и коробочками. Кроме того,  виднелась  масса  безделушек,  которые
были куплены часто на последние  деньги.  На  стене  висело  ручное  зеркало
довольно крупного размера. Пo обеим сторонам зеркала были зажжены лампы. Сэр
Гервасий стоял перед зеркалом и с важным, серьезным выражением  на  красивом
бледном лице надевал  новый  белый  галс,тук.  Высокие  сапоги  были  заново
отлакированы и починены, латы, ножны шпаги, ремешки - все  было  вычищено  и
блестело, как стекло. На  баронете  был  новенький  камзол  светлого  цвета,
голова была украшена чрезвычайно внушительно завитым  париком;,  напудренные
локоны спускались на плечи. Начиная  с  красивой  верховой  шляпы  и  кончая
блестящими шпорами, внешность баронета была безукоризненна.  Нигде  не  было
видно ни малейшей пылинки, ни маленького пятнышка. Я имел прямо жалкий вид в
сравнении с этим щеголем. Я чуть не  до  самой  головы  выпачкался  в  грязи
Седжемурского болота, да перед этим мне пришлось работать без  отдыха  дочти
два дня подряд.
     Увидя меня, баронет воскликнул:
     - Ах, чтоб меня раздавило! Вы пришли в самый раз. Я только  что  послал
за бутылкой канарийского вина. Да вот и оно!
     В комнату вошла служанка гостиницы, неся на подносе бутылку и стаканы.
     - Возьмите, моя красавица, эту золотую монету, - сказал сэр Гервасий, -
это последняя, которой я располагаю. Монета сия - единственный оставшийся  в
живых отпрыск очень благородного и многочисленного семейства.  Заплатите  за
вино, моя красавица, хозяину, а сдачу оставьте для себя,  пригодится,  чтобы
купить лент к празднику, не правда ли? А теперь,. черт меня возьми, если мне
удастся надеть этот галстук, не измяв его.
     - Ну, что вы, галстук прекрасный, - ответил я,  -  как  это  вы  можете
заниматься в такое время пустяками?
     - Пустяками? - сердито воскликнул баронет.  -  Это,  по-вашему  мнению,
пустяки? Ну да, впрочем, спорить с вами  в  данном  случае  бесполезно.  Ваш
деревенский ум никогда не постигнет важности, которая заключается в этих, по
вашему мнению, пустяках. Вы не знаете, какое  душевное  спокойствие  присуще
человеку, который сознает, что его туалет  находится  в  полном  порядке.  В
противоположном же случае вы чувствуете себя неловко и скверно. Впрочем, все
зависит бт привычки, а я имею эту привычку. Я вроде кошек, которые то и дело
облизывают себя. Скажите, Михей, хорошо ли я посадил мушку  над  бровью?  Ну
вот, вы даже не можете сказать, хорошо ли это или  плохо!  Вы  понимаете  во
всем этом не больше нашего нового друга, рыцаря  Мэрота.  Наливайте-ка  себе
вина.
     - Ваша рота ждет вас около церкви, - сказал я, - я видел, как она  туда
направлялась.
     - Ну, каковы мои мушкетеры? - спросил баронет. - Вид у  них  приличный?
Косы напудрены?
     - Не успел рассмотреть. Я видал, как они устраивали свои фитили.
     Сэр Гервасий, обрызгивавший себя духами, произнес:
     - Жаль, что у них не у всех мушкеты с курками.  Мушкеты  с  фитилями  -
скверная штука. Много хлопот с ними, и стрельба медленная. Как?  Вы  еще  не
выпьете вина?
     - Нет, спасибо, довольно.
     - Ну, в таком случае я надеюсь на майора: может быть,  он  поможет  мне
докончить эту бутылку. Бутылка мне, конечно, не в диковинку, но на  нынешнюю
ночь я  должен  сохранить  себя  в  полной  свежести.  Пойдемте  вниз,  надо
взглянуть на наших солдатиков.
     Когда мы вышли на улицу, было десять часов вечера. Голоса проповедников
и крики  народа  замерли,  и  полки  уже  стали  по  своим  местам.  Повсюду
господствовало суровое молчание. Безмолвные ряды войск освещались  немногими
фонарями и светом, лившимся из  окон.  Из-за  волнистых  облаков  выглядывал
месяц и обливал улицы своими белыми, холодными лучами. Время от времени луна
скрывалась. В северной части небосклона  играли  странные  полосы  света,  -
точно  гигантские  пальцы  двигались  по  небу.  То  было  северное  сияние,
чрезвычайно редкое явление в  южных  графствах  Англии.  Появилось  северное
сияние в знаменательный момент. Суеверные солдаты указывали  друг  другу  на
его  огни  и  истолковывали  значение  этого  небесного  явления.  Некоторые
сравнивали это сияние с огненным столпом, который вел Израиля через  пустыню
в обетованную землю. Все тротуары и окна домов были  запружены  женщинами  и
детьми. Весь этот народ глядел  на  странный,  причудливый  блеск  сияния  и
испускал крики, в которых слышались страх и удивление.
