оля, если считать  расстояние  по  прямой  линии,  как  летают
птицы. Наша конница, шедшая берегом, добралась почти до укреплений города.
     Погода наконец разгулялась, тучи исчезли. Мы въехали рядом с Рувимом на
один из зеленых холмов, желая обозреть окрестности и взглянуть, нет  ли  где
поблизости неприятеля. Солдаты наши  расположились  на  отдых  в  равнине  и
пытались разжечь костер. Сырые сучья, ими собранные, однако,  горели  плохо.
Другие сушили на солнце промокшую одежду. Странный вид  представляла  теперь
наша армия. Все люди были забрызганы грязью с головы до ног, шляпы намокли и
покоробились, обувь была уничтожена  походом.  Многие  уже  шли  босиком,  а
другие обернули босые ноги тряпками.
     Но поход сделал свое дело. Крестьяне  с  испитыми  добродушными  лицами
превратились в свирепых, плохо выбритых и худощавых ребят.  Свои  мушкеты  и
пики они теперь держали так, точно военное дело им было знакомо с детства.
     Офицеры были в таком же положении, как солдаты, да так  оно  и  должно,
дети мои. Офицер в походе должен вести точь-в-точь такую же жизнь, как и его
подчиненные. Он не должен пользоваться облегчениями  и  поблажками,  которые
недоступны солдатам.  Пусть  офицер  греется  у  солдатского  костра  и  ест
солдатский паек. Если же ему это кажется тяжело, пусть он уходит  из  армии,
ибо изнеженный офицер только обуза, больше ничего.
     Одежда на нас отсырела, оружие и латы заржавели, а кони наши  были  так
забрызганы, что казалось, их нарочно  кто-то  вывалял  в  грязи.  Даже  наши
пистолеты и мечи были в совершенно жалком  виде.  Один  сэр  Гервасий  сумел
сохранить свою внешность в относительном порядке. Он был чист  и  щеголеват,
как всегда. Как ухитрялся держать свою внешность в таком виде сэр  Гервасий,
я не знаю. Если он делал свой туалет по ночам, то когда же спал?  Во  всяком
случае утренний рожок заставал сэра  Гервасия  во  всеоружии.  Он  появлялся
перед нами чисто вымытый, надушенный, в завитом парике и опрятной одежде. Он
заботился не только о себе, но и о своих мушкетерах. Большой горшок с  мукой
он возил с собой на седле и аккуратно каждое утро пудрил косы своих  солдат.
Правда, этой пудры хватало очень ненадолго, и уже  через  час  косы,  омытые
дождем, приобретали свой натуральный цвет, а мука сползала большими полосами
по широким спинам и скапливалась на фалдах, но сэр Гервасий упорствовал.  Он
объявил войну дождливой погоде и вышел из этой борьбы победителем.
     - Было время, когда меня звали толстым Рувимом, - говорил мой приятель,
въезжая следом за мной на холм, - но теперь не то.  Твердых  частей  во  мне
осталось очень немного. Я разбух от дождя. Нечего  сказать,  хорош  я  буду,
вернувшись в Хэвант. Я вроде бочек моего родителя с тою  разницей,  что  они
наполнены пивом, а я -  дождевыми  каплями.  Знаешь,  Михей,  выжми-ка  меня
хорошенько да повесь сушиться вон на тот куст.
     - Ну, брат, не жалуйся. Солдаты короля Иакова отсырели еще хуже нашего,
- ответил я, - нас так  или  иначе  принимали  в  городах,  где  можно  было
сушиться.
     - Ну, это не утешение! Человека, умирающего с голоду, не  утешишь  тем,
что он ни один подвергался этой печальной участи. Честное  слово,  Михей,  я
худею не по дням, а по часам. Я замечаю это по своему поясу.  Рувим  Локарби
тает как снежный ком на солнце.
     - Это чистая беда! - засмеялся я. - Что, если ты совсем  растаешь,  как
мне об этом докладывать в Таунтоне? С тех пор как ты  надел  броню  и  начал
побеждать девичьи сердца, ты  обогнал  нас  всех;  ты,  Рувим,  стал  важной
персоной.
     - Ну, брат, я был поважнее прежде,  а  теперь  что  за  важность,  если
человек весь высох... Но, говоря серьезно и откровенно, Михей, странная вещь
- любовь. Весь  мир,  все  счастье,  вся  слава  сосредотачиваются  в  одном
предмете. Она для меня все,  в  ней  находятся  все  мои  лучшие  чувства  и
желания. Отними ее у меня, - и я на весь век останусь жалким,  недоконченным
существом. Мне не надо ничего, кроме нее, а без нее мне и подавно ничего  не
надо.
