е  менее  пяти  тысяч  сабель.  Кроме  того,  в  восточных
графствах было много преданных нам людей, готовых сражаться за Ковенант. Все
эти люди были отличные воины, доказавшие  свои  качества  во  многочисленных
стычках. Рассчитывая на помощь  горцев  и  сторонников  Ковенанта,  Арджиль,
казалось, мог надеяться на успех, тем более, что с ним  находился  пуританин
из англии Румбольд и другие лица, опытные в военном  деле.  И  вдруг  пришла
внезапная весть, что Арджиль разбит наголову  и  может  считаться  погибшим.
Весть эта была удручающая. Теперь все войска правительства шли на нас.
     - А из верного ли источника вы получили это известие? -  спросил  после
долгого молчания Децимус Саксон.
     - К сожалению, новость эта верная и никакому сомнению  не  подлежит,  -
ответил мэр, -  но  я  понимаю  ваше  удивление.  У  герцога  были  надежные
советники. При нем находился, между прочим, сэр Патрик Юм из Польцорза...
     - Да, этот говорить умеет, но  зато  сражаться  -  ни-ни...  -  заметил
Саксон.
     - А Ричард Румбольд?
     - Ну, этот сражаться мастер, зато в голове пустота. Спросите  у  самого
Румбольда, он сам скажет.
     - Там был еще майор Эльфинстон.
     - Хвастун и дурак! - воскликнул Саксон.
     - А сэр Джон Кохран?
     - Большой льстец с длинным языком, но работу любит и  глуп,  -  ответил
солдат. - Да, этот поход был с самого начала осужден на  неуспех.  Во  главе
экспедиции стояли самые неподходящие люди. Я все это предвидел, но  все-таки
надеялся. Я думал, что отряд Арджиля сумеет пробраться в горную страну,  где
живут эти бродяги, что без панталон ходят.  С  этими  бродягами  он  мог  бы
долгое время держаться против королевских войск. Так вы  говорите,  что  они
все попали в  плен?  Это  урок  нам,  это  предостережение.  Монмауз  и  его
советники должны действовать более энергично. Они должны  поражать  врага  в
самое сердце, а не отделываться пустяками. Пуще же всего не стоит медлить, а
то мы попадем в такое же положение, как Арджиль и Румбольд.  Скажите,  зачем
они промешкали два дня в Аксминстере? Ведь теперь нам каждый час дорог.  Что
это за порядок такой? Разобьет Монмауз маленький отряд милиции  и  радуется.
Валандается в одном городе сорок восемь часов  да  благодарственные  молебны
служит. А враг-то не дремлет.  Черчилль  и  Фивершам,  как  мне  это  хорошо
известно, двигаются на запад  со  всеми  силами.  Голландских  гренадеров  у
короля больше, чем крыс на чердаке.
     - Вы правы, полковник Саксон, - ответил мэр. - Подождите, король  скоро
прибудет сюда, и я надеюсь, что будут нужны советы настоящих  воинов;  после
ухода Флетчера при короле не осталось ни одного человека, который знал бы на
практике военное дело.
     - Так-так! - задумчиво произнес Саксон. - Теперь после  гибели  Арджиля
нам придется меряться силами со всей армией Иакова.  Нам  надо  рассчитывать
только на себя.
     - Верно, мы должны рассчитывать только на себя и на  правоту  дела,  за
которое стоим. Ну а вам, молодые люди, как понравились эти вести? Небось вам
и вино после них показалось кислым?  Может  быть,  вы  хотите  отступить  от
знамени Господа?
     - Уж раз начали дело, надо его делать до конца, - ответил я.
     - И я поступлю так же, как Михей Кларк, - добавил Рувим Локарби.
     Сэр же Гервасий произнес:
     - Мне, господа, решительно все равно. Воевать очень интересно, кроме же
того, я нахожусь в хорошем обществе и поэтому доволен.
     - В таком случае, - сказал мэр, - вернемся каждый к своей работе.  Надо
все приготовить к прибытию короля. Надеюсь, господа,  что  вы  мне  сделаете
честь и поселитесь в моем смиренном жилище?
     - К сожалению я не могу воспользоваться вашим любезным приглашением,  -
ответил Саксон, - в военное время я веду неправильную жизнь, ухожу из дома и
возвращаюсь, как придется - то рано, то поздно. Я буду жить в гостинице. Еда
там, правда, неважная, но у меня  вкусы  самые  скромные.  Черное  пиво  там
найдется, тринидадский табак - тоже, а больше мне ничего и не нужно.
