Акутагава Рюноскэ
   Рассказы


MENSURA ZOILI
А-ба-ба-ба-ба
АД ОДИНОЧЕСТВА
БАТАТОВАЯ КАША
В СТРАНЕ ВОДЯНЫХ
В ЧАЩЕ
ВОРОТА РАСЕМОН
ВШИ
Вагонетка
Генерал
Десятииеновая бумажка
Дзюриано Китискэ
Ду Цзычунь
Жизнь идиота
Зубчатые колеса
Из "Слов пигмея"
Из заметок "В связи с великим землетрясением"
Из заметок "Текодо"
Из записок Ясукити
Ком земли
Кэса и Морито
Лук
МАСКА ХЕТТОКО
Мандарины
Муки ада
НОС
НОСОВОЙ ПЛАТОК
Нанкинский Христос
О себе в те годы
О-Гин
ОБЕЗЬЯНА
Паутинка
Повесть об отплате за добро
Подкидыш
Рассказ о том, как отвалилась голова
СЧАСТЬЕ
Слова пигмея
Снежок
Сомнение
Сражение обезьяны с крабом
Сусоноо-но микото на склоне лет
ТАБАК И ДЬЯВОЛ
Усмешка богов
Холод
Чистота о-Томи
Чудеса магии





                            Акутагава Рюноскэ

                              MENSURA ZOILI




     Я сижу за  столом  посреди  пароходного  салона,  напротив  какого-то
странного человека.
     Погодите! Я говорю - пароходный салон, но я в этом  не  уверен.  Хотя
море за  окном  и  вся  обстановка  вызывают  такое  предположение,  но  я
допускаю, что, может быть, это и обыкновенная комната.  Нет,  все  же  это
пароходный салон! Иначе бы так не качало. Я не Киносита Мокутаро и не могу
определить с точностью до сантиметра высоту качки,  но  качка,  во  всяком
случае, есть. Если вам кажется, что я вру,  взгляните,  как  за  окном  то
подымается, то опускается линия горизонта. Небо пасмурно, и по морю широко
разлита зеленая муть, но та  линия,  где  муть  моря  сливается  с  серыми
облаками, качающейся хордой перерезывает круг иллюминатора. А те  существа
одного цвета с небом, что плавно пролетают среди мути,  -  это,  вероятно,
чайки.
     Но возвращаюсь к странному человеку напротив  меня.  Сдвинув  на  нос
сильные очки для близоруких, он со скучающим видом уставился в  газету.  У
него густая борода, квадратный подбородок, и я, кажется, где-то видел его,
но никак не могу вспомнить, где именно. По длинным, косматым  волосам  его
можно  было  бы  принять  за  писателя  или  художника.  Однако   с   этим
предположением не вяжется его коричневый пиджак.
     Некоторое время я украдкой посматривал на этого человека и маленькими
глотками пил из рюмки европейскую водку. Мне было скучно, заговорить с ним
хотелось ужасно, но из-за его крайне нелюбезного вида я все не решался.
     Вдруг господин с квадратным подбородком вытянул ноги и произнес,  как
будто подавляя зевоту:
     - Скучно! - Затем, кинув  на  меня  взгляд  из-под  очков,  он  опять
принялся за газету. В эту минуту я был почти  уверен,  что  где-то  с  ним
встречался.
     В салоне, кроме нас двоих, никого не было.
     Немного погодя этот странный человек опять произнес:
     - Ох, скучно! - На этот раз он бросил газету на стол и стал рассеянно
смотреть, как я пью водку. Тогда я сказал:
     - Не выпьете ли рюмочку?
     - Благодарю... - Не отвечая ни "да", ни "нет", он слегка  поклонился.
- Ну и скука! Пока доедешь, прямо помрешь.
     Я согласился с ним.
     - Пока мы ступим на землю Зоилии, пройдет больше недели. Мне  пароход
надоел до отвращения.
