пространялась вера в небесного  царя,  нельзя
сказать, что она непременно победит.
   Старик постепенно перешел на шепот.
   - Может статься, что дэусу сам превратится в  аборигена  нашей  страны.
Все идущее из Китая и Индии ведь стало нашим. И все идущее с  Запада  тоже
им станет. Мы живем в деревьях. Мы живем в мелких  речонках.  Мы  живем  в
ветерке, пролетающем над розами. В вечернем свете, упавшем на стену храма.
Везде и всегда. Будь настороже. Будь настороже.
   Его голос вдруг прервался, и старик, как тень, растаял в полумраке. И в
тот же миг с колокольни над головой нахмурившегося Органтино разнесся звон
вечернего колокола Ave Maria.


   Сошедший с ширм падре Органтино из храма Намбандзи, -  нет,  не  только
Органтино. Рыжеволосые люди с орлиными носами, волочащие полы  сутаны,  из
зарослей лавра и роз, залитых сумеречным светом, возвратились  на  прежнее
место.  На  старинные,  уже  три  века  хранящиеся   ширмы   с   картиной,
изображающей вход в бухту корабля Южных Варваров.
   Прощай, падре Органтино! Ты теперь, прохаживаясь с приятелем по  берегу
Японии, смотришь на корабль  Южных  Варваров,  над  которым  в  тумане  из
золотой  пыли  высоко  вздымается  флаг.  Победил  ли  дэусу  или   богиня
Охирумэмути, - может быть, пока решить нельзя. Но наша задача  не  в  том,
чтобы выносить решение. Спокойно смотри на нас с берега прошлого. Пусть ты
вместе с капитаном, ведущим на поводке собаку, и негритенком, держащим над
ним зонтик от солнца, погрузишься в  пучину  забвения,  все  же  неизбежно
настанет время, когда грохот каменных огненных  стрел  с  черных  кораблей
[каменные огненные  стрелы  -  пушечные  ядра;  черными  кораблями  японцы
назвали американскую эскадру под начальством коммодора Перри,  вошедшую  в
Токийский залив; обстрела американцы не вели, но под угрозой  их  пушек  в
марте  1854  г.  совершилось  насильственное  "открытие"  Японии],   вновь
появившихся на горизонте, нарушит твой сон. А до тех пор... прощай,  падре
Органтино! Прощай, патэрэн Уруган  [искаж.  португ.  Organtino]  из  храма
Намбандзи!

   Декабрь 1921 г.



   Акутагава Рюноскэ.
   Повесть об отплате за добро

   -----------------------------------------------------------------------
   Пер. с яп. - Н.Фельдман.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 1 October 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   РАССКАЗ АМАКАВА ДЗИННАЯ

   Меня зовут Дзиннай. Родовое имя? С давних пор люди как будто зовут меня
Амакава Дзиннай [Амакава  -  японское  название  китайского  порта  Макао;
отсюда и прозвище Дзинная]. Амакава Дзиннай - это имя и вам знакомо?  Нет,
не надо пугаться! Как вы знаете, я знаменитый вор. Но в эту ночь я  пришел
не для воровства. На этот счет, прошу вас, будьте спокойны.
