употребляет старинные слова. А сражался он за
     Израиль славно. Никто не может сравниться с ним мужеством. Очевидно,  у
юноши доброе сердце и со временем он сделается избранным сосудом  благодати.
Не беда, что он теперь запутался  в  сетях  светского  безумия  и  телесного
тщеславия.
     - Будем надеяться на сей исход, - благочестиво ответил Саксон: - Ну,  а
что еще вы можете сообщить нам о восстании, почтенный сэр?
     - Очень немногое. Крестьяне стекаются в больших количествах,  и  многих
приходится возвращать обратно по недостатку оружия. Все податные земледельцы
в Сомерсетском графстве  заняты  теперь  покупкой  топоров  и  кос.  Кузнецы
завалены работой. День и ночь они куют  пики  и  другие  орудия.  В  лагере,
говорят, уже пять тысяч людей, но мушкетами вооружены немногие.  Пожалуй,  и
пятой части не наберется. Насколько  мне  известно,  теперь  армия  идет  на
Аксминтер, который защищается герцогом Альбемарлем, в распоряжении  которого
имеется до четырех тысяч милиции.
     - Ну, значит, мы опоздали! - воскликнул я.
     - Подождите огорчаться! - заметил  Саксон.  -  Вы  успеете  навоеваться
всласть до тех пор, пока Монмаузу удастся обменять свою шляпу на  корону,  а
кружевной плащ на королевский пурпур. Предполагая, что  наш  почтенный  друг
прав, я утверждаю, что сражение под Аксминтером есть только пролог к  драме.
Вот погодите, когда  придут  королевские  войска  под  командой  Черчилля  и
Фивершама. Только тогда придется Монмаузу сделать последнее  усилие.  И  это
усилие поведет его на трон, или на эшафот.
     Разговаривая  таким  образом,  мы  спускались  по  извилистой  дорожке,
проложенной по восточному склону горы. Перед нами развернулась  вся  долина,
перерезанная точно серебряной лентой. Это -  река  Тон.  В  городе  мелькали
огоньки. На безоблачном небе ярко светил месяц, обливая своими спокойными  и
тихими лучами  прекраснейшую  и  богатейшую  из  долин  Англии.  Перед  нами
открылось чудное зрелище - красивые замки, зубчатые башни, группы маленьких,
крытых тесом домиков, молчаливые поля, засеянные  хлебом,  темные  рощи,  из
которых мелькали своими  огоньками  домики,  -  во  всем  этом  было  что-то
сказочно-прекрасное, похожее на сон, на мечту.
     Пораженные спокойствием и красотой открывшейся перед нами  картины,  мы
остановили лошадей. Утомленные крестьяне последовали  нашему  примеру,  даже
раненые поднялись на ноги и выглядывали из фургона,  взирая  на  обетованную
землю.
     И вдруг в тишине вечера раздались сильные горячие слова молитвы к  Богу
- подателю жизни. Кто-то молился о том, чтобы  Бог  сохранил  слуг  своих  и
избавил их от предстоящих опасностей.
     Это был Иисус Петтигрью. Он стал на колени и громко молил  Бога,  чтобы
он вразумил его в будущем. Он также благодарил бога за то, что Он помог  ему
уберечь паству от опасностей, которым она подверглась на своем трудном пути.
Ах,  дети  мои,  если  бы  у  меня  было  волшебное   зеркало,   о   котором
рассказывается в сказках, я  бы  мог  дать  вам  полюбоваться  этой  сценой.
Представьте  себе  эти  фигуры  неподвижных  всадников,  серьезных,   важных
крестьян. Одни из них  опустились  на  колени,  другие  стоят,  опираясь  на
оружие.  Пленные  драгуны  слушают  молитву,  полунасмешливо,  полуиспуганно
ухмыляясь, а из фургона выглядывают бледные, истомленные от  страданий  лица
раненых. Я точно сейчас слышу этот хор восклицаний, благословения и  стонов.
Слышнее всех сильный горячий голос священника.
     Над нами блестит усеянное звездами небо,  а  под  нами  чудная  долина,
уходящая далеко-далеко. Вся она залита .белым месячным светом. Ах,  дети,  я
жалею, что у меня нет таланта Веррио или Лагерра. Я  вам  нарисовал  бы  эту
чудную, незабвенную картину.