     - А с ее стариком ты говорил? Вы в самом деле помолвлены? - спросил я.
     - Да, я было стал говорить с ним насчет этого, - ответил мой друг, - но
он был так занят, - он наблюдал за ящиками, в которые укладывали амуницию, -
что не обратил на мои слова никакого внимания. Я пробовал приступить к  нему
в другой раз, но он был опять занят - считал запасные пики. Видя, что он  не
обращает на мои намеки никакого внимания, я сказал прямо, что прошу  у  него
руки его внучки. Старик обернулся ко мне и спросил: "Какой руки вы просите?"
И он глядел на меня такими глазами, что было ясно, что он  думает  совсем  о
другом. Так у нас ничем и не кончилось. Я попытал, однако, счастья еще  один
раз, как .раз в тот день, когда  ты  вернулся  из  Бадминтона.  Услыхав  мои
слова, он накинулся на меня с упреками,  говоря,  что  теперь,  дескать,  не
время думать о таких глупостях. "Сватайтесь  за  мою  внучку,  когда  король
Монмауз будет сидеть на троне, но  не  раньше",  -  вот  чем  закончил  свой
разговор со мною мэр.  Хорош!  Называть  нашу  любовь  "глупостями".  Небось
пятьдесят лет тому назад, ухаживая за своей  невестой,  он  не  называл  эти
ухаживания глупостью.
     - Но он тебе не отказал,, в конце концов, - сказал ^ - ц то слава Богу.
Если мы победим, ты получишь то, чего хочешь, и будешь счастлив.
     - Ах, уверяю тебя, Михей! - воскликнул Рувим.  -  Если  кому  в  Англии
хочется посадить Монмауза на престол, так  это  мне.  Даже  сам  Монмауз  не
заинтересован в этом до такой степени, как я. Да, кстати,  ты  ведь  знаешь,
что подмастерье Деррик долго ухаживал за нею. Старик  был  не  прочь  выдать
Руфь замуж за Деррика. Он полюбил этого малого за благочестие и  ревность  к
религии. Но я узнал стороной, что это благочестие у него напускное. Деррик -
низменный развратник. Он  только  прикрывает  свои  недостатки  этой  маской
благочестия. Между прочим, я, как и ты, придерживаюсь того  мнения,  что  он
был коноводом бродяг в масках, которые хотели похитить мистрис Руфь. За  это
я, впрочем, на них не сержусь, а, напротив, благодарен. Этот случай  меня  с
нею сблизил. Но два дня тому назад, за два дня перед выступлением из Уэльса,
я получил случай и побеседовал один на  один  с  мэстером  Дерриком.  Я  ему
сказал, что если он  позволит  себе  что-нибудь  по  отношению  к  Руфи,  то
поплатится жизнью.
     - Что же он ответил на это любезное предостережение? - спросил я.
     - Он принял мои слова, как собака -  палку.  Благочестиво  разгневался,
благочестиво обругался и уполз, как змея.
     - Выходит, друг, что у тебя было приключений не менее, чем  у  меня,  -
сказал я. - Но вот мы и взобрались на вершину, погляди-ка, какой  прекрасный
вид!
     Внизу, в долине, вился среди поросших лесом берегов светлый, искрящийся
под солнечными лучами Эвон. В воде  отражался  целый  ряд  маленьких  солнц,
точно нанизанных на серебряную нитку.  По  той  стороне  реки  раскидывалась
живописная, сверкающая самыми разнообразными красками окрестность, виднелись
поля, засеянные хлебом, и плодовые сады, которые шли до самых  Мальверийских
гор, покрытых лесом. Направо от нас возвышались  соседние  с  Батом  зеленые
горы, .а налево виднелся  угрюмый  Мендипс,  вершина  которого  была  занята
царственным Бристолем с  его  внушительными  укреплениями.  Серый  канал  за
Мендипсом белел парусами  многочисленных  судов.  Прямо  под  нами  виднелся
кейнский мост. Наша армия черными  пятнами  усыпала  зеленую  долину;  тихий
летний воздух был насыщен дымом походных костров и человеческим говором.
     По ближайшему берегу Эвона двигались  две  конные  роты.  Конница  шла,
чтобы расположить аванпосты на нашем восточном фланге. Шли наши  кавалеристы
без осторожности, растянувшись в длинную  линию  и,  по-видимому,  не  боясь
нападения. Путь их шел через сосновую  рощу,  в  которую  эта  дорога  круто
заворачивала.