     Когда мы приближались к полку, Саксон, встретивший нас, сказал:
     - На колокольне Святой Марии пробило половина  одиннадцатого.  Надо  бы
дать что-нибудь людям.
     - На дворе гостиницы я видел  большой  бочонок  зойландского  сидра,  -
ответил сэр Гервасий,  послушайте,  Дауан,  возьмите  эту  зблотую  цепочку,
отдайте хозяину, а бочку с  сидром  привезите  сюда.  Нужно,  чтобы  каждому
достался полный ковш напитка. Пусть меня утопят, если я поведу в бой  людей,
у которых в желудках нет ничего, кроме воды.
     - Ну, воды-то многие  из  нас  запросят  еще  до  наступления  утра,  -
произнес Саксон.
     Человек двадцать пикейщиков направились в гостиницу за сидром.
     - Чертовски холоден здешний болотный  воздух,  -  продолжал  Саксон,  -
прямо кровь в жилах стынет.
     - Мне холодно, и Ковенанту тоже, глядите-ка, как он топочет от  холоду,
- ответил я. - Знаете, что время у нас еще  есть,  пройдемтесь  вдоль  линий
войск.
     - Что же, поедемте, - с  удовольствием  согласился  Саксон,  -  лучшего
ничего и придумать нельзя.
     Мы тряхнули поводьями и двинулись вперед. Кони звонко стучали подковами
по камням мостовой, высекая из нее огонь.
     Позади конницы, в  длинном  ряду,  начавшемся  у  Истоверских  ворот  и
тянувшемся через мост. Высокую улицу,  Коричилль  и  церковь  к  Пик-Кроссу,
стояла наша пехота,  молчаливая  и  угрюмая.  Тишину  нарушали  по  временам
женские голоса, окликавшие  из  окон  родственников.  На  ружейных  дулах  и
лезвиях кос  играл  неверный  лунный  свет.  Всюду  мы  видели  неподвижные,
спокойные, суровые лица. Здесь были и мальчики без признаков  растительности
на щеках, и старики с седыми бородами, спускавшимися до  пояса.  Но  у  всех
было одинаковое настроение. Эти люди были проникнуты непреклонным  мужеством
и не знающей никаких препятствий  решимостью.  Я  снова  увидал  и  рыбаков,
уроженцев юга, и свирепых обитателей Мендипса, и диких охотников  Порлокской
бухты  и  Майнкэда,  и  экемурских  контрабандистов,  и   лохматых   жителей
Акебриджского болота, и квантокских  горцев,  и  девонширских  мануфактурных
рабочих, и скотоводов Бэмптона, и красномундирных  милиционеров,  и  плотных
горожан Таунтона. Душой всего этого ополчения были храбрые крестьяне  долин,
просто и бедно одетые. Они засучили рукава своих темных курток до локтя, и я
глядел на их темные, жилистые  руки.  Крестьяне  всегда  засучивают  рукава,
собираясь делать какую-нибудь трудную работу.
     Я вот с вами говорю обо всем этом,  милые  дети,  и  мне  кажется,  что
полстолетия, протекшего с тех пор, словно не бывало. Время исчезает,  словно
утренний туман, и я снова еду  по  извилистым  улицам  Бриджуотера  и  снова
любуюсь сомкнутыми рядами моих товарищей по оружию. Храбрые это  были  люди!
Онидоказали  собственным  примером,  как  мало  нужно   англичанину,   чтобы
превратиться в воина. Великие воины родятся и  растут  в  спокойных,  мирных
деревушках, которые расположены на залитых солнечными лучами сомерсетских  и
девонских лугах. Представьте себе, дети, что когда-нибудь  Англию  застигнет
черный день, что ее войска будут разбиты и она очутится безоружная во власти
своих врагов. Вот тогда-то Англия и вспомнит, что  каждая  деревня  ее  есть
военная казарма и что настоящая английская сила заключается  в  непреклонном
мужестве и гражданском  самоотвержении  населяющих  ее  людей.  Это  главный
источник нашей народной силы, любезные внучата!