     Мэр стал упрашивать Саксона поселиться  у  него,  но  тот  уперся.  Что
касается нас троих, мы приняли с радостью предложение доброго  фабриканта  и
поселились под его гостеприимным кровом.


     Глава XIX
     НОЧНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ

     После я  узнал,  что  Децимус  Саксон  не  принял  приглашения  Стефана
Таймвеля по соображениям  дипломатического  характера.  Мэр  был  твердый  и
последовательный  пресвитерианин,  и   Саксон   боялся   близостью   с   ним
скомпрометировать себя в глазах индепендентов и  других  крайних  сектантов.
Да, дети мои, Саксон был чрезвычайно хитрый и  лукавый  человек.  Всегда  он
держал себя таким образом, что сектанты его любили и считали  своим  вождем.
Вел он себя так потому, что был уверен в том, что  в  конце  концов  возьмут
верх крайние элементы. Им-то он и старался угождать. Однажды  он  высказался
совершенно откровенно в разговоре со мной.
     - Фанатизм, - сказал он  мне  однажды,  -  означает  ревность  к  делу;
ревность к делу порождает трудолюбие, а  трудолюбие  есть  главный  источник
силы.
     И, основываясь на этом, Саксон строил свои планы.
     Прежде всего Саксон позаботился о том,  чтобы  доказать  всем,  что  он
отличный воин.
     Для этого он стал  работать,  причем  старался,  чтобы  все  его  труды
видели. Военное учение шло у нас с утра до  полудня,  затем  после  краткого
отдыха мы опять принимались за муштру и кончали ее только вечером.  В  конце
концов это занятие нам страшно надоело. Добрые граждане Таунтона были от нас
в восторге. Они говорили, что лучше Вельдширского полка Саксона нет во  всей
Англии, но это, конечно, было преувеличением. Нам приходилось сделать  очень
много дел в очень короткое время. Не только наши солдаты были неопытны, но и
нам, офицерам, было нужно учиться командовать. Мы с рвением занимались  всем
этим. Труды наши не оставались без  награды.  Наши  солдаты  с  каждым  днем
становились лучше. У них стала замечаться военная выправка, и своим  оружием
они уже хорошо владели.
     По мере того как мы преуспевали, полк наш рос  в  численном  отношении.
Прельщаемые воинственной внешностью наших пуритан, новички то и дело просили
о зачислении их в Вельдширский полк. Мы  брали  только  избранных,  но  даже
несмотря на это полк быстро увеличивался. Моя рота настолько разрослась, что
ее пришлось разделить на две половины. То же самое произошло с  ротами  моих
товарищей. Вместо трехсот наш полк  насчитывал  теперь  четыреста  пятьдесят
человек. Вид наш полк имел хороший, и все нас осыпали похвалами.
     Однажды поздно вечером я медленно ехал верхом в дом  мэстера  Таймвеля.
Вдруг ко мне подскакал Рувим и стал звать меня назад.  Он  прибавил,  что  я
увижу нечто достойное внимания. Настроение  у  меня  было  неподходящее  для
того, чтобы смеяться или шутить, но я повернул Ковенанта назад, и мы поехали
по Высокой улице, направляясь  в  предместье,  называемое  Шоттерном.  Рувим
подъехал к длинному строению, похожему на сарай, и сказал мне:
     - Загляни-ка в окно!
     Внутренность сарая представляла из  себя  одну  огромную  залу.  Прежде
здесь был склад шерсти, но теперь товара не было.  Вся  зала  была  освещена
свечами и фонарями. О.ко-ло стен сидели и лежали много людей. В них я  узнал
солдат своей роты и роты Рувима. Одни из них курили, другие молились, третьи
чистили оружие. Посередине залы стояли скамейки, на  которых  сидели  верхом
друг за другом все сто мушкетеров,  состоящих  под  командою  сэра  Гервасия
Джерома; каждый из них был занят плетением косы товарища, сидящего  впереди.
Вдоль скамеек ходил мальчик с горшком жира и тонкими веревочками. Работа шла
чрезвычайно оживленно. Сам сэр Гервасий сидел на куче шерсти. В руках у него
виднелся горшок с мукой... Все заплетенные  косы  сэр  Гервасий  внимательно
оглядывал в свой  лорнет  и,  если  находил  работу  удовлетворительной,  то
собственноручно пудрил  косу  мукой.  Делал  он  это  так  сосредоточенно  и
благоговейно, точно церковную службу правил. Наш друг был серьезен  в  самой
высшей степени. Ни один повар, приготовляющий изысканное блюдо,  не  мог  бы
быть таким важным и  сосредоточенным,  как  он.  Подняв  голову  вверх,  сэр
Гервасий увидал в окне наши улыбающиеся лица, но  был  слишком  занят  своим
делом, чтобы с нами разговаривать. Мы постояли несколько  минут  и  медленно
поехали назад.
