Их не часто видели
вместе. Они редко говорили друг о друге. О любви их знали только друзья...

За неделю до старта Александр встретил ее в молодом солнечном саду, там,
где сейчас Золотой парк Консаты. Ветер рвал листья, и солнце плясало на
белом песке аллеи. Девушка молчала.

- Ты же знала: я астронавт, - сказал Снег.

Он умел быть спокойным.

Перед стартом он отдал ей золотой значок.

...Однажды, случайно заглянув в кают-компанию, Георгий увидел, как Снег
достал и поставил перед собой маленький стереоснимок. Он смотрел на него не
отрываясь. Молчал.

- Я убрал бы этот снимок навсегда, - сказал Георгий.

Александр взглянул на него не то с насмешкой, не то с удивлением.

- И думаешь, все забудется?

Он закрыл ладонью глаза и несколькими резкими штрихами карандаша с
удивительной точностью набросал на листе картона черты девушки.

- Вот так.

Шел восьмой год полета по собственному времени "Магеллана".

4

И вот теперь Александр Снег, больше всех рвавшийся в поиск, отстаивал
ледяную планету, словно ее ждала гибель, а не возрождение.

- Серая пустыня, чахлые кустики! Льда не будет, а что останется? Мертвая
земля, мертвые камни.

- Люди сделают все! - возразил Таэл. - Все, что надо, сделают люди.

- Но я не сказал еще одного, - продолжал Снег. - Нельзя отнимать у людей
тот мир, который мы здесь нашли, потому что он прекрасен. Разве вы этого не
поняли?

Он швырнул на стол свои этюды. Все затихли, снова увидев то, что видели
раньше, но забывали, угнетенные царством льда. Были удивительно точно
схвачены краски. Черно-оранжевые закаты, голубые ущелья со светящимся
туманом, утро, зажигающее золотые искры на изломах льда, желтое небо с
нагромождением серых облаков...

Медленно шелестели листы. Наконец Кар сказал:

- Хорошо. Но нельзя же так - холод и смерть ради красоты. Зачем нужны
мертвые льды?

- Не мертвые, - покачал головой Александр, - есть в них и своя жизнь.
Ветер, ручьи, кусты... Все здесь просыпается понемногу. Но нельзя спешить.
Иначе будет пустыня.

- Не будет пустыни. Будет океан, синий и безграничный, как на Земле. На это
хватит растопленного льда. Будут греметь водопады. Представь, Александр:
тысячи серебристых водопадов среди скал и радужного тумана. Будет и суровая
природа, будет и своя красота, но еще будет жизнь. Ведь такую планету мы и
искали.

- Будет океан и заросшие лесами острова, - сказал тихо Таэл.

- Откуда леса? Разрастутся черные кустики?

- Люди посадят леса!

- На камне?

- Ты не прав, Саша, - негромко сказал молчавший до сих пор Георгий. -
Вспомни Антарктиду.

Снег хотел возразить, но вдруг устало сел и проговорил:

- Ладно. Разве я спорю?

- Ты примешь участие в расчетах?

- В работе - да. Но не в расчетах. Какой из меня математик?

5

Они работали долгое время. Потом вывели на орбиты четыре десантные ракеты,
окруженные сетью магнитных регуляторов. Автопилотов на ракетах не было. Кар
и Ларсен сами садились в кабины, а потом выбрасывались в спасательных
скафандрах. Так они делали дважды. Четыре ракеты со звездным горючим
РЭ-202-эзаном стали как бы вершинами трехгранной пирамиды, внутри которой
висела Снежная планета.

Никто не вспоминал о споре. Александр работал увлеченно. Он даже сделал
расчеты, которые касались одного из искусственных солнц. Свое солнце было у
каждого, кроме Кара, который взял на себя общий расчет и управление.

Когда кончился последний день работ, экипаж "Магеллана" собрался в ущелье,
где была поставлена станция управления.

- Ну... боги, создающие весну... - излишне серьезно сказал Кар.

- Давай, - шумно выдохнул Таэл.

- Давать?

- Давай.

Дали сигнал.

Три экрана ослепительно вспыхнули. Потом проступили на них горы и
нагромождения льда, освещенные двумя или тремя солнцами. Четвертый экран
бесстрастно белел непрозрачной поверхностью.

- Мое, - сказал Снег.

Четвертое солнце не зажглось.