     По мере того как мы продвигались вперед, солдаты, различавшие в темноте
высокую, худую фигуру Саксона, приветствовали его  сливающимися  в  сплошной
гул приветствиями. Когда мы вернулись к своему полку, было ровно одиннадцать
часов. В этот самый момент король Монмауз  вышел  из  гостиницы,  в  которой
квартировал, и, сев на коня, двинулся во главе своего штаба вдоль по Высокой
улице. Салюты были запрещены,  и  войска  приветствовали  короля  молчаливо,
махая в воздухе шляпами и оружием. Прием был сделан Монмаузу восторженный.
     В поход двинулись тоже безмолвно. В рога  не  трубили,  а  повиновались
команде начальников. Стук и шум движущихся  ног  становился  все  слышнее  и
слышнее, и вот  наконец  стоявшие  перед  нами  отряды  тронулись  с  места.
Наступила и наша очередь; наконец и мы двинулись в путь, который для  многих
из нас был последним.
     Дорога  наша  шла  через  Паррет  и  даже  через  Истовер.  Мы  шли  по
извилистому пути мимо того места, где погиб Деррик, и мимо одинокой  хижины,
в которой жила маленькая девочка.
     За хижиной дорога превращается в узкую тропинку,  вьющуюся  по  лощине;
над болотом висел густой туман; особенно он густ был в  ложбинах.  И  город,
который мы покинули, и деревушки, к которым мы  приближались,  были  окутаны
этим  непроницаемым  белым  покровом.  Изредка  этот  туман   на   мгновение
рессеивался, и тогда я различал в слабом месячном свете  черную,  извилистую
полосу, которая, блистая сталью, ползла вперед. Это была наша армия. Знамена
из грубой белой материи развевались  в  холодном  воздухе.  Направо  от  нас
виднелось  громадное   зарево.   Наверное,   танжерские   дьяволы   подожгли
какую-нибудь ферму и грабили ее.
     Двигались мы медленно и осторожно. Сэр Стефен Таймвель предупредил нас,
что равнина пересекается во многих местах большими  канавами,  или  рейнами,
которые перейти можно только с трудом. Эти реины роют с целью осушки  болот,
и они бывают пополам с грязью и водой. Через  такой  рейн  не  переправишься
даже  на  лошади.  Мосты  через  эти  канавы  прокладываются  узкие,  и  нам
приходилось останавливаться и ждать очереди. Наконец мы переправились  через
два главных рейна - Черный и Лангмурский. Солдат остановили  и  построили  в
боевой  порядок.  Теперь  это  было  необходимо,   ибо   мы   находились   в
непосредственном  соседстве  с  королевским  лагерем.  До   сих   пор   наше
предприятие увенчалось полным успехом. Мы были в полумиле от  неприятеля,  и
никто нашего приближения пока не заметил. По  крайней  мере,  неприятельских
разведчиков нигде не было видно. Очевидно,  неприятель  относился  к  нам  с
полным пренебрежением. Ему и в голову, конечно, не приходило, что  мы  можем
напасть на него первые. Да, поведение Фивершама в эту ночь было таково,  что
он вполне заслуживает поражения.
     Часы в Чедзое пробили один раз.
     - Разве это не восхитительно? - прошептал сэр Гервасий (мы с ним вместе
перебрались на другую сторону Лангмурского рейна). - Я никогда не  испытывал
таких сильных ощущений.
     Я ответил несколько холодно:
     - Вы говорите так, как будто дело  идет  о  бое  быков  и  петухов.  Мы
принимаем участие в торжественном и печальном  событии.  Победит  тот,  кому
суждено победить, но  в  эту  ночь  английская  почва  обагрится  английской
кровью.
     - Ну, что ж! Больше места будет для  тех,  кто  останется  в  живых,  -
ответил он легкомысленно. - Поглядите-ка, как горят в тумане  неприятельские
костры. Как это вам приятель моряк советовал? Он, кажется, хотел,  чтобы  мы
взяли врага на абордаж? Вы передали этот совет полковнику?
     - Теперь не время шуток и смеха, - ответил я серьезно.  -  Я  уверен  в
том, что немногие из нас увидят завтрашний восход солнца.
     - Да мне вовсе неинтересно глядеть на солнечный восход, - ответил он со
смехом. - Как вчера солнце восходило, так зайдет и завтра. Черт возьми, я ни
разу в своей жизни не вставал с постели, чтобы видеть восход солнца, но зато
я его раз видел, этот восход, отправляясь спать.