     Едва успел мэстер Петтигрью закончить свою благодарственную  молитву  и
поднялся на ноги, как в спящем городе,  который  развертывался  перед  нами,
раздался музыкальный звон колокола. Звон  продолжался  минуту  или  немногим
более, а затем замер на красивой  ноте  и  умолк.  Точно  в  ответ  зазвенел
другой, более густой и резкий колокол, а  затем  третий,  и,  наконец,  весь
город огласился колокольным  звоном,  который  разносился  теперь  над  всей
долиной. А затем послышался радостный шум и крики "ура". Крики эти  росли  и
превратились, наконец, в громкий шум, подобный раскатам грома.  Все  окна  в
городе загорелись огнями,  послышался  стук  барабанов,  весь  город,  одним
словом, пришел в движение.
     Эти радостные клики и звон последовали сейчас же за окончанием  молитвы
пастора. Крестьяне приняли это  за  счастливое  предзнаменование  и  подняли
радостный крик. Наш отряд шел быстро вперед, и скоро мы очутились в городе.
     Тротуары и шоссе  были  запружены  народом  -  мужчинами,  женщинами  и
детьми. Многие из них несли факелы и разноцветные фонари. Весь народ  шел  в
одном направлении.  Следуя  вместе  с  нароодом,  мы  очутились  на  базарно
площади.  Толпа  ремесленных  учеников  разводила  костры;   другие   катили
несколько огромных бочек эля. Мы узнали и причину этого  столь  неожиданного
праздника. Оказалось, что в Таунтон только что пришло известие  о  том,  что
Девонширская милиция Альбемарля  частью  разбежалась  сама,  а  частью  была
разбита под Аксминтером. Победу эту Монмауз одержал утром.
     Когда же горожане узнали о нашей победе, радость их сделалась еще более
шумной. Они окружили нас. Они призывали на своем странном  западном  наречии
на нас благословение Божие, обнимали нас и наших лошадей.
     Нашему усталому отряду было сейчас  же  отведено  помещение  -  длинный
сарай, в котором хранилась шерсть. Весь этот сарай устлали соломой и  отвели
туда наших крестьян, где их начали угощать. Притащили бочку  эля,  громадное
количество белого хлеба и холодного мяса.
     Что касается нас,  мы  отправились  немедленно  на  Восточную  улицу  в
гостиницу "Белого оленя". За нами следовала веселая ликующая  толпа.  Наспех
поужинав, мы немедленно же улеглись спать, но наш крепкий сон  был  все-таки
нарушен:  нас  разбудили  клики  толпы,  которая  жгла   изображение   лорда
Сендерлэнда и лаймского мэра Григория Альфорда и шумно ликовала, несмотря на
то, что уже брезжил рассвет.


     Глава XVII
     СБОР НА БАЗАРНОЙ ПЛОЩАДИ

     Красивый город, в котором мы очутились,  был  уже  и  теперь  настоящим
центром восстания, несмотря на то, что Монмауз не успел еще до  него  дойти.
Это был  очень  богатый  город,  торговавший  шерстью;  семь  тысяч  жителей
находили себе заработок на шерстяных мануфактурах  Таунтона.  Город  занимал
поэтому одно из первых мест в  Англии,  уступая  из  провинциальных  центров
только Бристолю, Норвичу, Бату, Эксетеру, Уорку, Ворчестеру и Ноттингаму.
     Таунтон был знаменит не только своим богатством и  храбростью  горожан,
но и своими  окрестностями.  Вся  местность  вокруг  города  была  тщательно
возделана, и земледельцы славились своей храбростью. С  незапамятных  времен
Таунтон считался как бы твердыней свободы. В политическом  отношении  жители
его считали себя республиканцами, а в  религиозном  -  пуританами.  Не  одно
поселение во всем королевстве не держалось так упорно на стороне парламента.
Королевские  войска  под  командой  Горинга  дважды  осаждали  Таунтон,   но
горожане, ободряемые храбрым Робертом Блэком, защищались так  отчаянно,  что
роялисты оба раза были принуждены со стыдом отступить. Особенно тяжела  была
вторая осада. Гарнизон был  доведен  до  крайности  и  питался  лошадиным  и
собачьим мясом, но о сдаче никто и не помышлял, однако. Таунтонцы и их герой
вождь решили умереть все до последнего, но не сдаваться. Это был  тот  самый
Роберт Блэк, под начальством которого Соломон Спрент сражался с голландцами.
Король не забыл об упорном сопротивлении Таунтона. После реставрации  Тайный
совет издал указ, которым повелевалось снести укрепления, превращавшие  этот
город в крепость.