   Как я  слышу,  среди  патэрэнов  в  Японии  вы  человек  самых  высоких
добродетелей. Так что пробыть,  хотя  и  недолго,  с  человеком,  которого
называют вором, вам, может быть, неприятно. Но не  думайте  -  я  ведь  не
только ворую! Один из подручных Росона Сукэдзаэмона [Росон  Сукэдзаэмон  -
крупный купец из провинции Идзуми,  разбогатевший  на  торговле  с  южными
странами;  Росон  -  японское  название   Лусона,   одного   из   островов
Филиппинского  архипелага],  приглашенных  во   дворец   Дзюраку   [дворец
правителя Японии Тоетоми Хидэеси (1536-1598)], - он именовался Дзиннай!  А
кувшин, известный под названием "Красная голова", который так  ценил  Рикю
Кодзи? [основатель одной из школ чайной церемонии; в  1591  г.  навлек  на
себя немилость  Хидэеси  и  по  его  приказанию  покончил  с  собой]  Ведь
настоящее имя  мастера  рэнга  [форма  стихотворений,  распространенная  в
XIV-XVI вв.; умение  писать  стихи  было  широко  распространено  в  среде
горожан], приславшего кувшин в дар, как я слышал, тоже  Дзиннай!  А  разве
переводчика из Омура [в средние века городок при замке дайме  Омура,  ныне
город (в префектуре Нагасаки)], который два-три года назад  написал  книгу
"Амакава-никки" [вымышленная книга], не  звали  Дзиннай?  А  потом  еще  -
странствующий флейтист, спасший капитана Мальдонадо [в  те  годы  в  порты
Хего и Нагасаки заходили голландские торговые суда; по-видимому, речь идет
о капитане одного из таких судов] в драке у Сандзегавара  [название  части
побережья  реки  Камогава  в  Киото],  а  купец,  торговавший   иноземными
лекарствами у ворот храма Мекудзи в Сакаи? Если бы открыли  их  имя,  это,
несомненно, оказался бы некий Дзиннай. Да нет, есть кое-кто и  поважней  -
тот самый, кто в прошлом году принес в дар храму  Санто-Франциско  золотой
ковчег с ногтями пресвятой девы Марии, - это ведь  был  верующий  тоже  по
имени Дзиннай!
   Но сегодня, к сожалению, у меня нет времени рассказывать  вам  подробно
обо всех этих вещах. Только прошу вас, поверьте, что  Амакава  Дзиннай  не
так уж отличается от всякого обыкновенного человека. Хорошо? Ну  тогда  по
возможности коротко изложу, что мне нужно. Я пришел просить вас  отслужить
мессу о спасении души одного человека... Нет, он мне не родственник. Но он
и не окрасил своей кровью моего клинка. Имя? Имя... Открыть его или нет  -
я и сам никак не решу. Я хочу помолиться за упокой души одного человека...
за упокой души японца по имени Поро [искаженное Paulo (португ.)].  Нельзя?
Да, конечно, раз  просит  Амакава  Дзиннай,  вы  не  склонны  с  легкостью
согласиться. Ну что же, так и быть! Попробую коротко рассказать,  как  все
произошло. Только обещайте, что вы не скажете никому  ни  слова,  хотя  бы
дело шло для вас о жизни или смерти. Вы поклянетесь этим крестом на  вашей
груди сдержать обещание? Нет... простите меня. (Улыбка.) Не доверять  вам,
патэрэн, для меня, вора, просто дерзость. Но если вы не сдержите  обещания
(внезапно серьезно), то пусть вы и не будете  гореть  в  яростном  пламени
инфэруно [искаж. португ. inferno - ад] - кара постигнет вас на этом свете.
   Это случилось больше двух лет назад. Была ненастная полночь.  Я  бродил
по улицам Киото, переодетый странствующим  монахом.  Бродил  я  по  улицам
Киото не первую ночь. Уже пять дней каждый вечер как только пробьет первая
стража, я, стараясь не попадаться людям на глаза, украдкой осматривал  дом
за домом. Зачем? Я думаю,  нечего  объяснять...  В  то  время  я  как  раз
намеревался ненадолго уехать за  море,  хотя  бы  в  Марикка  [Малайя],  и
поэтому деньги мне нужны были больше, чем всегда.
