половину  белая,  наполовину  черная  собака
пробежала мимо меня четыре раза. Сворачивая в переулок, я  вспомнил  виски
"Black and white". И вдобавок вспомнил,  что  сейчас  на  Стриндберге  был
черный с белым галстук. Я никак не мог  допустить,  что  это  случайность.
Если же это не случайность, то... Мне показалось, будто по улице идет одна
моя голова, и я на минутку остановился. На обочине дороги  за  проволочной
оградой валялась  стеклянная  миска  с  радужным  отливом.  На  дне  миски
проступал  узор,  напоминавший  крылья.  С  веток  сосны  слетела   стайка
воробьев. Но, подскакав к миске, они, точно сговорившись, все  до  единого
разом упорхнули ввысь.
   Я пошел к родителям жены и сел в кресло, стоявшее у ступенек в  сад.  В
углу сада за проволочной сеткой медленно расхаживали белые куры из  породы
леггорн. А потом у моих ног улеглась  черная  собака.  Стараясь  разрешить
никому не понятный вопрос, я все-таки внешне вполне спокойно  беседовал  с
матерью жены и ее братом.
   - Тихо как здесь.
   - Это по сравнению с Токио.
   - А что, разве и тут бывают неприятности?
   - Да ведь свет-то все тот же! - сказала теща и засмеялась.
   В самом деле, и это дачное место было на том же самом свете.  Я  хорошо
знал,  сколько  преступлений  и  трагедий   случилось   здесь   всего   за
какой-нибудь год. Врач, который намеревался  медленно  отравить  пациента,
старуха, которая подожгла дом приемного сына и его жены, адвокат,  который
пытался завладеть имуществом своей  младшей  сестры...  Видеть  дома  этих
людей для меня было все равно что в человеческой жизни видеть ад.
   - У нас в городке есть один сумасшедший.
   - Наверно, господин X. Он не сумасшедший, он слабоумный.
   - Это есть такая штука - dementia praecox. Каждый раз, как я его  вижу,
мне невыносимо жутко. Недавно он почему-то отвешивал поклоны перед статуей
Бато-Кандзэон [один из образов Каннон, у которой над головой  изображается
еще и лошадиная голова (Бато);  считается,  вопреки  обычной  своей  роли,
богиней гнева].
   - Жутко?.. Надо быть покрепче.
   - Братец крепче, чем я, и все же...
   Брат жены, давно не  бритый,  приподнявшись  на  постели,  как  всегда,
застенчиво присоединился к нашему разговору.
   - И в силе есть своя слабость.
   - Ладно, ладно, будет тебе, - сказала теща.
   Я посмотрел на него и  невольно  горько  улыбнулся.  А  брат  продолжал
говорить с увлечением, слегка улыбаясь и устремив  взгляд  через  изгородь
вдаль на сосновый лес. Он был молод, только что  оправился  от  болезни  и
казался мне иногда чистым духом, освободившимся от своего тела.
   - Думаешь,  он  ушел  от  людей,  а  оказывается,  он  весь  во  власти
человеческих страстей.
   - Думаешь, добрый человек, а он, оказывается, злой.
   - Нет, есть и большие противоположности, чем добро и зло...
   - Ну, например, во взрослом можно обнаружить ребенка.
   - Нет, не то! Я не могу ясно  выразить,  но...  что-нибудь  вроде  двух
полюсов электричества. Что-то, что соединяет противоположности.
   Тут нас испугал сильный шум аэроплана. Я  невольно  посмотрел  вверх  и
увидел аэроплан, который, чуть не задев верхушки сосен,  взмыл  в  воздух.
Это был редко встречающийся моноплан с  крыльями,  выкрашенными  в  желтый
цвет. Куры, вспугнутые  шумом,  разбежались  в  разные  стороны.  Особенно
струсила собака; она залаяла и, поджав хвост, забилась под балкон.
   - Аэроплан не упадет?
   - Не беспокойтесь. Братец знает, что такое "летная болезнь"?
   Закуривая папиросу, я, вместо того чтобы ответить "нет", просто покачал
головой.
   - Люди, постоянно  летающие  на  аэропланах,  дышат  воздухом  высот  и
поэтому постепенно перестают выносить наш земной воздух...
   Выйдя из дома тещи, я зашагал через неподвижно застывший сосновый  лес,
мало-помалу мне становилось все тоскливей. Почему этот  аэроплан  пролетел
не где-нибудь, а именно над моей головой? И почему в том  отеле  продавали
только папиросы "Airship"? Терзаясь разными вопросами, я  пошел  по  самой
безлюдной дороге.
   Над тусклым морем за низкими дюнами нависла серая мгла. А  на  песчаном
холме высились столбы для качелей, но качелей на них не было. Глядя на эти
столбы, я вдруг вспомнил виселицу. И действительно, на перекладине  сидело
несколько ворон. Хотя они видели меня, но  вовсе  не  собирались  улетать.
Мало того,  ворона,  сидевшая  посредине,  подняла  свой  длинный  клюв  и
каркнула четыре раза.
   Идя вдоль песчаной насыпи, поросшей сухой травой, я решил  свернуть  на
тропинку, по обеим сторонам которой стояли дачи. Слева от  тропинки  среди
высоких сосен должен был белеть деревянный европейский  дом  с  мезонином.
(Мой близкий друг назвал этот дом "домом весны".) Но когда я поравнялся  с
этим местом, на бетонном фундаменте стояла только одна ванна.  "Здесь  был
пожар!" - подумал я сразу и зашагал дальше,  стараясь  не  смотреть  в  ту
сторону. Тут навстречу мне показался мужчина на велосипеде.  На  нем  была
коричневая кепка, он всем телом налег  на  руль,  как-то  странно  уставив
взгляд перед собой. Его лицо вдруг показалось мне лицом мужа моей  сестры,
и я свернул на боковую тропинку, чтобы не попасться ему на  глаза.  Но  на
самой середине  этой  тропинки  валялся  брюшком  вверх  полуразложившийся
дохлый крот.
   Что-то преследовало меня, и это на каждом шагу усиливало мою тревогу. А
тут поле моего  зрения  одно  за  другим  стали  заслонять  полупрозрачные
зубчатые колеса. В страхе, что наступила  моя  последняя  минута,  я  шел,
стараясь держать голову прямо. Зубчатых колес становилось все больше,  они
вертелись  все  быстрей.  В  то  же  время  справа  сосны   с   застывшими
переплетенными ветвями стали принимать такой вид, как будто я  смотрел  на
них сквозь мелко граненное стекло. Я чувствовал, что сердце у меня  бьется
все сильнее, и много раз пытался остановиться на краю дороги.  Но,  словно
подталкиваемый кем-то, никак не мог этого сделать.
   Через полчаса я лежал  у  себя  в  мезонине,  крепко  закрыв  глаза,  с
жестокой головной болью. И вот под правым веком появилось крыло, покрытое,
точно чешуей, серебряными перьями. Оно ясно отражалось у меня на сетчатке.
Я открыл глаза, посмотрел на потолок и,  разумеется,  убедившись,  что  на
потолке ничего похожего нет, опять закрыл глаза. Но снова серебряное крыло
отчетливо обозначилось  во  тьме.  Я  вдруг  вспомнил,  что  на  радиаторе
автомобиля, на котором я недавно ехал, тоже были изображены крылья...
   Тут кто-то торопливо взбежал по лестнице  и  сейчас  же  опять  побежал
вниз. Я понял, что это моя жена, испуганно вскочил и бросился в полутемную
комнату под  лестницей.  Жена  сидела,  низко  опустив  голову,  с  трудом
переводя дыхание, плечи ее вздрагивали.
   - Что такое?
   - Ничего.
   Жена наконец подняла лицо и, с трудом выдавив улыбку, сказала:
   - В общем, право, ничего,  только  мне  почему-то  показалось,  что  вы
вот-вот умрете...
   Это было самое страшное, что мне  приходилось  переживать  за  всю  мою
жизнь. Писать дальше у меня нет сил. Жить в  таком  душевном  состоянии  -
невыразимая мука! Неужели не найдется никого, кто  бы  потихоньку  задушил
меня, пока я сплю?

