ельный" == "трусливый", не  более
того.

     Кредо материалиста

     "Я не верю в Бога. Но верю в нервы".

     Идиот

     Идиот всех, кроме себя, считает идиотами.

     Житейский талант

     "Ненавидеть" == один из житейских талантов.

     Покаяние

     В  старину  люди  каялись перед Богом, Сегодня люди каются
перед  обществом.  Видимо,  никто,  за  исключением  идиотов  и
негодяев, не может без покаяния превозмочь тяготы жизни.

     О том же

     Но  насколько  можно  верить  таким  покаяниям  == это уже
другой вопрос.

     После прочтения "Новой жизни"

     Была ли на самом деле эта "новая жизнь"?

     Толстой

     Прочитав "Биографию  Толстого"  Бирюкова,  понимаешь,  что
"Моя  исповедь"  и "В чем моя вера" == ложь. Но ничье сердце не
страдало, как сердце Толстого, рассказывавшего  эту  ложь.  Его
ложь кровоточила сильнее, чем правда иных.

     Две трагедий

     Трагедией  жизни  Стриндберга была "открытость". Трагедией
жизни Толстого, как это ни прискорбно,  не  была  "открытость".
Поэтому  жизнь  последнего  закончилась трагедией, еще большей,
чем у первого.

     Стриндберг

     Он знал все. И при этом беззастенчиво выставлял  эти  свои
знания  напоказ. Беззастенчиво... Нет, как и мы, с определенным
расчетом.

     О том же

     Стриндберг в своих "Легендах" рассказывает, что он пытался
на собственном опыте узнать,  мучительна  смерть  или  нет.  Но
такой  опыт  == дело нешуточное. Он тоже оказался одним их тех,
кто "хотел, но не смог умереть".

     Некий идеалист

     Он нисколько не  сомневался,  что  по  своей  сущности  он
реалист. Но он идеализировал себя.

     Страх

     Вооружаться  заставляет  нас  страх  перед  врагом. Причем
нередко перед несуществующим, воображаемым врагом.

     Мы

     Мы все стыдимся Себя и в то  же  время  боимся.  Но  никто
честно в этом не признается.

     Любовь

     Любовь  == это поэтическое выражение полового влечения. Во
всяком случае, половое влечение, не выраженное  поэтически,  не
стоит того, чтобы называться любовью.

     Тонкий ценитель

     Он в самом деле был знатоком. Даже любви он не представлял
себе не связанной со скандалом.

     Самоубийство

     Единственное  чувство,  общее  для  всех  людей,  == страх
смерти. Видимо,  неслучайно  самоубийство  осуждается  как  акт
безнравственный.

     О том же

     Защита   Монтенем   самоубийства   в   чем-то   верна.  Не
совершающие самоубийства не просто не  совершают  его.  Они  не
могут его совершить.

     О том же

     Если   хочешь  умереть,  можешь  умереть  в  любое  время.
Попробуй сделать это.

     Революция

     Завершив одну революцию, начнем новую. Тогда мы сможем еще
сознательнее, чем сегодня, испытывать тяготы жизни.

     Смерть

     Маинлендер  предельно  точно  описывает  прелесть  смерти.
Действительно,  испытав  в  какой-то  момент  прелесть  смерти,
вырваться из ее лап нелегко. Более того, кружась вокруг нее, мы
все больше и больше приближаемся к ней.

     "Азбучная танка"

     Все необходимые в жизни идей исчерпаны в "азбучной танке".

     Судьба

     Наследственность, обстоятельства, случайность ==  вот  три
фактора, определяющие нашу судьбу. Радующиеся могут радоваться.
Но осуждать других == безнравственно.

     Насмешники

     Насмехающиеся над другими боятся насмешек над собой.

     Слова одного японца

     Дайте мне Швейцарию. Или хотя бы свободу слова.

     Человеческое, слишком человеческое

     Человеческое,  слишком  человеческое,  как  правило, нечто
животное.

     Некий умник

     Он был убежден, что негодяем  мог  бы  стать,  но  идиотом
никогда.  Прошли  годы  ==  негодяем  он так и не смог стать, а
идиотом стал.

     Греки

     О греки, сделавшие Юпитера богом отмщения! Вам было ведомо
все.

     О том же

     Но  это  показывает  в  то  же   время,   сколь   медленно
прогрессирует человечество.

     Священное писание

     Мудрость  человека  несопоставима с мудростью народа. Если
бы только оно было попонятнее...

