вытянуло  вперед  костистые  руки,  чтобы
поймать серебряную монету, которую ей бросил мой товарищ.
     Глаза у старухи были свирепые, черные, нос походил на  птичий  клюв,  а
под обтянутой желтой  кожей,  похожей  на  пергамент,  резко  вырисовывались
лицевые кости. В общем, наружность этого существа наводила страх. Старуха не
на человека походила, но на злую хищную птицу  или  на  вампира,  о  которых
рассказывается в сказках и легендах
     - Зачем ей деньги в этой пустыне? - заметил я. - Ведь серебряную монету
она жевать не станет.
     Старуха поспешно завернула монету в лохмотья, точно боясь, что я у  нее
отниму деньги, а затем прокаркала:
     - На это можно будет купить хлеба.
     - Но кто же здесь продаст тебе хлеба, добрая женщина? - спросил я.
     - Хлеба можно купить в Фованте и в Хиндоне, - ответила старуха, - здесь
я сижу только днем, а ночью я путешествую.

     - Разумеется, она путешествует по ночам и, конечно, на метле верхом,  -
тихо произнес Саксон, а затем, обращаясь к старухе, спросил: - Скажи-ка нам,
милая тетенька, кто это такой у тебя над головой болтается?
     - Это тот, кто убил моего младшего сынка! - воскликнула старуха, бросая
злобный взгляд на болтающуюся в воздухе мумию и грозя ей костлявым  кулаком.
- Да, это он убил моего милого мальчика. Вот  в  этом  самом  месте  широкой
степи он встретил моего бедного сына и отнял у него его молодую жизнь. И  не
нашлось доброй руки, которая предотвратила бы роковой удар. Кровь моего сына
пролилась вот  на  этом  самом  месте,  -  она  бросила  землю,  -  а  земля
произрастила это доброе дерево  -  виселицу,  а  на  этом  дереве  повис  ее
прекрасный спелый плод. Я, его мать, прихожу сюда каждый день,  невзирая  на
погоду. Светит ли солнце, идет ли дождь, - я иду и сажусь у  виселицы,  и  у
меня над головой стукают кости  человека,  убившего  дорогого  моему  сердцу
мальчика.
     И, подперев руками подбородок, старуха  подняла  голову  и  глазами,  в
которых светились злоба и ненависть,  стала  глядеть  на  страшный  предмет,
висевший над нею. Зрелище это было так отвратительно, что я воскликнул:
     - Живее, Рувим, прочь отсюда! Это не женщина, а вурдалак!
     - Тьфу, даже во рту  скверно  стало,  -  сказал  Саксон,  -  давайте-ка
проветрим себя и пустим лошадей во весь карьер. Прочь от забот и падали.

     Наш храбрый рыцарь, наш сэр Джон
     Готов и к бою снаряжен.
     Он сел на доброго коня
     И вот к Монмаузу он мчится.
     Восстанья веют знамена,
     И кровь рекой струится.
     Друзья, мы сильны, мы все можем
     И короля теперь низложим.

     Итак, спускайте поводья и давайте коням шпоры.
     Мы пришпорили  коней  и  помчались  во  весь  опор,  стараясь  поскорее
удалиться от позорного места. Удалившись от виселицы, мы почувствовали  себя
положительно счастливыми. И воздух  показался  нам  более  чистым,  и  запах
вереска более приятным, чем прежде. Ах, дети мои, каким чудным миром был  бы
этот мир, если бы человек не омрачал его своими жестокостями и злобой!
     Мы замедлили ход лошадей только после того, как  отъехали  от  виселицы
три или четыре мили. Вправо от нас, на отлогом  склоне,  стояла  хорошенькая
маленькая деревня. Из-за группы деревьев виднелась церковь с красной крышей.
Утомленные однообразием степной местности, мы  с  удовольствием  глядели  на
ветвистые деревья и на зелень садиков,  окружавших  дома.  Все  утро  мы  не
видели ни  одного  живого  существа,  за  исключением  старой  ведьмы  около
виселицы да нескольких рабочих, добывавших торф, которых  мы  видели  только
издали.  Голод  тоже  начинал  давал  себя  чувствовать,  и  воспоминания  о
съеденном завтраке становились все более и более отдаленными и неясными.
     - Надо полагать, что эта деревня и есть Мир, миновать который мы должны
перед тем, как добраться до Брутона. Значит, мы скоро  очутимся  на  границе
Сомерсета.