   7 апреля 1927 г.



   Акутагава Рюноскэ.
   Жизнь идиота

   -----------------------------------------------------------------------
   Пер. с яп. - Н.Фельдман.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 1 October 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   ЭПОХА

   Это было во втором этаже одного книжного магазина. Он,  двадцатилетний,
стоял на приставной лестнице европейского типа, перед книжными  полками  и
рассматривал  новые  книги.  Мопассан,  Бодлер,  Стриндберг,  Ибсен,  Шоу,
Толстой...
   Тем временем надвинулись сумерки. Но он с увлечением  продолжал  читать
надписи на корешках. Перед ним стояли не столько книги, сколько сам "конец
века". Ницше, Верлен, братья Гонкуры, Достоевский, Гауптман, Флобер...
   Борясь с сумраком, он разбирал  их  имена.  Но  книги  стали  понемногу
погружаться в угрюмый мрак. Наконец рвение его иссякло,  он  уже  собрался
спуститься с лестницы. В эту минуту  как  раз  над  его  головой  внезапно
загорелась электрическая лампочка без абажура.  Он  посмотрел  с  лестницы
вниз на приказчиков и покупателей, которые двигались среди книг. Они  были
удивительно маленькими. Больше того, они были какими-то жалкими.
   - Человеческая жизнь не стоит и одной строки Бодлера...
   Некоторое время он смотрел с лестницы вниз на них, вот таких...



