Владислав Крапивин.
    Кристалл 1-5


    Застава на Якорном поле.
    Цикл "В глубине Великого Кристалла--2".
    ГОЛУБЯТНЯ В ОРЕХОВЕ
    Выстрел с монитора.
    Сказки о рыбаках и рыбках.
    Лоцман. Хроника неоконченного путешествия.



OCR by Ksu Datch

Иллюстрации художника Е. И. Стерлиговой


Обсерватория "Сфера".
Расширенное заседание комиссии
по итогам квартальной деятельности спецгруппы "Кристалл-2".
Стенограмма. Фрагмент

Научный сотрудник Михаил Скицын: ...Таким образом, после очередного
возмущения четырехмерных полей типа "VITA" и "Gloria" в наблюдаемом секторе
мы можем видеть четко зафиксированное явление класса "Туннель" между
гипотетическими гранями D и Е. Причем туннель этот имеет...

Профессор Карло д'Эспозито: А собственно, почему "гипотетическими", молодой
человек?

М. С.: Это, увы, не моя терминология. На ней настаивает Центр.

К. д'Э.: "Доколе же ты, о Катилина..."

М. С.: Согласен с вами.

Голос из аудитории: Туннель стабилен?

М. С.: В том-то и дело! Как никогда!.. С одной стороны, это противоречит
привычной схеме с Мђбиус-вектором, поскольку направление обратно течению
темпорального кольца...

Голос: Не обратно, а поперек!..

М. С.: Вы правы. А с другой стороны, этот факт - увесистая гиря на чашу
весов общей теории "Кристалла"...

Профессор Ян Таурин (лаборатория "Грин"): Однако, коллега, здесь
противоречие...

М. С.: В чем, елки-палки, противоречие?! Мы пока подбираемся к исходным
данным о Переходе робко и на пузе, как мыши к миске спящего кота. Не знаем
еще, простите, ни фига! А вы малейшее отклонение объявляете противоречием!
Нельзя же судить о "Кристалле" с позиции учебника формальной логики для
пятиклассников!..

Шум в аудитории.

Председатель: Михаил Петрович... Ваш тон...

М. С.: Виноват. Прошу извинения за тон. Но не за туннель. Он - факт,
извиняться за него бессмысленно, если даже он кому-то не нравится.

К. д'Э.: Синьор Скицын, а справедливо ли утверждение, что вы как-то
увязываете возникновение туннеля со вспышкой сверхновой на меридиане...
гм... "гипотетической" грани D?

М. С.: Увязываю лишь во времени, но не вижу причинной связи...

Я. Т.: Однако ходят разговоры, что вы заявляли: "Эта штука, братцы,
загорелась неспроста". И... странно как-то... именовали новую звезду весьма
фамильярно: не то Гришкой, не то Степкой.

М. С.: Мало ли какие ходят обо мне разговоры...

Голос (обрадованно): Это верно!

М. С.: ...А что касается "фамильярного" наименования сверхновой, то идея
эта не моя, а Якова Матвеича Скицына, автора трудов по аналогии
кристаллических структур, почетного академика и...

Я. Т.: Вашего прадеда? Но он ведь... э-э, так сказать...

М. С.: Вы, так сказать, заблуждаетесь. Яков Матвеич вполне здравствует,
несмотря на преклонные годы... Кстати, позвольте встречный вопрос: что вас
так волнует эта сверхновая? Вы же недавно утверждали, что ее не существует!

Я. Т.: Естественно, коллега! Я не могу поверить в звезду, которая объявлена
сверхъяркой, но не видна ни в один телескоп.

М. С.: Ни в один из обычных телескопов грани А...

К. д'Э. (язвительно): Гипотетической.

Смешки в аудитории.

Голос (детский): Доколе же ты, о Микаэлло, будешь настаивать на нашем
грешном существовании?!

М. С.: ...А если взглянете на экран межпространственных пересекающихся
радаров...

Я. Т.: Я астроном, а не... алхимик.

М. С.: Ваша твердость сама по себе вызывает восхищение. Но она похожа на
твердость святых отцов, не желавших смотреть в телескоп Галилея.

Я. Т.: Вы, я полагаю, еще не Галилей.

М. С.: Да и вы... прямо скажем, если и отец, то не святой. Ваша статья в
"Астрономическом вестнике"...

Шум в аудитории.

Председатель: Товарищи! Господа! Михаил Петрович...

Голос: А как быть с эффектом "поперек"?

Второй голос (детский): Миш, расскажи про обратную спираль! Как хвост у
Жучки!..

Оживление. Смех.

