еделения,  как   Icherzahlung,   рассказ
рассказчика, рассказ  от  автора  и  т.п.,  являются  чисто  композиционными
определениями. Эти композиционные формы тяготеют,  правда,  к  определенному
типу слов, но не обязательно с ним связаны.
   Всем разобранным нами  до  сих  пор  явлениям  третьего  типа  слов  -  и
стилизации, и рассказу, и  Icherzahlung  -  свойственна  одна  общая  черта,
благодаря которой они  составляют  особую  (первую)  разновидность  третьего
типа.  Эта  общая  черта:  авторский  замысел  пользуется  чужим  словом   в
направлении его собственных устремлений. Стилизация стилизует чужой стиль  в
направлении  его  собственных  заданий.  Она  только  делает   эти   задания
условными. Также и рассказ рассказчика, преломляя в себе авторский  замысел,
не отклоняется от  своего  прямого  пути  и  выдерживается  в  действительно
свойственных ему тонах и интонациях.  Авторская  мысль,  проникнув  в  чужое
слово и поселившись в нем, не приходит в столкновение с  чужой  мыслью,  она
следует за ней в ее же направлении, делая лишь это направление условным.
   Иначе обстоит дело в пародии. Здесь автор, как и  в  стилизации,  говорит
чужим словом, но, в отличие от стилизации, он вводит в это  слово  смысловую
направленность, которая прямо противоположна  чужой  направленности.  Второй
голос, поселившийся в  чужом  слове,  враждебно  сталкивается  здесь  с  его
исконным хозяином и заставляет  его  служить  прямо  противоположным  целям.
Слово становится ареною борьбы двух голосов. Поэтому  в  пародии  невозможно
слияние голосов, как это возможно в стилизации или  в  рассказе  рассказчика
(например, у  Тургенева);  голоса  здесь  не  только  обособлены,  разделены
дистанцией, но и враждебно противопоставлены. Поэтому  нарочитая  ощутимость
чужого слова в пародии должна быть особенно резка и отчетлива. Авторские  же
замыслы должны быть более  индивидуализированы  и  содержательно  наполнены.
Чужой стиль можно пародировать в различных направлениях  и  вносить  в  него
новые акценты, между тем как стилизовать его можно, в сущности, лишь в одном
направлении - в направлении его собственного задания.
   Пародийное слово может  быть  весьма  разнообразным.  Можно  пародировать
чужой стиль как стиль; можно  пародировать  чужую  социально-типическую  или
индивидуально-характерологическую манеру видеть, мыслить и говорить.  Далее,
пародия может  быть  более  или  менее  глубокой:  можно  пародировать  лишь
поверхностные словесные формы,  но  можно  пародировать  и  самые  глубинные
принципы чужого слова. Далее, и само пародийное слово  может  быть  различно
использовано автором: пародия может быть самоцелью  (например,  литературная
пародия как жанр), но может служить и  для  достижения  иных,  положительных
целей (например, пародийный стиль у Ариосто, пародийный стиль у Пушкина). Но
при  всех  возможных  разновидностях  пародийного  слова   отношение   между
авторским  и  чужим  устремлением   остается   тем   же:   эти   устремления
разнонаправленны, в  отличие  от  однонаправленных  устремлений  стилизации,
рассказа и аналогичных им форм.
   Поэтому чрезвычайно существенно различение пародийного и простого  сказа.
Борьба двух голосов в пародийном сказе  порождает  совершенно  специфические
языковые явления,  о  которых  мы  упоминали  выше.  Игнорирование  в  сказе
установки на чужое слово и, следовательно, его двуголосости лишает понимания
тех сложных взаимоотношений, в которые  могут  вступать  голоса  в  пределах
сказового слова, когда они становятся разнонаправленными. Современному сказу
в  большинстве  случаев  присущ  легкий  пародийный  оттенок.  В   рассказах
Достоевского, как мы увидим,  всегда  наличны  пародийные  элементы  особого
типа.