   МАТЬ

   Сумасшедшие были одеты в  одинаковые  халаты  мышиного  цвета.  Большая
комната из-за этого казалась еще мрачнее. Одна сумасшедшая усердно  играла
на фисгармонии гимны. Другая посередине  комнаты  танцевала  или,  скорее,
прыгала.
   Он стоял рядом с румяным врачом и смотрел  на  эту  картину.  Его  мать
десять лет назад ничуть не отличалась от них. Ничуть... В самом  деле,  их
запах напомнил ему запах матери.
   - Что ж, пойдем!
   Врач повел его по коридору в одну из комнат. Там в углу стояли  большие
стеклянные банки с заспиртованным  мозгом.  На  одном  он  заметил  легкий
белесый налет. Как будто разбрызгали яичный белок. Разговаривая с  врачом,
он еще раз вспомнил свою мать.
   -  Человек,  которому  принадлежал  этот  мозг,  был  инженером  N-ской
электрической  компании.  Он  считал  себя   большой,   черной   блестящей
динамомашиной.
   Избегая взгляда врача, он посмотрел в окно. Там не было  видно  ничего,
кроме кирпичной ограды, усыпанной сверху осколками битых бутылок. Но и они
бросали смутные белесые отблески на редкий мох.



   СЕМЬЯ

   Он жил за городом в доме с  мезонином.  Из-за  рыхлого  грунта  мезонин
как-то странно покосился.
   В этом доме его тетка часто ссорилась с ним. Случалось, что  мирить  их
приходилось его приемным родителям. Но он любил свою  тетку  больше  всех.
Когда ему было двенадцать, его тетка, которая так и осталась  не  замужем,
была уже шестидесятилетней старухой.
   Много раз в мезонине за городом он размышлял о том, всегда ли  те,  кто
любит друг друга, друг друга мучают. И все время у  него  было  неприятное
чувство, будто покосился мезонин.



   ТОКИО

   Над рекой Сумидагава [река, протекающая в Токио] навис  угрюмый  туман.
Из окна бегущего пароходика он смотрел на вишни острова Мукодзима.
   Вишни в полном цвету казались ему мрачными, как развешанные на  веревке
лохмотья. Но в этих вишнях - в вишнях Мукодзима, посаженных еще во времена
Эдо, - он некогда открыл самого себя.



   Я

   Сидя с одним старшим товарищем за столиком в кафе, он непрерывно курил.
Мало говорил. Но внимательно прислушивался к словам товарища.
   - Сегодня я полдня ездил в автомобиле.
   - По делам?
   Облокотившись о стол, товарищ самым небрежным тоном ответил:
   - Нет, просто захотелось покататься!
   Эти слова раскрепостили его -  открыли  доступ  в  неведомый  ему  мир,
близкий к богам мир "я". Он почувствовал какую-то боль. И в  то  же  время
почувствовал радость.
   Кафе было очень маленькое. Но из-под картины  с  изображением  Пана  [в
1909 г. группа писателей, поэтов и художников  Токио  образовала  Общество
Пана; все они принадлежали к новым течениям литературы и искусства;  образ
Пана  служил   символом   свободной   и   полнокровной   жизни;   общество
просуществовало три года] свешивались толстые мясистые листья  каучукового
деревца в красном вазоне.



   БОЛЕЗНЬ

   При непрекращающемся ветре с моря он  развернул  английский  словарь  и
водил пальцем по словам.
   "Talaria - обувь с крыльями, сандалии.
   Tale - рассказ.
   Talipot - пальма, произрастающая в восточной Индии. Ствол от пятидесяти
до ста футов высоты, листья идут на изготовление зонтиков,  вееров,  шляп.
Цветет раз в семьдесят лет..."
   Воображение ясно нарисовало ему цветок этой пальмы.  В  эту  минуту  он
почувствовал в горле незнакомый до того зуд и невольно выплюнул на словарь
слюну.
   Слюну? Но это была не слюна.
   Он подумал о краткости жизни и еще  раз  представил  себе  цветок  этой
пальмы, гордо высящейся далеко за морем...