Председатель: В чем дело? Откуда здесь дети?

Секретарь: Это Витька... То есть Виктор Мохов, внук директора обсерватории,
который, как вы, знаете, сейчас в Центре и...

Председатель: Ну и... тем не менее. Здесь не кружок юных физиков.

М. С.: Он же пограничник.

Я. Т.: Что? Детей уже берут на военную службу?

М. С.: Великие Хранители!


- ...Я так намучилась за эту смену! Вожатые все девчонки-первокурсницы,
толку никакого, всђ на нас, на воспитателях. А нынешние дети - сама
знаешь...

- Иди ты с этой работы. Пока не поздно.

- Ох, не говори! Хоть в вахтеры ушла бы. Да ведь стаж... В этой смене
триста человек - и дебил на дебиле. Из-за одного чуть не кончилась, был
такой Ромка Рогулин в пятом отряде. По прозвищу Ро-ро. В родительский день
гляжу, он несется по коридору и через две стеклянные двери - навылет! Я и
села мимо скамейки. "Врача!" - ору. Сама думаю: "Его в реанимацию, меня к
прокурору". А он - хоть бы хны, только щека поцарапалась. Не остановился
даже. Я ему вслед: "Вернись, паразит, ты куда?!" А он: "К ма-а-аме!.."

(Из разговора в автобусе)

1. КОЛЬЦО. ГОЛОС

- Осторожно, двери закрываются. Следующая станция - Малый ипподром...


На Большом Кольце поезда с перрона А идут по часовой стрелке, с перрона Б -
наоборот. И никогда не меняют направлений - кольцо есть кольцо. Поэтому
хвостовых моторных вагонов у них нет. Задний вагон такого поезда - с
закругленной кормовой стенкой. Узкий диван изгибается вместе с ней
подковою. А над упругой спинкой - сплошное, тоже выгнутое, стекло.

Если встать коленками на прохладную искусственную замшу сиденья и положить
подбородок на нижнюю планку окна, видно, как убегает назад черный, с
бледными огоньками туннель, как быстро уменьшается светящийся полукруг -
выезд со станции. Потом этот желтый ноготок исчезает за поворотом, туннель
делается светлее. Бегут, не отставая, по гладкой полосе антиграва отблески
хвостовых сигналов, ярче становятся фонари. При замедлении хода можно
различить пористую кладку стен, замурованные арки, а кое-где - черные
провалы и в них смутно белеющие мраморные колонны. Поезд прошивает
известковые и бутовые толщи древнего Полуострова с его катакомбами,
подземными храмами, пещерными городами, подвалами крепостей и тайными
библиотеками.

Тысячи лет в этих каменных пластах гнездились тайны. Великое множество.
Тысячи лет, наверно, нужно, чтобы все разгадать. Если будет на то у людей
охота... Еще недавно рассказы о кладах и подземельях волновали до замирания
души. А сейчас все равно. Лучше не смотреть, закрыть глаза. Тогда голос
делается будто не из стереодинамиков, а совершенно живой. Будто совсем
рядышком, за спиной:

- Осторожно, двери закрываются. Следующая станция - Магазин "Радуга"...


В хвостовом вагоне пассажиров всегда немного. А сейчас, в послеобеденную
пору, совсем пусто. Лишь в другом конце сидят двое-трое. Никто не заворчит
на мальчишку, забравшегося с ногами на сиденье. Впрочем, сандалии он
оставил на полу.

В скрытые щели вентиляции тянет сквознячок, щекочет голые пятки, пушистыми
зверьками пробегает по ногам, прыгает под светло-серую капитанку с
закатанными рукавами. Между лопаток - словно мохнатой лапой провели. На
спине шелковистая аэроткань надувается пузырем.

...Несколько раз он задумывался: почему эти полукурточки-полурубашки со
множеством застежек и хлястиков, с пряжками и погонами называются
капитанками. Никто из взрослых не ходит в такой форме: ни моряки, ни
офицеры Космофлота, ни Патрульная служба, ни дежурные Дорожной сети. Это
чисто ребячья одежда - на все случаи неспокойного мальчишечьего бытия. Не
рвется, не мнется, не льнет к репейникам, за минуту отстирывается от любых
пятен в холодной воде. Отталкивает жгучие лучи и хранит тепло в зябкую
погоду. А больших карманов и потайных карманчиков столько, что и сам хозяин
не всегда помнит. В холодную погоду у капитанки раскатываются рукава, подол
заправляется под ремень длинных брюк (обычно с узорно-чеканной пряжкой),
пристегивается откидной воротник-капюшон - и ходи хоть среди метели.