     - Как? Зоилии?
     - Ну да, республики Зоилии.
     - Разве есть такая страна - Зоилия?
     - Признаюсь - удивлен! Вы не знаете Зоилии? Не ожидал. Не знаю,  куда
вы собрались ехать, но только этот пароход  заходит  в  гавань  Зоилии  по
обычному, старому маршруту.
     Я смутился. В сущности, я не знал даже, зачем я на этом  пароходе.  А
уж "Зоилия" - такого названия я никогда раньше не слыхал.
     - Вот как?..
     - Ну разумеется! Зоилия - исстари знаменитая страна. Как  вы  знаете,
Гомера осыпал отчаянными ругательствами один ученый именно из этой страны.
До сих пор в столице Зоилии сохранилась прекрасная  мемориальная  доска  в
его честь.
     Я был поражен эрудицией, которой никак не ожидал, судя по его виду.
     - Значит, это очень древнее государство?
     - О да, очень древнее! Если верить мифам, в этой стране сначала  жили
одни лягушки, но Афина-Паллада превратила их в  людей.  Поэтому  некоторые
утверждают, что  голоса  жителей  Зоилии  похожи  на  лягушечье  кваканье.
Впрочем, это не совсем  достоверно.  Кажется,  в  летописях  самое  раннее
упоминание о Зоилии связано с героем, отвергавшим Гомера.
     - Значит, теперь это довольно культурная страна?
     - Разумеется. Например, университет в столице Зоилии, где собран цвет
ученых, не уступает лучшим университетам мира. И в самом деле, такая вещь,
как измеритель  ценности,  недавно  изобретенный  тамошними  профессорами,
слывет новейшим чудом света. Впрочем,  я  это  говорю  со  слов  "Вестника
Зоилии".
     - Что это такое - "измеритель ценности"?
     - Буквально: аппарат для измерения  ценности.  Правда,  он,  кажется,
применяется главным образом для измерения ценности романов или картин.
     - Какой ценности?
     - Главным образом -  художественной.  Правда,  он  может  измерять  и
ценности другого рода. В  Зоилии,  в  честь  знаменитого  предка,  аппарат
назвали mensura Zoili.
     - Вы его видели?
     - Нет. Только на иллюстрации в "Вестнике Зоилии"... По внешнему  виду
он ничем не отличается от обыкновенных медицинских  весов.  На  платформу,
куда обычно становится человек, кладут книги или полотна. Рамы и переплеты
немного мешают измерениям, но потом на них делают поправку, так что все  в
порядке.
     - Удобная вещь!
     - Очень удобная. Так сказать, орудие культуры! - Человек с квадратным
подбородком вынул из кармана папиросу и сунул в  рот.  -  С  тех  пор  как
изобрели эту штуку, всем этим  писателям  и  художникам,  которые,  торгуя
собачьим мясом, выдают его за баранину, всем  им  -  крышка.  Ведь  размер
ценности наглядно обозначается в цифрах.  Весьма  разумно  поступил  народ
Зоилии, немедленно установив этот аппарат на таможнях.
     - Это почему же?
     - Потому что все рукописи и картины, которые  ввозят  из-за  границы,
проверяются на этом  аппарате,  и  вещи,  лишенные  ценности,  ввозить  не
разрешают.  Говорят,  недавно  в  одно  и  то  же  время  проверяли  вещи,
привезенные из Японии, Англии, Германии, Австрии, Франции, России, Италии,
Испании, Америки, Швеции, Норвегии и других стран, и, по  правде  сказать,
результат для японских вещей, кажется, получился неважный. А ведь  на  наш
пристрастный  взгляд,  в  Японии  есть  писатели  и  художники  как  будто
сносные...
     Во время этого разговора дверь отворилась, и в салон вошел негр-бой с
пачкой газет под мышкой. Это был  проворный  малый  в  легком  темно-синем
костюме. Бой молча положил газеты на стол и исчез за дверью.