     Некий преданный сын

     Он был предан своей матери. Зная, конечно, что его ласки и
поцелуи служат чувственному утешению матери-вдовы.

     Некий сатанист

     Он был поэт-сатанист. Но, разумеется, в реальной жизни  он
лишь  однажды  покинул  свое  безопасное  убежище  и достаточно
натерпелся.

     Некий самоубийца

     Однажды из-за  совершенного  пустяка  он  решил  покончить
жизнь   самоубийством.   Но  покончить  с  собой  из-за  такого
ничтожного повода == это ранило его самолюбие. С  пистолетом  в
руке  он  произнес  надменно: "Даже Наполеон, когда его укусила
блоха, подумал лишь: "Чешется"".

     Некий левак

     Он был левее ультралевых. И поэтому презирал ультралевых.

     Бессознательное

     Особенность   нашего   характера,   самая   примечательная
особенность == стремление преодолеть наше сознание.

     Гордыня

     Больше  всего  нам  хочется гордиться тем, чего у нас нет.
Вот пример. Т. прекрасно владеет  немецким.  Но  на  его  столе
всегда лежат только английские книги.

     Идол

     Никто  не  возражает против низвержения идолов. Но в то же
время не возражает и против  того,  чтобы  его  самого  сделали
идолом.

     О том же

     Однако никто не может создать идола. Исключая, разумеется,
судьбу.

     Обитатели рая

     Обитатели  рая  прежде  всего должны быть лишены желудка и
детородного органа.

     Некий счастливец

     Он был примитивнее всех.

     Самоистязание

     Самый яркий симптом самоистязания == видеть во всем  ложь.
Нет,   не   только  это.  Еще  и  не  испытывать  ни  малейшего
удовлетворения от того, что видишь ложь.

     Взгляд со стороны

     Испокон  веку  самым  большим  смельчаком  казался   самый
большой трус.

     Человеческое

     Мы,  люди,  отличаемся  тем, что совершаем ошибки, которых
никогда не совершают боги.

     Наказание

     Самое страшное наказание == не  быть  наказанным.  А  если
боги освободят от наказания... Но это уже другой вопрос.

     Преступление

     Авантюрные действия в сфере нравственности и закона == это
и есть   преступление.   Потому-то  любое  преступление  овеяно
легендарностью.

     Я

     У меня нет совести. У меня есть только нервы.

     О том же

     Я нередко думал об окружающих: "Хоть бы ты умер".  А  ведь
среди них были даже мои близкие родственники.

     О том же

     Я  часто  думал:  "Когда я влюблялся в женщину, она всегда
влюблялась в меня == как было  бы  хорошо,  если  бы,  когда  я
начинал ее ненавидеть, она бы тоже начинала ненавидеть меня".

     О том же

     После  тринадцати лет я часто влюблялся и начинал сочинять
лирические стихи, но всегда освобождался от  любви,  не  заходя
слишком  далеко.  Это  объяснялось не тем, что я был слишком уж
нравствен. Просто я не забывал все  как  следует  подсчитать  в
уме.

     О том же

     С  любой,  даже  самой  любимой,  женщиной мне было скучно
разговаривать больше часа.

     О том же

     Я  много  раз  лгал.   Но   когда   я   пытался   записать
произнесенную мной ложь, она становилась бесконечно жалкой.

     О том же

     Я  никогда  не  ропщу, если мне приходится делить с кем-то
женщину. Но если, к счастью или несчастью, ему это  неизвестно,
в   какой-то  момент  я  начинаю  испытывать  к  такой  женщине
отвращение.

     О том же

     Я никогда не ропщу, если мне приходится  делить  с  кем-то
женщину. Но только при двух условиях == либо я с ним совершенно
незнаком, либо он мне бесконечно далек.

     О том же

     Я  могу  любить женщину, которая, любя кого-то, обманывает
мужа. Но питаю глубокое отвращение  к  женщине,  которая,  любя
кого-то, пренебрегает детьми.

     О том же

     Меня делают сентиментальным лишь невинные дети.

     О том же

     Когда  мне  не  было  и  тридцати,  я  любил одну женщину.
Однажды она сказала мне: "Я очень виновата перед вашей  женой".
Я  не  чувствовал  перед  женой  никакой вины. Но слова женщины
запали мне в душу. И я подумал: "Может быть, я виноват и  перед
этой женщиной?" Я до сих пор испытываю нежность к ней.

     О том же

     Я  был  безразличен  к деньгам. Разумеется, потому, что на
жизнь мне всегда хватало.