   Пародийному  слову   аналогично   ироническое   и   всякое   двусмысленно
употребленное чужое слово, ибо и в этих случаях чужим словом пользуются  для
передачи враждебных ему  устремлений.  В  жизненно-практической  речи  такое
пользование чужим словом чрезвычайно распространено, особенно в диалоге, где
собеседник очень часто буквально повторяет утверждение другого  собеседника,
влагая в  него  новую  оценку  и  акцентируя  его  по-своему:  с  выражением
сомнения, возмущения, иронии, насмешки, издевательства и т.п.
   В книге об  особенностях  итальянского  разговорного  языка  Лео  Шпитцер
говорит следующее:
   "Когда  мы  воспроизводим  в  своей  речи  кусочек  высказывания   нашего
собеседника, то  уже  в  силу  самой  смены  говорящих  индивидов  неизбежно
происходит изменение тона: слова "другого" всегда звучат в наших  устах  как
чуждые  нам,  очень  часто   с   насмешливой,   утрирующей,   издевательской
интонацией... Я хотел бы  здесь  отметить  шутливое  или  резко  ироническое
повторение глагола вопросительного  предложения  собеседника  в  последующем
ответе.  При  этом  можно  наблюдать,  что  часто  прибегают  не  только   к
грамматически правильной, но  и  очень  смелой,  иногда  прямо  невозможной,
конструкции,  чтобы  только  как-нибудь  повторить   кусочек   речи   нашего
собеседника и придать ему ироническую окраску"117.
   Чужие слова, введенные в нашу речь, неизбежно  принимают  в  себя  новое,
наше понимание и нашу оценку,  то  есть  становятся  двуголосыми.  Различным
может быть лишь взаимоотношение  этих  двух  голосов.  Уже  передача  чужого
утверждения в форме вопроса приводит к столкновению двух осмыслений в  одном
слове: ведь мы не только спрашиваем, мы  проблематизуем  чужое  утверждение.
Наша жизненно-практическая речь полна чужих слов:  с  одними  мы  совершенно
сливаем свой голос, забывая, чьи они, другими  мы  подкрепляем  свои  слова,
воспринимая их как авторитетные для нас, третьи, наконец, мы населяем своими
собственными, чуждыми или враждебными им, устремлениями.
   Переходим к последней разновидности третьего типа. И  в  стилизации  и  в
пародии, то есть в обеих предшествующих разновидностях третьего типа,  автор
пользуется самими чужими  словами  для  выражения  собственных  замыслов.  В
третьей разновидности чужое слово остается за пределами авторской  речи,  но
авторская речь его учитывает  и  к  нему  отнесена.  Здесь  чужое  слово  не
воспроизводится с новым осмыслением, но воздействует, влияет и так или иначе
определяет авторское слово, оставаясь само вне его. Таково слово  в  скрытой
полемике и в большинстве случаев в диалогической реплике.
   В скрытой полемике авторское слово направлено  на  свой  предмет,  как  и
всякое иное слово, но при этом каждое утверждение о предмете  строится  так,
чтобы помимо своего предметного смысла полемически ударять по  чужому  слову
на ту же тему, по чужому утверждению о том же предмете. Направленное на свой
предмет, слово сталкивается в самом предмете с  чужим  словом.  Самое  чужое
слово не воспроизводится, оно лишь подразумевается, но  вся  структура  речи
была бы совершенно иной, если бы не было  этой  реакции  на  подразумеваемое
чужое слово. В стилизации воспроизводимый реальный образец - чужой  стиль  -
тоже остается вне авторского контекста, подразумевается. Также и  в  пародии
пародируемое определенное реальное слово только  подразумевается.  Но  здесь
само авторское слово или себя выдает за чужое слово,  или  чужое  выдает  за
свое.  Во  всяком  случае,  оно  непосредственно  работает   чужим   словом,
подразумеваемый же образец (реальное  чужое  слово)  дает  лишь  материал  и
является документом, подтверждающим, что автор  действительно  воспроизводит
определенное чужое слово. В скрытой же полемике чужое слово  отталкивают,  и
это  отталкивание  не  менее,  чем  самый  предмет,  о  котором  идет  речь,
определяет авторское слово. Это в корне изменяет семантику  слова:  рядом  с
предметным смыслом появляется второй смысл - направленность на чужое  слово.
Нельзя вполне и существенно понять такое слово, учитывая только  его  прямое
предметное значение. Полемическая окраска слова проявляется и в других чисто
языковых признаках: в интонации и в синтаксической конструкции.
