".  -  И  попадаются  довольно  крупные.  С
мизинец...
   Женщина чуть-чуть испуганно перегнулась за конторку.
   - А вон там не осталось ли? На задней полке?
   - Только красные банки. Здесь других нет.
   - Ну, а тут?
   Постукивая своими гэта, женщина вышла  из-за  конторки  и  принялась  с
беспокойством искать по лавке. Растерянному приказчику тоже  волей-неволей
пришлось  посмотреть  среди  консервов.  Ясукити,  закурив   папиросу,   с
расстановкой говорил для поощрения:
   - А если таким червивым какао напоить детей, то у них разболится живот.
(Он снимал на даче комнату совершенно один.) Да что там дети -  жена  тоже
раз пострадала. (Никакой жены у него, разумеется, не  было.)  Так  что  не
подумайте, что я чересчур осторожен...
   Ясукити  вдруг  замолчал.   Женщина,   вытирая   руки   передником,   в
замешательстве смотрела на него.
   - Право, не могу найти...
   В глазах ее была робость. Губы силились  улыбнуться.  Особенно  забавно
было, что на носу у  нее  выступили  капельки  пота.  Встретившись  с  ней
глазами, Ясукити вдруг почувствовал, что в него  вселился  злой  бес.  Эта
женщина была точь-в-точь как мимоза. На каждое раздражение она реагировала
именно так, как он ожидал. И раздражение это могло  быть  совсем  простым.
Достаточно было пристально посмотреть ей в лицо или  тронуть  ее  кончиком
пальца. Одного этого было  бы  довольно,  чтобы  она  поняла,  чего  хочет
Ясукити. Как бы она поступила, поняв,  чего  он  хочет,  это,  разумеется,
оставалось неизвестным. А вдруг она не даст отпора?.. Нет, кошку  можно  у
себя держать. Но ради женщины, похожей на кошечку, отдавать душу во власть
злого беса не очень-то разумно. Ясукити выбросил недокуренную  папиросу  и
вышвырнул вселившегося в него беса. Бес от неожиданности перекувырнулся  и
попал в нос приказчику - и приказчик, не успев увернуться,  несколько  раз
подряд громко чихнул.
   - Ничего не поделаешь. Дайте банку "Дрост".
   Ясукити с кривой улыбкой стал шарить в кармане, ища мелочь.
   После этого у Ясукити с ней  не  раз  повторялся  тот  же  разговор.  К
счастью, сколько он  помнил,  это  был  единственный  раз,  когда  в  него
вселился бес. Более того, как-то раз Ясукити  даже  почувствовал,  что  на
него слетел ангел.
   Однажды поздней осенью Ясукити, зайдя под вечер  за  папиросами,  решил
заодно воспользоваться в лавке телефоном. Перед  лавкой  на  самом  солнце
хозяин возился с велосипедом, накачивая шину. Приказчик, по-видимому, ушел
по поручениям. Женщина,  сидя,  как  обычно,  за  конторкой,  приводила  в
порядок какие-то счета. Во всей этой неизменной обстановке лавки  не  было
ничего неприятного. Все здесь дышало мирным счастьем, как жанровая картина
голландской школы. Стоя позади женщины с телефонной трубкой у уха, Ясукити
вспомнил свою любимую репродукцию де Хуга [де Хуг (род. около  1629  г.  -
ум. после 1677 г.) - голландский художник школы Рембрандта].
   Однако, сколько он ни звонил, он никак не  мог  добиться  соединения  с
нужным номером. Мало того, телефонистка, переспросив раза два: "Номер?"  -
вдруг совсем замолкла. Ясукити звонил снова и снова. Но  в  трубке  только
потрескивало. Тут уж ему стало не  до  того,  чтобы  вспоминать  Де  Хуга.