Хотя какая тут метель! Конечно, Полуостров - не настоящий Юг, но снег
выпадает лишь на Рождество, да и то если очень постарается Служба погоды.
Говорят, лет пятнадцать назад случилась такая зима, что пролив у Грюн-Капа
на полмесяца затянуло льдом. Но нынешние мальчишки ничего подобного не
помнят. Лето здесь тянется до конца октября. А сейчас лишь сентябрь, и в
вагоне прохладнее, чем на улице. Там, наверху, не просто жара, а влажная
духота. И небо - желто-серое, низкое, солнце вязнет в липком воздухе.
Ничего не поделаешь - парниковый эффект. "Погодники" воюют с ним, как
могут, да пока могут не очень.

Хорош бы он оказался, если бы поехал в лицейской форме. Встречные пялились
бы на пацана в казенных, с лампасами, штанах до пят, в галстуке и тесной
черной курточке с галунами. Нет, в таком костюме не жарко, специальная
"мундирная" синтетика даже холодит тело. Но что хорошего, когда на тебя все
таращат глаза, как на сбежавшего из заповедника павлина, а мальчишки
радостно орут вслед: "Ослы - на тот свет послы!"

"Ослы" - это из-за нарукавного шеврона. На нем концы золотого лаврового
венка торчат, как ослиные уши, и тут же - буквы: О С Л. Особый суперлицей.
Супер - потому что учит человека от "нулевки" до высшего диплома. Особый -
потому что для всяких сверхталантов ("Господи, а у меня-то какой талант?").
Многие считают, что одаренные сверх меры дети на этом свете не заживаются.
Вот и "послы на тот свет".

Кантор вроде бы с шутливой ноткой, но в общем-то серьезно любит напоминать,
поднявши пухлый палец:

- Господа лицеисты, понятие "честь мундира" есть понятие не устаревшее, а
вечное. Будьте выше праздного любопытства и насмешек обывателей и гордитесь
принадлежностью к славной когорте. Вы соль будущего интеллекта общества...

В переводе на нормальный язык - на занятия в мундире, в город в мундире.

Есть, конечно, такие, кому нравится изображать гвардейцев и аристократов
позапрошлого века. Дело их. Пускай берегут мундирную честь. А он сюда, в
"ослы", не просился.

...Час назад он вышел из лицейского парка, пешком добрался до Южного
вокзала, в электронной камере хранения взял сверток с тем, что привык
носить раньше, в прежние, домашние времена. Бесшумно переоделся в кабинке
туалета. Все казенное затолкал в прежнюю бронированную ячейку, придавил
тяжелой дверцей. И все. И превратился в обычного пацана, затерялся среди
миллионного ребячьего народа Полуострова...


- Осторожно, двери закрываются. Следующая станция - Дом Капитанов.

"Да, я знаю... Помнишь, мы там выходили, чтобы посмотреть на этот дом? Это
когда я еще маленький был, и мы гуляли вдвоем... Он длинный, белый, с
круглыми окнами и корабельной вышкой. На вышке мачта со всякими висячими
знаками - шарами, треугольниками. А выше знаков - флаг. Синий, с золотыми
полосами и вензелем, как на капитанском рукаве. А может, "капитанка" -
потому, что на нее тоже пришивают всякие шевроны и знаки?"

Да, на погоны обычно шьют полоски разного цвета, на рукав - эмблему своего
отряда или общества. А иногда и просто всякие значки и надписи. Но он
ничего не пришил. Если просто так, картинки, - это неинтересно. А по званию
ничего не полагается. В прежней школе, весной, он записался в клуб "Морские
орлята" и уже почти прошел кандидатский срок, и должны были скоро дать
синие лычки на погоны и нарукавный знак с крылатым корабликом. Но
инструктор неожиданно уехал на стажировку в летное училище.

"Ты тогда утешала: "Не горюй, в сентябре получишь все, что полагается.
Может, еще и медаль дадут..."

"За что медаль-то?"

"За терпение... Не шмыгай носом, время быстро бежит".

Бежит-то оно быстро. Только если бы знать заранее - куда.

- Станция Дом Капитанов. Осторожно, двери закрываются. Следующая станция -
Отель "Кочевники".

Все здесь известно. Все расписание он знает наизусть, каждую станцию,
каждую нотку в голосе. Сколько витков он сделал по Кольцу за свою жизнь!


- Святые Хранители, это что же такое! Ночь на дворе! Где тебя носило?

Он в дверях - коленки вместе, пятки врозь, пальцы дергают подол капитанки.
Так стоят люди виноватые и упрямые. Голова ниже плеч, волосы упали вперед.
Чтобы глянуть исподлобья, надо их раздуть. Но для этого необходимо
оттопырить нижнюю губу, а губы сжаты. Пока...