   Провести отчетливую границу между скрытой и явной, открытой  полемикой  в
конкретном  случае  иногда  бывает  трудно.  Но  смысловые   отличия   очень
существенны. Явная полемика просто направлена на опровергаемое чужое  слово,
как на свой предмет.  В  скрытой  же  полемике  оно  направлено  на  обычный
предмет, называя его, изображая, выражая, и лишь косвенно ударяет по  чужому
слову, сталкиваясь с ним как бы в  самом  предмете.  Благодаря  этому  чужое
слово  начинает  изнутри   влиять   на   авторское   слово.   Поэтому-то   и
скрыто-полемическое слово - двуголосое, хотя  взаимоотношение  двух  голосов
здесь особенное. Чужая мысль здесь не входит самолично внутрь слова, но лишь
отражена в нем, определяя его тон и его значение. Слово напряженно чувствует
рядом с собой чужое слово, говорящее о  том  же  предмете,  и  это  ощущение
определяет его структуру.
   Внутренне-полемическое слово - слово с оглядкой на враждебное чужое слово
-  чрезвычайно  распространено  как  в  жизненно-практической,   так   и   в
литературной  речи   и   имеет   громадное   стилеобразующее   значение.   В
жизненно-практической речи сюда относятся все  слова  "с  камешком  в  чужой
огород", слова со "шпильками". Но сюда же относится  и  всякая  приниженная,
витиеватая, заранее отказывающаяся от себя речь, речь  с  тысячью  оговорок,
уступлений, лазеек и пр. Такая речь словно  корчится  в  присутствии  или  в
предчувствии  чужого  слова,  ответа,  возражения.   Индивидуальная   манера
человека строить свою речь в значительной степени определяется  свойственным
ему ощущением чужого слова и способами реагировать на него.
   В литературной речи значение скрытой  полемики  громадно.  Собственно,  в
каждом стиле есть элемент внутренней полемики, различие лишь в степени  и  в
характере его. Всякое литературное  слово  более  или  менее  остро  ощущает
своего слушателя, читателя, критика и отражает в  себе  его  предвосхищаемые
возражения, оценки, точки зрения. Кроме  того,  литературное  слово  ощущает
рядом с собой другое  литературное  же  слово,  другой  стиль.  Элемент  так
называемой реакции на предшествующий литературный стиль, наличный  в  каждом
новом стиле, является такою же внутренней полемикой,  так  сказать,  скрытой
антистилизацией чужого стиля, совмещаемой часто  и  с  явным  пародированием
его. Чрезвычайно  велико  стилеобразующее  значение  внутренней  полемики  в
автобиографиях и  в  формах  Icherzahlung  исповедального  типа.  Достаточно
назвать "Исповедь" Руссо.
   Аналогична скрытой полемике реплика  всякого  существенного  и  глубокого
диалога. Каждое слово такой реплики, направленное на предмет, в то же  время
напряженно реагирует на чужое слово, отвечая ему и предвосхищая его.  Момент
ответа и предвосхищения глубоко проникает  внутрь  напряженно-диалогического
слова.  Такое  слово  как  бы  вбирает,  всасывает  в  себя  чужие  реплики,
напряженно  их  перерабатывая.  Семантика  диалогического  слова  совершенно
особая. (Тончайшие изменения  смысла,  которые  происходят  при  напряженной
диалогичности, к сожалению,  до  сих  пор  не  изучены).  Учет  противослова
(Gegenrede) производит специфические изменения  в  структуре  диалогического
слова,  делая  его  внутренне  событийным  и  освещая  самый  предмет  слова
по-новому, раскрывая в нем новые стороны, недоступные монологическому слову.
   Особенно значительно и важно для наших последующих целей явление  скрытой
диалогичности, не совпадающее с явлением скрытой полемики.  Представим  себе
диалог двух, в котором реплики второго собеседника пропущены,  но  так,  что
общий смысл нисколько не нарушается. Второй собеседник присутствует незримо,
его слов нет, но глубокий след  этих  слов  определяет  все  наличные  слова
первого собеседника. Мы чувствуем, что это беседа, хотя говорит только один,
и беседа напряженнейшая, ибо каждое  наличное  слово  всеми  своими  фибрами
отзывается и реагирует на невидимого собеседника,  указывает  вне  себя,  за
свои  пределы,  на  несказанное  чужое  слово.  Мы  увидим  дальше,  что   у
Достоевского этот скрытый диалог занимает очень важное место  и  чрезвычайно
глубоко и тонко разработан.