Ясукити вытащил из кармана "Руководство по социализму" Спарго [Спарго Джон
(1876-?) - английский социалист, эмигрировавший  в  Америку].  К  счастью,
возле телефонного аппарата был ящичек, служивший  чем-то  вроде  подставки
для книг. Ясукити положил на него книгу и, пока глаза бегали  по  строкам,
рука его, как только можно было медленно, упорно крутила  ручку  телефона.
Это был его  метод  войны  с  упрямой  телефонисткой.  Как-то,  подойдя  к
телефону-автомату на Гиндза-Овари-те, он, прежде  чем  дозвониться,  успел
прочесть  всего  "Сабаси  Дзингоро"  [исторический   рассказ   Мори   Огая
(1862-1922)]. И на этот раз он намеревался не  отнимать  руки  от  звонка,
пока не добьется ответа телефонистки.
   Пока он, основательно разругавшись с телефонисткой,  наконец  поговорил
по телефону, прошло минут двадцать. Желая поблагодарить, Ясукити оглянулся
на прилавок. Но за прилавком никого не было. Женщина  стояла  у  дверей  и
разговаривала  с  мужем.  Хозяин,  видимо,  все  еще  возился   со   своим
велосипедом на осеннем солнце. Ясукити направился к  выходу,  он  невольно
замедлил шаги. Женщина, стоя спиной к нему, спрашивала мужа:
   - Давеча один покупатель  хотел  купить  подменный  кофе  -  что  такое
подменный кофе?
   - Подменный кофе? - Хозяин разговаривал с женой  тем  же  неприветливым
тоном, что и с покупателями. - Ты, наверно, ослышалась: ячменный кофе.
   - Ячменный кофе? А, кофе из ячменя! То-то я думала - смешно: подменного
кофе в бакалее не бывает.
   Ясукити стоял в лавке и смотрел на эту сцену. Тут-то он и почувствовал,
как слетел ангел. Ангел  пролетел  под  потолком,  с  которого  свешивался
окорок, и осенил благословением этих двух ничего не  подозревавших  людей.
Правда, от запаха копченых селедок он слегка поморщился...  Ясукити  вдруг
сообразил, что забыл купить  копченых  селедок.  Их  жалкие  тушки  грудой
высились перед самым его носом.
   - Послушайте, дайте мне этих селедок.
   Женщина сразу же обернулась. Это было как раз в ту  минуту,  когда  она
уразумела, что подменного  кофе  в  бакалее  не  бывает.  Несомненно,  она
догадалась, что ее разговор был услышан. Не успела она поднять  глаз,  как
ее лицо, похожее на кошачью мордочку, залилось краской смущения.  Ясукити,
как уже упоминалось, и раньше не раз замечал, что она краснеет.  Но  такой
пунцовой, как сейчас, он еще не видел ее никогда.
   - Селедок? - тихо переспросила женщина.
   - Да, селедок, -  на  этот  раз  особенно  почтительным  тоном  ответил
Ясукити.
   После этого случая прошло  месяца  два,  был  январь  следующего  года.
Женщина вдруг куда-то исчезла. Исчезла не  на  несколько  дней.  Когда  бы
Ясукити ни заходил, в лавке у старой печки  со  скучающим  видом  сидел  в
одиночестве косоглазый хозяин. Ясукити  чувствовал,  что  ему  чего-то  не
хватает, и строил разные  догадки  о  причинах  исчезновения  хозяйки.  Но
обратиться к намеренно нелюбезному хозяину с вопросом: "Ваша супруга?.." -
он не решался. В самом деле, он не только никогда ни о чем  не  говорил  с
хозяином, но даже к этой застенчивой женщине обращался только со  словами:
"Дайте то-то или то-то".
   Тем  временем  замерзшие  дороги  начинало  то  день,  то  два   подряд
пригревать солнце. Но женщина все не показывалась. В лавке вокруг  хозяина
витал дух  запустения.  Понемногу  Ясукити  перестал  замечать  отсутствие
хозяйки...