     - Мне бы не до  Сомерсета  добраться  хотелось,  а  до  хорошего  куска
ростбифа, - жалобно воскликнул Рувим, -  я  почти  уже  издох  с  голода.  Я
уверен, что в этой хорошенькой деревушке есть сносная  гостиница,  хотя,  по
правде говоря, я во  время  своего  путешествия  такой  гостиницы,  как  наш
"Пшеничный сноп", не видал.
     - Не  будет  нам  ни  гостиницы,  ни  обеда!  -  воскликнул  Саксон.  -
Взгляните-ка на север и скажите мне, что вы видите?
     На горизонте виднелся длинный ряд блестящих и сверкающих точек.  Точки,
искрясь и переливаясь, как бриллианты, быстро двигались,  сохраняя,  однако,
свое взаимное расположение.
     - Что это такое? - воскликнули мы оба.
     - Это - кавалерия в походе, - ответил Саксон, - может  быть,  это  наши
друзья из Солсбери приближаются к Миру после тяжелого целодневного похода...
Впрочем, нет,  я  склонен  думать,  что  это  другой  конный  полк.  Солдаты
находятся очень далеко, и то, что вы видите, - это солнечные лучи,  играющие
на их касках.  Но  едут  они,  если  не  ошибаюсь,  именно  в  эту  деревню.
Благоразумнее поэтому будет, если мы не поедем в Мир, а то крестьяне  пустят
солдат по нашему следу. Итак, мимо и прямо в Брутон. Там мы найдем  время  и
пообедать, и поужинать.
     - Увы! Увы! Вот тебе и наш обед, - горестно воскликнул Рувим. -  Я  так
исхудал, что тело мое катается по охватывающей его кольчуге, как горошина по
стручку. И однако, друзья, все это я терплю для протестантской веры.
     - Ладно-ладно, еще один хороший перегон, и мы будем в  Брутоне,  где  и
отдохнем, - сказал Саксон, - а теперь обедать нельзя. Плох тот обед, который
надо кончать вместо молитвы беседой с драгунами. Лошади наши  еще  свежи,  и
через час с небольшим мы будем уже на месте.
     И мы двинулись в путь, держась от Мира на почтительном расстоянии.  Мир
- это та самая деревушка, в которой Карл II  скрывался  после  Ворчестерской
битвы.
     Дорога теперь была запружена крестьянами, уходившими  из  Сомерсетского
графства, и подводами фермеров, которые везли на запад запасы провизии.  Эти
люди гнались только за деньгами и готовы были торговать хоть с королем, хоть
с мятежниками, - одним словом, кто больше даст. У  многих  мы  спрашивали  о
том, как дела, но ничего  определенного  никто  нам  сказать  не  мог.  Все,
-впрочем, говорили, что восстание распространяется.  Мы  уже  находились  на
одном из краев местности, охваченной мятежеом.
     Места, по которым нам теперь приходилось  проезжать,  были  чрезвычайно
живописны. Низкие холмы пересекались равнинами,  орошаемыми  большим  числом
рек. Реку Брью мы переехали  по  хорошему  каменному  мосту,  и  перед  нами
раскинулся маленький провинциальный город, бывший целью нашего  сегодняшнего
путешествия. Город Брутон расположен среди лугов, плодовых садов  и  овечьих
пастбищ. На площади мы остановили старуху и спросили, нет ли где  поблизости
солдат. Женщина ответила, что накануне через город прошла  рота  Вильтирской
конницы, но что теперь в городе и его окрестностях  солдат  нет.  Ободренные
этими словами, мы смело направились в город и скоро очутились около  главной
гостиницы. У меня осталось смутное воспоминание  о  церкви,  построенной  на
возвышенном месте, и о странном каменном кресте, который я  видел,  проезжая
по базару, но признаюсь, что все это я  припоминаю  смутно.  Главное,  самое
приятное воспоминание о Брутоне, оставшееся во мне, - это  красивая  хозяйка
гостиницы и вкусные дымящиеся  блюда  с  пищей,  которые  она  не  замедлила
поставить перед нами.