     О том же

     Я  был  почтителен  с  родителями.  Потому  что  они  были
пожилыми людьми.

     О том же

     Двум-трем  своим  приятелям  я  ни разу в жизни не солгал,
хотя и правду не говорил. Потому что и они не лгали мне.

     Жизнь

     Даже если за  революцией  последует  следующая  революция,
жизнь людей, за исключением "избранного меньшинства", останется
безрадостной.  "Избранное  меньшинство"  == другое название для
"идиотов и негодяев".

     Народ

     И Шекспир, и Гете,  и  Ли  Таибо,  и  Мондзаэмон  Тикамацу
умирают.  Но  искусство  оставляет семена в душе народа. В 1923
году  я  написал:  "Пусть  драгоценность  разобьется,  черепица
уцелеет". Я непоколебимо убежден в этом и поныне.

     О том же

     Слушай ритм ударов молота. До тех пор пока этот ритм будет
звучать,  искусство  не  погибнет.  (Первый  день  первого года
Сева.)

     О том же

     Я, конечно, потерпел поражение. Но то, что  создало  меня,
несомненно,  создаст  еще  кого-то.  Гибель  одного  дерева  ==
проблема малозначащая. Пока существует огромная земля, хранящая
в себе бесчисленные семена. (В тот же день.)

     Мысль, посетившая меня однажды ночью

     Сон приятнее смерти. По крайней мере отдаться ему легче ==
это несомненно. (Второй день первого года Сева.)

                                  1923-1926 гг.



   Акутагава Рюноскэ.
   Рассказ о том, как отвалилась голова

   -----------------------------------------------------------------------
   Пер. с яп. - Н.Фельдман.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 1 October 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   НАЧАЛО

   Хэ Сяо-эр  выронил  шашку,  подумал:  "Мне  отрубили  голову!"  -  и  в
беспамятстве вцепился в гриву коня. Нет, пожалуй, он подумал это уже после
того, как вцепился. Просто что-то с глухим звуком впилось в его шею,  и  в
ту же секунду он вцепился в гриву. Едва Хэ Сяо-эр повалился на луку седла,
как  конь  громко  заржал,  вздернул  морду  и,  прорвавшись  сквозь  гущу
смешавшихся в одну кучу тел, поскакал прямо в  необозримые  поля  гаоляна.
Кажется, вслед прозвучали выстрелы, но до слуха Хэ Сяо-эра  они  донеслись
как во сне.
   Высокий, выше человеческого роста, гаолян, приминаемый бешено несущейся
лошадью, ложился и вставал волнами. И справа и  слева  стебли  то  трепали
косу Хэ Сяо-эра, то хлестали его по мундиру, то  размазывали  льющуюся  из
шеи черную кровь. Но голова его  неспособна  была  осознавать  все  это  в
отдельности. В его мозгу с мучительной  отчетливостью  стоял  только  один
простой факт - зарезан.  "Зарезан!  Зарезан!"  -  твердил  он  мысленно  и
совершенно машинально бил каблуками по вспотевшему брюху лошади.
   Хэ Сяо-эр  и  его  товарищи-кавалеристы,  отправившись  на  разведку  в
сторону маленькой деревушки, отделенной  от  лагеря  рекой,  минут  десять
назад среди полей  желтеющего  гаоляна  внезапно  наткнулись  на  японский
кавалерийский разъезд. Это произошло неожиданно, и ни свои,  ни  противник
не успели взяться за винтовки. Во всяком случае, едва показались фуражки с
красным кантом и обшитые красным кантом  мундиры,  как  Хэ  Сяо-эр  и  его
товарищи, не задумываясь, разом выхватили  шашки  и  тотчас  же  повернули
лошадей в сторону противника. Разумеется, в эту минуту ни одному из них не
приходило в голову, что его могут убить. В мыслях было одно: вот враг.  И,
может быть, еще: убить врага. Поэтому, повернув лошадей, оскалившись,  как
псы, они бешено ринулись на японских кавалеристов. Противник, видимо,  был
во власти тех же побуждений. Через мгновение справа и слева от  них  стали
одно за другим вырастать лица, словно в зеркале  появлялось  отражение  их
собственных лиц с оскаленными зубами. И одновременно вокруг  них  взвились
шашки.
   А дальше... Дальше  представление  о  времени  исчезло.  Хэ  Сяо-эр  до
странности ясно помнил, как  качался,  словно  от  порывов  бури,  высокий
гаолян, а над  верхушками  покачивавшихся  колосьев  висело  медно-красное
солнце.  Но  долго   ли   продолжалась   схватка   и   что   и   в   какой
последовательности произошло - этого он почти не помнил. Во всяком случае,
все это время Хэ Сяо-эр, громко выкрикивая как безумный  что-то  для  него
самого совершенно бессмысленное, без оглядки размахивал шашкой. Вдруг  ему
показалось, что шашка стала красной, но, по-видимому, от этого  ничего  не
изменилось. Тем временем рукоять шашки сделалась скользкой от пота. И в то
же время  удивительно  сохло  во  рту.  Тут  внезапно  перед  его  лошадью
вынырнуло искаженное лицо  японского  солдата  с  вытаращенными,  чуть  не
вылезающими из орбит глазами  и  широко  раскрытым  ртом.  Сквозь  дыру  в
разрубленной посредине фуражке с красным кантом видна была наголо  обритая
голова. Хэ Сяо-эр взмахнул шашкой и  изо  всех  сил  рубанул  по  фуражке.
Однако шашка коснулась не фуражки и не головы противника под фуражкой. Она
встретилась с взметнувшимся клинком шашки противника.  В  кипевшем  кругом
шуме звук удара прозвенел отчетливо и страшно, и в  ноздри  ударил  острый
запах металла. Широкий клинок, ослепительно блеснувший на солнце, оказался
прямо над головой Хэ Сяо-эра и описал широкий  круг...  И  в  тот  же  миг
что-то невыразимо холодное с глухим звуком впилось ему в шею.