   КАРТИНА

   Он внезапно...  это  было  действительно  внезапно...  Он  стоял  перед
витриной  одного  книжного  магазина  и,  рассматривая   собрание   картин
Ван-Гога,  внезапно  понял,  что  такое  живопись.  Разумеется,  это  были
репродукции. Но и в репродукциях он почувствовал свежесть природы.
   Увлечение этими картинами заставило его взглянуть на все  по-новому.  С
некоторых пор он стал обращать пристальное, постоянное внимание на  изгибы
древесных веток и округлость женских щек.
   Однажды  в  дождливые  осенние  сумерки   он   шел   за   городом   под
железнодорожным  виадуком.  У  насыпи  за  виадуком  остановилась  ломовая
телега. Проходя мимо, он почувствовал, что по  этой  дороге  еще  до  него
кто-то прошел. Кто? Ему незачем было спрашивать себя об этом.
   Он, двадцатитрехлетний,  внутренним  взором  видел,  как  этот  мрачный
пейзаж окинул пронизывающим взором голландец с обрезанным ухом [имеется  в
виду художник Ван-Гог; помешавшись, он обрезал себе кончик уха], с длинной
трубкой в зубах...



   ИСКРА

   Он шагал  под  дождем  по  асфальту.  Дождь  был  довольно  сильный.  В
заполнившей  все  кругом  водяной  пыли  он  чувствовал  запах  резинового
макинтоша.
   И вот в проводах высоко над его головой  вспыхнула  лиловая  искра.  Он
как-то странно взволновался. В кармане пиджака лежала рукопись, которую он
собирался отдать в журнал  своих  друзей.  Идя  под  дождем,  он  еще  раз
оглянулся на провода.
   В проводах по-прежнему вспыхивали острые искры.  Во  всей  человеческой
жизни не было ничего, чего ему особенно хотелось бы. И только эту  лиловую
искру... только эту жуткую искру в воздухе ему хотелось схватить  хотя  бы
ценой жизни.



   ТРУП

   У трупов на большом пальце  болталась  на  проволоке  бирка.  На  бирке
значились  имя  и  возраст.  Его  приятель,  нагнувшись,  ловко   орудовал
скальпелем, вскрывая кожу на  лице  одного  из  трупов.  Под  кожей  лежал
красивый желтый жир.
   Он смотрел на этот труп. Это ему нужно было для новеллы [имеется в виду
новелла "Муки ада"] - той новеллы, где  действие  развертывалось  на  фоне
древних времен. Трупное зловоние, похожее на запах гнилого абрикоса,  было
неприятно. Его друг, нахмурившись, медленно двигал скальпелем.
   - В последнее время трупов не хватает, - сказал приятель.
   Тогда как-то сам собой у него сложился ответ: "Если бы мне  не  хватало
трупов, я без всякого злого умысла совершил  бы  убийство".  Но,  конечно,
этот ответ остался невысказанным.



   УЧИТЕЛЬ

   Под большим дубом он читал книгу учителя. На дубе в сиянии осеннего дня
не шевелился ни один листок.
   Где-то далеко в небе в полном равновесии покоятся весы  со  стеклянными
чашками - при чтении книги учителя [речь идет о Нацумэ Сосэки (1867-1916)]
ему чудилась такая картина...



   РАССВЕТ

   Понемногу светало. Он окинул взглядом  большой  рынок  на  углу  улицы.
Толпившиеся на рынке люди и повозки окрасились в розовый цвет.
   Он закурил и медленно направился к центру рынка. Вдруг на него  залаяла
маленькая черная собака. Но он не испугался. Больше того, даже эта собачка
была ему приятна.
   В самом центре рынка широко раскинул  свои  ветви  платан.  Он  стал  у
ствола и сквозь ветви посмотрел вверх, на высокое небо. В  небе,  как  раз
над его головой, сверкала звезда.
   Это случилось, когда ему было двадцать пять  лет,  -  на  третий  месяц
после встречи с учителем.



   ВОЕННЫЙ ПОРТ

   В подводной лодке было полутемно.  Скорчившись  среди  заполнявших  все
кругом механизмов, он смотрел в  маленький  окуляр  перископа.  В  окуляре
отражался залитый светом порт.
   - Отсюда, вероятно, виден "Конго"? - обратился  к  нему  один  флотский
офицер.
   Глядя на крошечные военные суда в четырехугольной линзе,  он  почему-то
вдруг вспомнил сельдерей. Слабо пахнущий сельдерей на порции  бифштекса  в
тридцать сэнов.