   Разобранная нами третья разновидность, как мы видим, резко отличается  от
предшествующих двух разновидностей третьего типа.
   Эту  последнюю  разновидность  можно  назвать  активной,  в  отличие   от
предшествующих пассивных разновидностей.  В  самом  деле:  в  cтилизации,  в
рассказе и в пародии чужое слово совершенно пассивно в руках  орудующего  им
автора. Он берет, так сказать,  беззащитное  и  безответное  чужое  слово  и
вселяет в него свое осмысление, заставляя его служить своим новым  целям.  В
скрытой полемике и в диалоге, наоборот, чужое слово активно воздействует  на
авторскую речь,  заставляя  ее  соответствующим  образом  меняться  под  его
влиянием и наитием.
   Однако и во всех явлениях второй  разновидности  третьего  типа  возможно
повышение активности чужого  слова.  Когда  пародия  чувствует  существенное
сопротивление, известную силу и  глубину  пародируемого  чужого  слова,  она
осложняется  тонами  скрытой  полемики.  Такая  пародия  звучит  уже  иначе.
Пародируемое слово звучит  активнее,  оказывает  противодействие  авторскому
замыслу. Происходит внутренняя  диалогизация  пародийного  слова.  Такие  же
явления происходят и при соединении скрытой полемики с рассказом, вообще  во
всех  явлениях  третьего  типа,  при  наличии  разнонаправленности  чужих  и
авторских устремлений.
   По мере понижения объектности чужого слова,  которая,  как  мы  знаем,  в
известной степени присуща всем  словам  третьего  типа,  в  однонаправленных
словах  (в  стилизации,  в  однанаправленном  рассказе)  происходит  слияние
авторского и чужого голоса. Дистанция  утрачивается;  стилизация  становится
стилем; рассказчик  превращается  в  простую  композиционную  условность.  В
разнонаправленных  же  словах  понижение   объектности   и   соответственное
повышение активности собственных устремлений чужого слова неизбежно приводят
к  внутренней  диалогизации  слова.  В  таком  слове  уже  нет  подавляющего
доминирования авторской мысли над чужой, слово утрачивает свое спокойствие и
уверенность, становится взволнованным, внутренне  не  решенным  и  двуликим.
Такое  слово  не  только  двуголосое,  но  и   двухакцентное,   его   трудно
интонировать, ибо живая громкая интонация слишком монологизует  слово  и  не
может быть справедлива к чужому голосу в нем.
   Эта  внутренняя  диалогизация,  связанная  с  понижением  объектности   в
разнонаправленных словах третьего типа, не есть, конечно, какая-нибудь новая
разновидность этого типа. Это есть лишь тенденция,  присущая  всем  явлениям
данного  типа  (при  условии  разнонаправленности).  В  своем  пределе   эта
тенденция приводит к распадению двуголосого  слова  на  два  слова,  на  два
вполне обособленных самостоятельных голоса. Другая  же  тенденция,  присущая
однонаправленным словам, при понижении объектности чужого  слова  в  пределе
приводит к полному влиянию голосов и, следовательно,  к  одноголосому  слову
первого типа. Между этими двумя  пределами  движутся  все  явления  третьего
типа.
   Мы, конечно, далеко не исчерпали всех возможных явлений двуголосого слова
и вообще всех возможных способов ориентации по  отношению  к  чужому  слову,
осложняющей обычную предметную ориентацию речи. Возможна  более  глубокая  и
тонкая классификация с большим количеством разновидностей, а может  быть,  и
типов.  Но  для  наших  целей  представляется  достаточной  и  данная   нами
классификация.
   Дадим ее схематическое изображение.
   Приводимая  ниже  классификация  носит,  конечно,  абстрактный  характер.