     В то время, когда мне и моим спутникам пришлось  жить  в  Таунтоне,  от
старой  крепости  остались  только  одни  воспоминания.   Виднелись   только
развалины да несколько безобразных холмов -  вот  и  все,  что  осталось  от
старинных  крепостных  стен,  которые  с  таким  мужеством  были   защищаемы
поколением горожан.
     В городе были и другие следы пережитой  бурной  эпохи.  Многие  дома  в
предместьях были продырявлены, и стены их растрескались и  покривились.  Это
была работа тех бомб и гранат, которыми обстреливали Таунтон кавалеры.
     Город вообще имел  внушительный,  угрюмо-величественный  вид.  Это  был
город-ветеран, повоевавший как следует в прошлом и который был и  теперь  не
прочь послушать треск мушкетов и грохот пушек.
     Тайный совет Карла мог  разрушить  крепость,  которую  не  могли  взять
королевские  солдаты,  но  никакой  королевский  указ  не   мог   упразднить
решительный характер и упорные убеждения горожан. Многие из них,  родившиеся
и росшие во время гражданской распри,  уже  с  самого  своего  детства  были
настроены рассказами о подвигах своих близких. Всем был  памятен  штурм,  во
время которого их отцы избивали без жалости солдат Лунсфорда. Этих солдат за
их жестокость называли "пожирателями детей".
     Таким образом в население Таунтона внедрился  и  укрепился  неукротимый
воинский    дух.    Дух    этот    постоянно     подогревался     избранными
проповедниками-пуританами, во главе которых стоял известный Иосиф Аллейн.

     Лучшее средоточие для восстания, чем Таунтон, было трудно и  придумать.
Ни один город в Англии не был  предан  до  такой  степени  идее  религиозной
свободы, за которую теперь был поднят меч.
     Многие граждане отсутствовали. Они отправились в армию Монмауза, но для
охраны города осталось большое количество людей. К ним на  помощь  приходили
партии  крестьян,  вроде,  той,  к  которой  присоединились  мы.   Крестьяне
собирались в Таунтоне из всех ближайших местностей  и  жили  здесь,  проводя
время в слушании любимых проповедников и военных упражнениях. И день и  ночь
в городе шло военное учение. Везде, решительно везде - во дворах, на  улицах
и площадях можно было видеть марширующих крестьян.
     Когда на другой день после завтрака мы выехали на улицу, весь город был
уже занят этим военным делом. Повсюду раздавались слова команды и  слышалось
бряцанье оружия. В то время, когда мы въехали на площадь, на нее  входили  и
наши вчерашние товарищи. Увидав нас,  крестьяне  сняли  шляпы  и  прокричали
"ура". Нас они не хотели пускать, и нам волей-неволей пришлось выполнить  их
желание и стать во главе отряда.
     - Они заявили, что не хотят никакого начальника, кроме  вас,  -  сказал
священник Саксону.
     - А лучших подчиненных мне и не нужно, -  ответил  Саксон  и,  повернув
лошадь к отряду, громко отчетливо скомандовал: - Выстраивайтесь в два  ряда.
Так-так! А теперь направо кругом становитесь направо  ратуши.  Левый  фланг,
выравнивайся и заходи вперед! Очень хорошо! Сам Андрее  Ферарро  остался  бы
доволен. Эй, приятель! Зачем ты носишь пику на плече, словно бы это  лопата?
Пика лопата совсем особенная, ею ты будешь работать в винограднике  Господа.
А вы, сэр, зачем несете свой мушкет под мышкой, вместо  того  чтобы  держать
его на плече? Словно щеголь с тросточкой идет! Ну, скажите, пожалуйста,  был
ли какой-нибудь солдат в более несчастном положении, чем я теперь?  Извольте
вырабатывать воинов из этой разношерстной  толпы!  Ни  мой  добрый  приятель
Флеминг, ни Петринус в своем сочинении "Демилитаризация" не дают наставлений
относительно того, как обучать человека, вооруженного косой или серпом.
     - Коса на плечо! Коса вперед! Коса назад! Руби!  -  шепнул  Рувим  сэру
Гервасию, и оба начали хохотать, не  обращая  внимания  на  то,  что  Саксон
хмурился.
