льшого жара. Он проснулся,
повернул голову, улыбнулся слабо и виновато.

- Ну, кажется, наши дела получше, - сказал я. - Давай-ка маечку снимем, а
то простудишься в сырой... - Помог ему сесть, стянул майку через голову и
жидкие, как плети, руки. Опять поразился щемящей разнице между загорелой
кожей шеи и беспомощной белизной спины с лопатками-крылышками. Ощущение
Сашкиной ребячьей беззащитности резануло меня новым страхом.

А он вдруг оперся локтями о подушку, пробормотал:

- Ох, простите, мне надо... - Спустил с кровати ноги.

Я помог ему дойти до туалета, подождал, привел назад. Откинул на своей
кровати одеяло.

- Давай-ка сюда... - Уложил его на сухие простыни.

- А вы? Где будете спать?

- В кресле выспался.

- Намучились вы со мной...

- Помалкивай... Ну-ка, укройся, а то дрожишь.

- А где Чиба?

Чиба - в виде котенка - вышел из-под кровати, муркнул: "Доброе утро".
Прыгнул на одеяло. Свернулся клубком.

Я придвинул кресло, сел.

- Спи. Рано еще. Тебе сейчас полезно больше спать.

- Ага... - Сашка послушно прикрыл глаза. Но через минуту опять вскинул
ресницы. Глянул на меня, на потолок.

- У тебя что-нибудь болит?

- Не-а... Только весь такой... будто через выжималку в стиральной машине
пропустили.

- Бедняга ты... Отчего на тебя такая напасть?

Он пробубнил - и виновато, и насмешливо:

- За то, наверно, что от вас... удрать хотел.

- Ты что же? Веришь в Провидение?

- В привидения? - удивился он.

- Да нет... В судьбу, в законы высшей справедливости и так далее...

Сашка погладил Чибу, вздохнул, глядя в потолок:

- Мама верит... Она говорит, что, если что-нибудь натворил, расплачиваться
все равно придется. Поэтому и не наказывает. Говорит, что жизнь сама
спросит...

- И сбывается?

- Часто...

- Мудрая у тебя мама...

Он скосил на меня глаза, сказал нерешительно:

- А у вас... разве не такая?

- У меня, Сашка... маме было бы сейчас уже за девяносто. Я был поздний
ребенок...

- Ну, все равно. По-моему, она похожа на мою... была...

- Почему ты решил?

- Ну... когда вы по хронофону говорили, помните? У нее голос похожий... как
у моей мамы.

- Может быть.

Я вспомнил историю с сундуком и телефонным аппаратом, и показалось, что
случилось это давным-давно... Как хорошо было бы оказаться сейчас на
Пустырной улице (такой привычной, просто родной) под решительной опекой
Генриетты Глебовны Барнаво... Но как туда доберешься с беспомощным Сашкой?

А здесь - ни друзей, ни знакомых. Пантюхин? Неизвестно, где его искать.
Ребята из "Пилигрима" еще вчера покинули Подгорье... Сашка снова не
по-хорошему розовел, и глаза у него блестели. Я потрогал его лоб.

- Ну вот! Опять ты раскалился.

- Да ничего... А почему вы сказали, что были поздний ребенок?

- Потому что так... Сперва старший брат и сестра родились. А я уже много
после, через двенадцать лет...

- А я всего один... Тоже поздний. У мамы долго детей не было, а потом...
вот...

- "Вот" получился вполне удачный, - деликатно сказал я.

- Не знаю. Маме сравнивать не с кем, раз я один... А вас брат и сестра не
обижали маленького?

- Нет... Когда я подрос, они жили уже отдельно, учились в Ленинграде, потом
и остались там... А мы с мамой вдвоем... Отец был офицер, после войны в
Германии служил, а потом... В общем, развелись они.

- Все похоже, - выдохнул Сашка.

- Что поделаешь...

- Может, и к лучшему. А то с отцами одни скандалы...

Я хотел возразить, что с моим отцом было иначе - ни историй, ни скандалов.
Но, во-первых, от этого не легче, а во-вторых... зачем это Сашке?

- Видать, хлебнули вы с мамой, - сочувственно сказал я.

- Было, - согласился он как-то очень бесхитростно. - Главное, что при этом
у меня свойства терялись. "Проводниковые"... Я боялся, что навсегда... А
вас никто, значит, никогда не обижал... и не трогал?

- Одно время жила с нами младшая мамина сестра, тетя Лика. Да какая там
"тетя", студентка. Она возымела привычку хлопать меня линейкой. Но это
обычно кончалось так: она линейкой - трах, а я выхвачу - и о колено.
Наломали в конце концов столько, что хоть печку растапливай... Только один
раз меня хотели взгреть по-настоящему. Попал в ловушку.