     Мы смотрели на эту мирную сцену. Вдруг из рощи, точно молния из облака,
вылетела конная рота королевской гвардии. С рыси она  перешла  на  галоп,  с
галопа на  карьер  и  как  вихрь  ринулась  на  наших  застигнутых  врасплох
всадников. Голубые мундиры так и мелькали перед нами.
     Наши, правда,  стреляли  из  карабинов,  но  отпор  был  слишком  слаб.
Гвардейцы быстро,смяли передовых и бросились на вторую роту. Некоторое время
храбрые наши крестьяне бодро сопротивлялись. Враги смешались в одну сплошную
кучу. Оружие мелькало в воздухе, схватка была ожесточенная.  Но  чем  дальше
шло  дело,  тем  дальше  подвигались  голубые.  Ряды   наших   расстроились,
королевская  гвардия  прорвала  строй  и  принялась  рубить  и  преследовать
бегущих.
     Представьте себе это зрелище: кони скачут и вздымаются на  дыбы,  гривы
их развеваются, слышны крики торжества и отчаяния, слышится тяжелое  дыхание
людей и музыкальное  позвякивание  стали.  Стоя  на  горе,  мы  были  немыми
свидетелями этой сцены. Нам казалось,  что  это  только  видение.  До  такой
степени неожиданна была эта сцена, так внезапно она началась  и  так  быстро
кончилась.
     Из рощи послышался резкий звук рога. Голубые стали отходить  назад,  не
ожидая  подкреплений,  которые  спешили  к   их   врагам.   Солнце   светило
по-прежнему, так же журчала река, но на дороге лежал целый ряд  человеческих
и конских: тел.
     Драгуны направлялись назад. Позади ехал офицер; двигался  он  медленно,
неохотно, то и дело останавливая лошадь.  Видимо,  ему  ужасно  не  хотелось
отступать. Расстояние между ним и драгунами  быстро  увеличивалось.  Офицер,
однако, не  обращал  на  это  никакого  внимания  и  продолжал  ехать  очень
медленно, то и дело оглядываясь назад.
     Мы с Рувимом взглянули друг на друга. Одна и та же  мысль  мелькнула  в
наших головах.
     - Эта тропинка, - воскликнул Рувим, - ведет  прямо  к  противоположному
концу рощи. И мы можем спуститься совершенно незаметно.
     - Пока мы поведем лошадей в поводу, это будет надежнее, - ответил я,  -
может быть,-нам и удастся его перехватить.
     Разговаривать было некогда, и мы, спотыкаясь и скользя,  побежали  вниз
по тропинке, таща за собой лошадей. У  подошвы  горы  мы  сели  на  коней  и
бросились во весь опор по роще. План нам удался. Драгун уже не  было,  и  мы
поехали навстречу офицеру.
     Это был загорелый черноусый человек с крупными чертами лица.  Сидел  он
на подбористом,  темно-гнедом  скакуне.  Когда  мы  выехали  на  дорогу,  он
остановил коня, как бы желая убедиться, что  мы  за  люди.  Увидев,  что  мы
питаем к нему враждебные намерения, он вытащил из  ножен  саблю  и,  взяв  в
левую руку пистолет, дал шпоры коню и бросился во весь опор прямо на нас. Мы
ринулись ему навстречу. Рувим напал на него справа, а я - слева. Офицер  мне
нанес удар саблей и одновременно выстрелил в Рувима.  Пуля  оцарапала  моему
приятелю щеку и оставила на ней  длинный,  кровавый  след,  точно  от  удара
хлыстом.  Лицо  у  Рувима  почернело  от   пороха.   Что   касается   удара,
направленного в меня, то он оказался неудачным.  Я  схватил  офицера  обеими
руками в охапку и поднял его высоко в воздух. Мой честный Ковенант  согнулся
под двойной тяжестью.
     И прежде чем гвардейцы успели догадаться, что их офицер взят в плен, мы
были уже далеко со своей добычей. Как ни вывертывался и ни  боролся  офицер,
сделать он ничего не мог.
     Рувим, держась за щеку, сказал:
     - Здорово он хватил. Он меня так раскрасил порохом, что меня,  пожалуй,
примут за младшего брата Соломона Спрента.
     - Слава Богу, что ты не пострадал более, - ответил я, - а  вот  и  наша
конница. Во главе отряда едет сам лорд Грей. Нам надо ехать в  лагерь.  Надо
отвезти туда пленника.
     - Ради Христа, прошу вас: или убейте меня,  или  выпустите  из  рук,  -
воскликнул офицер, - вы меня везете  в  охапке  точно  запеленатого  ребенка
напоказ вашим смешливым крестьянам.