     В городе уже царили покой и тишина. Жители Таунтона рано ложатся спать,
и на улицах нам попадались только редкие прохожие. Медленно мы двигались  по
молчаливым улицам, и подковы наших коней гулко стучали по  камням  мостовой.
Вели мы с Рувимом, как и подобает молодым людям, какую-то пустячную  беседу.
Месяц на небе ярко сиял, обливая  своими  лучами  пустынные  улицы.  Дома  с
остроконечными  крышами  и  колокольнями   церквей   отбрасывали   странные,
причудливые тени. Вот и двор мэстера Таймвеля. Я сошел с лошади  и  стал  ее
расседлывать,  но  Рувим,  прельщенный  красотой  ночи,  двинулся  далее,  к
городским воротам.
     Я уже кончал свою работу и убирал седло, как вдруг с  улицы  послышался
крик и стук оружия. Я услышал голос Рувима. Он звал меня на помощь.  Обнажив
меч, я выбежал на улицу. Недалеко у ворот, посреди  улицы,  ярко  освещенной
лучами месяца, я увидал широкую фигуру моего приятеля. Он прыгал из  стороны
в  сторону,  обнаруживая  необыкновенное   проворство,   и   наносил   удары
трем-четырем людям, которые на него нападали. На земле  лежала  человеческая
фигура, а позади Рувима стояла его лошадь. Она топала ногами и ржала, словно
тревожась о своем хозяине.
     Я бросился, крича и размахивая мечом, к сражающимся. Нападающие юркнули
в переулок и побежали. Только один из  них,  высокий,  жилистый  человек,  с
остервенением накинулся на Рувима. Он наносил ему удары, крича:
     - Вот тебе, проклятый, не суйся не в свое дело! И, подбегая к Рувиму, я
с ужасом увидал, что шпага незнакомца  вонзилась  в  грудь  моего  товарища.
Рувим раскинул руки  вверх  и  упал  наземь.  Нападающий  скрылся  в  темном
переулке, который вел к реке.
     - Боже мой, какое несчастье! - воскликнул я, становясь на колени  перед
распростертым на земле приятелем. - Ты ранен, Рувим?
     Рувим, отдуваясь как кузнечный мех, ответствовал:
     - Рану он нанес в воздух. Только башку немного зашиб я,  падая,  вот  и
все. Помоги-ка мне встать.
     Я обрадовался, и помогая Рувиму встать, воскликнул:
     - Очень рад, что ты цел и невредим, мне показалось,  что  негодяй  тебя
поранил.
     - Ну, ранить меня так же легко, как краба с толстой раковиной.  Спасибо
сэру Иакову Клансингу из Сапеллабейского замка и Солсберийской  равнины.  Их
рапиры только слегка оцарапали мои латы. Но что случилось с девушкой?
     - С девушкой? - спросил я изумленно.
     - Ну да, я ведь ее-то и защищал. Эти ночные бродяги пристали к ней, а я
вступился. Гляди, она встает. Это они бросили ее в то время на землю, как  я
на них напал.
     - Как ваше здоровье, мисс? - спросил я поднявшуюся с земли женщину. Она
была молода и грациозна. - Надеюсь, что вы не ушиблись? - добавил я.
     - Нет, сэр, - ответила она приятным голосом, - я не ушиблась и  обязана
своим спасением храбрости вашего друга и  милости  Бога,  который  разрушает
злые умыслы людей. Храбрый и благородный человек радуется, если ему  удастся
защитить слабую женщину, но знайте, сэр, что вы спасли девушку,  которую  вы
знаете.
     И она открыла лицо и взглянула на нас.
     - Боже мой! Да это мисс Таймвель! - воскликнул я вне себя от изумления.
     - Теперь пойдемте домой, да поскорее! - произнесла  девушка.  -  Соседи
встревожены, и я боюсь, что пойдут сплетни. Уйдемте поскорее.
     В самом деле, окна стали отворяться, тревожные голоса  спрашивали,  что
случилось. Мы поспешили домой. И действительно, скоро на месте  происшествия
появились люди с фонарями,  началась  беготня,  появились  сторожа.  Но  мы,
пробираясь в тени домов, ушли благополучно и скоро очутились во  дворе  дома
мэра.