     - Может быть, я паду на поле битвы, - сказал я. - На этот случай я  уже
дал поручения другу Рувиму; он исполнит то, о чем я его просил. Приятно идти
на смерть и сознавать,  что  твое  последнее  прости  будет  передано  твоим
любимым и любящим тебя. Не могу ли я и вам оказать такую же услугу?
     Сэр Гервасий задумался и произнес:
     - Что ж, пожалуй. Если я умру, вы можете сказать  Араминте...  впрочем,
нет, оставьте бедную девку в покое. Зачем ее удручать известиями, от которых
она  будет  плакать?  Вот  другое  дело  маленький  Том   Чичестер.   Он   с
удовольствием послушает про потеху, которую мы устроили  в  Сомерсете.  Если
будете в Лондоне, непременно отыщите его. Сделать это нетрудно: он ежедневно
между двумя и четырьмя бывает в "Кокосовом дереве". Кроме того, мне хотелось
бы порекомендовать вашему вниманию тетушку Боттеворз. Во время оно она  была
замечательной кормилицей; но теперь она  уже  состарилась  и  ее  приходится
кормить саму.
     - Если я останусь жив, а вы падете, я сделаю для нее все, что могу. Что
вы скажете мне еще?
     - Скажу вам следующее:  если,  приехав  в  Лондон,  вы  вздумаете  себе
заказывать жилет, заказывайте его у Хаккера у собора святого Петра. Конечно,
это не Бог весть какое важное сообщение, но вы мне  потом  скажете  спасибо.
Да, вот еще что: есть у меня парочка безделушек,  так  вот  я  хотел  бы  их
подарить хорошенькой пуританке, когда ваш друг поведет  ее  к  алтарю.  Черт
меня возьми, если эта пуританка  не  заставит  Рувима  читать  назидательные
книги!
     В эту минуту к нам подъехал Саксон. Сэр Гервасий обратился к нему:
     - Что это мы тут  остановились,  полковник?  Торчим  в  болоте,  словно
цапли.
     - Перестраивают передовую линию для атаки, -  ответил  Саксон.  -  Черт
возьми! Неприятельский лагерь ничем  не  защищен  от  нападения.  Дайте  мне
только тысячу двести человек хорошей конницы! Дайте мне только на  один  час
Пандурский полк Вессенбурга! Да я бы вытоптал весь их лагерь так,  как  град
вытаптывает ржаное поле.
     - А разве нашу конницу нельзя пустить в дело? - спросил я.
     Старый солдат презрительно фыркнул.
     - Если это сражение будет выиграно нами,  -  сказал  он,  -  то  только
благодаря пехоте. Чего ждать от такой кавалерии, как наша?  А  вы,  господа,
держите солдат в полной боевой готовности. На нас,  того  и  гляди,  нападут
королевские драгуны. Фланговая атака падет всею тяжестью на вас.
     Мы занимаем почетный пост.
     Я всмотрелся в темноту и ответил:
     - Но вправо от нас я вижу войско.
     - Да, это таунтоновские горожане и крестьяне  из  Фрома.  Наша  бригада
прикрывает правый фланг. Ближайшими к нам  являются  углекопы  из  Мендикса.
Товарищи они прекрасные; они стоят сейчас по колено  в  грязи.  Если  они  и
сражаться будут так, как валяются в грязи, то ничего лучшего и ждать нельзя.
     - Ну, - заметил я, - надо надеяться, они будут сражаться  как  следует.
Однако войска тронулись.
     - Да-да, час настал! - радостно воскликнул Саксон. Он обнажил саблю  и,
обернув рукоять платком, взмахнул ею в воздухе.
     Медленно и молчаливо двинулись мы вперед в густом тумане.  Ноги  солдат
скользили и тонули в черной грязи. Несмотря  на  то  что  мы  соблюдали  все
предосторожности,  движение  такого  большого  количества  людей  не   могло
совершаться без шуму. Топот тысячи ног гулко раздавался  в  ночном  воздухе.
Впереди в  тумане  мелькали  красные  огоньки.  То  были  сторожевые  костры
неприятельского лагеря.
     Наша конница двигалась впереди тесной сомкнутой колонной.
     И вдруг в ночной темноте раздались громкие  крики,  затем  выстрелы  из
карабина, и мы услыхали топот скачущих лошадей. Выстрелы стали  повторяться,
отдаляясь и замирая. Мы поняли, что наша  армия  достигла  передовых  постов
неприятеля, которые и подняли тревогу.
     Наша конница с криком "ура!" бросилась вперед. Пехота последовала бегом
за нею. Таким образом мы пробежали двести или триста ярдов. Рев  королевских
рогов раздавался уже совсем рядом с нами.