     Глава XIII
     ЗНАМЕНИТЫЙ РЫЦАРЬ СОРРЕЙСКОГО ГРАФСТВА, СЭР ГЕРВАСЙЙ ДЖЕРОМ

     Гостиница была полна  народа.  Были  там  правительственные  чиновники,
курьеры, идущие с места мятежа и обратно, были и местные  жители,  пришедшие
узнать  новости  и  попробовать  домашнего  пива,  приготовленного  хозяйкой
гостиницы вдовою Гобсон.  Несмотря,  однако,  на  всю  суматоху  и  царивший
повсюду шум и гам, хозяйка отвела нас в свою  собственную  комнату,  где  мы
могли в мире и спокойствии поглощать все те прекрасные  вещи,  которыми  она
нас угостила. Это преимущество было нам оказано, благодаря  хитрым  маневрам
Саксона, который о чем-то долго шептался с хозяйкой. Надо вам  сказать,  что
Саксон, приобретший во время своих многолетних скитаний много познаний, имел
особенный  талант  устанавливать  быстро  дружеские  отношения   с   особами
прекрасного пола, независимо от возраста, размеров и характера.  Благородные
и простые, церковницы или раскольницы, либералки или консерваторки, они были
все для него равны. Если разумное  существо  носило  юбку,  то  мой  товарищ
всегда успевал завоевать его благосклонность, чего достигал, усердно работая
языком и принимая самые очаровательные позы.
     - Мы будем вам вечно обязаны, мисстрис, - произнес  он,  когда  хозяйка
поставила на стол дымящийся ростбиф и пудинг из сбитого теста. -  Мы  лишили
вас вашей комнаты. Сделайте нам честь и разделите с нами трапезу.
     - О нет, добрый сэр! - ответила дородная дама, польщенная предложением.
- Мне не к лицу сидеть за одним столом с людьми благородного происхождения.
     - Красота имеет права, которые  охотно  признаются  высокопоставленными
лицами. Особенно же охотно признают эти  права  кавалеры,  посвятившие  себя
военному делу! - воскликнул Саксон.
     Его маленькие глаза засверкали, и,  с  удовольствием  оглядывая  пышную
фигуру вдовы, он продолжал:
     - Нет, честное слово, вы от нас не уйдете. Я запру дверь.  Если  вы  не
хотите кушать, то вы должны выпить с нами,  по  крайней  мере,  один  стакан
аликантского вина.
     - Право, сэр, это слишком  много  чести!  -  воскликнула  дама  Гобсон,
кривляясь. - Позвольте уж я схожу в погреб и принесу бутылку самого  лучшего
вина.
     - Нет, клянусь своей храбростью,  вы  туда  не  пойдете!  -  воскликнул
Саксон, вскакивая со стула. - Зачем же  здесь  находятся  все  эти  окаянные
ленивые слуги, если вам приходится самим исполнять такие обязанности!
     Он усадил вдову на стул и, звякая шпорами,  отправился  в  общую  залу.
Вскоре оттуда мы услышали его громкий голос. Он кричал на  весь  дом,  ругая
прислугу и изрыгая проклятия.
     - Мерзавцы, лентяи, негодяи! - кричал он.  -  Вы  пользуетесь  добротой
своей хозяйки и несравненной мягкостью ее характера!
     Наконец Саксон вернулся, неся в обеих руках по бутылке.
     - Вот и вино, прекрасная хозяйка! -  воскликнул  он.  -  Позвольте  вам
налить стакан. Прекрасное вино: чистое,  прозрачное  и  самого  правильного,
желтого, цвета. Однако ваши плуты умеют  поворачиваться,  когда  видят,  что
есть мужчина, который может им приказывать.
     - Ах как хорошо бы было, если бы  здесь  всегда  находился  мужчина!  -
воскликнула хозяйка многозначительно и бросила  на  нашего  товарища  томный
взгляд. - За ваше здоровье, сэр, и за ваше, молодые сэры, - продолжала она и
пригубила рюмку. - Дай Бог, чтобы восстание поскорее кончилось, -  прибавила
она. - По вашему прекрасному вооружению я вижу, что вы служите королю.
     - Да, мы едем по его делам на запад и .имеем основание  надеяться,  что
восстание скоро кончится.
     - Дай Бог, дай Бог, - сказала вдова, качая головой. - вот только жалко,
что кровопролитие будет. Здесь и теперь рассказывают, что у бунтовщиков  уже
семь тысяч человек, и они клялись никому не давать пощады. Такие кровожадные
негодяи. Ох-хо-хо! Вот уж чего я не понимаю,  сэр.  Как  это  дворяне,  люди
благородные, и вдруг занимаются таким кровавым делом в  то  время,  как  они
могли бы подыскать себе чистенькое, почтенное занятие. Ну, вот хоть  как  я,
трактирное заведение, например, содержать. И какая жизнь военному  человеку,
посудите сами! Спит он на голой  земле  и  должен  ежеминутно  готовиться  к
смерти. А тот, кто, скажем, хоть трактирное заведение содержит, спит себе  в
теплой кровати на пуховой перине, а под кроватью-то погреб, а в нем  хорошие
вина, вот хоть вроде тех, что вы сейчас пьете.