     - Я вовсе не хочу выставлять на смех храброго офицера, - ответил  я,  -
если вы дадите слово не сопротивляться и не  делать  попыток  к  бегству,  я
спущу вас на землю.
     Офицер, став на землю и поправив смятый костюм, сказал;
     - Я охотно даю требуемое вами обещание. Право,  господа,  вы  мне  дали
прекрасный  урок.  Никогда  не   следует   относиться   пренебрежительно   к
противнику. Если бы я знал, что у вас уже есть пикеты, я уехал бы со  своими
людьми.
     - Мы стояли на горе и отправились вам наперерез,  -  ответил  Рувим,  -
если бы ваш пистолет действовал поаккуратнее, я теперь  был  бы  очень-очень
далеко, в гостях у моего дедушки. Вот видишь, как  нехорошо,  Михей,  что  я
похудел. Если бы у меня  были  по-прежнему  толстые  щеки,  пуля,  наверное,
испугалась бы такой груды жира и пролетела мимо;
     Пленник устремил свои черные глаза на меня и сказал:
     -  Точно  я  где-то  вас  видел?  Ах,  теперь  вспомнил.  Это  было   в
солсберийской гостинице. Помните, еще мой  легкомысленный  товарищ  Горсфорд
напал на старого воина, который ехал  с  вами.  Меня  зовут  Огильви,  майор
Огильви из конного гвардейского Голубого полка. Я радовался, узнав,  что  вы
благополучно разделались с собаками, которых на вас натравили. После  вашего
отъезда разнесся слух, что вы принадлежите к восставшим: и вот Горсфорд, мэр
и еще двое проныр, отличающихся более усердием, чем  гуманностью,  пустились
по вашему следу вместе со сворой ищеек.
     - Я помню вас очень хорошо, - ответил я, - моего  товарища,  полковника
Децимуса Саксона, вы  найдете  у  нас  в  лагере.  Без  сомнения,  вы  скоро
освободитесь. Вас обменяют на кого-нибудь из наших, находящихся в плену.
     - А вернее, что мне перережут горло,  -  ответил  улыбаясь  Огильви.  -
Фивершам страшно свиреп и не оставляет в живых ни одного неприятеля. По всей
вероятности, и Монмауз соблазнится этим примером и будет  платить  Фивершаму
его монетой. Но что же делать? Война всегда война, и я должен поплатиться за
свою неосмотрительность. По правде сказать, мои мысли, в то время как вы  на
меня напали, были очень далеко от войны и ее случайностей. Я думал  об  agna
reiga  и  об  ее  действии  на  металлы.  Ваше  появление  вернуло  меня   к
действительности.
     Рувим оглянулся и воскликнул:
     - Ни нашей, ни  неприятельской  конницы  не  видать,  но  вон  там,  на
противоположном берегу Эвона, я вижу толпы  людей,  а  там  вот,  у  горного
склона, блестит оружие на солнце.
     Я прикрыл глаза рукой и, поглядев в указанном направлении, ответил:
     - Это пехота. Полка четыре или пять, я полагаю, да и кавалерии  столько
же, судя по знаменам. Надо поспешить доложить об этом королю Монмаузу.
     - Он уже знает об этом, - ответил Рувим, - гляди-ка, вон он  стоит  под
деревом, а  при  нем  его  свита.  Гляди-ка,  один  из  приближенных  короля
отделился и едет к нам.
     И действительно, один офицер отделился от группы, окружающей короля,  и
поскакал к нам.
     - Если вы капитан Кларк, - сказал он, салютуя, - то король  приказывает
вам присоединиться к его совету.
     - В таком случае,  Рувим,  я  оставляю  майора  на  твое  попечение,  -
воскликнул я, - смотри устрой майора как можно поудобнее.
     И, сказав эти слова, я пришпорил коня и направился к людям,  окружавшим
короля. Здесь были Грей, Вэд, Бюйзе, Фергюсон, Саксон и многие  другие.  Все
они были серьезны и смотрели в  подзорные  трубы  вдаль.  Монмауз  .сошел  с
лошади и стоял, прислонясь к дереву. Руки у него были скрещены,  а  на  лице
отражалось полное отчаяние.  Немного  поодаль  лакей  водил  взад  и  вперед
вороного коня, который гарцевал и рыл копытами землю.
     - Видите ли, друзья мои, - произнес наконец Монмауз, поглядывая  то  на
одного, то на другого своими матовыми,  лишенными  блеска  глазами,  -  само
Провидение против нас. Куда мы ни пойдем, везде нас преследует неудача.
     - Не  Провидение  против  нас,  а  наше  собственное  небрежение,  ваше
величество,- ответил смело Саксон, -  если  бы  мы  прибыли  в  Бристоль  не
сегодня, а вчера, крепость была бы в наших руках.