- Терпеть не могу ловушки.

- Кто же их любит... Мы с приятелями стреляли из луков, и стрела моя
залетела в чужой двор. А в нем - палисадник вокруг грядок, высокий, выше
моей головы... Ну, думаю, там надо искать. Перелез и вдруг вижу: ко мне
дядька движется, хозяин... Не какой-нибудь там краснорожий кулак, а вполне
профессорского вида, в очках, в соломенной шляпе, с бородкой... Я, конечно,
обратно к палисаднику. Ухватился, ногами скребу по рейкам, в обе коленки
занозы вогнал, а руки слабеют. Как во сне, когда за тобой гонятся, а ты еле
движешься... Наконец подтянулся, но тут пальцы сорвались, и я повис... На
груди между лямками была перекладинка, она наделась на торчащую рейку - и
обратно мне никак, высоко...

- А оторвать нельзя? Перекладинку эту...

- Меня подвели штаны... До того дня я был ими очень доволен: крепчайшие, из
замши особой выделки. Мне их отец из Германии прислал. Там, в Тироле, такие
кожаные штанишки на лямках носят и мальчишки, и взрослые мужики. Сперва я
надевать их стеснялся: какие-то "не советские", с кожаными кисточками, с
отворотами. Однако ребята во дворе "трофей" оценили, самый образованный,
Женька Ремезов, сказал: "Как у Вильгельма Телля". Понравилось всем и
качество материала. Особенно здорово было в них кататься с наклонной крыши
большого погреба, по гладкому кровельному железу. Правда, взрослые ворчали,
что зад сделался отполированный...

- Так ведь тирольские штаны, они чем больше потертые, тем ценнее. Я читал,
- вставил Сашка.

- Женька Ремезов так же говорил. Но тетушка Лика не верила и несколько раз
хватала линейку. Однако тирольская замша и здесь мне служила верно...

Сашка хихикнул и спросил нервно:

- А в огороде-то... Вы все-таки убежали?

- Не сразу... В общем, я повис, как кукла в кладовке у Карабаса. Вывернул
шею и смотрю в каком-то полуобмороке, как хозяин приближается. А он не
спешит, видит, что я как пескарик на крючке. И улыбочка у него... Вырвал он
у забора сорняк с крепким стеблем, идет, ощипывает с него листочки,
помахивает. И глаза у него, Сашка, какие-то медовые, в них удовольствие,
что вот он я перед ним - беспомощный, голоногий, готовенький для
расправы... Но тут во мне как пружина сорвалась: заорал, дернулся изо всех
отчаянных сил. Рейка отломилась, повисла на мне вместе с ржавым гвоздем. Я
плюхнулся в траву, схватил обломок, пустил его в хозяина. Кажется, гвоздем
оцарапал ему щеку, И тут же - мимо него, в одну калитку, в другую...

- Не поймал?

- Нет... Потом, правда, разузнал про меня, приходил жаловаться. Мама
перепугалась, засадила меня на целый день дома... Но это были пустяки по
сравнению с той жутью, когда я висел, а он подходил... Мне и теперь этот
случай снится, если жизнь опять ловушки устраивает...

- Я вот тоже теперь... в ловушке, - вздохнул Сашка.

- Ну, что ты говоришь! Ты же не один, со мной!

- Да... - Он посопел виновато, опять опустил ресницы и сказал так, с
прикрытыми глазами: - Вы меня не бросили... А я вчера... вас чуть-чуть
одного не оставил...

- Да ладно тебе. В конце концов, я же не больной. Взрослый, здоровый
дядька.

- Ох уж здоровый...

- Ну, все-таки... Большой, самостоятельный.

- Не такой уж самостоятельный, если с проводником... А проводник-то
чуть-чуть не сбежал!

Я сказал осторожно:

- Но ведь теперь-то ты уже не жалеешь, что у тебя ничего не вышло?

Он опять глянул очень блестящими глазами. Щеки розовели все сильнее. От
жара или по другой причине?

- В том-то и дело, что жалею... Но если бы это вышло, жалел бы, что вас
бросил... - И часто задышал.

- Сашка, что? Опять хуже стало?

- Нет, ничего...

Было уже совсем утро. В коридоре - шаги, голоса.

- Я сейчас вернусь...

Хозяйка была в баре. Я небрежно сказал ей, что мальчик слегка прихворнул:
видимо, переутомился вчера. Не найдется ли градусник? Хозяйка градусник
принесла и проводила меня настороженным взглядом.