   Лошадь со стонущим от боли Хэ Сяо-эром на спине бешено  неслась  вскачь
по полям гаоляна. Гаолян рос густо, и  полям  его,  казалось,  нет  конца.
Голоса людей, лошадиное  ржание,  лязг  скрещивающихся  шашек  -  все  уже
затихло. Осеннее солнце в Ляо-дуне сияло так же, как в Японии.
   Хэ Сяо-эр, как это уже  упоминалось,  покачивался  на  спине  лошади  и
стонал от боли. Но звук,  пробивавшийся  сквозь  стиснутые  зубы,  был  не
просто крик боли. В нем  выражалось  более  сложное  ощущение:  Хэ  Сяо-эр
страдал не только от физической муки. Он плакал  от  душевной  муки  -  от
головокружительного потрясения, в основе которого лежал страх смерти.
   Ему было нестерпимо горько расставаться с этим светом. Кроме  того,  он
чувствовал злобу ко всем людям и событиям, разлучавшим его с этим  светом.
Кроме того, он негодовал на себя самого, вынужденного  расстаться  с  этим
светом. Кроме того... Все  эти  разнообразные  чувства,  набегая  одно  на
другое, возникая одно за другим, бесконечно мучили его. И  по  мере  того,
как набегали эти чувства, он пытался то крикнуть: "Умираю, умираю!"  -  то
произнести имя отца  или  матери,  то  выругать  японских  солдат.  Но,  к
несчастью, звуки, срывавшиеся у него с языка,  немедленно  превращались  в
бессмысленные хриплые стоны - настолько раненый ослабел.
   "Нет человека несчастней меня! Таким молодым  пойти  на  войну  и  быть
убитым, как собака. Прежде всего ненавижу японца, который меня убил. Потом
ненавижу начальника взвода, пославшего меня в разведку. Наконец,  ненавижу
и Японию и Китай, которые затеяли эту войну. Нет, ненавижу не  только  их.
Все, кто хоть немного причастен к событиям, сделавшим из меня солдата, все
они для меня все равно что враги. Из-за  них,  из-за  всех  этих  людей  я
вот-вот уйду из мира, в котором мне столько еще  хотелось  сделать.  И  я,
который позволил этим людям и этим событиям сделать со мной  то,  что  они
сделали, - какой же я дурак!"
   Вот что выражали стоны Хэ Сяо-эра, пока  он,  вцепившись  в  шею  коня,
несся все дальше и дальше по полям гаоляна. Время от времени  то  там,  то
сям вспархивали выводки перепуганных перепелов, но  конь,  разумеется,  не
обращал на них никакого внимания. Он мчался вскачь,  с  клочьями  пены  на
губах, не заботясь о том, что всадник едва держится на его спине.
   Поэтому, если бы  позволила  судьба,  Хэ  Сяо-эр,  неумолчно  стеная  и
жалуясь небу на свое  несчастье,  трясся  бы  в  седле  целый  день,  пока
медно-красное солнце не склонилось бы к закату. Однако равнина  постепенно
переходила в пологий склон,  и  когда  на  пути  заблестела  узкая  мутная
речонка, протекавшая между  двумя  стенами  гаоляна,  судьба  предстала  у
берега в виде нескольких ив, на низких ветвях  которых  скопилась  опавшая
листва. Как только конь  Хэ  Сяо-эра  стал  продираться  между  деревьями,
густые ветви вцепились во всадника и сбросили его в мягкую грязь  у  самой
воды.
   В момент падения Хэ  Сяо-эру  почему-то  привиделось  в  небе  пылающее
желтое пламя. Такое же ярко-желтое пламя, какое он в детстве  видел  дома,
под большим котлом на кухне. "А, огонь пылает!" -  подумал  он  и  тут  же
потерял сознание.



