ожет быть, он храбрый.
     -  Храбрый!  -  презрительно  воскликнул  мэр  и  указал  на  степь.  -
Поглядите-ка и полюбуйтесь вашим королем! Рука у мэра тряслась от гнева, его
душившего. Вдали, в черной,  торфяной  степи,  мы  увидели  красиво  одетого
всадника, который во весь опор удалялся от  поля  битвы.  За  ним  следовала
кучка придворных. Ошибиться было невозможно. Это был трусливый Монмауз.
     - Тише! Тише! - крикнул Саксон.  -  Не  обескураживайте  наших  храбрых
молодцов. Трусость заразительна и может, подобно гнилой лихорадке, захватить
всю армию.
     - Подлый трус! - воскликнул Бюйзе, скрежеща зубами.  -  Оставить  таких
храбрых крестьян. Это слишком!
     - Пики вперед, ребята! - громовым голосом скомандовал Саксон.
     Мы едва успели построить каре и  стать  посреди  него.  Конница  короля
снова полетела на нас смертоносным вихрем.
     В  том  месте,  где  наш  отряд  соединялся  с  отрядом  из   Таунтона,
сопротивление  было  слабее,  и  голубые   гвардейцы   не   преминули   этим
воспользоваться. Они прорвались в этом пункте и  двинулись  вперед,  свирепо
рубя направо и налево. Таунтоновцы с одной стороны, а мы с  другой  отвечали
гвардейцам. Их поражали косами и пиками, и многие из них пали.
     Но когда схватка достигла высшей степени  ожесточения,  по  ту  сторону
рейна,  первый  раз  за  время  битвы,  заработала  королевская  артиллерия.
Раздался оглушительный рев, целый ряд ядер посыпался  в  наши  густые  ряды,
которые начали быстро  редеть.  Повсюду  стали  появляться  груды  убитых  и
раненых.
     Наши мушкетеры сделали последний залп, и среди них раздались крики.
     - Пороху! Ради Христа, пороху! А наши люди  падали  как  трава,  словно
сама смерть со своей косой появилась среди нас.
     И наконец  наши  ряды  были  прорваны.  Стальные  каски  драгун  теперь
виднелись в самой середине наших пиконосцев. Их палаши поднимались в  воздух
и опускались.
     Весь отряд был отодвинут теперь  шагов  на  двести  назад,  но  бешеная
борьба продолжалась. Несмотря на полное расстройство, наши  люди  не  хотели
бежать. Люди из Девона, Дорсета, Вельдшира и Сомерсета погибали  под  ногами
лошадей и  палашами  драгун.  Они  падали  десятками  под  градом  пуль,  но
продолжали сражаться с упорным, отчаянным мужеством. Они умирали за  дело  и
за человека, который бежал от них, оставил их погибать.
     Всюду я видел суровые неподвижные лица, стиснутые зубы, сжатые  кулаки.
Я слышал бешеные, вызывающие крики. Никто не боялся смерти, никто не  просил
пощады.
     Некоторые из наших влезали на спину  лошадей  и  бросали  всадников  на
землю. Другие ложились наземь и рубили своими косами лошадям  ноги.  Драгун,
упавших с лошади, они закалывали без милосердия.
     Гвардейцы несколько раз атаковали и  рубили  наши  вконец  расстроенные
ряды,  но  эти  ряды  снова  смыкались,  и   бесконечная,   кровавая   битва
продолжалась.
     Ах, этот бой был совсем безнадежен. Мою душу охватило сострадание,  мне
даже  захотелось,  чтобы  наши  крестьяне  перестали  бороться  и   спаслись
бегством, но куда бежать? В этой голой степи не было  места,  где  бы  можно
было скрыться.
     И в то время как эти люди сражались, черные от пороха  и  умирающие  от
жажды, в то время как они лили свою кровь как воду, человек, называвший себя
их королем, мчался по дороге, шпоря лошадь и  спустив  поводья.  Сердце  его
трепетало, и он помышлял только о  том,  чтобы  спасти  свою  шею.  О  своих
храбрых сподвижниках он забыл и думать. Большая часть пехотинцев так и легли
на поле битвы. Они убивали неприятеля  без  милосердия  и  сами  не  просили
пощады. Но наконец  сопротивление  было  сломлено.  Крестьяне  рассеялись  и
побежали по степи, преследуемые драгунами. Саксон,  Бюйзе  и  я  делали  все
возможное,  чтобы  собрать  их  снова.  Нам  удалось  убить  нескольких   из
преследователей. Но в эту минуту мой взор упал внезапно на сэра Гервасия. Он
стоял без шляпы рядом  с  несколькими  оставшимися  в  живых  мушкетерами  и
отбивался от окруживших его со всех сторон драгун. Мы пришпорили  лошадей  и
бросились к нему на выручку. Рубя направо и налево, мы оттеснили  на  минуту
драгун и очутились возле сэра Гервасия.