     - Мы разделим, - сказал Саксон, - наш отряд на три роты по восьмидесяти
человек в каждой.  Или  нет,  впрочем.  Сколько  у  вас  людей,  вооруженных
мушкетами? Пятьдесят пять? Пускай же они выступят вперед и и образуют первую
линию, или роту. Сэр  Гервасий  Джером,  вы  командовали  милицией  в  вашем
графстве и знаете, конечно, как обращаться с мушкетом. Раз я начальник этого
полка, то я делаю вас  капитаном  этой  роты.  Она  будет  занимать  в  боях
передовую линию, Я знаю, что вы не прочь будете находиться впереди.
     - Черт возьми! - с решимостью воскликнул сэр Гервасий. -  Я  первым  же
делом распоряжусь, чтобы напудрили себе головы.
     - Распоряжайтесь как хотите вашими солдатами, - ответил Саксон. - Итак,
первая рота пусть делает шесть шагов вперед. А теперь  вперед  пусть  выйдут
все люди, вооруженные пиками. Сколько их? Восемьдесят семь? Что же, отличная
рота.  Локарби,  я  вам  вручаю  начальствование  над  этими  людьми.   Опыт
германских войн доказал, что самая лучшая кавалерия не может сделать  ничего
с пиконосцами. Кавалерия разбивается о пики, как волны  об  утес.  Итак,  вы
будете капитаном этой роты, становитесь в ее главе.
     - Ей-Богу, - прошептал Рувим, -  если  солдаты  моей  роты  дерутся  не
лучше, чем их капитан ездит верхом, то дело выйдет совсем скверное. Надеюсь,
что на поле битвы будут держаться тверже, чем я в седле.
     - Третью роту, в которую войдут  все,  вооруженные  косами,  я  поручаю
вашему попечению, капитан Михей Кларк, - произнес Саксон.  -  Добрый  мистер
Иисус Петтигрью будет нашим полковым священником. Голос его  будет  для  нас
небесной манной в пустыне и источником живой воды в безводной степи. Младших
офицеров выбирайте себе сами, вашим капитанам я  даю  власть  производить  в
офицеры всех тех, кто храбро дерется и не жалеет себя. А теперь я должен вам
сказать еще два слова, и говорю я громко, чтобы  все  слышали.  Никто  потом
пусть не жалуется, что не знал правил, которые должен исполнять.  А  правила
эти вот каковы: вечером, после того как протрубил вечерний рожок и  каски  и
латы сняты, все мы равны. Я ваш товарищ, а вы мои товарищи. Будем  вместе  и
молиться, и проповеди говорить, и шутить; ни начальников, ни подчиненных  не
будет: все мы братья. Но слушайте, друзья: дружба дружбой, а служба службой.
До тех пор пока вы находитесь в строю, будь это на поле битвы, в походе  или
на параде, ваше поведение должно быть безукоризненно.  Приказаниям  моим  вы
должны  подчиняться  беспрекословно.  Неаккуратности  и  непослушания  я  не
потерплю. Расправляться с ослушниками я буду  сурово.  Не  остановлюсь  даже
перед смертным приговором.
     Саксон на минуту умолк и, оглянув суровым взором свой полк, продолжал:
     - Если есть между вами кто-нибудь, кто боится суровой дисциплины, пусть
уходит и ищет себе более мягкого командира. А я вам говорю  заранее,  что  у
меня поблажек никаких не будет. Вельдширский пехотный  полк  Саксона  должен
быть на высоте своего призвания.
     Полковник умолк. Все крестьяне также молчали.  Выражение  их  лиц  было
различное. Одни остались спокойными  и  невозмутимыми,  другие  восхищались,
третьи, наконец, были напуганы суровым лицом своего командира  и  его  злыми
глазами. Никто, однако, не тронулся с места, а Саксон продолжал:
     - Сейчас соберутся сюда другие полки. И им будет делать смотр мэр этого
прекрасного города Таунтона, господин Таймвель.  Этот  человек  был  великой
поддержкой для всех верующих  в  течение  всех  этих  тяжелых  годов.  Итак,
капитаны, к вашим ротам! Мушкетеры вперед, и пусть между каждой ротой  будет
три шага расстояния. Но, синьоры, подвиньтесь вперед! Младшие офицеры  пусть
станут на флангах и позади! Так! Хотя хороший немецкий офицер и сумел бы еще
поработать палкой, ну да для первого раза и то хорошо.