     - Надеюсь, сэр, что вы не ранены? - спросила Руфь моего товарища.
     С момента, как  девушка  открыла  лицо,  Рувим  не  говорил  ни  слова.
Выражение его лица было  какое-то  особенное.  Он  был  похож  на  человека,
который увидел очень хороший  сон  и  боится  проснуться;  прошло  несколько
секунд, прежде чем он сумел ответить:
     - Нет, я не ранен, но нам, мистрисс, очень хотелось бы знать,  кто  эти
бродяги и где их искать? Девушка погрозила пальцем и ответила:
     - Ну нет, это оставьте, лучше это дело совсем бросить. А  что  касается
этих людей, то я не могу наверное сказать, кто они такие. Я ходила проведать
вдову Клатворзей. Она больна перемежающейся лихорадкой. Засиделась я у  ней,
а вот на обратном пути и подверглась нападению. Кто их  знает?  Может  быть,
это политические противники  моего  дедушки.  Нападение  на  меня,  по  всей
вероятности,  было  сделано,  чтобы  отомстить  ему.  Но  я  хочу  еще   раз
злоупотребить вашей добротой. Скажите, господа, вы мне не откажете  в  одной
просьбе?
     Положив руки на рукоятки мечей, мы поклялись, что готовы исполнить  все
ее желания.
     - Я вас прошу оставить этих людей в  покое,  -  произнесла  девушка,  -
пускай их Бог судит! А кроме того, не говорите, пожалуйста, дедушке  ничего.
Он очень раздражительный и всякий пустяк выводит его из себя, и это несмотря
на его престарелый возраст. Я  вовсе  не  хочу  отвлекать  его  внимание  на
ничтожное происшествие. Его ум с пользой работает над общественными  делами.
Пусть так будет и впредь. Обещаетесь ли вы исполнить эту мою просьбу?
     - Обещаюсь, - ответил я, кланяясь.
     - И я также,- добавил Локарби.
     - Благодарю вас, мои добрые друзья... Ах, Боже мой, кажется, я обронила
на улице перчатку? Ну да это  ничего.  Благодарю  Бога,  что  ни  с  кем  не
случилось ничего худого. Еще  раз,  благодарю  вас,  господа,  и  желаю  вам
покойной ночи.
     И девушка легко взбежала по ступенькам крыльца и скрылась в доме.
     Рувим и я стали расседлывать лошадей, а затем задали им корму. Все  это
мы проделали молча. Также молчаливо мы поднялись наверх и разошлись по своим
комнатам. Только уже стоя на пороге своей комнаты, мой приятель вымолвил:
     - А ведь голос этого долговязого малого мне знаком, Михей, я его где-то
видал.
     - И мне этот голос тоже показался знакомым,  -  ответил  я,  -  старику
следовало бы хорошенько приглядывать за своими подмастерьями и учениками.  У
меня даже есть намерение выйти погулять,  да,  кстати,  поискать  оброненную
девушкой перчатку. Нахмуренное лицо Рувима прояснилось,  и  на  нем  засияла
веселая улыбка. Он разжал левую руку, и я увидел простую перчатку из оленьей
кожи.
     - Эту перчатку я не отдам за все золото, которое хранится в сундуках ее
дедушки! - воскликнул он с пылом.
     А затем, смеясь и краснея, он  скользнул  в  свою  комнату.  Я  остался
наедине со своими мыслями.
     Итак, дети, в этот вечер я впервые узнал, что мой добрый  товарищ-ранен
стрелой маленького божка. В груди двадцатилетнего юноши любовь растет так же
быстро, как библейская смоковница, выросшая в одну ночь; Моя история была бы
неполной, если бы я вам не сказал, что за человек мой  приятель  Рувим.  Это
был честный, откровенный малый с горячим сердцем и порывистым характером. Он
не любил проверять разумом влечений своего сердца.  Это  был  такой  молодой
человек, которого хорошенькая девушка тянет к себе, как магнит иголку. Такие
люди, как Рувим, любят по той же причине, по которой дрозды поют, а  молодые
кадеты резвятся и играют. Другое дело- такие люди, как я. Я был  тяжелым  на
подъем и медленно соображающим парнем, кровь в моих -жилах текла медленно  и
была не очень горячая. К любви я приближался, как лошадь, которую  ведут  по
откосу в реку купаться. Я неохотно переступал с ноги на  ногу,  упираясь  на
каждом шагу. Рувим не таков. Эта лошадка была горячая. Одну секунду вы ее на
берегу видите, затем со всеми  четырьмя  копытами  в  воздухе,  а  следующий
момент - она уже в воде, в самом глубоком месте пруда.
