не знает, кроме меня!

5. Поезд "Пилигрим"

По ветке с поржавевшими рельсами я шагал минут пятнадцать. Она тянулась
между серых кривых заборов, за которыми, как и в городе, густо белел
яблоневый цвет. Потом заборы разошлись. Слева оказался луг, а справа -
заросшее болотце. А рельсы сделались блестящими. У края полотна я увидел
шест с прибитой фанеркой, на ней чернели буквы:

Ст. НАЧАЛЬНАЯ

Не было ни навеса, ни скамейки. Я сел на валявшийся в траве рассохшийся
бочонок. Из бочонка неторопливо вышла серая, размером с голубя птичка - с
хохолком и на высоких ножках. Посмотрела очень умно: "Ждешь? Ну, жди,
жди..." - словно что-то про меня знала.

- Кис-кис, иди сюда, - сказал я, хотя это было глупо. Лучше бы уж
"цып-цып". Но птичка не удивилась и не обиделась. Превратилась в серого
котенка. Я тоже почему-то не удивился. Хотел дотянуться и погладить, но
котенок шмыгнул в траву. Наверно, испугался гула рельсов и пыхтения. Из-за
кустов показались старинного вида желто-красные вагончики.

Это был не трамвай. Во-первых, нигде над вагонными крышами не торчала дуга
(да и проводов над рельсами не было). А во-вторых, вагончики толкал
маленький, будто в детском парке, паровоз. Пыльно-зеленый, но с начищенной,
как духовой контрабас, трубой. По красному лаку вагонной стенки тянулись
витиеватые, словно в старинном журнале "Нива", буквы:

Туристический кооператив "Пилигримъ"

Раньше такого не было. (А вообще - что было?)

Паровозик выпустил из-под круглой топки пар, от которого пригнулись
верхушки молодого бурьяна. Вагоны остановились, и я забрался в ближний по
откидным ступенькам. Опустил в стеклянную кассу пятнадцать копеек (так
требовала надпись на стекле), оторвал длинный розовый билет и сел у окна. В
вагоне было пусто. Блестели новым желтым лаком сиденья - одноместные,
сколоченные из реек стульчики. Между ними тянулся широкий проход... Я
поднял раму с пыльным стеклом. Поехали. Я высунул голову и тут же убрал:
вдоль пути потянулись деревья, ветки разлапистых кленов заскребли по
вагону.

Этот славный, игрушечно-самоварный поезд бежал резво, посвистывал,
дребезжал, потряхивая себя на стыках. По вагону летала бабочка, похожая на
солнечный зайчик. На соседнем сиденье катался туда-сюда забытый кем-то
красно-белый рыбацкий поплавок. Поезд ехал без остановок минут двадцать,
потом начал останавливаться очень часто. Входили пассажиры: дядьки с
садовыми лопатами, бабки с корзинами, юная компания с магнитофоном, который
они, впрочем, тут же выключили. Вагон заполнился. Я отвернулся к окну. Там
по-прежнему были клены и трава...

- ...Молодой джентльмен мог бы, наверно, уступить место пожилой особе...

Я вздрогнул. Это я молодой джентльмен? Увы, особа смотрела не на меня.
Рослая старая тетка (в длинном сером пальто и старинной шляпе с сеткой и
бисером) обращалась к мальчику. Тот сидел от меня наискосок, я видел над
спинкой его плечи в потертой школьной курточке, давно не стриженные
песочного цвета волосы и сильно загорелую щеку. Такие светловолосые, с
тонкой белой кожей мальчишки быстро загорают под весенним солнцем... Даже
сквозь загар заметно стало, что мальчик покраснел. Торопливо завозился.

- Ой, да садитесь, я просто не заметил...

- Благодарю. - Старуха шумно втиснулась на его место, подобрала подол,
придвинула к сиденью свой багаж - сундучок, окованный узорной жестью.

Мальчик в это время сделал шаг в сторону. И зацепился штаниной за острый
угол сундучка.

- Ох! - всполошилась старуха. - Ты порвал брюки!

- Да чепуха!..

- Ну как же... Это из-за меня!

- Да наплевать, - сказал мальчик с явной досадой, потому что на них
оглядывались. - Они все равно старые.

- И все-таки! Если ты сойдешь на остановке "Старый мост", мы можем зайти ко
мне, я быстро заштопаю...

- Нет, я еду дальше. Да вы не волнуйтесь...