Конкретное слово может принадлежать одновременно к различным  разновидностям
и даже типам. Кроме того, взаимоотношения с чужим словом в конкретном  живом
контексте носят не неподвижный,  а  динамический  характер:  взаимоотношение
голосов  в  слове  может  резко  меняться,  однонаправленное   слово   может
переходить в разнонаправленное, внутренняя  диалогизация  может  усиливаться
или ослабляться, пассивный тип может активизироваться и т.п.
   I. Прямое,  непосредственно  направленное  на  свой  предмет  слово,  как
выражение последней смысловой инстанции говорящего.
   II. Объектное слово (слово изображенного лица).
   1. С преобладанием социально-типической определенности.
   2. С преобладанием индивидуально-характерологической определенности.

   Разные степени объектности.

   III. Слово с установкой на чужое слово (двуголосое слово).
   1. Однонаправленное двуголосое слово:
   a) стилизация;
   b) рассказ рассказчика;
   c) необъектное слово героя-носителя (частично) авторских замыслов;
   d) Icherzahlung.

   При понижении объектности стремятся к слиянию голосов, то  есть  к  слову
первого типа.

   2. Разнонаправленное двуголосое слово:
   a) пародия со всеми ее оттенками;
   b) пародийный рассказ;
   c) пародийная Icherzahlung;
   d) слово пародийно изображенного героя;
   e) всякая передача чужого слова с переменой акцента.

   При  понижении  объектности   и   активизации   чужой   мысли   внутренне
диалогизуются и стремятся к распадению на два  слова  (два  голоса)  первого
типа.

   3. Активный тип (отраженное чужое слово):
   a) скрытая внутренняя полемика;
   b) полемически окрашенная автобиография в исповедь;
   c) всякое слово с оглядкой на чужое слово;
   d) реплика диалога;
   e) скрытый диалог.

   Чужое  слово  воздействует   извне;   возможны   разнообразнейшие   формы
взаимоотношения о  чужим  словом  и  различные  степени  его  деформирующего
влияния.

   Выдвигаемая  нами  плоскость  рассмотрения  слова  с  точки  зрения   его
отношения к чужому  слову  имеет,  как  нам  кажется,  исключительно  важное
значение для понимания художественной прозы. Поэтическая речь в узком смысле
требует единообразия всех слов, приведения их к одному  знаменателю,  причем
этот знаменатель может быть или словом  первого  типа,  или  принадлежать  к
некоторым ослабленным разновидностям других типов. Конечно, и здесь возможны
произведения,  не  приводящие  весь  свой  словесный   материал   к   одному
знаменателю, но эти явления в XIX веке редки и специфичны.  Сюда  относится,
например, "прозаическая" лирика Гейне, Барбье, отчасти  Некрасова  и  других
(только в XX  веке  происходит  резкая  "прозаизация"  лирики).  Возможность
употреблять в плоскости одного произведения слова разных типов в  их  резкой
выраженности без приведения к одному знаменателю - одна  из  существеннейших
особенностей  прозы.  В  этом  глубокое  отличие  прозаического   стиля   от
поэтического. Но и в поэзии целый ряд существенных  проблем  не  может  быть
разрешен  без  привлечения  указанной  плоскости  рассмотрения  слова,   ибо
различные типы слов требуют в поэзии различной стилистической обработки.
   Современная  стилистика,  игнорирующая  эту  плоскость  рассмотрения,   в
сущности, есть стилистика лишь одного первого типа слова, то есть авторского
прямого предметно  направленного  слова.  Современная  стилистика,  уходящая
своими корнями в поэтику классицизма, до сих пор не может отрешиться  от  ее
специфических установок и ограничений. Поэтика классицизма ориентирована  на
прямом предметно  направленном  одноголосом  слове,  несколько  сдвинутом  в
сторону  условного  стилизованного  слова.  Полуусловное,  полустилизованное
слово задает тон в  классицистической  поэтике.  И  до  сих  пор  стилистика
ориентируется  на  таком  полуусловном  прямом  слове,  которое   фактически
отождествляется с поэтическим словом как таковым. Для классицизма существует
слово языка, ничье слово, вещное слово, входящее в поэтический  лексикон,  и
это слово из сокровищницы поэтического  языка  непосредственно  переходит  в
монологический контекст данного поэтического