   Как-то вечером в конце февраля только  что  закончив  урок  английского
языка, Ясукити, обвеваемый теплым южным  ветром,  случайно  проходил  мимо
лавки. За витриной, сверкая в электрическом свете, рядами стояли бутылки с
европейскими винами и банки с консервами.  В  этом,  разумеется,  не  было
ничего необычного. Но вдруг он заметил, что перед лавкой стоит  женщина  с
младенцем на руках и лепечет какой-то вздор.  Из  лавки  на  улицу  падала
широкая полоса света, и Ясукити сразу узнал, кто эта молодая мать.
   - А-ба-ба-ба-ба-ба-ба-ба-а...
   Она прохаживалась перед лавкой и забавляла младенца. Покачивая его, она
вдруг встретилась глазами с Ясукити. Ясукити  мгновенно  представил  себе,
как в ее глазах появится робость и как, заметно даже в темноте, покраснеет
ее лицо. Однако женщина оставалась безмятежной. Глаза ее  тихо  улыбались,
на лице не было и тени смущения. Мало  того,  в  следующее  мгновение  она
опустила глаза на младенца и, не стесняясь чужих глаз, повторила:
   - А-ба-ба-ба-ба-ба-ба-ба-а...
   Миновав женщину, Ясукити, сам того не замечая,  горько  засмеялся.  Это
уже была не "та  женщина".  Это  была  просто  обыкновенная  добрая  мать.
Страшная мать, одна из  тех  матерей,  которые,  когда  дело  идет  об  их
ребенке, во все века готовы были на любое злодейство. Разумеется, пусть ей
эта перемена принесет всяческое счастье. Но вместо девушки-жены обнаружить
наглую мать... Шагая дальше, Ясукити рассеянно смотрел в небо над крышами.
На небе, под которым веял южный ветер, слабо серебрилась круглая  весенняя
луна.

   Ноябрь 1923 г.



   Акутагава Рюноскэ.
   Ком земли

   -----------------------------------------------------------------------
   Пер. с яп. - Н.Фельдман.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 1 October 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Когда у о-Суми умер сын, началась пора сбора чая.  Скончавшийся  Нитаро
последние восемь лет был калекой и не поднимался с постели. Смерть  такого
сына, о которой все кругом говорили "слава богу", для о-Суми была не таким
уж горем. И когда она ставила перед гробом Нитаро  ароматичную  свечу,  ей
казалось, словно она наконец выбралась из какого-то  длинного  туннеля  на
свет.
   После похорон Нитаро  прежде  всего  встал  вопрос  о  судьбе  невестки
о-Тами. У о-Тами был мальчик. Кроме того, почти все полевые работы  вместо
больного Нитаро лежали на ней. Если ее  теперь  отпустить,  то  не  только
пришлось бы  возиться  с  ребенком,  но  и  вообще  трудно  было  бы  даже
просуществовать. О-Суми надеялась, что по  истечении  сорокадевятидневного
траура она подыщет о-Тами мужа и тогда та по-прежнему будет исполнять  всю
работу, как это было при  жизни  сына.  Ей  хотелось  взять  зятем  Екити,
который приходился Нитаро двоюродным братом.
   И поэтому, когда на следующее утро после первых семи дней траура о-Тами
занялась уборкой, о-Суми испугалась чрезвычайно. О-Суми в это время играла
с внуком Хиродзи на наружной галерее у задней  комнаты.  Игрушкой  служила
цветущая ветка вишни, тайком взятая в школе.
   - Слушай, о-Тами, может, это плохо, что я до сих пор молчала... Но  как
же так?.. Ты хочешь оставить меня с ребенком и уйти?
   Голос о-Суми звучал скорей жалобой, чем упреком. Однако о-Тами, даже не
оглянувшись, весело произнесла:
   - Что ты, матушка!
   И этого было довольно, чтобы о-Суми вздохнула с облегчением.