Сашка подержал градусник минуты две и... - батюшки мои! - тридцать девять и
две! Это с утра-то!

- Только не надо врача! Я еще таблетку проглочу, посплю, и все пройдет!

И он правда уснул, приняв аспирин.

И Чиба уснул, превратившись в летучую мышь и повиснув на люстре. Я тоже
задремал в кресле... И проснулся оттого, что Сашку опять тошнило - водой и
крошками аспирина. Я подхватил его за плечи, и снова он обвис у меня на
руках, горячий и беспомощный. Потом откинулся на подушку, отдышался,
выдавил жалобно:

- Это последний раз... Ничего...

Какое уж там "ничего"... Что же делать-то?

Едва я успел вытереть пол, как постучали в дверь. Появилась хозяйка с
подносом. Величавая, как старая фрейлина.

- Вы сказали, что мальчик нездоров. Я решила, что позавтракать вам лучше
здесь... - Она опустила поднос с тарелками и кофе на стол, оглянулась на
Сашку. - О... да у него нешуточный жар! Вам не кажется, что это серьезно?

- Нет... - сказал Сашка.

Хозяйка повела плоским плечом, выплыла из комнаты. Но в дверях оглянулась и
поманила меня. Я надел пиджак и вышел.

Хозяйка сказала опять:

- Вам не кажется, что это серьезно?

- Кажется, - признался я.

- По-моему, срочно нужен врач. Вы же взрослый человек, должны понимать.

Я был взрослый человек, я понимал: она права. И все же сидело во мне
глупое, ребячье чувство, что я предаю Сашку.

- И в конце концов... - У нее сделалось совсем деревянное лицо. - Поймите и
меня. Здесь не медицинское учреждение. Вдруг у мальчика инфекция?.. Я
позвоню в "Скорую помощь".

Я пожал плечами - с печалью и облегчением. Потому что спорь не спорь, а она
все равно позвонит.

Когда я вернулся в комнату, Сашка, со свекольными щеками и торчащими
волосами, сидел на краю кровати. Он был в рубашке на голое тело и суетливо
натягивал шортики.

- Что с тобой? Ты куда?!

- Я знаю... она звонить пошла... врачам...

Сашка быстро встал. Затолкал босые ноги в кроссовки. Шатнулся. Я подхватил
его. Он дернул горячими плечами.

- Окно откройте...

- Зачем?

- Откройте окно... ну пожалуйста! - сказал он так отчаянно, что я бросился,
толкнул створку. Сашка ринулся мимо меня, вмиг оказался на крыше. Откуда
только силы!

- Сумасшедший!..

- Кар-р! - заорал Чиба, вороненком качаясь на люстре. - Скар-рее! Кар-рета
"Скор-рой"...

"Негодяй", - мельком подумал я, вываливаясь из окна вслед за Сашкой. Тот с
кромки крыши сиганул в песочную кучу совсем как здоровый. Но с песка уже не
встал. Приподнялся на четвереньках, потом сел. Прилег на бок...

Не помню, как я скатился по лестнице. Схватил его. Он всхлипнул,
перемазанной в песке щекой привалился к пиджаку. Что-то бормотнул. Я - уже
в каком-то отупелом отчаянии - понес его к крыльцу.

- Не туда, - простонал Сашка. - Вдоль забора.

- Не дури.

- Ну, я прошу вас... Грани сходятся, я чувствую. Это последний шанс...

- Ты бредишь, что ли?!

- Нет! Всего десять шагов! Если боитесь, закройте глаза! Игорь Петрович...

"Минутное дело, - решил я, - пусть. А то еще потеряет сознание..." И,
заплетаясь башмаками в траве, стал считать вдоль забора шаги. И зачем-то в
самом деле закрыл глаза. А после десятого шага открыл...

И увидел, что стою на темной Пустырной улице.

4. Спасение

Генриетта Глебовна поняла все моментально.

- Догулялся, голубчик!.. Несите его к моей кровати... - Она растолкала
подушки, откинула атласное одеяло. Я с невыразимым облегчением опустил
Сашку в прохладную мякоть обширной постели. Сдернул с него кроссовки.

Генриетта Глебовна стремительно облачилась в белый фартук, принесла
полотенца и какие-то бутылки. Включила настольную лампу. За окнами синели
сумерки. Наверно, при межпространственном переходе опять сместилось время,
на Пустырной улице уже был вечер...

- Игорь Петрович, вы не переживайте, - бодро гудела Генриетта Глебовна. - У
мальчишек это бывает. Особенно часто случается, когда резкая смена климата,
например, если на юг приезжают. А ведь там, где вы гуляли, эти смены на
каждом шагу... Сейчас мы этого героя натрем уксусом, вернейшее средство.
Завтра будет как огурчик.