     И, говоря это, хозяйка пристально глядела на Саксона, а  мы  с  Рувимом
толкали друг друга под столом.
     - А что, моя прекрасная хозяйка, - сказал  Саксон,  -  я  полагаю,  что
восстание поправило ваши дела?
     - Да, сэр, и как еще поправило, - ответила она. - О  пиве  я  уж  и  не
говорю. Его пьет простонародье. Больше  ли  его  выйдет  или  меньше  -  тут
разница небольшая, но теперь ведь, сэр, все большие дороги запружены разными
офицерами, лейтенантами, дворянами, мэрами; все они спрашивают самые дорогие
старые вина. В три дня я продала этих вин больше, чем прежде в целый  месяц,
и уверяю вас, сэр, что благородные люди пьют не эль и не спиртные напитки, а
приниак, лангедок, тент,  мюскадин,  кианте  и  токайское.  Никогда  бутылки
дешевле полгинеи не спросят.
     - Вот как, - задумчиво произнес саксон. - Значит, вы имеете хорошенький
домик и верный доходец?
     Дама Гобсон поставила на стол рюмку и начала себе тереть глаза  уголком
носового платка.
     - Ах, если бы мой бедный Петер был  жив  и  мог  радоваться  всем  этим
удачам, - сказала она, - хороший он был человек, вечная ему  память.  Только
уж, сказать по правде, - как друзьям вам говорю, -  под  конец  он  сделался
толстый-претолстый и круглый, как бочонок. Ну да что! Дело не в толщине, а в
сердце. Сердце главное. Брезговать женихами нельзя в наше время. Если каждая
женщина станет выбирать мужчину, который ей  нравится,  то  в  Англии  будет
больше девушек, чем матерей.
     - А скажите, добрая дама, какие мужчины вам больше нравятся?  -  лукаво
спросил Рувим.
     Вдова весело взглянула на круглого Рувима и ответила проворно:
     - Толстые молодые люди мне не нравятся.
     - Что, Рувим, попался! - рассмеялся я.
     - Нет-нет, - продолжала вдова. - Не люблю  я  скорых  на  язык  молодых
людей. Мне нравятся мужчины серьезные, зрелые, опытные, знающие  жизнь.  Мне
хотелось бы выйти замуж за мужчину высокого  ростом  и  этакого  худощавого,
мускулистого,  жилистого  и,   опять-таки,   чтобы   он   поговорить   умел.
Разговорчивый муж и скуку скорее разгонит и сумеет  благородного  посетителя
занять и бутылочку вина с ним разопьет. И, кроме всего, мужчина должен  быть
деловой, бережливый. Заведение у меня хорошее, дохода в год двести фунтов  -
надо, чтобы он все это берег. Да, если бы такой мужчина нашелся, Джен Гобсон
пошла бы с ним хоть сейчас под венец.
     Саксон чрезвычайно внимательно слушал .эти слова хозяйки и,  когда  она
замолчала, открыл рот, чтобы отвечать ей, но в эту самую минуту  послышалось
хлопанье дверей и суетня. Очевидно, пришел новый посетитель. Хозяйка  допила
вино и насторожилась.
     В коридоре раздался громкий повелительный голос. Новый  гость  требовал
отдельную  комнату  и  бутылку  хереса.  Хозяйка  вскочила.  Чувство   долга
пересилило в ней желание толковать о своих делах, и она,  извинившись  перед
нами, торопливо направилась встречать нового посетителя.
     Когда хозяйка ушла, Децимус Саксон сказал нам:
     - Ну что, ребята, видите, как  дела  повернулись?  Мне,  право,  пришла
мысль, уж не плюнуть ли мне  на  Монмауза?  Пускай  он  собственными  силами
добивается королевства, а я раскину  палатку  в  этом  спокойном  английском
городке.
     - Палатка действительно неплохая! - воскликнул Рувим. - Лучшей  палатки
и требовать нельзя. При ней имеется погребок, а  в  погребке  -  вино  вроде
того, которое мы сейчас пьем. Ну, вот только что касается  спокойствия,  мой
светлейший, то на этот счет я готов ручаться, что, как только вы  поселитесь
здесь, вашему спокойствию мигом наступит конец.
     - Вы видели ведь женщину, - сказал Саксон,  глубокомысленно  наморщивая
лоб. - В ней много хорошего, но, впрочем, мужчина должен заботиться  о  себе
сам. Двести фунтов годового дохода!  Ведь  это  не  шутка.  Такую  сумму  не
поднимешь на большой дороге в июньское утро. Конечно, для принца крови таких
денег мало, но для меня, старого солдата, это уже нечто. Ведь я околачиваюсь
на войне тридцать пять лет. Приближается  время,  когда  мои  члены  утратят
гибкость и мое вооружение сделается тяжелым для  меня.  Позвольте,  как  это
говорит об этом ученый Флеминг? Он говорит: "an mulie"... Но стойте, что это
за чертовщина!