Неизвестно, что случилось. Вероятно, была нарушена система магнитных
регуляторов. Может быть, достаточно было малейшего толчка, удара
метеорита-песчинки, чтобы солнце вспыхнуло через несколько секунд. Но много
ли шансов, что в ракету попадет метеорит?

- Что за беда? Останется ледяная шапка, как когда-то в Антарктиде... Черт
возьми, а ведь получится даже здорово: снежное плоскогорье имени Снега! -
воскликнул простодушный Ларсен.

- Получится великолепно, - сухо сказал Александр.

Все неловко замолчали. Никому, конечно, не могло прийти в голову, что Снег
нарочно сделал неправильный расчет. Но нужно же было так случиться, что
именно его подстерегла неудача.

- Я поднимусь на ракете и реактивной струей разобью систему регуляторов, -
негромко и твердо сказал Снег, когда они вернулись на "Магеллан ".

- Ложимся спать, - предложил Кар.

- Ларсен, считай! - крикнул Снег. - Я докажу, что это возможно.

- Лечь спать?

- Разбить сдерживающую систему регуляторов и успеть уйти от вспышки.

Ларсен послушно сел за клавиатуру электронного мозга. Александр диктовал.

- Видите, в принципе это возможно, - произнес он, когда расчет был закончен.

- В принципе... - проговорил Ларсен. - Не валяй дурака, ты сгоришь.

- Пойдем спать, Саша, - сказал Георгий. - Все не так уж плохо.

Но все понимали, что плохо. Очень плохо...

Они истратили две трети эзана. Только через две с половиной сотни лет
астронавты вернутся на Землю. Вернутся ни с чем. К тому времени холод снова
зажмет Снежную планету в ледяные тиски. Когда-то еще снова прилетят сюда
люди и зажгут атомные солнца? А ведь все было почти готово. Если бы не
случилось ошибки, экипаж "Магеллана"" принес бы на Землю известие о
планете, которая пригодна для нормальной жизни. Людям нужны такие планеты -
форпосты человечества в бескрайней Вселенной, трамплины для новых, все
более дальних прыжков.



Ночью их разбудил громкий сигнал вызова. Усиленный приемником голос
Александра произнес:

- Я в ракете. Не сердитесь, ребята, надо попробовать.

- Саша, - сказал Георгий, - мы все просим: не надо. Черт с ней, с этой
планетой. Вспомни Землю.

- Ничего не случится.

- Ты сгоришь.

- Нет.

- Снег! Я приказываю вернуться! - крикнул Кар.

- Не сердись, Кар... Но все-таки капитан я.

- Ты же сам хотел, чтобы планета осталась подо льдом, - робко сказал Ларсен.

Было слышно, как Александр усмехнулся.

- Это Кар виноват. Он хорошо рассказал об океане... о водопадах, островах.
А я художник. Мне захотелось написать это.

Кар тихо выругался.

- Включи видеофон, - попросил Таэл.

Снег включил. Все увидели на экране его лицо. Он насвистывал что-то,
склонившись над доской управления. Кажется, был спокоен.

- Будь осторожен, - сказал Георгий.

Снег кивнул, продолжая насвистывать.

- Перед самым возвращением на Землю? Зачем ты это делаешь? - с отчаянием
сказал Кар. - А вдруг оно вспыхнет сразу?

- Ты же знаешь... Надо как-то до конца.

Гул двигателя прервал разговор. Изображение качнулось, затем стало видно
лицо Александра, искаженное перегрузкой. Потом ускорение исчезло, и
скорость стала падать. На большой скорости Александр не мог развернуть
ракету и ударить реактивной струей по регуляторам. Все молчали, не видя
ничего, кроме напряженного лица Александра. Так было до того мгновения,
когда экран залила белая вспышка...

6

- Как же тебе удалось спастись? - спросил я Александра.

Он взглянул исподлобья.

- В том-то и дело... Меня зовут Георгий Рогов. Снег погиб. Ты понимаешь,
что мы почувствовали, когда лоцман передал нам о мальчике? На Земле
отчаянно ждал брата маленький человек. Тебе, может, трудно понять. Но нам,
столько лет не видевшим Земли и людей, были хорошо знакомы тоска и
ожидание. Особенно тяжело, когда знаешь, что при встрече не увидишь ни
одного знакомого лица. Триста лет... Даже имен не разыщешь. И вдруг -
брат... Мы понимали мальчика, его тоску по родному человеку. И очень трудно
было сказать правду. Невозможно.

Таэл оказался находчивей всех. Он дал станции ответ, позволяющий оттянуть
время.