Сашка бессильно пробубнил в подушку:

- Не хочу... натираться...

- Да?! - Обрадовалась Генриетта Глебовна. - Надо же! Буду я тебя
спрашивать!.. Игорь Петрович, помогите-ка его раздеть... Совсем, совсем...
Ах, мы еще дергаемся! Какие мы стеснительные! Будто не видала я вашего
брата... Вот так... Игорь Петрович, полотенце мне, пожалуйста, и бутылку...

От запаха уксуса закружилась голова. Я быстро отошел, сел. Локти Генриетты
Глебовны энергично двигались. Покорившийся судьбе Сашка ойкал и постанывал.
Я закрыл глаза.

- ...Игорь Петрович, выпейте-ка вот это и тоже ложитесь. Вы, я смотрю,
намучились с ним...

Я увидел у своего лица зеленый стаканчик, из него пахло мятой и
валерьянкой. Я выпил, пошла по жилам прохлада и сладкая беззаботная
усталость. Сашка лежал, укрытый до носа одеялом. Дремал. Ну и хорошо...

Я пошел к себе. Начал раздеваться. С грустью подумал о пижаме, которая с
"сидором" и всеми дорожными вещами осталась в Подгорье... Ладно, лишь бы
Сашка поправился... А то ведь этот его дурацкий "алгор-р-ритм"... Едва я
забрался под одеяло, как постучала Генриетта Глебовна.

- Игорь Петрович, простите. Он про какую-то Чибу бормочет. Спрашивает, не
появлялась ли. Я сперва думала, что бредит, но... Ай, кто это?!

В открытую форточку лезла обшарпанная плюшевая обезьяна с большущей
(больше, чем она сама) синей сумкой через плечо. С книжкой "Плутония" в
мягкой черной лапе...


Когда я проснулся, обрыв за окнами был рыжим от солнца.

Натягивая брюки, я слышал, как на кухне Генриетта Глебовна чем-то звякает и
напевает старинный марш "Тотлебен". Это внушило мне бодрость и надежды. Я
оделся и первым делом сунулся в комнату к Сашке. Там било в окна солнце.
Сашка сидел на кровати, завернувшись в простыню, как в бурнус. Глянул на
меня и сказал вредным голосом:

- Штаны куда-то спрятали. И все остальное... Что за жизнь! - Но тут рот его
округлился, а глаза сделались несчастные: мимо меня в комнату двинулась
Генриетта Глебовна. У плеча она держала вверх иглой искрящийся на солнышке
шприц.

- Смотрите-ка! Жалуется! Я, старая, ночь на раскладушке промаялась, а он на
перине почивал и теперь еще недоволен жизнью!.. Прекрасная у тебя жизнь,
радость моя! И будет еще лучше, когда введем укрепляющее средство... А
потом и штаны получишь. Ну-ка...

- Зачем! - панически сказал Сашка. - Не дам я!.. Мне нельзя! У меня от
этого... обмороки бывают! Правда!

- Обморок - это не смертельно. Зато здоровее будешь.

- Игорь Петрович! Я и так уже здоровый!

Но я развел руками в знак бессилия и покорности обстоятельствам. И вышел.
Вскоре послышалось: "Ай! ишкин свет..." В ответ - сухой шлепок и
добродушное: "Ты мне поругайся, чучело гороховое... Все, теперь ты
живой-здоровый. Не первый раз я тебя за уши на белый свет вытаскиваю..." -
"А когда первый-то был?" - "Много хочешь знать... Одевайся и брысь!"

Скоро Сашка появился - слегка надутый, но без признаков хвори.

- Как самочувствие, лоцман?

- Ага! Скажу, что плохо, так опять... "укрепляющее средство"...

- А если всерьез?

Сашка подпрыгнул, болтнул в воздухе ногами.

- Хоть сейчас на маршрут!

- Никаких маршрутов, - сообщила из своей комнаты Генриетта Глебовна. -
Сегодня от дома не отходить, отдыхать, смотреть телевизор... Игорь
Петрович, ему в самом деле еще нельзя. Да и вам полезно передохнуть.

- Слушаем и повинуемся.

- То-то же. Ступайте завтракать.

5. Кое-что о "Даблстаре"

До обеда Сашка то колдовал над комбинациями из спичек, то валялся на
раскладушке и читал "Плутонию". Я тоже почитал - "Апокрифы" и "Вестник".
Потом сходил в местный универмаг: надо было обзаводиться имуществом взамен
оставленного в Подгорье. О Сашке-то Чиба позаботился, притащил сумку, а я
остался даже без бритвы... Купил я объемистый портфель и все, что
полагается человеку в поездке. Жаль было свой заслуженный "сидор", да что
поделаешь... Хорошо хоть, что ушел из Подгорья в пиджаке, с паспортом и
деньгами в кармане...