     Стряхнув пепел с сигары, человек с квадратным  подбородком  развернул
газету. Это и был так называемый "Вестник Зоилии",  испещренный  строчками
странных клинообразных знаков. Я опять изумился эрудиции  этого  человека,
читавшего такой странный шрифт.
     - По-прежнему только и пишут о mensura Zoili, - сказал  он,  пробегая
глазами газету. - А, опубликована ценность рассказов, вышедших в Японии за
прошлый месяц! И даже приложены отчеты инженеров-измерителей.
     - Фамилия Кумэ встречается? - спросил я, обеспокоенный за товарища.
     - Кумэ? Должно быть, рассказ "Серебряная монета"? Есть.
     - Ну и как? Какова его ценность?
     - Никуда не годится! Во-первых, импульсом  к  его  написанию  явилось
открытие, что человеческая жизнь бессмысленна.  А  кроме  того,  всю  вещь
обесценивает этакий менторский тон всеведущего знатока.
     Мне стало неприятно.
     - Простите,  весьма  сожалею,  -  человек  с  квадратным  подбородком
насмешливо улыбнулся, - но ваша "Трубка" тоже упомянута.
     - Что же пишут?
     - Почти то же самое. Что в ней нет ничего, кроме общих мест.
     - Гм!..
     - И еще вот что: "Этот молодой писатель чересчур плодовит..."
     - Ой-ой!..
     Я почувствовал себя более чем неприятно, пожалуй, даже глупо.
     - Да не только вы - любому  писателю  или  художнику,  попади  он  на
измеритель,  придется  туго:  никакие  надувательства  тут  не  действуют.
Сколько бы он сам свое произведение ни  расхваливал,  измеритель  отмечает
подлинную  ценность,  и  все  идет  прахом.  Разумеется,  дружные  похвалы
приятелей тоже не могут изменить показания счетчика. Что ж,  придется  вам
засесть за работу и начать писать вещи, представляющие настоящую ценность!
     - Но каким же образом устанавливают, что оценки измерителя правильны?
     - Для этого достаточно положить на весы какой-нибудь шедевр.  Положат
"Жизнь" Мопассана - стрелка сейчас же показывает наивысшую ценность.
     - И только?
     - И только.
     Я замолчал:  мне  показалось,  что  у  моего  собеседника  голова  не
особенно приспособлена к теоретическому мышлению. Но у меня  возник  новый
вопрос.
     - Значит, вещи,  созданные  художниками  Зоилии,  тоже  проверяют  на
измерителе?
     - Это запрещено законом Зоилии.
     - Почему?
     - Пришлось запретить, потому что народ Зоилии на это не  соглашается:
Зоилия исстари - республика. "Vox populi - vox dei" ["Глас народа  -  глас
Божий" (лат.)] - это у них соблюдается буквально. - Человек  с  квадратным
подбородком как-то странно улыбнулся.  -  Носятся  слухи,  что,  когда  их
произведения попали на измеритель, стрелка показала минимальную  ценность.
Раз  так,  они  оказались  перед  дилеммой:  либо  отрицать   правильность
измерителя, либо отрицать ценность своих произведений, а ни то  ни  другое
им не улыбалось. Но это только слухи.
     В  эту  минуту  пароход  сильно  качнуло,  и  человек  с   квадратным
подбородком в  мгновение  ока  скатился  со  стула.  На  него  упал  стол.
Опрокинулись бутылка с водкой и рюмки. Слетели газеты. Исчез  горизонт  за
окном.  Треск  разбитых   тарелок,   грохот   опрокинутых   стульев,   шум
обрушившейся на пароход волны.  Крушение!  Это  крушение!  Или  извержение
подводного вулкана...