"Это не выход, - сказал Ларсен. - Что мы ответим ему потом?"

"Как зовут мальчика?" - спросил я.

Кар ответил. Затем взглянул на меня как-то странно. Но в тот момент ничего
не сказал.

Двигатель десантной ракеты отказал у самой Земли. Мы выбросились в
спасательных скафандрах.

Было еще темно. Только начинал пробиваться синий рассвет. Я не помню всего.
Пахло сырыми листьями и землей. Таэл стоял, прижавшись темным лицом к
белеющему в сумраке стволу березы. Ларсен лег на землю и сказал:
"Смотри-ка! Трава..."

Я смотрел на небо. В нем вдруг быстро начала разгораться ярко-желтая заря,
а зенит стал чисто-синим. И мне показалось, что небо звенит. Я никогда не
знал, что оно может звенеть, как миллионы тонких певучих струн. Легкое
облако у меня над головой медленно налилось розовым огнем... Я вдруг
почувствовал ужас. Мне показалось, что это снова мучительный сон о Земле,
который каждому из нас не давал покоя на Снежной планете. Страх этот был
как удар тока. Я лег на траву. Зажмурился. Вцепился в корень какого-то
куста. Корень был шершавый и мокрый...

Через секунду я разжал пальцы и открыл глаза. Синее небо снова звенело над
лесом. И сквозь этот звон я услышал, как Ларсен опять сказал: "Смотри-ка!
Листья..."

Потом взошло солнце.


Нааль смотрел на солнце сквозь траву. Он вспомнил все, даже видел краем
глаза разбитую "пчелу", но не чувствовал ни волнения, ни запоздалого
страха. Все, что случилось ночью, вспомнилось как путаный сон. Мальчик
понимал теперь неосуществимость своей мечты.



Когда солнце поднялось настолько, что нижний край его касался головок
высоких цветов, растущих на краю лужайки, Нааль встал. Слегка кружилась
голова, болело ушибленное плечо. Но ему еще повезло. Амортизаторы бросили
его в мягкую траву. Нааль заснул, не попытавшись даже подняться: настолько
сильна была усталость.

Мальчик, не торопясь, огляделся. Спешить все равно было некуда. На сотню
километров вокруг стоял лес. На ветру трепетали листья. Вдруг кто-то за
спиной у мальчика сказал радостно и удивленно:

- Смотрите-ка! Человек!

Нааль обернулся на голос и замер. Он увидел людей в синих комбинезонах, в
белом переплетении широких ремней. Чувствуя, как замирает сердце, мальчик
крикнул:

- Вы с "Магеллана"!

- Нааль... - сказал смуглый и светловолосый летчик.


- Я заметил его позже других, - сказал Георгий. - И странно: мне
показалось, что я знаю этого мальчика. Может быть, вспомнил самого себя,
каким был в детстве?.. Он стоял, весь подавшись нам навстречу. Маленький,
светлоголовый, в рубашке, порванной на плече, с сухой травинкой, прилипшей
к щеке, с ссадиной на колене... Он смотрел мне в лицо. Синие-синие, широко
открытые глаза. Кажется, я назвал его по имени.

Кар неожиданно и громко сказал, подтолкнув меня в плечо: "Александр,
встречай брата..."

- Может быть, я поступил эгоистично, - продолжал Георгий. - Но в тот момент
я совсем забыл, что Нааль мне не брат. Надо понять, что значит встретить на
Земле родного человека, когда вовсе этого не ждешь... Но постепенно все
чаще стала приходить мысль: имел ли я на это право?

Я не понял Георгия. Тогда он сказал:

- Александр зажег солнце. Последнее, необходимое для уничтожения льдов.
Сейчас там океан, острова... Имел ли я право отнять у мальчика такого брата?

- Мертвого?

- Даже мертвого.

- Георгий, - спросил я, - мне трудно судить. Может быть, у Александра были
другие причины для риска? Хотел ли он вернуться? Та девушка...

Георгий скупо улыбнулся. Видимо, мой вопрос он счел просто глупым.

- Хотел. Он очень любил Землю. Кто же не хочет вернуться на Землю?

Мы замолчали.

- Он все время насвистывал какую-то старинную песенку, - вдруг сказал
Георгий. - Я знаю из нее лишь несколько слов:

Пусть Земля - это только горошина
В непроглядной космической тьме...
На Земле очень много хорошего...