"Старый мост... Старый мост..." - отдалось во мне. Значит, правда? Вот и
начал завязываться узелок...

В этот момент поезд опять остановился, заблестело за окнами озеро, вагон
сразу опустел на две трети. Мальчик остался. Но он не сел ни на одну из
освободившихся скамеек, ушел на заднюю площадку - подальше от заботливой
старухи.

- Как досадно, - басовито сказала она. Оглянулась, встретилась со мной
глазами (знакомыми такими, темно-коричневыми и совсем не старческими),
обиженно отвернулась и притихла.

У меня застукало сердце. Не то чтобы я очень волновался, но пришла пора. Я
перебрался на сиденье позади старухи, сказал вкрадчиво:

- Прошу прощения... Вас зовут Генриетта Львовна?

6. Давняя знакомая

Она обернулась. Неторопливо, но с заметным удивлением.

- Генриетта Глебовна...

- Извините. Я мог и ошибиться, столько лет прошло...

- А собственно, в чем дело, сударь? - величественно вопросила старуха.

Но нет, не могу я называть ее просто старухой. Это была старая, но еще
крепкая и, безусловно, интеллигентная дама. Свою интеллигентность она
иногда разбавляла нарочитой простоватостью, но это было приятное сочетание.
Так же, как на ее лице, где мясистый пористый нос доброй тетушки сочетался
с тонким ртом и аристократическим подбородком, какие можно видеть на
портретах восемнадцатого века...

- Итак, сударь, чем вас привлекла моя персона?

- Догадкой, сударыня. Мне показалось, что в разговоре с мальчиком вы
руководствовались не только желанием зашить ему брюки, но и надеждой, что
он поможет вам нести сундук.

- Вы проницательны... - В глазах Генриетты Глебовны зажглись насмешливые
точки. - Но в таком случае позвольте быть проницательной и мне: вы сходите
у Старого моста и хотите выполнить роль мальчика?

- Вы не ошиблись, - светски улыбнулся я. Но ощутил вдруг глухое волнение.
Словно темная вода колыхнулась в глубоком колодце... Неужели все это
происходит на самом деле?

- Очень мило с вашей стороны. Однако чем я обязана такой любезности? -
Генриетта Глебовна глянула пристально.

Я передохнул.

- Совпадением... Почти полсотни лет назад я ехал в поезде, похожем на этот.
И по этому же пути...

- Но тогда вы были, наверно, ребенком!

- Да, стриженный под "полубокс" мальчик в ковбойке и сандаликах... Мальчик
в те дни открыл дорогу в Овражки и очень любил бывать там... И вот в вагон
вошла дама с сундучком и в тех же выражениях, что и сегодня, напомнила
мальчику о правилах хорошего тона. Мальчик стал выбираться с сиденья,
зацепился за сундук...

- ...и порвал брюки.

- Я был в заграничных замшевых штанишках и до крови расцарапал ногу. Это
вас... то есть даму очень расстроило. Она уговорила мальчика сойти у
Старого моста и отправиться к ней домой для "мазанья йодом и бинтования".
Мальчик согласился (исключительно, чтобы не выглядеть трусом) и по дороге
помог тащить сундучок.

- Он не тяжелый, пустой... Я возила его в мастерскую, потому что
испортилась музыка в замке.

- В тот раз вы сказали так же!

- Гм... Но, полагаю, выглядела я тогда несколько иначе?

- Полагаю, что да, - в тон ответил я. - Но... для десятилетнего мальчишки
все взрослые, кому за двадцать, кажутся пожилыми.

- Увы, мне было тогда уже за тридцать.

"Тем более!" - чуть не брякнул я. Но осторожно сказал о другом:

- Тем более, что я не настаиваю. Как принято говорить, "может, мальчика-то
и не было...". Не исключено, что все это - плод моего воображения. Или
выкрутасы отраженного мира...

Она не удивилась. Кивнула снисходительно:

- Возможно, что и так... По крайней мере, я не помню такого эпизода...

- А я помню отчетливо. Вернее, представляю... Как мы пили чай с маленькими
рогаликами, как потом я еще несколько раз забегал к вам в гости на
Пустырную улицу... Вы ведь жили тогда на Пустырной?

- Признаться, и сейчас живу...


Мы вышли на станции, похожей на дачный павильончик. По замшелому каменному
мосту перешли бурливую речку Окуневку - она виляла среди зеленых откосов. И
зашагали по улице Тележной мимо палисадников, двухэтажных контор и
кирпичной аркады торговых рядов прошлого века. Сейчас под арками ютились
фанерные киоски и овощные прилавки.