   СМЕРТЬ УЧИТЕЛЯ

   Он прохаживался по перрону одной новой станции.  После  дождя  поднялся
ветер. Было еще полутемно. За перроном несколько  железнодорожных  рабочих
дружно подымали и опускали кирки и что-то громко пели.
   Ветер, поднявшийся после дождя, унес песню рабочих и его настроение. Он
не зажигал папиросы и испытывал не то страдание, не то радость. В  кармане
его пальто лежала телеграмма: "Учитель при смерти..."
   Из-за горы  Мацуяма,  выпуская  тонкий  дымок,  извиваясь,  приближался
утренний шестичасовой поезд на Токио.



   БРАК

   На другой день после свадьбы он выговаривал жене: "Не следовало  делать
бесполезных расходов!" Но выговор исходил не столько от него,  сколько  от
тетки, которая велела: "Скажи ей". Жена извинилась не только перед  ним  -
это само собой, - но и перед теткой. Возле купленного для  него  вазона  с
бледно-желтыми нарциссами...



   ОНИ

   Они жили мирной жизнью. В тени раскидистых листьев  большого  банана...
Ведь их дом был в прибрежном городке, в целом часе езды от Токио.



   ПОДУШКА

   Он читал Анатоля Франса, положив под голову благоухающий  ароматом  роз
скептицизм. Он не заметил, как в этой подушке завелся  кентавр  [Вероятно,
имеется в виду кентавр Хирон  (персонаж  греческой  мифологии);  мудрый  и
добрый кентавр, учитель героев (ср. определение Анатоля Франса в "Зубчатых
колесах" как доброго пастыря), он был нечаянно ранен отравленной  стрелой,
пущенной Гераклом; страдая от неизлечимой раны, Хирон жаждет избавиться от
бессмертия].



   БАБОЧКА

   В воздухе, напоенном запахом водорослей, радужно переливалась  бабочка.
Один лишь миг ощущал он прикосновение ее крыльев к  пересохшим  губам.  Но
пыльца крыльев, осевшая на его губах, радужно переливалась еще  много  лет
спустя.



   ЛУНА

   На лестнице отеля он случайно встретился с ней. Даже  тогда,  днем,  ее
лицо казалось освещенным луной. Провожая ее взглядом (они ни  разу  раньше
не встречались), он почувствовал незнакомую ему доселе тоску...



   ИСКУССТВЕННЫЕ КРЫЛЬЯ

   От Анатоля Франса он перешел к философам XVIII века. Но за Руссо он  не
принимался. Может быть, оттого, что сам он одной стороной своего  существа
- легко воспламеняющейся стороной - был  близок  к  Руссо.  Он  взялся  за
автора "Кандида", к которому был близок другой стороной - стороной, полной
холодного разума.
   Для него, двадцатидевятилетнего, жизнь уже нисколько не была светла. Но
Вольтер наделил его, вот такого, искусственными крыльями.
   Он расправил эти искусственные  крылья  и  легко-легко  взвился  ввысь.
Тогда залитые светом разума радости  и  горести  человеческой  жизни  ушли
из-под его взора.
   Роняя на жалкие улицы иронию и насмешку,  он  поднимался  по  ничем  не
загражденному пространству прямо к солнцу. Словно забыв о  древнем  греке,
который упал и погиб в  море  оттого,  что  сияние  солнца  растопило  его
точь-в-точь такие же искусственные крылья...



   КАНДАЛЫ

   Он и жена поселились в одном  доме  с  его  приемными  родителями.  Это
произошло потому, что он  решил  поступить  на  службу  в  редакцию  одной
газеты. Он полагался на договор, написанный на листке  желтой  бумаги.  Но
впоследствии оказалось, что этот договор, ничем не обязывая  издательство,
налагает обязательство на него одного.



   ДОЧЬ СУМАСШЕДШЕГО

   Двое рикш в пасмурный день  бежали  по  безлюдной  проселочной  дороге.
Дорога вела к морю, это было ясно хотя  бы  по  тому,  что  навстречу  дул
морской ветер.  Он  сидел  во  второй  коляске.  Подозревая,  что  в  этом
"рандеву" не будет ничего интересного, он думал о том, что же привело  его
сюда. Несомненно, не любовь... Если это не любовь, то...  Чтобы  избегнуть
ответа, он стал думать: "Как бы то ни было, мы равны".
   В первой коляске ехала дочь сумасшедшего. Мало того: ее младшая  сестра
из ревности покончила с собой.