     - Прыгайте на круп Ковенанту! - крикнул я. - Мы еще можем спастись.
     Он взглянул на меня, улыбнулся и отрицательно качнул головой.
     - Я должен остаться здесь с моей ротой, - сказал он.
     - С вашей ротой? - воскликнул Саксон. - Вы с  ума  сошли,  милый  друг!
Вашей роты не существует, она вырезана до последнего человека.
     Баронет стряхнул пыль с галстука и ответил:
     - Ну да, я именно это и хотел сказать. Пожалуйста,  не  заботьтесь  обо
мне. Спасайтесь сами как можете. Прощайте, Кларк, передайте мой привет...
     В эту минуту драгуны снова напали на нас.  Мы  стали  отступать  назад,
отчаянно сражаясь. Это было последний раз, когда я видел баронета. Он  исчез
навсегда.
     Впоследствии нам пришлось услыхать, что  королевские  войска  нашли  на
поле битвы труп, который они приняли за тело Монмауза. Лицо  покойного  было
изящно до женственности, а одет он был очень богато. Конечно, это и был  наш
неустрашимый друг, сэр Гервасий Джером. Имя его всегда  будет  дорого  моему
сердцу. Десять лет спустя нам пришлось много  слышать  о  храбрости  молодых
придворных французского короля. Они показали себя настоящими людьми в  войне
с Голландией; особенно доблестно вели себя в битве при Штейкарке. Когда  мне
рассказывали про этих придворных, я всегда вспоминал сэра Гервасия.  Он  был
именно такого разряда человек.
     Итак, дети, нам пришлось каждому  спасать  себя.  Армия  революционеров
бежала вся. Первые лучи солнца, упавшие на унылую  степь,  осветили  длинный
ряд красных батальонов. Лучи эти засверкали  на  безжалостной  стали  мечей,
которые подымались в воздухе и опускались вниз, разя  беззащитных  беглецов.
Немец-Бюйзе отбился от нас во время схватки. Мы долго не знали,  жив  ли  он
или умер. Только впоследствии нам стало известно, что он спасся,  затем  был
взят в плен вместе со злополучным герцогом Монмаузом. Грей, Вэд, Фергюсон  и
другие спаслись. Стефен Таймвель пал вместе со своими  суровыми  гражданами.
Он умер, как и жил, храбрым английским пуританином. Но  все  это  мы  узнали
долгое время  спустя.  Теперь  мы  мчались  по  степи,  спасая  свою  жизнь,
преследуемые группами всадников, которые,  впрочем,  скоро  оставили  нас  в
покое и пустились в погоню за более легкой добычей.
     Проезжая мимо ольховых  кустов,  мы  услыхали  громкий  мужской  голос.
Кто-то, скрывавшийся в этих  кустах,  читал  молитву.  Раздвинув  кусты,  мы
увидали человека, который сидел, прислонившись к большому камню,  и  широким
ножом отрезал собственную руку, читая  в  то  же  время  вслух  "Отче  наш".
Молитву он читал без запинок и без дрожи в голосе. Услышав шаги,  он  поднял
голову, и мы узнали майора Голлиса. Я вам уже рассказывал об  этом  человек.
Он был ветеран Кромвеля и участвовал в  битве  при  Дунбаре.  Голлису  почти
оторвало руку пушечным ядром, и вот он, чтобы  освободиться  от  бесполезной
части тела, сам производил ужасную операцию. Даже Саксон, человек,  видавший
виды и привыкший ко всему, широко раскрыл глаза и  в  ужасе  глядел  на  эту
операцию. Голлис взглянул на нас, угрюмо кивнул и снова принялся за дело. На
наших глазах он отделил наконец руку от  плеча  и  лег  на  землю  продолжая
шептать  мотиву  побелевшими  губами.  Мы  не  могли  оказать  ему   никакой
существенной помощи, а между тем  наша  остановка  могла  привлечь  внимание
врагов к убежищу Голлиса. Я  оставил  страдальцу  свою  фляжку,  наполненную
водой, и мы отправились в дальнейший путь.