   - Вот как... Конечно, разве ты можешь так поступить...
   О-Суми без конца ворчала, повторяя свои жалобы. Но ее слова звучали все
более растроганно. Наконец по ее морщинистым щекам потекли слезы.
   - Если ты только хочешь, я готова навсегда остаться в этом доме.  Разве
уйдешь по доброй воле от такого малыша!
   С полными слез глазами о-Тами взяла Хиродзи к себе на колени. Почему-то
застеснявшись, ребенок устремил все свое внимание на ветку вишни,  упавшую
в комнату на старые циновки.
   О-Тами продолжала работать совершенно так же, как при жизни Нитаро.  Но
разговор о зяте оказался  гораздо  труднее,  чем  думала  о-Суми.  О-Тами,
по-видимому, не питала никакого интереса к этому  делу.  О-Суми,  конечно,
при всяком удобном случае старалась понемногу ее убедить и заводила с  ней
откровенные разговоры. Однако  о-Тами  каждый  раз  отделывалась  ответом:
"Ладно, до следующего года!"  Это,  несомненно,  и  беспокоило  о-Суми,  и
радовало ее. Беспокоясь, что скажут люди, она все же полагалась  на  слова
невестки и ждала следующего года.
   Но и в следующем году о-Тами, по-видимому, не думала ни  о  чем,  кроме
полевых работ. О-Суми еще раз, и притом более настойчиво,  чем  в  прошлом
году, возобновила  разговор  о  ее  замужестве.  Отчасти  потому,  что  ее
огорчали упреки родственников и общие пересуды.
   - Слушай, о-Тами, ты такая молодая, тебе нельзя без мужчины.
   - Нельзя, да что поделаешь? Представь себе, что  у  нас  в  доме  будет
чужой. И Хиро жалко, и тебе неудобно, а уж мне каково?
   - Так вот и возьмем Екити. Он, говорят, теперь совсем бросил  играть  в
карты.
   - Тебе-то он родственник, а для меня - совсем  чужой.  Ничего,  если  я
терплю...
   - Да ведь терпеть-то не год и не два.
   - Ладно! Это ведь ради Хиро. Пусть мне теперь  трудно,  зато  землю  не
придется делить, все перейдет к нему целиком...
   -  Так-то  так,  о-Тами  (дойдя   до   этого   места,   о-Суми   всегда
многозначительно понижала голос), только очень уж поговаривают кругом. Вот
если бы ты все, что мне тут говоришь, сказала другим...
   Такие беседы повторялись много раз. Но это только укрепило, а отнюдь не
поколебало решения о-Тами. И в самом деле, о-Тами работала  еще  усерднее,
чем раньше; не прибегая к мужской помощи, сажала картофель,  жала  ячмень.
Кроме того, летом она ходила за скотом, косила даже в дождь. Этой усердной
работой она как бы выражала свой протест против того, чтобы ввести  в  дом
"чужого". В конце концов о-Суми  совсем  бросила  разговоры  о  замужестве
невестки. Впрочем, нельзя сказать, чтобы это было ей неприятно.
   О-Тами возложила на свои женские плечи всю тяжесть забот о семье.  Это,
несомненно, делалось с единственной мыслью: ради Хиро. Но в то же время  в
этой женщине,  видимо,  глубоко  коренилась  сила  традиций.  О-Тами  была
"чужая", она переселилась в эту  местность  из  суровых  горных  областей.
О-Суми часто приходилось слышать от соседок: "У твоей о-Тами  сила  не  по
росту. Вот недавно она таскала по четыре связки рису сразу!"
   О-Суми  выказывала  невестке  свою  благодарность  одним   -   работой:
ухаживала за внуком, играла с ним, смотрела за быком,  стряпала,  стирала,
ходила по соседству за водой - хлопот по дому было немало; но  сгорбленная
о-Суми делала все с веселым видом.
