на  себе  рисовала,  изредка  зловещей  тенью  проплывало  черное
облако, как бы угрожая ее счастью. Да, Окими, несомненно,  любила  Танака.
Но  того  Танака,  которого  окружил  сияющим  ореолом  ее  восторг  перед
литературой и искусством. Это был сэр Ланселот  [герой  романа  Т.Смоллета
(1721-1771) "Приключения сэра Ланселота Гривза";  знаменитый  американский
актер Дуглас Фербенкс играл роль Ланселота  в  фильме  по  этому  роману],
который мог сочинять стихи, играл на скрипке и на  сацумской  бива,  писал
маслом, выступал на сцене, искусно играл в карты со стихами [на  игральных
картах  были   написаны   стихи-танка   из   знаменитого   сборника   "Сто
стихотворений  ста  поэтов",  причем  на   каждой   карте   только   часть
стихотворения; выигрывал тот, кто быстрее подбирал  целую  танка].  Нельзя
поэтому сказать, что своей безыскусной девичьей интуицией она не угадывала
в этом Ланселоте крайне подозрительную сущность.  Тревожная  тень  черного
облака временами омрачала грезы Окими. Но,  не  успев  появиться,  она,  к
сожалению, тут же исчезала. Какой бы взрослой ни казалась Окими,  ей  было
всего шестнадцать-семнадцать лет. Совсем еще девочка, притом поклонявшаяся
литературе и искусству. Неудивительно также, что  она  почти  не  замечала
черных облаков, если  не  считать  открытку  "Заход  солнца  над  Рейном",
которой Окими постоянно восхищалась. Если  и  замочит  дождем,  не  велика
важность. Тем более сейчас, когда на дороге,  усеянной  розами,  рассыпаны
кольца из  искусственного  жемчуга,  застежки  для  пояса  из  поддельного
нефрита и многое другое, о чем написано  выше;  прошу  вас  перечитать  то
место.
   Подобно  святой  Женевьеве  Шаванна  [Пюви  де  Шаванн  (1824-1893)   -
французский художник; "Святая Женевьева, охраняющая Париж" - его известная
фреска в парижском Пантеоне],  Окими  долго  стояла,  глядя  на  белую  от
лунного света черепичную крышу. Затем вдруг чихнула, с шумом закрыла  окно
и снова бочком села к столу. Что делала Окими потом, до шести часов вечера
следующего дня, я, к сожалению, точно не знаю. "Почему же  ты,  автор,  не
знаешь?" - спросите вы, можете даже потребовать: "Скажи об  этом  честно!"
Но дело в том, что всю ночь я должен был писать этот рассказ. Потому и  не
знаю.
   В шесть часов вечера на следующий день, накинув  кремовую  шаль  поверх
своего  видавшего  виды  сомнительно  коричневого  цвета   пальто,   Окими
суетливей, чем обычно, отправилась к трамвайной  остановке  на  Огавамати,
окутанной сумерками. Танака уже  ждал  ее,  неподвижно  стоя  под  красным
светом фонаря [красный фонарь указывал место  трамвайной  остановки],  как
всегда в черной широкополой шляпе, надвинутой на глаза, держа  под  мышкой
тросточку с никелированной головкой и подняв воротник полупальто в крупную
полоску. Его и без того гладкое лицо было тщательно выскоблено, в  воздухе
носился легкий аромат духов. Весь вид  Танака  говорил  о  том,  что  свой
туалет он готовил сегодня с особым тщанием.
   - Я опоздала? - спросила Окими, взглянув на Танака и учащенно дыша.
   - Ну, что ты! - снисходительно ответил  он,  пристально  глядя  в  лицо
Окими глазами, в которых словно бы застыла улыбка. Затем вдруг поежился  и
добавил: - Пройдемся немного.
   Не просто добавил. А сразу же зашагал в направлении к Судате по  людной
улице, освещенной дуговыми фонарями. Цирк же находился на  Сибаура.  Чтобы
попасть туда, надо было идти в сторону Кандабаси. Окими так и не двинулась
с места и, придерживая  рукой  кремовую  шаль,  развевавшуюся  на  пыльном
ветру, с удивлением спросила:
   - Туда?
   Танака через плечо неопределенно ответил: "Да", - продолжая двигаться в
сторону Судате. Окими не  оставалось  ничего  другого,  как  поспешить  за
Танака. Они быстро пошли под шуршащим листвой сводом ивовой аллеи.  Танака
снова загадочно улыбнулся одними глазами и, заглянув сбоку в  лицо  Окими,
сказал:
   - Тебе это будет огорчительно узнать, но что поделаешь.  Говорят,  цирк
на Сибаура еще вчера закончил свои представления.  Потому  я  и  предлагаю
пойти в один хорошо известный мне дом и там вместе поужинать.
   - Ладно. Мне все равно, - произнесла тихо  Окими,  чувствуя,  как  рука