Если все останется по-старому, - снова заговорил он, - будет, наверно,
хуже. Я не только отнял брата у мальчика. Я отнял подвиг у Александра. Ведь
никто не знает, как зажглось четвертое солнце.

- Ты отнял и у себя имя. Ведь Георгий Рогов считается погибшим.

- Мое имя не ценность.

- Тогда послушай мой совет. Ты просил его. Пусть все останется, как было.
Четвертое солнце не погаснет от этого. Надо думать о Наале.

- О нем я и думаю все время... Но как же Снег?

- Когда-нибудь люди узнают про все... Кстати, ты помнишь лишь три строчки
из песенки. Я знаю больше, ведь я историк. Это песня разведчиков Венеры.
Вот последний куплет:

Тот, кто будет по нашим следам идти,
Помнит пусть на тропинках кривых:
Нам не надо ни славы, ни памяти,
Если звезды зажжем для живых.

- Но память об Александре, память о подвиге! То, что он сделал, - пример
для живых. Может быть, и Наалю придется зажигать свое солнце.

Я взглянул на Георгия. Он ждал возражений. Он хотел их слышать, потому что
они возвращали ему брата. Я сказал:

- Может быть... Но над какой планетой ему зажигать свое солнце? Научи его
быть разведчиком, на то ты и брат. А солнце он зажжет сам...

Уже давно погас закат. Половина луны, опоясанная с одной стороны дугой
Энергетического Кольца, низко висела над водой.

Топот ног по каменным ступеням прервал наш разговор. Впрочем, говорить
больше было не о чем.

Они ушли, кивнув на прощанье. Астронавт крепко держал в руке маленькую
ладонь брата.


Передо мной на листе раскрытой тетради лежит золотой значок, история
которого осталась неизвестной. Мне отдал его перед нашим стартом Нааль...

Мы, археологи, идем на Леду, на ту планету, тайну которой так и не раскрыл
до конца Валентин Янтарь. Мы вернемся не скоро.

Может быть, и меня на Земле через восемьдесят лет встретит среди многих
один, незнакомый пока человек - большой или маленький, все равно. И скажет
своим друзьям:

- Я иду встречать брата!

1961 г.

В НОЧЬ БОЛЬШОГО ПРИЛИВА
Фантастические повести

Художник-иллюстратор: П.В. Крапивин

ДАЛЕКИЕ ГОРНИСТЫ



Это просто сон. Я расскажу его точно, как видел. Ни до этого раза, ни потом
не снились мне такие подробные и яркие сны. Все помню так отчетливо. Помню,
как трогал старые перила в лунном доме, и рука ощущала теплое дерево:
волнистые прожилки и крепкие затылочки сучков, отшлифованных многими
ладонями. Помню, как пружинили доски деревянного тротуара, когда на них
качался Братик. Помню, какой большой и выпуклой была тогда луна...

Я видел, что мне одиннадцать лет, и я приехал на каникулы к дяде в
Северо-Подольск. Не знаю, есть ли на свете такой город. Если и есть, то не
тот и не такой. А дядя и вправду есть, но живет он в Тюмени. Впрочем, это
не важно, в рассказе он все равно не участвует.

Сон мой начинался так: будто я проснулся в дядином доме, в пустой
деревянной комнате, звонкой, как внутренность гитары. И понял, что пришло
хорошее утро.


Утро и в самом деле было славное. Весело ссорились воробьи, и чириканье их
громко отдавалось в комнате. Часто вскрикивали автомобили. В большом городе
такого не услышишь.

Я и раньше знал, что дядин дом стоит у крепостного холма, но не думал, что
так близко. Окно смотрело прямо в заросший откос. Он был щедро усыпан
цветами одуванчиков. Неба я не видел, но одуванчики горели так ярко, что
было ясно: солнце светит вовсю.

Я машинально потянулся за одеждой. На спинке скрипучего стула оказались
старенькие синие шорты и клетчатая рубашка. Я таких у себя не помнил, но
было все равно. Оделся. Заметил, что рубашка чуть маловата и одна пуговица
болтается на длинной нитке.

Потом я распахнул окно. Зеленый с желтой россыпью откос как бы качнулся мне
навстречу. Я встал на подоконник и прыгнул в утро, полное травы и солнца.