   Однажды осенью о-Тами  вернулась  поздно  вечером  с  охапкой  сосновых
веток. В это время о-Суми с внуком Хиродзи на спине растапливала  ванну  в
узкой каморке с земляным полом.
   - Холодно! Что так поздно?
   - Сегодня работы было больше.
   О-Тами бросила ветки  на  пол  и,  не  снимая  с  ног  грязных  варадзи
[соломенная обувь типа сандалий], подошла к очагу. В очаге  алым  пламенем
полыхали корни дуба. О-Суми хотела было сейчас же встать. Но с Хиродзи  на
спине ей удалось подняться, лишь опершись на край бадьи.
   - Иди сейчас же купаться!
   - Купаться? Я проголодалась! Лучше сначала поем картошки. Пожарила?  А,
матушка?..
   О-Суми неверной походкой направилась  к  чулану  и  принесла  горшок  с
обычным блюдом - печеным сладким картофелем.
   - Давно готова, - наверно, уж остыла.
   Обе нанизали картофель на бамбуковые вертела и протянули к огню.
   - Хиро уже крепко спит. Надо бы уложить его в постель.
   - Ничего, сегодня ужасный холод, внизу никак нельзя спать.
   С этими словами о-Тами сунула в рот дымящуюся картошку. Так едят только
крестьяне, уставшие  от  долгого  трудового  дня.  Картофелина  с  вертела
целиком  попадала  о-Тами  в  рот.  Ощущая  тяжесть  слегка  посапывавшего
Хиродзи, о-Суми по-прежнему держала картофель на огне.
   - Проголодаешься от такой работы!
   О-Суми время  от  времени  поглядывала  на  невестку  глазами,  полными
восхищения. Но о-Тами при свете головешки только молча  запихивала  в  рот
картофелины, одну за другой.


   О-Тами продолжала, не щадя сил,  исполнять  мужскую  работу.  Случалось
даже, что она  полола  овощи  ночью  при  свете  ручного  фонаря.  К  этой
невестке, превосходившей по силам мужчину, о-Суми всегда питала  уважение.
Нет, скорее не уважение, а страх. Все, кроме  работ  в  поле  и  в  горах,
о-Тами переложила на свекровь. Теперь она даже редко стирала  себе  белье.
Но о-Суми, не жалуясь, гнула и так уже сгорбленную спину  и  трудилась  не
покладая  рук.  Больше  того,  при  встречах  с  соседками  она   искренне
расхваливала невестку: "О-Тами у меня молодец! Хоть бы я и померла, к  нам
в дом нужда не войдет..."
   Но "хозяйственную жажду" о-Тами не так-то легко было утолить. Еще через
год она заговорила о том, чтобы взяться за  тутовые  сады  по  ту  сторону
реки. По ее словам, сдавать в аренду участок почти в  пять  тан  всего  за
десять иен глупо во всех  смыслах.  Гораздо  лучше  посадить  там  тутовые
деревья и в  свободное  время  заняться  разведением  шелковичных  червей.
Тогда, если только цены на шелк-сырец не изменятся, можно будет  наверняка
выручать в год по полтораста иен. Но хотя о-Суми и хотелось иметь побольше
денег, мысль о новой работе была для нее невыносима. Разговор о разведении
шелковичных червей окончательно  вывел  ее  из  себя,  так  как  дело  это
чрезвычайно хлопотливое.
   Ворчливым тоном она возразила невестке:
   - Смотри, о-Тами! Я, конечно, от тебя не сбегу. Сбежать  не  сбегу,  но
подумай: мужских рук у нас нет, в доме маленький ревун. И  так  уж  работы
невпроворот. Это ты зря говоришь, где уж  тут  справиться  с  шелковичными
червями! Подумай немножко и обо мне!
   Когда о-Тами увидела, что довела свекровь до слез, настаивать  она  уже
не могла. Однако, отказавшись от мысли разводить шелковичных  червей,  она
из упрямства настояла на устройстве тутового сада.