     Таким образом  быстро  и  успешно  шло  превращение  толпы  крестьян  в
организованную военную единицу. Тем временем на площадь  стали  прибывать  и
размещаться  другие  отряды.  Направо  от  нас  поместилась  огромная  толпа
крестьян из Фрома и  Родстока,  с  севера  Сомерсетского  графства.  Порядка
никакого в толпе не было. Это был сброд,  вооруженный  цепами,  молотками  и
тому подобным оружием. Единство в этой толпе поддерживалось только тем,  что
у всех  на  шапках  торчали  зеленые  ветки.  Налево  от  нас  стояла  менее
численная, но более организованная толпа  крестьян.  Среди  них  развевалось
знамя, по которому было видно, что эти люди прибыли из Дорсета. Люди  стояли
в рядах, соблюдая дисциплину, и все до  единого  были  вооружены  мушкетами.
Добрые граждане Таунтона с женами  и  дочерьми  собирались  у  окон  или  же
выходили на балконы, чтобы полюбоваться зрелищем.
     Бюргеры имели важный вид - бороды у них были четырехугольные, а  одежда
из хорошего темного сукна. Жены их были одеты в бархат и тафту.  Из-за  спин
этих степенных особ обоего пола выглядывали  хорошенькие,  робкие  личики  в
белых чепчиках по пуританской моде. Недаром же Таунтон  славился  не  только
храбрыми мужчинами, но и хорошенькими женщинами. Крыши домов и  заборы  были
унизаны простонародьем - мы видели важных рабочих с седыми бородами, суровых
старух, деревенских девушек, головы которых были покрыты платками,  и  целые
рои ребят, которые кричали "ура" королю Монмаузу.
     - Ей-Богу! - произнес сэр Гервасий, подъезжая  ко  мне  и  останавливая
коня. - Чего эти все добрые люди с четырехугольными пальцами  так  торопятся
на небо? У них и на земле много  ангелов.  Черт  возьми,  какие  хорошенькие
девчонки, хотя на них  совсем  нет  бриллиантов,  но  их  невинной  прелести
позавидовала бы не одна увядшая красавица столицы.
     - Ради Бога, только не  улыбайтесь  и  не  раскланивайтесь  с  ними,  -
произнес я, - в Лондоне, может быть, это так  и  следует  делать,  но  здесь
могут обидеться. Девушки  Сомерсета  просты  и  наивны,  а  родственники  их
сердиты и горячи.
     Едва я успел произнести эти слова, как двери  ратуши  отворились  и  на
площадь процессией двинулись отцы города. Впереди шли два трубача в  цветных
куртках и трубили в трубы. Затем шли олдермены и  члены  городского  совета.
Это были важные и почтенные старики. Одеты они  были  в  длинные  одежды  из
черного шелка, отделанные  дорогими  мехами.  Позади  шел  невысокого  роста
толстый краснолиций человек. Он нес в руках жезл. Это был городской клерк.
     Позади всех шел высокий величественный Стефен Таймвель, мэр Таунтона.
     Внешность этого человека была внушительна и обращала на себя  внимание.
Это был характерный пуританин. Все отличительные свойства этого типа ярко  и
резко сказывались в его фигуре. Он был высокого роста и худ, глаза его  были
опущены вниз и полузакрыты. Лицо свидетельствовало о долгих постах и  ночных
бдениях. Спина была уже сутулая, и голова опускалась  на  грудь.  Эти  черты
говорили о том, что этот человек уже стар, но о противном  свидетельствовали
его светлые, серо-стальные глаза и  доброе  выражение  лица.  Дух,  питаемый
религиозным энтузиазмом, был бодр и решительно господствовал  .над  немощной
плотью. Остроконечная седая  борода  доходила  до  половины  груди,  длинные
белоснежные волосы развевались из-под маленькой бархатной  шапочки.  Шапочка
сидела на голове очень туго, так  что  уши  неестественно  топорщились.  Это
опять-таки  была  общая  черта  пуританского  обихода.  Поэтому  роялисты  и
называли вигов "остроухими" и "ушастыми".
     Одет был Стефен Таймвель намеренно просто. Платье на нем  было  темного
цвета и состояло из  темного  плаща,  темных  бархатных  панталон  и  черных
шелковых чулок. На башмаках вместо серебряных пряжек, бывших тогда  в  моде,
красовались банты из темного бархата. В качестве мэра Стефен Таймвель должен
был надеть на себя тяжелую золотую цепь.
     Особенно  потешно  вел  себя  шедший  перед  мэром  маленький  человек,
городской клерк. Он шел важно, одной рукой уперся в бок, а другую  с  жезлом
вытянул вперед. По временам он важно кланялся  направо  и  налево,  принимая
приветствия народа исключительно  на  свой  счет.  К  поясу  этот  маленький
толстяк прицепил громаднейшую