Танака слегка коснулась ее руки, и дрожа от радостной надежды и страха.  И
тут в глазах Окими снова появились слезы  восторга  и  умиления,  как  это
бывало с ней, когда она читала "Кукушку". Не  приходится  говорить,  сколь
прекрасны казались ей улицы Огавамати, Авадзите, Судате сквозь пелену этих
слез восторга и умиления.  Звуки  оркестра  на  предновогодней  распродаже
товаров, назойливая  световая  реклама  пилюль  "Дзинтан",  рождественские
украшения из веток  криптомерии,  паутинная  сеть  бумажных  флажков  всех
стран, Санта-Клаус в витринах магазинов, открытки и календари  на  уличных
лотках - все это, казалось Окими, пело о радости  величественной  любви  и
простиралось во всем великолепии до самого  края  земли.  Даже  звезды  на
небесах светили сегодня не холодным светом, а  пыльный  ветер,  налетавший
временами, как только загибал полы пальто, тотчас же превращался в  теплое
дуновение, будто вернулась весна. Счастье! Счастье! Счастье!..
   Вдруг Окими заметила, что они свернули  в  узкий  переулок.  На  правой
стороне была маленькая зеленная  лавка.  Там  в  ярком  газовом  освещении
грудой лежали редька,  морковь,  шпинат,  лук,  белая  редиска,  картофель
разных сортов, яме, салат, спаржа, корень лотоса, таро, яблоки, мандарины.
Когда они проходили мимо лавки, на какой-то миг взгляд Окими задержался на
приколотом лучинкой к бамбуку ценнике в горе лука. На ценнике черной тушью
неумелой рукой было написано "1 пучок 4 сэна".  Теперь,  когда  так  резко
подскочили цены на все товары, лук по цене четыре сэна за пучок был просто
редкостью. Смотрит Окими на этот сверхдешевый ценник, и  в  ее  счастливой
душе, которая до этого  была  пьяна  любовью,  литературой  и  искусством,
совершается  переворот,  -  реальная  жизнь,  доселе   скрытая,   внезапно
освобождается от искусственного покрывала, от летаргического сна.  Вот  уж
поистине резкий и неожиданный поворот! Розы и кольца, соловьи и  флаги  на
Мицукоси - все молниеносно исчезло без следа, как дым. А на  смену  этому,
вместе с тяжелым опытом прошлого, в маленькую грудь Окими со  всех  сторон
стали слетаться, подобно мотылькам, летящим на огонь, заботы  о  плате  за
квартиру, за электричество, за рис, за уголь, за рыбу, за сою, за  газеты,
за косметику, за трамвай и о других  расходах  на  жизнь;  Окими  невольно
остановилась, а затем, оставив в одиночестве ошеломленного Танака, вошла в
лавку, где была эта зелень, залитая ярким  газовым  светом.  Своим  нежным
пальчиком она показала на гору лука, где стоял ценник с надписью "1  пучок
4 сэна", и голосом, каким поют песню "Сасураи" [имеется в  виду  печальная
песня, впервые исполненная со сцены в пьесе "Живой труп" Л.Толстого в 1917
г.  и  очень  распространенная  в  последующие  годы;  песня  названа   по
начальному слову: "Сасураи" - "В скитаньях..."], сказала:
   - Дайте два пучка.
   На улице, где дул пыльный ветер, удрученный,  одиноко  стоял  Танака  в
черной широкополой шляпе, подняв воротник полупальто  в  крупную  полоску,
держа под мышкой тонкую трость с никелированной  головкой.  В  воображении
Танака давно был дом с решетчатой дверью,  расположенный  в  конце  улицы.
Простенький двухэтажный домик  со  светящимися  иероглифами  "Мацуноя"  на
коньке крыши, с мокрыми каменными приступками для снятия обуви при  входе.
Но  пока  он  вот  так  стоял  здесь  на  улице,  видение  этого   уютного
двухэтажного дома удивительным образом бледнело и растворялось в сознании.
Вместо него немедленно всплыла и поднялась гора лука  с  воткнутым  в  нее
ценником: "1 пучок 4 сэна". И тут образ дома исчез окончательно. Вместе  с
порывом пыльного ветра в нос Танака ударил запах лука,  острый,  как  сама
жизнь, и резкий до боли в глазах.
   - Извините, что заставила ждать.
   Несчастный Танака печально уставился на Окими, будто видел ее  впервые.
Окими с красиво расчесанными на прямой пробор волосами, с  пришпиленной  к
волосам незабудкой, с чуть вздернутым  носом  стояла,  слегка  придерживая
подбородком кремовую шаль, в руке у нее было два пучка лука, купленного за
восемь сэнов. В ясных глазах прыгала радостная улыбка.