   На  улицах,  конечно,  давным-давно  прекратилось  движение,  и  только
неумолчно шумел ветер при свете звезд. Я прошел  вдоль  темных  домов  всю
Огавадори и вдруг, обогнув угол у перекрестка,  увидел  большой  дом.  Это
было городское жилище Ходзея Ясоэмона, известного даже  в  Киото.  Правда,
хотя оба они вели морскую торговлю,  "Торговый  дом  Ходзея"  нельзя  было
поставить на одну доску с таким домом, как "Кадокура" [один из  крупнейших
торговых домов того времени]. Но как  бы  то  ни  было,  Ходзея  отправлял
один-два  корабля  в  Сямуро  [Сиам  (Таиланд)]  и  на  Лусон,  так   что,
несомненно, был изрядно богат. Выходя на дело, я  вовсе  не  имел  в  виду
именно этот дом, но  раз  уж  набрел  как  раз  на  него,  мне  захотелось
подзаработать. К тому же, как я уже сказал, ночь  была  поздняя,  поднялся
ветер, и для моего промысла все складывалось  как  нельзя  лучше.  Спрятав
свою плетеную шляпу и посох за дождевую бадью на обочине дороги,  я  сразу
же перелез через высокую ограду.
   Только послушать, какие обо мне  ходят  толки!  Амакава  Дзиннай  умеет
делаться невидимкой, говорят все и каждый. Надеюсь вы не верите этому, как
верят простые люди. Я не  умею  делаться  невидимкой  и  не  в  сговоре  с
дьяволом. Просто, когда я был  в  Макао,  врач  с  португальского  корабля
научил меня науке о природе вещей. И если только применять ее на деле,  то
отвернуть большой замок, снять тяжелый засов - все это для меня не слишком
трудно. (Улыбка.) Невиданные доселе у нас воровские уловки, - ведь их, как
крест и пушки, наша дикая Япония тоже переняла у Запада.
   Не прошло и часа, как я уже пробрался в дом. Но когда я миновал  темный
коридор, к моему изумлению  оказалось,  что,  несмотря  на  такое  позднее
время, в одной из комнат еще горит огонь.  Мало  того,  было  слышно,  как
кто-то разговаривает. Судя по местонахождению, это  была  чайная  комната.
"Чай в непогоду!" - усмехнулся я, тихонько подкрадываясь  ближе.  В  самом
деле, слыша голоса, я не столько  думал  о  помехе  моей  работе,  сколько
хотелось мне узнать, каким тонким развлечениям предаются в этой изысканной
обстановке хозяин дома и его гость.
   Как только я прильнул к  фусума,  до  моего  слуха,  как  я  и  ожидал,
донеслось  бульканье  воды  в  котелке.  Но,  кроме  этого,  я,  к  своему
удивлению, вдруг услышал, что кто-то в  комнате  плачет.  Кто-то?  Нет,  я
сразу же понял, что это женщина. Если в таком важном доме в чайной комнате
среди ночи плачет женщина - это неспроста. Затаив дыхание,  я  через  щель
слегка раздвинутой фусума заглянул в комнату.
   Освещенное висячим бумажным  фонарем  старинное  какэмоно  в  токонома,
хризантема в вазе... На всем убранстве, как и полагается в чайной комнате,
лежал налет старомодности. Старик, сидевший перед токонома лицом прямо  ко
мне,  был,  по-видимому,  сам  хозяин  Ясоэмон.  В  мелкоузорчатом  хаори,
неподвижно скрестив на груди руки, он, видимо,  прислушивался,  как  кипит
котелок. Немного ниже Ясоэмона  сидела  ко  мне  боком  старуха  почтенной
наружности, в прическе со шпильками, и время от времени утирала слезы.
   "Ни в чем не терпят недостатка, а, видно, такие же у  них  горести!"  -
подумал я, и у меня на губах невольно появилась  усмешка.  Усмешка  -  это
отнюдь не значит, что у меня была  какая-нибудь  злоба  лично  к  супругам
Ходзея. Нет, у меня, человека, за которым сорок лет  бежит  дурная  слава,
несчастье других людей, в особенности людей на первый  взгляд  счастливых,
всегда само собой вызывает усмешку. (С жестоким выражением  лица.)  Вот  и
тогда вздохи супругов доставляли мне такое же удовольствие, как если бы  я
смотрел на представление Кабуки. (С насмешливой улыбкой.)  Да  ведь  не  я
один таков. Кого ни спроси о любимой  книжке  -  это  всегда  какая-нибудь
печальная повесть!