     Придя в себя, я  увидел,  что  сижу  в  кабинете  на  кресле-качалке;
оказывается, читая пьесу St.John Ervine "The critics"  [Сент  Джон  Эрвин,
"Критики" (англ.)], я вздремнул. И вообразил себя на  пароходе,  вероятно,
потому, что качалка слегка покачивалась.
     А человек с квадратным подбородком... иногда мне кажется, что это был
Кумэ, иногда кажется, что не он. Так до сих пор и не знаю.





                            Акутагава Рюноскэ

                              АД ОДИНОЧЕСТВА




     Этот рассказ я слышал от матери. Мать говорила, что  слышала  его  от
своего прадеда. Насколько рассказ достоверен, не знаю. Но  судя  по  тому,
каким человеком был прадед, я вполне допускаю, что подобное событие  могло
иметь место.
     Прадед был  страстным  поклонником  искусства  и  литературы  и  имел
обширные знакомства  среди  актеров  и  писателей  последнего  десятилетия
правления Токугавы. Среди них были такие люди, как Каватакэ Мокуами,  Рюка
Тэйтанэкадзу, Дзэндзай Анэйки, Тоэй, Дандзюро-девятый, Удзи  Сибун,  Мияко
Сэнгю, Кэнкон Борюсай и многие другие. Мокуами, например, с прадеда  писал
Кинокунию Бундзаэмона в своей пьесе "Эдодзакура ки„мидзу сэйгэн". Он  умер
лет пятьдесят назад, но потому,  что  еще  при  жизни  ему  дали  прозвище
Имакибун ("Сегодняшний Кинокуния Бундзаэмон"),  возможно,  и  сейчас  есть
люди, которые знают о нем хотя бы понаслышке Фамилия прадеда  была  Сайки,
имя  -  Тодзиро,  литературный  псевдоним,  которым  он  подписывал   свои
трехстишья, - Кои, родовое имя Ямасирогасино Цуто.
     И вот этот самый Цуто однажды в  публичном  доме  Таманоя  в  ‚сиваре
познакомился с  одним  монахом.  Монах  был  настоятелем  дзэнского  храма
неподалеку от Хонго, и звали его Дзэнт„. Он тоже  постоянно  посещал  этот
публичный дом и близко сошелся с самой известной там куртизанкой по  имени
Нисикидз„. Происходило это в то время, когда  монахам  было  запрещено  не
только жениться,  но  и  предаваться  плотским  наслаждениям,  поэтому  он
одевался так, чтобы нельзя было в нем признать монаха.  Он  носил  дорогое
шелковое кимоно, желтое в бежевую  полоску,  с  нашитыми  на  нем  черными
гербами, и все называли его  доктором.  С  ним-то  совершенно  случайно  и
познакомился прадед матери.
     Действительно, это произошло случайно: однажды поздно вечером в  июле
по лунному календарю, когда, согласно старинному обычаю,  на  всех  чайных
домиках ‚сивары вывешивают фонари, Цуто  шел  по  галерее  второго  этажа,
возвращаясь  из  уборной,  как  вдруг  увидел  облокотившегося  о   перила
любующегося луной мужчину. Бритоголового,  низкорослого,  худого  мужчину.
При лунном свете Цуто показалось, что стоящий  к  нему  спиной  мужчина  -
Тикунай, завсегдатай этого  дома,  шутник,  вырядившийся  врачом.  Проходя
мимо, Цуто слегка потрепал его за ухо.  "Посмеюсь  над  ним,  когда  он  в
испуге обернется", - подумал Цуто.
     Но, увидев лицо обернувшегося к  нему  человека,  сам  испугался.  За
исключением бритой головы, он ничуть не был похож на Тикуная. Большой лоб,
густые, почти сросшиеся брови. Лицо очень худое, и, видимо, поэтому  глаза
кажутся огромными. Даже в полутьме резко выделяется на левой щеке  большая
родинка. И наконец, тяжелый подбородок. Таким было  лицо,  которое  увидел
оторопевший Цуто.