   - Да уж ладно! С садом я ведь сама справлюсь, -  насмешливо  проворчала
она, недовольно глядя на свекровь.
   С этого времени о-Суми  снова  стала  подумывать  о  том,  чтобы  взять
невестке мужа. Она и раньше не раз мечтала о зяте, так как беспокоилась за
будущее, и вдобавок ее смущало, что скажут люди. Но теперь на мысль о зяте
ее навело желание избавиться от тяжелой  работы,  которую  ей  приходилось
выполнять все то время, пока невестки не было  дома.  Поэтому  ее  желание
взять зятя было куда острее, чем раньше.
   Когда мандариновые деревья в саду за домом  сплошь  покрылись  цветами,
о-Суми, сидя на скамеечке под лампой и глядя  поверх  очков,  которые  она
надевала по вечерам, осторожно навела речь на  этот  предмет.  Но  о-Тами,
сидевшая, скрестив  ноги,  у  очага,  и  жевавшая  соленый  горох,  только
уронила:
   - Опять ты о муже! Слышать об этом не хочу! - и не обнаружила  никакого
желания продолжать разговор.
   Прежде о-Суми этим бы удовлетворилась. Но теперь - теперь о-Суми упорно
принялась ее убеждать:
   - Нет, ты так не говори! Вот на завтрашние похороны как раз нашей семье
назначено рыть могилу. Тут без мужчины...
   - Ладно! Я сама пойду рыть.
   - Как? Ты, женщина?!
   О-Суми хотела нарочно рассмеяться. Но, взглянув  в  лицо  невестки,  не
отважилась.
   - Матушка, ведь не хочешь же ты сделаться инке?  [инке  -  старый  член
семьи, живущий в покое и почете]
   О-Тами, обняв колени скрещенных ног, насмешливо  бросила  эту  шпильку.
Неожиданно задетая за живое, о-Суми уронила свои большие очки.  Но  отчего
она их уронила - этого она и сама не понимала.
   - Еще что выдумаешь!
   - Забыла, что ты сама говорила, когда  умер  отец  Хиро?  "Делить  нашу
землю - грех перед предками..."
   - Да, да! Я это говорила. Но как подумаешь - всему свое время.  Тут  уж
ничего не поделаешь...
   О-Суми   всеми   силами   доказывала   необходимость   иметь   в   доме
работника-мужчину. Но даже для нее самой ее слова  звучали  неубедительно.
Прежде всего потому, что она не могла открыть свои истинные  побуждения  -
желание пожить в покое.
   Заметив это, о-Тами, не перестававшая жевать соленый горох, напустилась
на свекровь. Ей помогала и недоступная о-Суми бойкость языка.
   - Тебе-то что! Ты все равно умрешь раньше меня. Ведь и мне невесело так
сохнуть. Я не из хвастовства остаюсь вдовой.  Иной  раз  ночью,  когда  не
спится от боли в суставах, так и думаешь, что все  это  глупое  упрямство.
Бывает и так, да видишь... Вспомнишь, что все это ради семьи, ради Хиро...
а все равно плачешь и плачешь.
   О-Суми только молча смотрела на невестку. Она ясно поняла одно: сколько
ни старайся, не знать ей покоя, пока она не закроет  глаза.  Позже,  когда
невестка выговорилась до конца, она снова надела свои большие очки и почти
про себя заключила разговор так:
   - Видишь, о-Тами, в жизни не все делается по  рассудку,  подумай-ка  об
этом! А я ничего больше не стану тебе говорить.
   Минут двадцать спустя кто-то из деревенских парней медленно прошел мимо
дома, вполголоса напевая песенку:

   Молодая тетушка
   Нынче вышла на покос.
   Эй, ложись-ка, травушка,
   Срежу я тебя серпом.

   Когда песня замерла вдали