Я стал подниматься по холму к развалинам белых башен. Солнце сразу взялось
за меня. Даже сквозь рубашку я чувствовал его горячие ладони. Старенькие
кеды скользили по траве, и я немного устал. Вытянул руки и лег лицом в
желтые одуванчики. Они были мягкие и пушистые. Вы замечали, что у них даже
запах какой-то пушистый? Запах летнего утра. Пахло

еще травой и землей, но этот пушистый запах был сильнее.

Лежал я недолго. Солнце слишком припекало спину, я вскочил и одним броском
добрался до остатков крепости. Только снизу они казались белыми. Здесь
камень был светло-серый, с рыжими подпалинами какого-то лишайника.

Стены почти все были разрушены. Уцелевшими выглядели только две
остроконечные шатровые башни. Совсем такие, как рисуют в книжках с русскими
сказками. А еще на холме был высокий собор с заколоченным крест-накрест
входом, полуразрушенная часовенка и низкий каменный дом. Тоже пустой.

И тихо-тихо. Ни кузнечиков, ни воробьев.

Я оглянулся на город. Увидел коричневое железо крыш, темную зелень тополей,
электричку, бегущую по желтой насыпи, два подъемных крана... Там все было
так, как нужно. А здесь было не так. Я оказался как бы на острове.

У разрушенной стены валялась чугунная пушка с выпуклым двуглавым орлом на
черной спинке. Чугун был теплый и шероховатый, весь в оспинках. Я поглядел
на уснувшую пушку, перелез через камни и вошел в густую траву. Хорошо помню
это ласковое ощущение детства: идешь по высокой траве, раздвигаешь ее
коленками, и метелки травы мягко щекочут кожу.

Мне хотелось найти старинную монету или обломок меча, но кругом были трава
и камни. Тогда и пошел к башне. Низко, за травой, темнел полукруглый вход.

Я сделал несколько шагов - пять или шесть - и ничего не случилось, но, как
мягкий толчок, меня остановило предчувствие тайны. Тайны или приключения.
Так бывает и во сне, и наяву: возникает ожидание чего-то необычного. Во сне
это чувствуешь резче.

Я остановился и стал ждать. И тут появились эти двое.

Впрочем, не было в них ничего странного. Просто двое мальчишек.
Пригнувшись, они вынырнули из похожего на туннель входа и пошли мне
навстречу.

Одному было лет одиннадцать, как мне, другому поменьше - наверное, лет
восемь.

Старшего я не сумею описать точно. Знаю только, что он был темноглазый,
тонкоплечий, с темной, косо срезанной челкой. Черты лица почти забылись, но
выражение, сосредоточенное и сдержанно-грустное, я помню очень хорошо. И
запомнилась еще такая мелочь: пуговицы на темной его рубашке шли наискосок,
словно через плечо была переброшена тонкая блестящая цепочка.

Потом, когда мы узнали друг друга, я называл его по имени. Имя было
короткое и звучное. Я забыл его и не могу придумать теперь ничего похожего.
Я буду называть его Валеркой: он похож на одного знакомого Валерку. Но это
потом. А сначала он был для меня просто Мальчик, немного непонятный и
печальный.

Младшего я помню лучше. Это странно, потому что он был все время как-то
позади, за старшим братом. И не о нем, в общем-то, главная речь. Но я
запомнил его до мелочей. Ясноглазый такой, с отросшим светлым чубчиком,
который на лбу распадался на отдельные прядки. Он был в сильно выцветших
вельветовых штанишках с оттопыренными карманами и в светло-зеленой, в
мелкую клетку, рубашке. Помятая рубашка смешно разъехалась на животе, и,
как василек, голубел клочок майки.

У него были темные от въевшейся пыли коленки и стоптанные сандалии. На
левой сандалии спереди разошелся шов: получилась щель, похожая на
полуоткрытый рыбий рот. Из этого "рта" забавно торчала сухая травинка.

На переносице у малыша сидели две или три крапинки-веснушки, а на
подбородке темнела длинная царапина.

Верхняя губа у него была все время чуть приподнята. Казалось, что малыш
хочет что-то спросить и не решается.

Конечно, разглядел я все это позже. А пока мы сходились в шелестящей
высокой траве, молча и выжидательно посматривая друг на друга. Я опять
ощутил оторванность от мира. Будто я не в середине города, а в незнакомом
пустом поле, и навстречу идут люди неведомой страны. Почти сразу это
прошло, но ожидание таинственных событий осталось.

Вдали протяжно затрубил тепловоз. Оба они обернулись. Младший быстро и
порывисто, старший как-то нехотя.

- Ничего там нет, - громко сказал Мальчик.

Я поду