Было, как и дома, тепло и солнечно. Яблони не попадались, но зацветала
сирень. Я нес на плече плащ, в левой руке - свой "сидор", а в правой -
сундучок. Держал его за медную витую ручку, приклепанную к горбатой крышке.
Сундучок и правда был не тяжелый.

Генриетта Глебовна шагала рядом с сундучком. Глянула на меня и заметила:

- Вы идете уверенно. Видимо, и правда помните дорогу.

- Я многое помню... Например, вашу лампу со стеклянным зеленым шаром. И
картину, на которой мальчик тянется к сундучку... похожему на этот.

- С ума сойти... Лампа разбилась тридцать лет назад!

- А картина цела?

- Да... Но... Откуда вы все это знаете? Мне даже страшно, - заявила она.
Впрочем, без всякого страха. В голосе ее мягко перекатывались граненые
камушки. - Я начинаю подозревать...

- ...уж не злодей ли я, не рэкетир ли какой-нибудь или, может, домушник,
пожелавший втереться в доверие?

- Увы...

- Нет, Генриетта Глебовна, у меня другая профессия. Хотя, по мнению
некоторых, не менее романтичная и прибыльная.

- Какая же... э... Простите, ваше имя-отчество?

- Игорь Петрович.

- Игорь Петрович и...

- Решилов, - вздохнул я.

Тут она по-настоящему засмущалась:

- Простите, а... возможно, это совпадение, но... последний номер журнала
"Огни", там портрет и...

- Да, Генриетта Глебовна, да, - обреченно сказал я. Потому что куда
деваться...

- Как замечательно! - Она даже зарумянилась. - Ваши "Лунные эскадроны" у
меня на полке. Я их читала пять раз...

Ох как не хотелось мне об этом.

- Бог с ними, с "Эскадронами". Давняя вещь...

- А сейчас? Тоже над чем-нибудь работаете?

Фу ты, умная вроде бы женщина, а как обалделая девица на конференции
"Встреча с писателем". Неужели даже здесь от этого не уйдешь?

- Сейчас вот не работаю, как видите. Путешествую...

- Память детства, так сказать, да?.. Еще один источник вдохновения?

- Будем считать, что так, - буркнул я.

Она, кажется, застыдилась своей дурацкой умиленности. Сказала уже по-иному,
пряча за суховатостью смущение:

- Но, увы, я все-таки не могу припомнить ваших детских визитов...

- Я ведь и говорю: самому кажется иногда, что я в детстве просто придумал
ваш городок... Мне нравилось бывать здесь, потому что столько загадок... И
еще потому, что мальчишки тут никогда не приставали, не дразнились. На
любой улице брали в игру как своего. Один раз я заигрался допоздна, и вы
оставили меня ночевать. И сами позвонили маме, чтобы не волновалась...

- Да? Возможно... Видите ли, я уже в то время сдавала комнаты приезжим, и у
меня перебывало столько людей. И взрослых, и детей... А память в мои годы,
сами понимаете...

- Ну, какие наши годы, - сказал я глупо и галантно.

- Ах, Игорь Петрович, вы не учитываете разницу...

- А сейчас вы не сдаете комнаты? - напрямик спросил я.

- Гм... изредка. Через турбюро. Если скромное домашнее жилье вы
предпочитаете гостиничному люксу...

- Предпочитаю, - вздохнул я. - Весьма...

Глава 2. УЛИЦА ПУСТЫРНАЯ

1. Тетушкин секрет

Генриетта Глебовна Барнаво (такая вот у нее фамилия) всю жизнь проработала
акушеркой и была знаменита в своем городке Овражки. Даже когда она стала
пенсионеркой, ее часто приглашали помогать и консультировать при трудных
родах. Это я узнал от нее, когда мы шагали к дому.

Жила Генриетта Глебовна одна, в приземистом доме из двух комнат, кухни и
прихожей. Мне она отвела комнату, где висела картина. Та самая, с
мальчиком. Я так и сел перед ней, словно вернулся в давние-давние годы. Или
в свой детский сон.

Картина - в резной деревянной раме с облезлой бронзовой краской - была
узкая, но большая в высоту. Пожалуй, метра два. Написал ее, безусловно,
талантливый художник.