   Наконец-то кое-как дописал. Пожалуй, уже  не  далеко  до  рассвета.  Со
двора доносится простуженный крик  петуха.  Настроение  у  меня  почему-то
скверное, хотя написал я все это сознательно, с большим старанием. Окими в
тот вечер как ни в чем не бывало вернулась к себе,  в  комнату  на  втором
этаже того дома, где владелицей была парикмахерша. И пока  она  не  бросит
работу официантки в кафе, она вряд ли перестанет встречаться  и  гулять  с
Танака. Как подумаешь... Но это уже другое дело. Сколько бы  я  сейчас  ни
волновался, все напрасно. Итак, на  том  кончаю.  До  свидания,  Окими.  И
сегодня, как в тот вечер, выйди отсюда радостной и смелой, спокойно иди на
расправу к критикам.

   11 декабря 1919 г.



   Акутагава Рюноскэ.
   Сусоноо-но микото на склоне лет

   -----------------------------------------------------------------------
   Пер. с яп; - И.Вардуль.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 1 October 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   1

   Победив змея из Коси, Сусаноо-но микото взял себе в жены  Кусинада-химэ
[Сусаноо - один  из  главных  богов  синтоистского  пантеона;  победа  над
гигантским змеем и спасение  при  этом  девушки  Кусинада  -  его  главный
подвиг; микото - почтительная приставка к имени божества, химэ - приставка
к имени женщины знатного происхождения] и стал главою  поселения,  которым
правил Асинацути.
   Асинацути построил для молодых громадный дворец Суга в области  Идзумо.
Дворец был так высок, что верхние концы  скрепленных  крест-накрест  балок
его крыши скрывались за облаками.
   Сусаноо спокойно зажил с молодой женой. Опять волновали  его  и  голоса
ветра, и всплески моря, и сияние звезд на ночном небе. И он не мог  больше
скитаться по бескрайним просторам древней земли. Под сенью этого дворца, в
комнате, где красно-белые  стены  были  расписаны  сценами  из  охотничьей
жизни, Сусаноо, готовившийся уже  стать  отцом,  впервые  в  жизни  познал
счастье  семейного  очага,  счастье,  которого  он  не  изведал  в  стране
Такамагахара  [(страна  Высокого  Неба)   -   в   синтоистской   мифологии
местопребывание божеств].
   Он ел вместе с женой, с ней  обсуждал  планы  на  будущее.  Иногда  они
выходили в дубовый лес, окружавший дворец, и,  ступая  по  опавшим  цветам
дуба, слушали чарующее пение птиц. Сусаноо был нежен со своей женой. Ни  в
голосе, ни в движениях, ни во взгляде его никак не проявлялась его прежняя
воинственность.
   Впрочем, иногда во сне образ кишащих  во  мраке  чудовищ,  блеск  меча,
зажатого в невидимой руке, вновь оживляли ощущения  кровавой  схватки.  Но
стоило  проснуться,  как  мысль  сразу  же  обращалась  к  жене,  к  делам
поселения, и кошмар начисто забывался.
   Вскоре у них родился сын. Сусаноо  назвал  его  Ясимадзинуми.  Мальчик,
красивый и с мягким характером, был больше похож на мать, чем на отца.
   А время текло, как течет вода в реке.
   Сусаноо женился еще много раз, и у него  родилось  еще  много  сыновей.
Став взрослыми, сыновья шли  по  его  приказу  во  главе  войска  покорять
поселения в разных странах.
   Слава о Сусаноо распространялась все дальше и дальше, по мере того  как
росло число его сыновей и внуков. Поселения разных стран  одно  за  другим
слали ему дань. На судах, доставлявших  дары,  вместе  с  шелком,  мехами,
яшмой приезжали и люди, чтобы посмотреть на дворец в Суга.
   Однажды среди приезжих Сусаноо обнаружил трех молодых людей из  страны,
Такамагахара. Все трое были атлетически сложены, как и он  в  свое  время.
Сусаноо пригласил их во дворец и сам угощал сакэ. Никому еще этот  суровый
повелитель не оказывал такого приема.  Поначалу  молодые  люди  испытывали
некоторый страх, не понимая, зачем их пригласили во дворец. Но когда  сакэ
возымело свое действие, они, как и ожидал Сусаноо, затянули  песни  страны
Такамагахара, аккомпанируя себе ударами  по  днищу  перевернутых  кувшинов
из-под сакэ.
   Когда они покидали дворец, Сусаноо достал меч и сказал им:
   - Это меч, который я извлек из хвоста дракона  в  Коси,  когда  победил
его. Вручаю этот меч вам. Передайте  его  вашей  повелительнице  [то  есть
богине Аматэрасу (Охирумэмути)].
   Молодые люди приняли меч и, преклонив  колена,  поклялись,  что  скорее
умрут, нежели нарушат приказ.
   А потом Сусаноо, выйдя один на  берег  моря,  смотрел,  как  постепенно
исчезал  за  высокими  волнами  парус  увозившего  их  судна.  Выхваченный
солнечным лучом из дымки тумана, парус, казалось, плыл по небу.