   Немного погодя Ясоэмон со вздохом сказал:
   - Раз уж случилось  такое  несчастье,  сколько  ни  плачь,  сколько  ни
вздыхай, - былого не воротишь. Я решил завтра же рассчитать всех в лавке.
   Тут сильный порыв ветра потряс стены комнаты и заглушил голоса.  Ответа
жены Ясоэмона я не расслышал. Но хозяин, кивнув, положил руки на колени  и
поднял глаза к плетеному камышовому потолку. Густые брови, острые скулы  и
в особенности удлиненный разрез глаз... Чем больше я смотрел,  тем  больше
убеждался, что это лицо я уже где-то видел.
   - О, господин Дзэсусу Киристо-сама! Ниспошли в наши сердца свою силу!
   Ясоэмон с закрытыми  глазами  начал  шептать  слова  молитвы.  Старуха,
видимо, тоже, как и ее муж, молила о покровительстве небесного царя. Я  же
все время, не мигая, всматривался в лицо Ясоэмона. И  вот  когда  пронесся
новый порыв ветра, в моей душе сверкнуло воспоминание о том, что случилось
двадцать лет назад,  и  в  этом  воспоминании  я  отчетливо  увидел  облик
Ясоэмона.
   Двадцать лет назад... впрочем, стоит ли  рассказывать!  Короче  говоря,
дело было так. Когда я ехал в  Макао,  один  японец-корабельщик  спас  мне
жизнь. Мы тогда друг другу  имени  своего  не  назвали  и  с  тех  пор  не
встречались, но Ясоэмон, на которого я теперь смотрел, - это,  несомненно,
и был тогдашний корабельщик. Пораженный странной  встречей,  я  не  сводил
глаз с лица старика. И теперь мне уже казалось, что его сильные плечи, его
пальцы с толстыми суставами  дышат  пеной  прибоя  у  коралловых  рифов  и
запахом сандаловых лесов.
   Окончив свою долгую молитву, Ясоэмон спокойно обратился к жене с такими
словами:
   - Впредь положимся во всем на волю небесного владыки... Ну, раз котелок
уже вскипел, не нальешь ли мне чаю?
   Но старуха,  сдерживая  вновь  подступившие  к  горлу  рыдания,  слабым
голосом ответила:
   - Сейчас... А все же жалко, что...
   - Вот это-то и значит роптать!  То,  что  "Ходзеямару"  затонул  и  все
деньги, вложенные в дело, погибли, все это...
   - Нет, я не о том. Если б хоть сын наш Ясабуро был с нами...
   Слушая этот разговор, я еще раз усмехнулся. Но  на  этот  раз  не  горе
Ходзея доставляло мне  удовольствие.  "Пришло  время  отплатить  за  былое
добро", - вот чему я радовался. Ведь и мне, Амакава  Дзиннаю,  радость  от
того, что можно как следует отплатить за добро... Да нет, кроме меня, вряд
ли кому еще эта радость знакома по-настоящему. (Насмешливо.) Мне жаль всех
добродетельных  людей:  не  знают  они,  как  радостно  вместо  злодейства
совершить доброе дело!
   - Ну... что его нет, это еще  счастье!  -  Ясоэмон  с  горечью  перевел
взгляд на фонарь. - Если  бы  только  остались  целы  те  деньги,  что  он
промотал, мы, пожалуй, выпутались бы из беды. Право, стоит мне подумать об
этом, о том, что я выгнал его из дома, как...
   Тут Ясоэмон  испуганно  посмотрел  на  меня.  Не  удивительно,  что  он
испугался: в эту минуту  я,  не  произнеся  ни  звука,  отодвинул  крайнюю
фусума. Вдобавок я был одет монахом и вместо  плетеной  шляпы,  которую  я
сбросил еще раньше, голову мою покрывал иноземный капюшон.