Солнце на картине косо, желтым лучом, падало из-за просвеченной насквозь
салатной портьеры, освещало высокий ореховый комод и мальчика, который
тянулся к сундучку, стоявшему на краю комода. Мальчик был виден сбоку и со
спины. Было ему лет восемь-девять.

Судя по одежде, "довоенный" мальчик или даже "дореволюционный". И явно не
из богатых. Голубая полинялая матроска порвалась на локте и лопнула под
мышкой, на черном чулке, на щиколотке, дырка. Каблуки сбиты. Левый чулок
съехал на потертый ботинок с пуговками, и видно было, как напряглась
мальчишкина нога, он ведь стоял на цыпочках. Растопыренными пальцами он
уперся в край окованной крышки и толкал ее вверх. Сумел приподнять на
вершок, а дальше - никак. Не хватало роста. И заглянуть в сундучок он не
мог - слишком высоко...

Лица мальчика не было видно, только щека, просвеченное солнцем ухо да
зажженные лучом на макушке очень светлые волосы - они были давно не
стрижены и косичками падали на матросский воротник. И я вдруг вспомнил
мальчишку в вагоне, тот был с такими же светло-песочными отросшими прядями.

Мне почему-то казалось, что название у картины - "Тетушкин секрет". Мальчик
приехал к старой тетушке в гости и наконец-то выбрал минуту, чтобы
разрешить давнюю и жгучую загадку: что у тетки в старинном сундучке? В
натянутой мальчишечьей фигурке ощущались все чувства, которые испытывал
любопытный племянник: и досада, что не догадался подставить стул, и страх,
что кто-нибудь вот-вот войдет, и - в то же время - сладкая тяга к тайне.
Хотя, если трезво подумать, какая там тайна? Скорее всего, письма тех
времен, когда тетушка была курсисткой или гувернанткой...

- Сейчас я накрою стол и угощу вас своим фирменным чаем. Я делаю его с
мятой... Вы что-то задумались, а?

- Смотрю на этого мальчика словно на старого знакомого... Замечательная
картина. Так и кажется, что у нее какая-то непростая история.

Генриетта Глебовна встала рядом, покивала:

- Ее писал друг моего отца, очень способный молодой человек. К сожалению,
он так и не стал известным, погиб в четырнадцатом году при первом
наступлении немцев... А мальчик - мой старший двоюродный брат, Андрис.

- Кажется, прибалтийское имя...

- Да, в нашей семье многие из Литвы. Андрис жил в Шяуляе и, увы, тоже
погиб. В тридцатых годах. Он стал летчиком и разбился во время
тренировочного полета, когда готовился с друзьями к перелету через
Атлантику... Смелый был мальчик.

Грустно сделалось. Будто не в далекие времена погиб Андрис, а недавно. И не
взрослый летчик в мундире литовских ВВС, а вот этот мальчуган в костюмчике
с якорями...

Чтобы прервать неловкое молчание, я заметил:

- А сундучок... он, кажется, тот самый? Семейная реликвия, наверно?

- Да, еще моей бабушки... Ну-с, умывайтесь, через пять минут попрошу к
столу...


Когда мы пили чай (и правда замечательный, со всякими душистыми запахами),
Генриетта Глебовна поинтересовалась:

- Ну, а какие же ваши планы, если не секрет? Чем собираетесь заняться в
наших тихих Овражках?

- А никаких планов. Буду просто бродить, вспоминать...

- Ох, да ведь и заплутать можете. Городок небольшой, а столько всякого.
Старожилы говорят: "Бабка Дар-Овражка водит..." Была здесь в позапрошлом
веке такая хитрая знахарка, Дарья Овражкина. Говорили, ведьма...

- Ну, как-нибудь найду с бабкой общий язык...

- Кто знает... Я вот что вам предлагаю! У меня есть сосед, мальчик Костя.
Очень славный. Если хотите, я попрошу, он поводит вас по городу, покажет
самое интересное...

Я почему-то не решился отказаться. И сперва подосадовал на себя за это, а
потом подумал: "Может, к лучшему..."

Костя оказался тоненьким и высоким, бледно-рыжеватым подростком. Вежливым и
неулыбчивым. Спросил, куда бы мне хотелось пойти сначала.

"Ну что ж, - сказал я себе. - Давай, старик..."

- Видишь ли... - Я глянул в упор. - В Овражках я не заблужусь и один, не
впервой... Я хочу в Гору. Если ты из тех, кто знает дорогу.

Он не дрогнул, не удивился.