   2

   Но смерть не миновала дома Сусаноо.
   Когда Ясимадзинуми вырос и  превратился  в  благовоспитанного  молодого
человека, Кусинада-химэ внезапно заболела и спустя месяц ушла из жизни.  У
Сусаноо было несколько жен, но только Кусинада-химэ любил он,  как  самого
себя. Поэтому, когда была готова усыпальница, он семь дней  и  семь  ночей
молча лил слезы, сидя у еще прекрасного тела своей жены.
   Дворец  огласили  стенания.  Особенно  печалилась  единственная  сестра
Ясимадзинуми - Сусэри-химэ, ее непрерывные причитания вызывали слезы  даже
на глазах посторонних, проходивших мимо дворца. Так же как брат был  похож
на мать, Сусэри-химэ характером своим походила  на  отца,  безудержного  в
своих порывах.
   Вскоре  прах  Кусинада-химэ  вместе  с  драгоценностями,  зеркалами   и
одеждой, которыми  она  пользовалась  при  жизни,  захоронили  под  холмом
недалеко от  дворца  Суга.  Не  забыл  также  Сусаноо  положить  в  могилу
одиннадцать ее служанок, которые должны были утешать Кусинада-химэ на пути
в страну духов. Служанки умирали безропотно и быстро.  А  наблюдавшие  это
старики хмурили брови и втайне осуждали Сусаноо:
   - Всего одиннадцать! Наш  повелитель  пренебрегает  древними  обычаями.
Скончалась первая жена, а с ней идут в страну духов одиннадцать  служанок!
Как можно! Всего одиннадцать!
   Когда все похоронные церемонии были кончены, Сусаноо неожиданно  принял
решение  передать  власть  Ясимадзинуми.  Сам  же  вместе  с   Сусэри-химэ
переселился за море, в далекую страну Нэногатасу.
   Он поселился на безлюдном острове, привлеченный  его  красотой  еще  во
время скитаний.  На  холме  в  южной  части  острова  он  построил  крытый
тростником дворец и решил тихо прожить в нем остаток своих дней.
   Волосы у Сусаноо поседели и приобрели цвет конопли.  Но  в  его  глазах
время от времени вспыхивали живые огоньки, свидетельствовавшие о том,  что
старость еще не коснулась его души. Можно даже сказать,  что  выглядел  он
более воинственным, чем тогда, когда жил в Суга. Он не замечал, что  после
переезда  на  остров  дремавшие  в  нем  до  сих  пор  темные  силы  вновь
пробудились.
   Вместе с дочерью Сусэри-химэ Сусаноо разводил пчел и змей. Пчел - чтобы
получать мед, а змей - чтобы добывать смертоносный яд, которым смазываются
наконечники стрел. Во время охоты и рыбной  ловли  он  обучал  Сусэри-химэ
приемам владения оружием и колдовству. Такая  жизнь  закалила  Сусэрихимэ.
Она ни в  чем  не  уступала  мужчине.  И  только  ее  внешность  сохраняла
благородную красоту, унаследованную от Кусинада-химэ.
   Много раз зеленели и вновь опадали листья на деревьях муку  [дерево  из
семейства вязовых] в роще вокруг дворца. И всякий раз на заросшем  бородой
лице Сусаноо прибавлялись новые морщины,  а  постоянно  улыбавшиеся  глаза
Сусэрихимэ становились все более ясными.



