  опрос  обвиняемых  и  свидетелей.  Мы   уже   достаточно
ознакомились с гнусными и  вопиющими  подробностями  этого  заговора  против
отечества. Люди, находящиеся перед вашим сиятельством на скамье  подсудимых,
почти все признали себя виновными. Те же, которые продолжают запираться,  не
представили никаких доказательств своей невиновности. Ясно, что они  повинны
в тех  гнусных  преступлениях,  в  которых  они  обвиняются.  В  силу  этого
представители обвинения заявляют, что следствие может считаться  законченным
и что  присяжные  заседатели  могут  произнести  вердикт  относительно  всех
находящихся здесь обвиняемых.
     Джефрис глянул на старшину присяжных и спросил:
     - Каков будет вердикт?
     Старшина присяжных поднялся с места и, ухмыляясь, произнес:
     - Виновны, ваше  сиятельство.  Присяжные  закивали  головами  и  стали,
смеясь, перешептываться.
     -  Ну,  конечно,  конечно,  они  виновны,  как  Иуда  Искариотский!   -
воскликнул судья, торжествующе глядя на толпу стоявших перед ним крестьян  и
горожан. - Пристав, пододвиньте их немного поближе. Я хочу  их  рассмотреть.
Ага, лукавцы, попались теперь? Вы изобличены и не можете никуда спастись. Ад
уже ожидает вас. Слышите ли вы? Вы не боитесь ада?
     Этот человек был словно одержим дьяволом. Говоря эти слова,  он  хлопал
рукой по красной подушке, лежавшей перед ним, и все его тело  извивалось  от
сатанинского смеха. Я  поглядел  на  товарищей,  У  всех  лица  были  словно
мраморные. До такой степени они были  неподвижно  спокойны.  Напрасно  судья
старался испугать их, напрасно он жаждал увидать слезы на глазах и  дрожащие
губы. Этого удовольствия он не получил.
     - Если бы была моя власть, - продолжал Джефрис, - ни  один  из  вас  не
остался бы в живых. Все вы болтались бы на веревках. Да и  не  вас  одних  я
повесил бы, изменники. Я истребил бы всех, кто сочувствует  вашему  гнусному
делу, я повесил бы всех,  которые  служат  ему  только  на  словах,  которые
осмеливаются вступаться за изменников и бунтовщиков. О, будь  моя  власть...
Суд в Таунтоне остался бы навсегда памятным! О, неблагодарнейшие бунтовщики!
Слышали ли вы о том, что наш мягкосердечный и сострадательный монарх, лучший
их людей... секретарь, занесите эти слова в протокол...  по  предстательству
великого и доброго государственного деятеля, лорда Сундерлэнда... секретарь,
занесите и эти слова... сжалился над вами? Неужели и это  вас  не  смягчило?
Неужели и теперь вы себя не презираете? Я  говорю,  что,  помышляя  об  этом
милосердии монарха...
     Тут судья сделал движение, словно его схватила судорога. По лицу у него
заструились слезы, и  он  громко  зарыдал.  А  затем,  перестав  рыдать,  он
продолжал:
     - Когда я помышляю о христианском всепрощении нашего ангела короля,  об
его неизреченном милосердии, мне  поневоле  приходит  на  ум  другой  высший
Судия, перед которым все - и даже я - должны будем предстать в  свое  время.
Секретарь, занесли ли вы в протокол эти мои слова или я должен их повторить?
     - Я занес их в протокол, ваше сиятельство.
     - Пометьте на полях, что главный судья рыдал. Нужно, чтобы король знал,
как   мы   относимся   к   этим   гнусным   злодеям.   Итак,   изменники   и
противоестественные бунтовщики, знайте, что оскорбленный  вами  добрый  отец
выступил, чтобы защитить вас  от  кары  закона,  вами  нарушенного.  По  его
поведению мы назначаем вам наказания, которые вы вполне заслужили.  Если  вы
еще не  р