- Я тебя спрашиваю, несчастье мое! Где ты был? Только не вздумай сочинять!

"Несчастье мое" - это хорошо. Это трещина в суровой сердитости. Только вот
не вовремя намокли ресницы... А сочинять он не имеет привычки. Или молчит,
или уж правду говорит.

- Скажешь ты, наконец, или решил меня уморить?

- По Кольцу ездил... - Это сипло и тихо.

- Новое дело! Зачем?

Дело совсем не новое. Не первый раз. И ей это, конечно, известно. Но... у
таких разговоров есть свои правила.

- За-чем, я спрашиваю.

Он отдувает наконец волосы. Похожие на волокно растрепанного ногтями
льняного троса (натурального, конечно), они взлетают легко и опускаются не
сразу. Он успевает посмотреть. Глаза в глаза. Потом - опять в пол. Носом
втягивает воздух и говорит с легким вызовом:

- Тебя слушал... Как ты объявляешь.

Она опускается на кухонный стул, руки ложатся на хрустящий новый передник
(он сине-зеленый, блестящий, с белыми и желтыми морскими коньками).

- Еще одна новость. - А в голосе уже что-то вроде просьбы. - Тебе что, дома
меня не хватает?

Он вскидывает лицо. Волосы ладонью - в сторону (будто комара скользящим
ударом бьет по лбу). Смотрит ей в лицо опять и тут же - в дверной косяк.
Говорит сквозь предательскую хрипотцу, но уже с затаенной (очень затаенной)
дурашливой ноткой. Со спрятанной надеждой на прощение:

- Да-а... Там у тебя голос хороший, ты не сердишься, не ругаешь.

- На-адо же... - Она склоняет набок голову (капелька-сережка над плечом). -
Значит, там я лучше, чем дома. Очень большое спасибо.

"Очень большое пожалуйста", - едва шевелит он губами. Так, для себя. И
совсем неискренне, из остатков вредности.

- Но там я говорю свои слова для тысяч людей. И ни один из них не сделал
ничего плохого. Ни один, я уверена, не доводит свою мать до нервной икоты...

- Ох уж, до икоты... - Это он косяку. - Чего уж я такого сделал-то...

- Не бубни! Ни один нормальный человек не лазает со своими приятелями по
всяким подвалам и катакомбам, рискуя свернуть себе шею или оказаться в
завале.

- Ох уж, в завале! Там все безопасно, туда еще наш учитель истории
спускался, когда такой же был... как мы.

- Вот и лазил бы туда с учителем. А не с этим шалопаем Яриком.

- Это Ярик-то шалопай?! Сама говорила, чтобы пример с него брал!

- Я ошибалась. И очень горько. Два сапога пара, и обоих следует вздуть
одинаково. Я вот позвоню его маме.

- Да знает она, знает. Тебе звонить обещала.

- Какое приятное известие! Археологи липовые...

Но это уже так. Это почти игра.

- Марш в ванную. Чучело, а не сын.

Ванная - это потом. А сперва... сперва потоптаться, посопеть у двери, потом
побрести с опущенной головой, постоять, ткнуться носом в теплое плечо рядом
с клеенчатой лямкой передника. Вздохнуть, получив невесомый хлопок по
затылку. Снова посопеть, потереться о ее плечо лицом.

- Нечего об меня нос вытирать. Я тут чуть с ума не сошла: то днем исчез, то
вечером...

- М-м...

- Подлиза.

- М-м...

- Не мычи, а говори, если хочешь что-то сказать.

Она знает, что он хочет сказать. Вечное, как мир, и самое непрочное
мальчишечье обещание: "Больше не буду..." Но даже в полную ласки и
раскаяния минуту он не может выдавить из себя эти слова. Такой характер.

Теплая ладонь с растопыренными пальцами ложится на его заросший затылок.
Пальцы треплют, теребят пряди. Вроде бы сердито.

- До чего упрямый...

Он стыдливо хихикает:

- Сама придумала, что Ежики.

...Прозвище, казалось бы, ну, совсем не для него. Вот у Ярика на темени две
спиралью завитых макушки с жесткими хохолками - и правда, как ежики. Но
Ярик - человек покладистый, "не то, что эта колючка".

Да какая он колючка! Просто повелось так с дошкольных еще времен. "Ты долго
будешь с книжкой сидеть?" - "Счас..." - "Не "счас", а спать. Кому сказала!"
- "Ну, маленько еще..." - "Брысь в постель!" Хвать его в охапку. "Следующая
станция - Нос-в-подушку!"