- Туда каждый знает дорогу. Только что там интересного? Впрочем, как вам
угодно. Если не возражаете, я зайду за вами через полчаса.

2. Овражки и Гора

Я ждал Костю на улице, у ворот.

Была середина дня, и день этот сделался уже не просто теплым, а жарким. Но
здесь, на Пустырной, было прохладно: улица лежала в тени обрыва. Обрыв -
большущей высоты и крутизны - поднимался позади дворов. Местами он зарос, а
местами - голая глина. Из глины торчали лохматые громадные корни, словно
щупальца каких-то подземных осьминогов. Домики и заборы цепью тянулись по
границе тени - в один ряд. Улица была односторонняя. На другой стороне -
заросшие кашкой лужайки, канавы и буераки, здесь паслись козы. Наверно,
потому и Пустырная, что рядом с пустырями. А может, еще потому, что здесь
пахнет травой пустырником, настойкой которого, говорят, лечат от излишних
волнений сердце.

Я с удовольствием разглядывал покосившиеся, но все еще красивые крылечки,
резьбу на карнизах и на столбах ворот. Это были не только традиционные
узоры - солнышки, складки с кистями и виноградные кисти. Иногда попадались
деревянные лица, словно здесь поработал итальянский кукольный мастер.
Смотрели на меня потрескавшиеся маски с носами-клювами, торчащими
подбородками и широкими ртами. Я помнил их с детства и в те давние годы был
уверен, что выражение этих масок время от времени меняется. Особенно по
ночам.

Впрочем, и сейчас я в этом почти не сомневался...

На солнечных пустырях млела от солнца трава, и рассыпали трескотню
кузнечики, а во дворах словно затаился вечер. Я знал, что если подойти
вплотную к обрыву, то там вообще сумерки. Пахнет влажным травяным настоем и
сырой землей... Подняться на обрыв можно было по лестнице на другом конце
улицы, а можно и прямо со двора, цепляясь за корни и стебли. Когда-то я так
и делал...

Наверху был парк - неухоженный, с пустыми павильонами и киосками, с
высокими фонтанами и травяными джунглями. Он всегда казался мне очень
таинственным... Но все же парк на обрыве - это не главное. Гораздо больше
меня интересовали другие обрывы - настоящие горы. Они поднимались за
пригородным лугом и видны были прямо отсюда, с улицы...

Здесь надо сказать о рельефе этих мест. Кажется, что в древние времена тут
расстилалась зеленая равнина, по которой однажды пошли трещины. Они разбили
равнину на плоские неровные многоугольники. Одни из этих многоугольников
остались на прежнем уровне, а другие под давлением земных сил поднялись. И
получились возвышенности с крутыми склонами и ровными плато наверху. Одно
такое плато возвышалось над Овражками, которые лежали на низкой равнине (ее
пересекали трещины поменьше, из них получились овраги - отсюда и название).

Что там наверху, на плоскогорье, из города было не видать. Но я знал:
что-то есть. Что именно, в городе не говорили, как не говорили и о многих
других странностях (например, почему до полудня улица Сухарная ведет к
мосту через Черный овраг, а после двенадцати - в заброшенный Гнилой
переулок, где никто не живет, но зимними вечерами все же светятся окна; так
оно есть с давних времен, вот и все).

Однажды мальчишкой я попробовал подняться на плато. Как ни высоки были
обрывы, казалось все же, что задача мне по плечу. Ну, что там метров
двести-триста! Вскарабкаюсь... Однако на половине высоты я понял, что этот
путь не для прогулок. Грозное ощущение опасности остановило меня на рыхлом
глинистом карнизе. Я оглянулся и чуть не заревел от испуга - таким
маленьким, лежащим далеко внизу оказался город Овражки... Обрывы с
плоскогорьем, которые назывались одним словом "Гора", так и не открыли мне
свою загадку. Я пристыженно полез вниз.

Впрочем, я не испытывал тогда особого огорчения. Наоборот, сладко замирала
душа оттого, что совсем недалеко существует тайна, похожая на
придвинувшийся к привычной жизни чужой материк. А кроме того, я скоро узнал
(почувствовал, увидел во сне, догадался по намекам и слухам), что главная
загадка не на Горе, а в Горе. Будто бы там какой-то особый мир. Целая
подземная страна.

Эта страна с бледно-золотистыми, закрывающими каменные своды облаками не
раз мне снилась потом, во взрослой жизни. И особенно в последнее время, в
больнице. Причем непонятным образом она увязывалась в этих снах