     О, дети! Война это  ужасное  дело.  Люди  обманывают  себя  и  дурачат,
упиваясь военной славой. Они тешат себя блестящим оружием, горячими  конями,
расшитыми чепраками. Они толкуют о  чести  и  славе,  но  все  это  внешнее,
второстепенное. Наступает минута, и  все  это  внешнее  исчезает,  и  наружу
выступает истинный, леденящий душу ужас проклятия. Не  думайте  о  блестящих
эскадронах, о возбуждающих звуках  военных  труб.  Представьте  себе  только
этого  одинокого  человека  под  ольхами.  Представьте  себе,  что  все  это
произошло в христианский век  и  в  христианской  стране!  Конечно,  не  мне
проповедовать против войны. Я поседел в боях и участвовал во многих  войнах,
но и я должен сказать по совести, что люди должны или  оставить  войну,  или
признать,  что  слова  Искупителя  слишком  возвышенны   для   них.   Многие
утверждают, что евангельское учение должно применяться и  к  войне,  но  это
ложь. Христос никогда не  благословлял  кровопролития.  Я  видел,  как  один
английский священник благословлял только что отлитую пушку, а другой освящал
военное судно, только что спущенное в воду.
     Можно ли благословлять оружие, предназначенное для  истребления  людей?
Говорят, будто тут благословляется не разрушение, не кровопролитие, а защита
отечества и своих близких. Но всегда ли эти утверждения искренни? Нет, дети,
сильно мы отдалились от Христова учения. Духовные сановники живут во дворцах
и ездят в каретах, и нужно ли  удивляться  тому,  что  они,  привязавшись  к
земным благам, перестали понимать Христово учение?
     Удаляясь постепенно от  поля  сражения,  мы  добрались  с  Саксоном  до
вершины горы, находящейся в западной части степи. Мы  остановили  лошадей  и
глянули кругом. Вся долина была занята  всадниками.  Неприятельская  конница
находилась  уже  возле  самого  Бриджуотера,  продолжая  гнать  перед  собою
беззащитных беглецов. Печально и молчаливо смотрели мы на эту картину. Вдруг
где-то совсем-совсем близко раздался шум копыт. Мы оглянулись и увидали двух
всадников в гвардейской форме,  которые  приближались  к  нам.  Они  сделали
объезд для того, чтобы отрезать  нам  путь,  и  быстро  приближались,  махая
саблями.
     - Снова кровопролитие, - усталым голосом произнес я. - Зачем они на это
лезут?
     Саксон быстро глянул на приближающихся кавалеристов, и  угрюмая  улыбка
озарила его морщинистое лицо.
     - Эге! - сказал он. - Да это тот самый наш приятель, который,  помните,
травил нас собаками. Вот счастливая встреча! Мне как раз нужно свести с  ним
счеты.
     И действительно, это был тот самый горячий молодой корнет, с которым мы
встретились в самом начале наших приключений. На горе самому себе, он  узнал
Саксона  и  бросился  за  ним  в  погоню,  надеясь,  по  всей   вероятности,
воспользоваться случаем отомстить за свое унижение. Рядом  с  корнетом  ехал
капрал, огромный детина на тяжелой вороной лошади с белым пятном на лбу.
     Саксон медленно подъехал к офицеру, а я остановился против капрала.
     - Ну, здравствуйте, мальчик, - услышал я голос Саксона. - Надеюсь,  что
после нашей последней встречи вы выучились фехтовать?
     Молодой гвардеец при этой насмешке испустил яростный крик, и я, услыхав
стук стали, понял, что схватка началась. Взглянуть на них мне было  некогда.
Все мое внимание было поглощено моим противником, который обрушился на  меня
со всей неистовостью. Мне пришлось напрячь усилия, чтобы отражать его удары.
Пистолетными выстрелами мы не обменивались: это  был  честный  и  совершенно
равный бой. Капрал наносил мне удары то в лицо, то по телу и  не  давал  мне
времени атаковать его как следует. Лошади наши кружились на месте, вздымаясь
на дыбы и кусая одна другую. А мы тем временем наносили удары и отражали их.
Наконец мы сблизились настолько, что можно было перейти  врукопашную,  и  мы
схватили друг друга за горло. Капрал обнажил кинжал и ударил меня в руку.  Я
же изо всех сил  ударил  его  кулаком  по  голову.  Он  слетел  с  лошади  и
растянулся на земле без чувств. В этот же самый  момент  и  молодой  корнет,
раненный несколько раз, свалился с седла. Саксон мигом соскочил с лошади  и,
подняв кинжал капрала, собирался уже покончить с ними обоими. Но я  поспешно
слез с лошади и взял его за руку.  Он  обернулся  ко  мне.  Лицо  его  имело
совершенно свирепое выражение, и я понял, что в нем проснулся дикий зверь.