Он, конечно, верещит и ногами дергает.

"Не ребенок, а ежики..."

"Ха-ха-ха, почему?"

"Потому! Чуть что - иголки наружу: не хочу-у..."

"Ха-ха-ха! Тогда уж один ежик!"

"Один - это мало. У одного хоть живот пушистый, а у тебя всюду колючки
торчат. Куча ежат, все упрямо визжат..."

"Я никогда не визжу. Даже от щекотки. Ай, не надо! И-и-и!.."

"Вот так-то, Ежики... Спать".

Ежики так Ежики. И прожил с этим именем до одиннадцати с половиной лет.

И вот сейчас тоже:

- Эх ты, Ежики, колючки непутевые. Ладно, не сопи, иди мыться. Шагом-марш!

Это уже совсем прощение. Он дурашливо марширует в холл, потом в кафельную
кабину с ванной-бассейном. Весело командует, задвигая дверь:

- Осторожно, двери закрываются. Следующая станция - Океанский пляж!

- Я покажу тебе пляж! Не смей устраивать наводнение!

А за дверью уже: ш-ш-ш, буль-буль-буль, плюх-плюх!

- Ну, только выйди, будет тебе "плюх"!

Он выходит, важно кутаясь в длиннополый мохнатый халат, как в шкуру-плащ
туземного вождя. Слипшиеся волосы торчат длинными сосульками.

- Хоть бы вытерся как следует. Чучело и есть чучело. Не ежики, а дикобраз...

Он шествует к похожему на присевшего бегемота креслу и погружается в его
податливую мякоть. Говорит оттуда:

- А я знаю, почему твой голос записали... У вас там специальные дикторы
есть, а ты вовсе и не диктор, а консультант, а для Кольца записали не их, а
тебя. Потому что...

- Любопытно. Почему же?

Он вдруг теряется, прячет нос в махровый рукав.

- Ну, потому что он такой голос...

- Какой же? А? - Ей и правда интересно.

- Ну... как ты сама.

Голос и в самом деле вовсе не дикторский. Он слишком... домашний, что ли. И
в словах, если очень прислушаться, есть неправильность - крошечная такая
шепелявость. "Р" звучит мягко, "ж" похоже на "ш". И постоянное "осторожно"
произносится с еле заметным ласковым пришептыванием - "осторђшно"... Нет,
не так, разумеется, но с намеком на "ђ" и "ш"...

Ежики сам видел не раз, как люди, услыхав этот голос, поднимают глаза к
динамику и чуть улыбаются.

...И "Ежики" она тоже говорила мягко. Почти как "Ешики"...

"Ешики, опять с ногами на сиденье? Ну-ка брысь!" ("Бр-ись...")

Он вздыхает, сползает коленками с сиденья, садится, опустив ноги. На полу
при стремительных поворотах вагона елозят туда-сюда расстегнутые и
брошенные сандалии. Ежики сует в одну из них ногу, нагибается, чтобы
прижать к металлическому язычку магнитную пряжку. На ноге сбоку, выше
косточки, белый рубец с точками по краям - след шва... Конечно, можно было
бы убрать его за два дня специальной мазью (называется
"ре-ге-не-ра-ци-онная"). Да и без мази он сумел бы сгладить шрам за неделю.
Но не хочет. Пусть. Хорошо он все-таки врезал тогда Кантору, жаль, что нога
срикошетила...

Ремешок с пряжкой - будто живой: дергается, хитрит, выскальзывает из
пальцев. А тут еще опять поворот, и мягкая сила валит Ежики на бок. Он
сердито покоряется ей и так, лежа, дожидается шелестящего торможения и
затем - знакомых слов:

- Станция Восточные ворота... Осторожно, двери закрываются. Следующая
станция...

"Знаю. Эстакада..."

Он придвигается к боковому окну. Поезд, набрав ход, вырывается из
туннельного сумрака в громадное дымчато-желтое пространство. Неяркое,
похожее на грейпфрут солнце невысоко висит во влажном воздухе, высвечивает
море, обрывы Грюн-Капа и бесконечные кварталы мегаполиса, что раскинулся
почти на треть Полуострова. Кварталы эти - белые, стеклянные, разноцветные,
убегающие в необозримые края по холмам и равнине - медленно поворачиваются
за окном, словно за бортом аэробуса. А под полом, под тугой упругостью
антигравитационной подушки, мягко гудит стальная эстакада. Она соединяет
Крепостной холм, где стоят остатки тысячелетней Цитадели, со склоном горы
Э