     - Что  вам  нужно?  -  спросил  бритоголовый  сердито.  Казалось,  он
чуть-чуть навеселе.
     Цуто был не один, я забыл об этом сказать, а  с  двумя  приятелями  -
таких в то время называли гейшами. Они, конечно, не остались безучастными,
видя оплошность Цуто. Один из них задержался,  чтобы  извиниться  за  Цуто
перед незнакомцем. А Цуто со вторым приятелем поспешно вернулся в кабинет,
где они принялись развлекаться. Как видите, страстный поклонник искусств -
и тот может опростоволоситься. Бритоголовый же, узнав  от  приятеля  Цуто,
отчего  произошла  столь  досадная  ошибка,   сразу   пришел   в   хорошее
расположение духа и весело рассмеялся. Нужно ли говорить, что бритоголовый
был Дзэнт„?
     После всего случившегося Цуто приказал отнести  бритоголовому  поднос
со  сладостями  и  еще  раз  попросить  прощения.  Тот,  в  свою  очередь,
сочувствуя Цуто, пришел поблагодарить его. Так завязалась их дружба.  Хоть
я и говорю, что завязалась дружба, но виделись они лишь  на  втором  этаже
этого заведения и  нигде  больше  не  встречались.  Цуто  не  брал  в  рот
спиртного, а Дзэнт„, наоборот, любил выпить. И одевался, не в пример Цуто,
очень изысканно. И женщин любил гораздо больше, чем Цуто. Цуто  говорил  в
шутку, что неизвестно, кто из них на самом деле монах. Полный,  обрюзгший,
внешне непривлекательный Цуто месяцами не стригся, на  шее  у  него  висел
амулет в виде крохотного колокольчика на  серебряной  цепочке,  кимоно  он
носил скромное, подпоясанное куском шелковой материи.
     Однажды Цуто встретился  с  Дзэнт„,  когда  тот,  набросив  на  плечи
парчовую накидку, играл на сямисэне. Дзэнт„ никогда не  отличался  хорошим
цветом  лица,  но  в  тот  день  был  особенно  бледен.   Глаза   красные,
воспаленные. Дряблая кожа в уголках  рта  время  от  времени  конвульсивно
сжималась. Цуто сразу же подумал, что друг его чем-то  сильно  встревожен.
Он дал понять Дзэнт„, что  охотно  его  выслушает,  если  тот  сочтет  его
достойным собеседником, но  Дзэнт„,  видимо,  никак  не  мог  решиться  на
откровенность. Напротив, он еще больше замкнулся, а временами вообще терял
нить разговора. Цуто подумал было, что Дзэнт„ гложет тоска, такая  обычная
для посетителей публичного дома. Тот, кто от тоски предается  разгулу,  не
может разгулом прогнать тоску. Цуто и Дзэнт„ долго беседовали, и беседа их
становилась все  откровеннее.  Вдруг  Дзэнт„,  будто  вспомнив  о  чем-то,
сказал:
     - Согласно буддийским верованиям, существуют различные круги ада. Но,
в общем, ад можно разделить на три круга: дальний  ад,  ближний  ад  и  ад
одиночества. Помните слова: "Под тем миром,  где  обитает  все  живое,  на
пятьсот ри простирается ад"? Значит, еще издревле люди верили,  что  ад  -
преисподняя. И только  один  из  кругов  этого  ада  -  ад  одиночества  -
неожиданно возникает в воздушных  сферах  над  горами,  полями  и  лесами.
Другими  словами,  то,  что  окружает  человека,  может  в  мгновение  ока
превратиться для него в ад мук и страданий. Несколько лет назад я попал  в
такой ад. Ничто не привлекает меня надолго. Вот почему я  постоянно  жажду
перемен. Но все равно от ада мне не спастись. Если же не менять того,  что
меня окружает, будет еще горше.  Так  я  и  живу,  пытаясь  в  бесконечных
переменах забыть горечь следующих чередой дней. Если же и это окажется мне
не под силу, останется одно - умереть. Раньше, хотя я и жил этой горестной
жизнью, смерть мне была ненавистна. Теперь же...