     - Но кто же мог знать, что их пехота успела добраться  до  Бристоля!  -
воскликнул полковник Вэд.
     - Я это знал, и полковник Бюйзе это  знал,  и  почтенный  мэр  Таунтона
знал, - горячо ответил Саксон, - мы это знали  и  предсказывали,  что  может
произойти из-за проволочек. Но что теперь толковать об этом? Это  все  равно
что сломанную трубку оплакивать. Надо эту трубку склеить насколько  возможно
лучше.
     - Возложим упование на Всевышнего и двинемся на Бристоль,  -  предложил
Фергюсон. - Если есть Божия Воля на то, чтобы  мы  взяли  Бристоль,  мы  его
возьмем. Да, мы возьмем его, хотя бы на его стенах и стояли тысячи пушек.
     - Да! Так!  С  нами  Бог!  На  Бристоль!  На  Бристоль!  -  воскликнули
несколько пуритан.
     - Но ведь это безумие. Dummheit - большая глупость! -  крикнул  сердито
Бюйзе. - Был у вас случай, вы не хотели им воспользоваться, а теперь,  когда
время прошло, вы лезете на рожон. Глядите, вот она, неприятельская армия.  Я
так думаю, что у них не менее пяти тысяч человек на правом берегу  реки.  Мы
стоим на левом. А вы что предлагаете? Переходить реку и  осаждать  Бристоль?
Ведь у нас ни осадных орудий, ни лопат для рытья валов нет, а  между  тем  у
нас в тылу очутится пятитысячная армия. Как вы полагаете, подумают ли жители
Бристоля о сдаче, если у них тут же,  под  носом,  есть  армия,  готовая  их
защищать? И как вы будете с этой армией сражаться, когда из крепости в любую
минуту могут выйти конные и пешие войска и ударить вам во фланг? Я вам снова
говорю, что это безумие.
     Немецкий солдат говорил  такую  очевидную  правду,  что  даже  фанатики
замолчали. На востоке, на громадном расстоянии,  сверкала  сталь  вражеского
оружия. На зелени горы виднелись красные мундиры. С  этими  доказательствами
трудно было спорить.
     Монмауз мрачно постегивал хлыстиком по  своим  высоким  сапогам.  Ручка
хлыста была осыпана бриллиантами.
     - Что же вы в таком случае нам посоветуете? - угрюмо спросил он.
     - Перейти реку и схватиться с ними,  прежде  чем  они  успеют  получить
помощь из города, - резко ответил грубый немец, - я даже не понимаю, чего мы
медлим. Ведь мы и пришли сюда сражаться.  В  случае  нашей  победы  Бристоль
очутится в наших руках; ну а если нас разобьют, нам будет слава. Мы так  или
иначе нанесем свой удар. Больше ведь сделать мы ничего не можем.
     - Вы так же думаете, полковник Саксон? - спросил король.
     - Конечно, ваше величество, я был бы того  же  мнения,  если  бы  видел
возможность напасть на врага. Но мы едва ли  можем  перейти  реку  по  этому
узкому мосту.
     Я поэтому предложил бы разрушить Кейнский мост и двинуться по берегу  к
югу. Надо поискать места, где бы мы могли дать сражение.
     - Мы еще не трогали Бата, -  произнес  Вэд,  -  я  согласен  с  мнением
полковника Саксона, а мы тем  временем  двинемся  к  Бату  и  пошлем  к  его
губернатору лицо с предложением сдаться.
     - Но есть и другой план, - сказал сэр  Стефен  Таймвель,  -  мы  должны
поспешить в Глотчестер, а затем, перейдя там Северн, идти  через  Ворчестер,
Шропшайр и Чешайр. У вашего величества там много друзей.
     Монмауз ходил взад и вперед, приложив руку  ко  лбу.  У  него  был  вид
человека, находившегося в отчаянно  затруднительном  положении.  Наконец  он
воскликнул:
     - Что мне делать? Что мне  делать?  Мнения  здесь  высказываются  самые
противоположные, и я не знаю, на что решиться. Ведь от этого решения зависит
не  только  мой  личный  успех,  но  жизнь  и   благосостояние   всех   этих
последовавших за мною честных крестьян и ремесленников.
     Лорд Грей, только что вернувшийся с кавалерийской разведки, ответил:
     - Позвольте мне высказать свое мнение, ваше величество. На этой стороне
Эвона очень небольшое число  неприятельских  конных  отрядов.  Самое  лучшее
будет, если мы разрушим мост и двинемся в Бат.