     - Что ты делаешь? - зарычал он. - Пошел прочь!
     - Нет, - ответил я. - Крови было достаточно пролито и  без  них.  Пусть
они лежат.
     - А разве они пощадили бы нас? - бешено крикнул  он,  стараясь  вырвать
свою руку. - Они проиграли и, стало быть, должны заплатить штраф.
     - Нельзя резать беззащитных людей, - твердо ответил я. - Я  не  позволю
этого.
     - Да неужели, ваше сиятельство?! - воскликнул Саксон, злобно  улыбаясь.
В глазах у него мелькнул дьявольский  огонек.  Он  сделал  страшное  усилие,
вырвал руку и, отскочив назад, поднял брошенную, им наземь рапиру.
     Я стал около раненого и спросил Саксона:
     - Ну, и что же дальше?
     Саксон стоял молча, глядя на меня из-под нависших бровей. Все лицо  его
дергалось от бешенства. Так длилось с минуту или более. Я так и ждал, что он
на меня набросится. Но старый солдат овладел собой.  Он  усиленно  втянул  в
себя воздух, вложил рапиру в ножны и прыгнул на лошадь.
     - Мы должны расстаться, - сухо произнес он, - я уже два раза  чуть-чуть
вас не убил. Если вы еще раз искусите мое терпение, это  будет  слишком.  Вы
неподходящий товарищ для военного человека. Поступайте, юноша, в  попы.  Это
ваше настоящее призвание.
     Мне припомнились рассказы Саксона о его предках, и я шутливо спросил:
     - С  кем  я  теперь  разговариваю?  С  Децимусом  Саксоном  или  Биллем
Споттербриджем?
     Но Саксон даже не улыбнулся. Взяв в левую руку повод, он бросил злобный
взгляд на раненого офицера и пустился галопом по дороге в южном направлении.
Я стоял и глядел ему вслед, но он не оглянулся, не сделал  даже  прощального
жеста рукой. Прямой и неподвижный, он сидел на седле, постепенно  уменьшаясь
в моих глазах. Наконец я потерял его из виду.
     - Вот я и потерял друга, - печально произнес я, - а вся моя вина в том,
что я не могу стоять и спокойно глядеть,  как  при  мне  режут  беззащитного
человека. Другой мой друг убит на поле сражения, а третий,  самый  старый  и
близкий, лежит, раненный, в  Бриджуотере  и  находится  во  власти  свирепых
солдат. Что мне делать? Возвращаться домой? Но  ведь  своим  возвращением  я
причиню дорогим родным хлопоты и неприятности. Куда же мне деваться?
     Несколько минут я стоял в нерешительности; передо мной лежали на  земле
гвардейцы. Ковенант медленно двигался, пощипывая траву, и время  от  времени
глядел на меня своими большими черными глазами, как бы говоря: "Ну, я-то  во
всяком случае останусь навсегда твоим другом!"
     Я оглянулся на север, где возвышались Польденские горы, глянул  на  юг,
где виднелись Черные Дюны. На западе седели вершины отдаленного Квантока, на
востоке чернелись болота. Куда деваться? Везде грозили опасности. Признаюсь,
некоторое время я чувствовал себя очень  скверно,  и  мне  стало  совершенно
безразлично, спасусь я или нет.
     Из моих размышлений меня вывело чье-то грубое ругательство, за  которым
последовал стон. Я взглянул на капрала. Теперь он сидел на земле и тер  себе
голову.  На  лице  у  него  было  выражение  бессмысленного  удивления.  Он,
по-видимому, не мог сообразить, что с ним случилось и почему он попал  сюда.
Офицер также открыл глаза, и к  нему,  по-видимому,  возвращалось  сознание.
Раны, полученные корнетом, были, по-видимому, несерьезны.
     Я не боялся, что эти гвардейцы станут меня преследовать. Они не  .могли
этого  сделать,  если  бы  даже  захотели,  так  как  их  лошади  убежали  и
присоединились к  стадам  лишенных  всадников  лошадей,  которые  в  большом
количестве блуждали по степи в соседстве от места боя. Я сел на Ковенанта  и
медленно двинулся вперед, щадя по возможности коня, которому пришлось сильно
поработать.