     Последних слов Цуто не расслышал. Дзэнт„ произнес их  тихим  голосом,
настраивая сямисэн... С тех пор Дзэнт„ больше не бывал в том заведении.  И
никто не знал, что стало с этим погрязшим в пороке дзэнским монахом. В тот
день Дзэнт„, уходя, забыл комментированное издание сутры "Кого".  И  когда
Цуто в старости разорился и уехал в провинциальный городок Самукаву, среди
книг, лежавших на столе в его кабинете, была и сутра. На обратной  стороне
обложки Цуто написал трехстишье  собственного  сочинения:  "Сорок  лет  уж
смотрю на росу на фиалках,  устилающих  поле".  Книга  не  сохранилась.  И
теперь не осталось никого, кто бы помнил трехстишье прадеда матери.
     Рассказанная  история  относится  к  четвертому  году   Ансэй.   Мать
запомнила ее, видимо привлеченная словом "ад".
     Просиживая целые дни в своем кабинете, я живу в мире совершенно ином,
не в том, в котором жили прадед матери и дзэнский монах. Что  же  до  моих
интересов, то меня ни капли не привлекают книги и гравюры эпохи  Токугавы.
Вместе с тем мое внутреннее состояние таково, что слова  "ад  одиночества"
вызывают во мне сочувствие  к  людям  той  эпохи.  Я  не  собираюсь  этого
отрицать. Почему это так? Потому что в некотором смысле я сам  жертва  ада
одиночества.





                            Акутагава Рюноскэ

                              БАТАТОВАЯ КАША




     Было это в конце годов Гэнкэй,  а  может  быть,  в  начале  правления
Нинна. Точное время для нашего  повествования  роли  не  играет.  Читателю
достаточно знать, что случилось это в седую старину,  именуемую  Хэйанским
периодом... И служил среди самураев регента Мотоцунэ Фудзивара некий гои.
     Хотелось бы  привести,  как  полагается,  его  настоящее  имя,  но  в
старинных хрониках оно, к  сожалению,  не  упомянуто.  Вероятно,  это  был
слишком заурядный человек, чтобы стоило о нем  упоминать.  Вообще  следует
сказать, что авторы старинных хроник не слишком интересовались  заурядными
людьми  и  обыкновенными  событиями.  В  этом  отношении  они   разительно
отличаются от японских писателей-натуралистов. Романисты Хэйанской  эпохи,
как это ни странно, не такие лентяи... Одним словом, служил среди самураев
регента Мотоцунэ Фудзивара некий гои, и  он-то  и  является  героем  нашей
повести.
     Это был человек чрезвычайно неприглядной наружности. Начать  с  того,
что он был маленького роста. Нос красный, внешние углы глаз опущены.  Усы,
разумеется, реденькие. Щеки  впалые,  поэтому  подбородок  кажется  совсем
крошечным. Губы... Но если вдаваться в такие подробности, этому  конца  не
будет.  Коротко  говоря,  внешний  вид  у  нашего  гои  был  на   редкость
затрапезный.
     Никто не знал, когда и каким образом этот человек попал на  службу  к
Мотоцунэ.  Достоверно  было  только,  что  он  с  весьма  давнего  времени
ежедневно и неутомимо отправляет одни и те же обязанности, всегда в  одном
и том же выцветшем суйкане и в одной и той же измятой шапке эбоси.  И  вот
результат: кто бы с ним ни встречался, никому и в голову не приходило, что
этот человек был когда-то молодым. (В описываемое время гои перевалило  за
сорок.) Всем казалось, будто сквозняки на перекрестках Судзяку надули  ему
этот красный простуженны