   - Кто здесь хозяин?
   Ясоэмон хоть и старик, а разом вскочил.
   - Бояться нечего! Меня зовут Амакава Дзиннай. Ничего, будьте  спокойны,
Амакава Дзиннай - вор, но в эту ночь он пришел к вам с иными намерениями.
   Я скинул капюшон и сел против Ясоэмона.
   О том, что было дальше, вы можете догадаться и без  моего  рассказа.  Я
дал обещание отплатить за добро: чтобы выручить "Дом Ходзея"  из  беды,  я
обещал в три дня, ни на день не погрешив против срока, достать шесть тысяч
кан [старинная японская денежная единица] серебра...
   Ого, кажется, за дверью слышатся чьи-то шаги? Ну, так прощайте!  Завтра
или послезавтра ночью я еще раз проберусь  сюда.  Есть  созвездие  Большой
Крест - в небе над Макао оно сияет, а на небе Японии его не видать. И если
я так же, как оно, не исчезну из Японии, то не искуплю  своей  вины  перед
душой Поро, о котором пришел просить  вас  отслужить  мессу.  Что?  Как  я
убегу? Об этом не беспокойтесь. Я  могу  без  труда  выбраться  через  это
высокое окно в потолке или через этот большой очаг. И еще раз  убедительно
прошу - ради души благодетеля Поро никому не обмолвитесь ни словом!



   РАССКАЗ ХОДЗЕЯ ЯСОЭМОНА

   Ваша милость патэрэн, прошу  вас,  выслушайте  мою  исповедь.  Как  вам
известно, есть такой вор Амакава Дзиннай,  о  котором  в  последнее  время
ходит много рассказов. Слыхал  я,  что  и  тот,  кто  жил  в  башне  храма
Нэгородэра, и тот, кто  украл  меч  у  кампаку  [высшее  правительственное
звание IX-XIX  вв.,  канцлер],  и  тот,  кто  далеко  за  морем  напал  на
наместника Лусона, - все это он. Может быть, дошло до вас и  то,  что  его
наконец схватили на днях у моста Модорибаси, что  в  Итидзе  выставили  на
позор его голову. Мне этот Амакава Дзиннай оказал великое благодеяние.  Но
из-за этого самого благодеяния я теперь переживаю невыразимое горе.  Прошу
вас, выслушайте все обстоятельства и помолитесь о том, чтобы небесный царь
ниспослал свою милость грешнику Ходзея Ясоэмону.
   Это случилось два года назад,  зимой.  Из-за  непрерывных  штормов  мой
корабль "Ходзея-мару" затонул, деньги, вложенные в дело, пропали,  -  одна
беда шла за другой, и в конце  концов  "Торговый  дом  Ходзея"  не  только
разорился, но и совсем дошел до крайности. Как вы  знаете,  среди  горожан
есть только  покупатели,  а  человека,  которого  можно  было  бы  назвать
товарищем, нет. И наше дело, как корабль, втянутый в водоворот,  пошло  ко
дну. И вот однажды ночью... я и теперь не забыл ее... ненастной ночью мы с
женой разговаривали, не думая о позднем часе.  И  вдруг  вошел  человек  в
одежде странствующего монаха, с иноземным капюшоном на голове. Это  и  был
Амакава Дзиннай. Я,  конечно,  и  испугался  и  рассердился.  Но  когда  я
выслушал его - что же оказалось? Он пробрался в мой дом,  чтобы  совершить
воровство, но в чайной комнате еще горел свет, слышались голоса,  и  когда
он через щель фусума заглянул внутрь, то увидел, что Ходзея Ясоэмон -  тот
самый благодетель, который двадцать лет назад спас ему, Дзиннаю, жизнь.