   ПРОДОЛЖЕНИЕ

   Совсем ли потерял сознание Хэ Сяо-эр, упав с коня? Действительно,  боль
от раны вдруг  почти  прекратилась.  Однако,  лежа  на  пустынном  берегу,
выпачканный в крови и земле, он сознавал,  что  смотрит  в  высокое  синее
небо, которое гладят листья ив. Это небо было глубже и  синей,  чем  любое
другое небо, какое он видел до сих пор. Словно смотришь снизу  в  огромную
опрокинутую темно-синюю чашу. И на  дне  этой  чаши  откуда-то  появлялись
облачка, похожие на сгустки пены, и опять  куда-то  тихо  исчезали.  Можно
было подумать, что их все снова и снова стирают шевелящиеся листья ив.
   Значит, Хэ Сяо-эр не совсем потерял сознание? Однако между его  глазами
и синим небом как тени проносились  разнообразные  вещи,  которых  там  на
самом деле не  было.  Прежде  всего  появилась  грязноватая  юбка  матери.
Сколько раз ребенком он в радости и горе цеплялся за эту юбку! Но  теперь,
едва он протянул к ней руку, она исчезла у  него  из  глаз.  Исчезая,  она
стала тонкой, словно газ, и сквозь нее,  как  сквозь  слюду,  просвечивали
клубы облаков.
   Потом плавно проплыли  широкие  кунжутные  поля,  которые  тянулись  за
домом, где он родился. Кунжутные поля  в  разгаре  лета,  поля  с  унылыми
цветами, раскрытыми, будто в ожидании сумерек. Хэ  Сяо-эр  искал  взглядом
среди этих полей себя и своих братьев. Но на полях не видно было ни  души.
Слабый солнечный свет озарял лишь  молчаливо  застывшие  бледные  цветы  и
листья. Они проплыли наискосок по воздуху и исчезли, как будто их  куда-то
утянули.
   Потом  в  воздухе  появилось  нечто   странное,   нечто   извивающееся.
Присмотревшись, он понял, что это большой "драконов фонарь", с каким ходят
по улицам в ночь на пятнадцатое января. В длину  он  был,  пожалуй,  около
пяти-шести кэн [мера длины, равная 1,81 м]. Бамбуковый остов  был  обтянут
бумагой, ярко разрисованной синей и красной краской. По форме фонарь ничем
не отличался от дракона, как их рисуют на картинках. С зажженной, несмотря
на яркий день, свечой внутри, он тускло маячил в синем небе. Кроме того, -
удивительная вещь! - этот фонарь казался живым драконом  и  в  самом  деле
свободно шевелил длинными усами... Пока Хэ Сяо-эр рассматривал его, дракон
медленно уплывал из глаз и сразу исчез.
   Когда он скрылся, в небе вдруг показались  изящные  женские  ножки.  Их
раньше бинтовали [в Китае еще в начале XX в. в зажиточных домах сохранился
старинный обычай с детства бинтовать особым образом девочкам  ноги,  чтобы
сделать ступню крошечной], поэтому  они  были  не  длиннее  трех  сун.  На
кончиках грациозно изогнутых пальцев мягко  выделялись  белые  ноготки.  В
душе Хэ Сяо-эра вызвало печаль, легкую и смутную, как укус блохи  во  сне,
воспоминание о временах,  когда  он  видел  эти  ножки.  Если  бы  он  мог
коснуться их еще раз!.. Но это, конечно, невозможно. Отсюда до того места,
где он видел эти ножки, много сотен ли [китайская мера длины,  равная  3,9
км] пути. Так он думал, а ножки тем временем стали прозрачными и незаметно
слились с теням