     И  вдруг  наша  скакавшая  впереди  конница  остановилась,  а  за  нею,
остановилась и вся наша армия.
     - Святая Мария! - воскликнул Саксон, пробираясь вперед,  чтобы  уяснить
себе причину остановки. Мы последовали за ним.
     - Мы должны во что бы то ни стало двигаться вперед! - кричал Саксон.  -
Остановка может погубить все дело!
     - Вперед! Вперед! - кричали мы с сэром Гервасием, размахивая руками.
     - Бесполезно, господа! -  закричал  кавалерийский  корнет,  в  отчаянии
ломая руки. - Мы Преданы! Нам изменили! Перед нами широкая канава в двадцать
футов шириною. Перейти ее невозможно!
     - Пустите-ка меня вперед! - крикнул баронет. - Я вам покажу,  как  надо
прыгать через такие канавы. Ну, ребята, кто за мною?
     Один из кавалеристов подскакал к сэру Гервасию и схватил  его  коня  за
повод, воскликнув:
     - Ради Христа, сэр, не делайте этого. Сержант Секстон только что  перед
вами попробовал перескочить через канаву. И конь, и всадник пошли ко дну.
     - Надо посмотреть, в чем дело! - кричал Саксон, пробиваясь через  толпу
кавалеристов.
     Мы последовали за Саксоном и через минуту очутились на берегу  огромной
канавы, которая мешала нашему движению вперед.
     До сих пор я не могу понять, как случилось это великое несчастье.  Одни
говорили, что это вышло случайно, по словам других выходило,  что  мы  стали
жертвой измены. Я слышал  потом,  что  эта  канава,  называемая  Бруссекским
рей-ном, в обыкновенное время не отличается ни шириной, ни глубиной.  Жители
болот  не  обращают  на  нее  никакого  внимания.  Превратилась  же  она   в
непроходимый ров по случаю непрерывных дождей.  Другие  говорили,  что  наши
проводники сбились в тумане с пути и пошли не той дорогой и что, идя  другим
путем, мы могли бы добраться до лагеря, не встречая никаких канав.
     Как бы то ни было, мы очутились перед широким, черным и  ужасным  рвом.
Ширины в нем  было  двадцать  футов,  а  посредине  торчала  из  воды  каска
злополучного сержанта. Эта каска точно предостерегала  всех,  кто  хотел  бы
перейти Бруссекский рейн вброд.
     - Но должен же быть где-нибудь переход! -  бешено  закричал  Саксон.  -
Каждая минута проволочки дороже врагу эскадрона конницы!  Где  милорд  Грей?
Наказали ли проводника?
     - Проводника майор Голлис бросил в канаву, - ответил молодой корнет,  -
а милорд Грей отправился вдоль берега искать брода.
     Я взял из рук одного пехотинца пику и  погрузил  ее  в  черную,  жидкую
грязь канавы. Сам я влез в грязь по пояс, а Ковенанта вез за собою в поводу:
Но нигде, решительно нигде я не мог нащупать дна.
     - Эй, малый! - крикнул Саксон, хватая одного из кавалеристов за руку. -
Мчись скорей в тыл! Скачи так, как будто тебя черти подгоняют. Веди сюда два
фургона; мы попробуем замостить эту проклятую лужу.
     - Если бы хоть часть из нас могла перейти на тот  берег,  мы  могли  бы
дождаться помощи, - произнес сэр Гервасий.
     Между тем всадник, исполняя приказание Саксона, мчался назад.
     По всей линии раздавался рев бешенства, что  свидетельствовало  о  том,
что вся армия наткнулась на то же препятствие. А по ту сторону  канавы  били
барабаны, ревели рога, слышны были голоса офицеров,  строивших  свои  полки.
Тревога распространялась чрезвычайно быстро. В Чедзое,  в  Вестонзойланде  и
других деревнях направо  и  налево  от  нас  загорались  сигнальные  костры.
Децимус Саксон ездил  взад  и  вперед  вдоль  канавы,  извергая  иностранные
ругательства-и скрежеща зубами от бешенства. По временам  он  поднимался  на
стременах и грозил кулаком по направлению неприятеля.
     - За кого вы стоите? - раздался хриплый голос из тумана.
     - За короля! - проревели в ответ наши крестьяне.
     - За какого короля? - спросил тот же голос.
     - За короля Монмауза!
     - Задайте им хорошенько, ребята! - послышалось снова.
     И целый ураган ружейных пуль запел и  засвистел  над  на