     Восклицание нашего товарища было  вызвано  шумом  и  легкой  возней  за
дверью. Послышалось тихое восклицание:
     -  О  сэр!  Что  подумает  прислуга?"  -  затем  возня  затихла,  дверь
отворилась, и в комнату вошла красная как маков цвет вдова Гобсон, а за  нею
по пятам шел худощавый молодой человек, одетый по самой последней моде.
     - Я уверена, добрые джентльмены, - произнесла  хозяйка,  -  что  вы  не
будете иметь ничего против того, чтобы этот молодой дворянин пил вино в этой
комнате. Все остальные помещения заняты горожанами и простонародьем.
     - Клянусь верой, я должен представиться сам, - произнес незнакомец.
     Сунув под левую мышку свою шляпу, обшитую кружевами, и положив руку  на
сердце, он поклонился так низко, что чуть не стукнулся лбом о край стола,  и
произнес:
     -  Ваш  покорный  слуга,  джентльмены!   Сэр   Гервасий   Джером,   его
королевского  величества  знаменитый   рыцарь   из   Соррейского   графства,
занимавший одно время должность custos rotulorum в округе Бичал-Форя.
     - Приветствую вас, сэр, - ответил Рувим, в глазах у  которого  забегали
веселые огоньки. - Перед вами находится испанский гранд дон  Децимо  Саксон,
сэр Михей Кларк и сэр Рувим Локарби, оба из королевского графства Гэмпшир.
     - Горд и рад встретить вас, джентльмены,  -  ответил  вновь  прибывший,
делая жест рукою. - Но что я вижу на столе?  Аликанте?  Фи!  Это  питье  для
детей.  Спросите-ка  хорошего  хересу.  И   хересу   покрепче.   Я   говорю,
джентльмены, что кларет годится  для  юношей,  херес  -  для  людей  зрелого
возраста, а спиртные напитки - для стариков. Итак,  моя  прелесть,  двигайте
своими прелестными ножками и мчитесь в погреб за  хересом.  Клянусь  честью,
моя глотка превратилась в дубленую кожу. Вчера вечером  я  пил  здорово,  но
очевидно, что я выпил недостаточно, ибо, проснувшись сегодня утром, оказался
сухим, как грамматическое правило.
     Саксон сидел за столом молча. В его  полузакрытых,  сверкающих  глазах,
устремленных на незнакомца, виднелось такое недоброжелательство, что я начал
опасаться скандала. А что, если выйдет сцена, какая была в Солсбери, а то  и
еще похуже? Причина гнева  Саксона  была  очевидна.  Юный  дворянин  слишком
развязно ухаживал за понравившейся нашему товарищу хозяйкой. Но, к  счастью,
кризис разрешился благополучно. Пробормотав несколько ругательств  в  пустое
пространство, Саксон закурил трубку, что он  всегда  делал  в  тех  случаях,
когда хотел успокоить свой возмущенный дух. Мы с Рувимом смотрели на  нового
знакомого то удивляясь, то потешаясь. Для  нас,  неопытных  юнцов,  это  был
совершенно новый тип. Мы никогда не видывали  людей  с  такою  внешностью  и
манерами.
     Я уже сказал, что он был одет по  последней  моде.  Да,  он  производил
впечатление щеголя и франта. Лицо у него было худощавое,  аристократическое,
нос тонкий, лицо изящное, с веселым,  беззаботным  выражением.  Я  не  знаю,
почему он был бледен и под глазами у него виднелась синева. Может быть.  это
был  результат  далекого  путешествия,  может  быть,  это   было   следствие
распущенной жизни, но, так или иначе, эта бледность и синева под  глазами  к
нему очень шли. Кавалер был в белом парике и одет был в бархатный,  расшитый
серебром камзол,  из-под  которого  выглядывал  светлый,  голубовато-зеленый
жилет, панталоны до колен были из красного атласа  и  сшиты  безукоризненно.
Но, присматриваясь ко всем этим подробностям костюма, вы замечали,  что  все
старо и поношено. Костюм был запылен, местами  выцвел  или  вытерся,  и  все
вообще показывало странную смесь роскоши с бедностью. В голенище  одного  из
высоких ботфорт  видна  была  дыра,  тогда  как  на  другой  ноге  из  носка
высовывался один из пальцев. Молодой человек был вооруже