   3

   Однажды, когда, сидя под деревом муку перед дворцом,  Сусаноо  свежевал
большую оленью тушу, ходившая за морской  водой  Сусэри-химэ  вернулась  в
сопровождении незнакомого молодого человека.
   - Батюшка, я только что повстречала этого  господина  и  проводила  его
сюда.
   С этими словами она подвела молодого человека к Сусаноо, который только
тогда поднялся со своего места.
   Молодой человек был красив и широк в плечах. Шею его украшали красные и
зеленые ожерелья из яшмы, у пояса висел  широкий  меч.  Так  выглядел  сам
Сусаноо в свои молодые годы.
   В ответ на почтительный поклон Сусаноо грубо спросил:
   - Как твое имя?
   - Меня зовут Асихарасикоо.
   - Зачем ты приплыл на этот остров?
   - Я пристал, чтобы запастись продовольствием и водой.
   Молодой человек отвечал на вопросы спокойно и ясно.
   - Ну, что же. Можешь пройти туда и поесть. Сусэри-химэ, проводи его.
   Они вошли во дворец, а Сусаноо в тени дерева опять принялся  за  оленью
тушу, искусно орудуя ножом. Незаметно им  овладело  смутное  беспокойство,
как будто над морем в погожий день появилось облачко, предвещавшее бурю.
   Когда, покончив с тушей, Сусаноо вернулся во дворец, уже смеркалось. Он
поднялся по широкой лестнице, с которой сквозь белый занавес,  закрывавший
вход,  видна  была  большая  зала.  Сусэри-химэ  и  Асихарасикоо  поспешно
поднялись с сугадатами [плотные циновки, сплетенные из осоки], совсем  как
вспугнутые птички из гнезда. Сусаноо  с  недовольным  выражением  на  лице
медленно вошел в залу. Бросив на Асихарасикоо злой взгляд, он обратился  к
нему, и слова его прозвучали почти как приказ:
   - Сегодня ты можешь заночевать у нас, чтобы немного отдохнуть.
   Асихарасикоо ответил радостным  поклоном,  но  его  движения  не  могли
скрыть чувства смутной тревоги.
   - Тогда иди устраивайся на ночлег, Сусэри-химэ! - Сусаноо  обернулся  к
дочери и с презрением в голосе сказал: - Проводи гостя в пчельник.
   Сусэри-химэ побледнела.
   - Может быть, ты поторопишься! - как разъяренный медведь, взревел отец,
видя, что она медлит.
   - Иду. Пожалуйте сюда.
   Асихарасикоо еще раз отвесил почтительный поклон и весело вышел из залы
вслед за Сусэри-химэ.



   4

   Когда они вышли из залы, Сусэри-химэ сняла с плеч платок и,  давая  его
Асихарасикоо, прошептала:
   - Когда войдете в пчельник, взмахните им три раза. Пчелы тогда не будут
жалить.
   Асихарасикоо не понял,  что  означали  ее  слова.  Но  спрашивать  было
некогда, так как Сусэри-химэ уже открыла маленькую дверь  и  ввела  его  в
помещение.
   Внутри  было  совсем  темно.  Асихарасикоо  хотел  было  ощупью   найти
Сусэри-химэ. Он коснулся кончиками пальцев ее волос. В следующее мгновение
хлопнула поспешно закрытая дверь.
   Он так и остался стоять в  растерянности  с  платком  в  руке.  Немного
погодя его глаза начали привыкать к темноте. Внутри было не так темно, как
ему показалось сначала.
   В тусклом свете он увидел множество свисавших с потолка пчелиных ульев,
каждый величиной с большую бочку. А по этим ульям лениво ползали громадные
пчелы, каждая больше, чем его меч, висевший у пояса.
   Асихарасикоо непроизвольно отпрянул назад и бросился к двери. Но как он
ни старался, дверь не поддавалась. Тем временем одна из пчел спустилась на
пол и с глухим жужжанием стала приближаться к нему.
   Асихарасикоо попытался раздавить ее, прежде чем она подползет. Но пчела
с еще более громким жужжанием поднялась до уровня  его  головы.  И  другие
пчелы,  потревоженные  присутствием  человека,  словно   стрелы,   летящие
навстречу ветру, тучей устремились на него...
   Сусэри-химэ вернулась в залу и зажгла прикрепленный  к  стене  сосновый
факел. Яркое красноватое пламя осветило Сусаноо, лежавшего на плетеной  из
осоки татами.
   - Ты действительно отвела его в пчельник? - по-прежнему злобно  спросил
Сусаноо, пристально глядя в глаза дочери.
   - Я еще не нарушала ваших приказаний, отец.
   Сусэри-химэ, избегая отцовского взгляда, села в углу.
   - Да? И, надеюсь, в будущем тоже не нарушишь? - спросил  Сусаноо,  и  в
его словах прозвучали иронические нотки.  Но  Сусэри-химэ,  занятая  своим
ожерельем, ничего не