     По болоту шныряли во  всех  направлениях  маленькие  отряды  кавалерии,
разыскивающие беглецов, но мне удалось избежать этих  неприятных  встреч.  Я
старался  все  время  держаться  окольных  тропинок,  как  можно  дальше  от
человеческого  жилья.  Таким  образом   мне   удалось   отъехать   миль   на
восемь-десять от места боя. Хижины и дома, которые я  встречал  здесь,  были
пусты. Некоторые из них были ограблены. Я не встретил ни одной  живой  души.
Дурная слава "ягнят" Кирке  заставила  бежать  всех  тех,  кто  не  принимал
участия в восстании. И вот наконец  после  трехчасовой  езды  я  решил,  что
бояться погони нечего и что опасность миновала.
     Около небольшого ручейка росли кусты. Я слез с лошади и, сев на  мелкий
мох, начал отдыхать и умываться. Надо было привести себя в надлежащий вид.
     И только теперь, сравнительно успокоившись и поглядев на самого себя, я
понял, как ужасно было сражение, в котором я участвовал, и как  удивительно,
что я после этого остался цел и невредим. О тех ударах,  которые  я  наносил
неприятелям во время боя, у меня осталось смутное воспоминание,  но,  должно
быть, эти удары были многочисленны и ужасны. Конец моего палаша был согнут и
искривлен. Он имел такой вид, будто я рубил им  в  течение  целого  часа  по
железу или стали. Сам я с ног до головы был забрызган и запачкан кровью. Тут
была и моя собственная кровь, но чужой было гораздо больше.  Вся  моя  каска
была исполосована ударами. Ружейная пуля ударилась в мой стальной нагрудник,
скользнула по нему - и одна из стальных пластинок была выворочена. На  латах
были и другие следы ударов, свидетельствовавшие  о  том,  что  я  спасся  от
смерти только благодаря хорошему качеству вооружения. Левая рука ныла,  и  я
почти не владел ею. Я вспомнил при этом  удар  кинжала,  полученный  мною  в
схватке с капралом. Я снял куртку и осмотрел рану. Крови вытекло  много,  но
кинжал не задел кости, и рана в общем оказалась пустячной. Я намочил  платок
и туго перетянул рану. Это мне помогло.
     Кровотечение остановилось, и я почувствовал себя гораздо лучше.
     Кроме этой царапины, у меня никаких поражений не было, но, несмотря  на
это, я чувствовал себе отвратительно - точно  меня  палками  избили.  Легкая
рана, полученная мной во время схватки в соборе Уэльса, открылась, и из  нее
пошла кровь. Я кое-как перевязал ее.
     Перевязав  раны,  я  занялся  своей  внешностью.  Это  было  совершенно
необходимо. В настоящем своем виде я был похож на  одного  из  тех  кровавых
великанов,  с  которыми  приходилось  сражаться  храброму  дону   Беллианису
Греческому и другим сказочным богатырям. Увидав меня, покрытого с головы  до
ног кровью, женщины и дети в страхе убежали бы  куда  глаза  глядят.  Я  был
похож на приходского мясника перед праздником св. Мартина.
     Хорошее купанье в ручейке было мне в. этом отношении полезно. Следы боя
исчезли. Мне удалось очистить панцирь и сапоги, но удалить кровь и  грязь  с
одежды было невозможно, и я в отчаянии махнул на это рукой.
     К счастью, мой добрый, милый конь совсем не пострадал. После того как я
вычистил и обмыл Ковенанта, он приобрел свой обычный свежий вид. От ручья мы
уехали в более приличном виде. Было уже  около  полудня,  я  ощущал  сильный
голод. С вечера у меня не было ничего во рту. В степи  я  наткнулся  на  три
домика, но черные стены и отсутствие крыш говорили мне, что здесь я не найду
ничего. Раза два  я  видел  на  дороге  крестьян,  но  они,  завидев  издали
вооруженного всадника, поспешно убегали и прятались, подобно диким животным,
в кустарниках. И страхи поселян были не вполне лишены  основания.  На  одном
перекрестке  я  наткнулся  на  группу  деревьев.  На  сучьях  этих  деревьев
болтались два трупа. Конечно, солдаты повесили этих бедняков только  за  то,
что они не могли им дать, сколько с  них  требовали.  А  могло  случиться  и
другое. Отдав все одной шайке грабителей, крестьяне не  могли  удовлетворить
другую и за это поплатились жизнью.
     Одним словом, мои поиски пищи были  совершенно  бесполезны.  Наконец  я
увидал ветряную мельницу. Она стояла на зеленом холмике, окру