     Тайны любви непостижимы, и я совершенно не  понимаю,  как  это  чувство
действует на настроение. Взять хотя бы Рувима. Я наблюдал за ним.  Один  час
он ходит грустный и пасмурный, а там, гляди, развеселился - такой светлый  и
радостный  стал,  что  прямо  удивляться  нужно.  Любовь,  однако,  нехорошо
повлияла на его характер. Он утратил  свою  веселость,  перестал  острить  и
сделался похожим на мокрую курицу. Я прямо не понимаю,  дети,  почему  поэты
называют любовь счастьем? Какое это счастье быть похожим на  мокрую  курицу?
Впрочем, что же тут удивляться? Печаль и радость близки друг другу. Это  две
лошади, стоящие в соседних стойлах. Одно стойло от другого  отделено  тонкой
перегородкой. Ударила одна лошадь копытами  в  перегородку  -  и  нет  ее...
Поглядите на влюбленного человека: весь  он  начинен  вздохами  и  похож  на
гранату, набитую порохом. Лицо грустное, глаза опущены долу, ум в  эмпиреях.
Ну, подойдете вы к такому молодцу, пожалеете его,  а  он  вам  и  выпалит  в
ответ, что свою грусть ни за какие богатства в мире не отдаст. У  влюбленных
слезы считаются за золото, а  смех  -  за  медную  монету.  Но  чего  это  я
заболтался, друзья мои? Объясняю я вам  вещи,  которых  и  сам  не  понимаю.
Говорят, будто в мире нельзя найти двух людей, у которых были бы  совершенно
одинаковые ногти. А если одинаковых ногтей не найдешь, то что же  сказать  о
сокровеннейших чувствах? В чужой душе не разберешься... Сказать  вам,  дети,
как я сватался за вашу бабушку? Я не был похож на  гробовщика  во  всем  его
наряде. Подошел к вашей бабушке  улыбаясь,  хотя  на  сердце  было  немножко
тревожно... Взял ее за руку и сказал: "Эге-ге, куда это, однако, я  заехал?"
Это совсем не касается города Таунтона и восстания  1685  года.  Вернемся  к
рассказу.
     В среду ночью на 17 июня мы узнали, что король - так звали Монмауза  на
западе - находится со своим войском в десяти милях от города и что  назавтра
он вступает в верноподданный Таунтон. Как вы, конечно, понимаете, к прибытию
короля  были  сделаны  приготовления.  Таунтон   всегда   считался   оплотом
протестантизма и либерализма и не хотел ударить лицом в  грязь.  У  Западных
ворот была устроена из хвойных веток арка, а на ней  была  сделана  надпись:
"Привет королю Монмаузу".  Другую  такую  же  арку  устроили  при  входе  на
базарную площадь. Одним  концом  она  упиралась  в  верхнее  окно  гостиницы
"Белого  оленя",  на  арке  виднелась   надпись:   "Да   здравствует   вождь
протестантов". Третья арка была у входа во дворец; кажется, так,  и  надпись
на ней тоже была, но какая - позабыл. Я вам уже говорил, что главное занятие
Таунтона - это шерстяной и суконный промысел. Купцы этих товаров не пожалели
и очень богато украсили улицы. Все окна и балконы были  отделаны  роскошными
драпировками из ковров, бархата  и  расшитой  парчи.  Особенно  богато  были
украшены Восточная, Высокая и Передняя улицы. Все дома на этих улицах сверху
донизу были также разукрашены. На  высокой  колокольне  храма  святой  Марии
Магдалины развевалось королевское знамя, а на соседней колокольне св. Иакова
развевался голубой флаг Монмауза. Приготовления шли деятельные; несмотря  на
то что уже наступила ночь, на  улицах  повсюду  шла  работа.  Слышался  стук
молотков, крики, повсюду ходили толпы настроенных по-праздничному людей.
     Когда в четверг 18 июня над городом  взошло  солнце,  то  оно  осветило
восхитительную картину. Таунтон точно по волшебству превратился  в  цветущий
сад.
     Мэстер   Стефен   Таймвель   принимал   деятельное   участие   в   этих
приготовлениях, но в то же время он не забывал и о военных  надобнастях.  Он
знал, что самым лучшим  и  драгоценным  подарком  для  Монмауза  может  быть
возможно больший отряд вооруженных людей, готовых последовать за ним.  Войск
в городе было