   В самом деле, при этих его словах я вспомнил, что в ту  пору,  как  еще
был корабельщиком и водил в  Макао  "фусута"  [португ.  fusta  -  один  из
старинных типов кораблей для дальнего  плавания],  как-то  раз  я  выручил
одного японца, у которого и бороды-то  еще  не  было:  как  он  мне  тогда
рассказал, он в пьяной ссоре убил китайца, и за ним  гнались.  И  что  же?
Теперь он превратился в знаменитого вора Амакава Дзинная! Как  бы  там  ни
было, я-убедился, что слова Дзинная не выдумка, и  поскольку,  к  счастью,
все в доме спали, я первым делом спросил его, что ему нужно.
   И вот, по словам Дзинная, оказалось, что он в отплату за  старое  добро
хочет, если это будет в  его  силах,  выручить  "Дом  Ходзея"  из  беды  и
спрашивает, как велика сумма, потребная  в  настоящее  время.  Я  невольно
горько усмехнулся. Чтобы деньги мне достал вор - это не только  смешно.  У
кого водятся такие деньги, будь это хоть сам Амакава Дзиннай, тому незачем
забираться в мой дом для воровства. Но  когда  я  назвал  сумму,  Дзиннай,
слегка склонив голову набок, как ни в чем не бывало  обещал  все  сделать,
предупредив, что в эту ночь ему трудно, а через три дня  он  достанет.  Но
так как потребная сумма была немалая - целых шесть тысяч кан, то ручаться,
что ему  удастся  ее  достать,  нельзя  было.  По  моему  же  мнению,  чем
полагаться на то, сколько  выпадет  очков  в  игре  в  кости,  лучше  было
считать, что дело это ненадежное.
   В эту ночь Дзиннай спокойно выпил чай, который ему налила жена, и  ушел
в непогоду. На другой день обещанных денег он не доставил. На третий  день
- тоже. На четвертый... В этот день пошел снег, наступила ночь, а  никаких
вестей все еще не было. Я и раньше говорил, что не полагался  на  обещание
Дзинная. Однако раз я никого в лавке не рассчитал и предоставил всему идти
своим ходом, значит, в глубине души все же надеялся. И в  самом  деле,  на
четвертую ночь, сидя под фонарем в чайной комнате,  я  все  же  напряженно
прислушивался к скрипу снега.
   Когда пробила уже третья  стража,  в  саду  за  чайной  комнатой  вдруг
раздался шум, точно там кто-то дрался. В душе у  меня,  конечно,  блеснула
тревожная мысль о Дзиннае: уж не поймали ли его  караульные?  Я  раздвинул
седзи, выходившие в сад, и посветил  фонарем.  Перед  чайной  комнатой,  в
глубоком снегу, там, где свешивались листья бамбука, сцепились двое людей,
но не успел я разглядеть их, как один из них  оттолкнул  накинувшегося  на
него  противника  и,  прячась  за  деревья,  бросился  к   ограде.   Шорох
осыпающегося снега, шум, когда  перелезали  через  ограду,  и  наступившая
затем тишина показывали,  что  человек  благополучно  перелез  и  спрыгнул
где-то по ту сторону: Но тот, кого он оттолкнул, не стал гнаться  за  ним,
а, стряхивая с себя снег, спокойно подошел ко мне.
   - Это я, Амакава Дзиннай.
   Пораженный изумлением, я уставился на Дзинная. На нем, как и в ту ночь,
был иноземный капюшон и ряса.
   - Ну и шум подняли! Еще счастье, что от этой  драки  никто  в  доме  не
проснулся.
   Входя в комнату, Дзиннай усмехнулся.
   - Пустяки! Как раз, когда я пробирался в дом, кто-то пытался  забраться
сюда под пол. Ну, я его попридержал, хотел было посмотреть, кто это такой,
да он убежал.
   Так как я все еще беспокоился, то спросил, не был ли это караульный. Но
Дзиннай сказал, что это вовсе не караульный, а верней  всего  -  вор.  Вор
хотел поймать вора - может ли быть что-нибудь более  удивительное?  Теперь
уже на моих губах мельк