Вернувшись, я опять лениво взялся за книги. С Сашкой мы почти не
разговаривали, но молчание наше не было тягостным. Оба мы были как два
путника, утомленные долгим путешествием и понимающие друг друга без слов. Я
спросил только:

- Сашка, а где Чиба?

Сашка сказал недовольно:

- Шастает где-нибудь. За ним разве уследишь...

В обед Генриетта Глебовна покормила нас борщом и жареными карасями. Сашка
ел охотно, и за это нам разрешено было погулять в парке над обрывом.

- Только не лезьте вверх напролом, идите по лестнице. А то знаю я вас,
альпинистов.

С моей-то ногой напролом по обрыву! Скажет тоже... Тем более, что опять
гудела голова. Ну, ничего...

Парк был захламлен, решетчатые павильоны и лавочки заросли сорняком. Сирень
разрослась, как джунгли, и пахла одуряюще. А над ней - высоченные березы,
клены и липы, солнце сквозь них - как тысяча золотых шпаг. И тихо-тихо.
Почему-то совсем не было слышно и видно птиц. Только по кривоногому
облезлому роялю, что стоял на развалившейся эстраде, прыгали воробьи.

Я забрался, открыл клавиатуру, хотел тронуть клавиши.

- Не надо, - тихо, но решительно сказал Сашка. - А то... всякое может быть.

Ну, ему виднее. На то и лоцман.

- Сашка, здесь что, никто не бывает? Рояль бросили...

Сашка повеселел, хихикнул:

- Бывают, наверно... Только по ночам. Такое тут...

- Кто? Нечистая сила, что ли?

- Ага... Похоже, - дурашливо сказал он.

- Ну тебя...

Сашка ответил уже серьезно:

- Я не знаю. Это закрытый объект. Сюда только у лоцманов первой категории
есть полный проход.

- А у тебя какая категория?

- Пока никакой, потому что документов не дают. Но по третьей взрослой я все
равно работаю. А то и по второй... Ура, лошадь! - Он взлягнул ногами и
помчался от меня.

У края обрыва стояла не лошадь, а гипсовая скульптура лося с обломанными
рогами. Сашка, будто обезьяна, забрался лосю на спину и сел с видом
полководца. Но мне показалось, что он чересчур бодрится. Неестественно. Я
вспомнил, как еще недавно он почти без сознания висел у меня на руках, и
страх опять прошел по мне короткой судорогой.

- Сашка... Ты как себя чувствуешь?

- Я-то? Во! - Он вскинул большой палец, этим же пальцем почесал нос и
сообщил решительно: - Завтра мы во-он туда отправимся. - Вытянул к
горизонту руку.

С обрыва был виден весь город Овражки, за ним луга и рощи, лес в синеватой
дали, а из-за леса поднимались, как свечки, белые колокольни. На них и
показывал Сашка.

- А что там?

- Ново-Камышино. Деревушка, а рядом крепость-монастырь. Там и сейчас монахи
живут. Говорят, у них библиотека такая, что даже из всяких академий
ездят... Может, вы там и ту самую книгу найдете, Ришелье...

- Как же, найдешь ее...

- А может... и Тетрадь. - Сашка хитро глянул с высоты.

Я не выдержал:

- Дернуло меня однажды за язык сказать тебе о них. И о книге, и о
Тетради...

Кажется, он слегка надулся. Я проговорил примирительно:

- Пойдем еще побродим.

Сашка на животе сполз с гипсового "коня".

- Пойдемте. Мое дело такое, я проводник...

- Обиделся, что ли?

- Не обиделся. А только, что вы все время... это...

- Что?

- Киснете!

Вот ведь душекопатель на мою голову!

- Не кисну я. Просто подумал, что Генриетта Глебовна не пустит нас завтра.
Путь-то небось неблизкий.

- Ага! Надо по речке сплавляться. Вон, видите, среди лугов блестит... За
день не успеть...

- Вот я и говорю!

- Ну и что! Поплывем, когда пустит!

- А послезавтра наш контракт кончается...

Сашка вскинул потемневшие глаза.

- Вам, значит, уже надоело со мной, да?

- С чего ты взял? Господи, да поплывем, если хочешь!.. Только больше не
болей.

- Не-е! Теперь у меня им-му-ни-тет!

Мы бродили еще долго. Как в неведомом лесу. Наткнулись на кривобокую
и