сто чтобы не забыть... Но... - В голосе Пассажира скользнула неожиданная
самоуверенно-ребячливая нотка. - На сей раз получилось, по-моему, что-то
вроде повести. Возможно, не хуже других...

- А он что, погиб? Тот, кто на памятнике...

- Н-нет... Почему ты решил?

Мальчик вздохнул:

- Я не решил. Просто я не люблю историй с плохим концом.

Пассажир, кажется, улыбнулся в сумраке:

- А ты думаешь, я собрался тебе рассказывать?

Тогда улыбнулся и мальчик:

- Мне так показалось.

- Видишь ли... Я твой должник. Ты меня от хвори спас. А теперь вот сидишь
и, кажется, скучаешь. И я подумал, что, если смогу развлечь тебя... Если,
конечно, тебе любопытно...

- Ага, - сказал мальчик.

- Только пойдем в каюту, дружок. Зябко здесь все-таки, а история не
короткая...

МАЛЬЧИШКИ В СТАРОМ ГОРОДЕ

1

В каюте над столом была укреплена лампочка под желтым шелковым колпаком.
Она уютно засветилась. Пассажир достал из чемодана клеенчатую тетрадь с
разлохмаченными уголками. Надел круглые очки в тонкой серебристой оправе.
Сел в кресло.

- А ты забирайся на свой насест...

- Я лучше так. - Мальчик опять сел верхом на стул. Это была привычка, от
которой не отучила его даже Анна Яковлевна.

Пассажир полистал тетрадь, посмотрел на мальчика из-за очков. Покашлял. При
желтом свете морщины его казались резкими, как шрамы. Водянисто-серые глаза
стали очень темными. Тень от носа легла на рот и подбородок - будто
прижатый к губам толстый палец.

Мальчик с вежливым нетерпением поворочался на стуле.

Пассажир отложил тетрадь.

- Наверно, лучше так... Вначале у меня написано длинное вступление: история
города, быт, нравы и прочая, прочая... Боюсь, что это скучно. Лучше я начну
без записок, полаконичнее... На диалекте коренных жителей город назывался
тогда Реттерхальм - Рыцарский шлем...

Он и правда был построен во времена рыцарей. Место подходящее... С той поры
в городе осталось много всякой старины: красивые здания, церкви, два замка.
Арки каменных мостов над расселинами и оврагами, которые рассекают склоны
холма...

На обрыве, где сейчас памятник, стоял артиллерийский форт. Впрочем, о нем
позднее... Улицы поднимались от подножия холма к вершине. Порой это были
даже не улицы, а широкие и узкие лестницы с площадками, тропинки среди
садовых решеток и гранитных стен с колоннами и нишами. В нишах стояли
чугунные фигуры древних святых и воинов, закованных в доспехи.

А главная улица охватывала холм спиралью. Она несколькими витками шла от
набережной со зданием магистрата до площади с маячной башней. Башня была
круглая, с громадным стеклянным шаром наверху. Внутри шара, чуть заходило
солнце, вспыхивал фонарь. Впрочем, он служил скорее для украшения, чем для
пользы, потому что большие суда по реке не ходили.

- Не ходили? Она же широкая...

- Да ведь и сейчас не ходят большие-то... В устье лежит песчаная отмель.
Бар называется. Этот бар не пускает суда в реку. А без сообщения с морем у
реки какая жизнь... Ты, наверно, обратил внимание, что на здешних берегах
нет крупных городов. Не то что на других ближних реках...

- Но этот, Реттерхальм, он был все-таки крупный?

- Вовсе нет. Около двух тысяч жителей. Даже по тем временам это совсем не
много... Однако город был знаменит: своим театром, библиотекой,
древностями. Сюда любили наезжать поклонники искусства и старины... И сами
обитатели Реттерхальма любили, конечно, свой город. В том числе и юные
жители, школьники. Потому что трудно придумать более подходящее место для
игр, чем старые переулки, заросшие дворы, таинственные подвалы под
цитаделью и галереи в замковых дворах.

- А тот мальчик, он...

- И тот мальчик любил, разумеется. О нем сейчас и речь...

Я постараюсь, чтобы ты представил его подробно. Когда ясно представляешь
себе человека, легче его понять... Лет ему было без малого тринадцать. Лицо
узкое, глаза светлые, волосы прямые и почти белые. Даже подстриженные, они
падали на уши и на шею... В общем, типичный житель здешних северных мест.
Обыкновенный реттерхальмский школьник в голландке и с шульташем...

- С чем?

- Так называлась школьная сумка из твердой кожи - шульташ. А голландка -
это матросская блуза с галстучком. Тогда такие блузы носили мальчишки во
всей Европе. Или короткие курточки с узкими рукавами и белыми откидными
воротниками. И штаны с медными пуговками у коленей, и высокие башмаки с
крючками для шнурков, и кусачие шерстяные чулки, без которых даже в жаркие
летние дни не пускали в реттерхальмскую школу... Так что, видишь, внешне
Галька был совсем не такой, как ты...

- Кто?

- Ах да... Тебе его имя, наверно, покажется странным. Как у девочки... Но
полное имя мальчика было Галиен. Галиен Тукк, сын Александра Тукка,
заведующего костюмерными мастерскими городского театра. У Галиена, кстати,
имелось двое старших братьев и младшая сестра... Итак - Галька его
мальчишечье имя. По-реттерхальмски звучало оно так же, как по-русски. Между
прочим, и мелкие, обточенные водой камушки назывались гальками, как у нас.
Пожалуй, только помягче - "халька"...

Характер у Гальки был разный: то задумчивый, то веселый. Потому что и в
жизни было много разного. Хорошо было посидеть над толстой книжкой про
рыцарей, драконов и фей, а хорошо и другое: прибежать из школы, кинуть под
кровать громоздкий шульташ, сбросить осточертевшие башмаки и чулки,
схватить деревянный меч и бежать босиком, в развевающейся голландке, в
замковый двор, где приятели затевали военные игры.

Галька не был ни отчаянным, ни задиристым. Но когда нападали, не отступал.
И если попадало деревянным клинком или камнем из рогатки, не ронял ни
слезинки. Он мог заплакать по другой причине: от какой-нибудь обиды или от
жалобной истории - одной из тех, которые иногда придумываются сами собой.
Например, как после рыцарского подвига его, смертельно раненного, приносят
в город и главный советник магистрата господин фан Биркенштакк произносит
речь о герое, павшем во славу родного Реттерхальма... А бывали слезы от
оценок по латыни, которые ставил господин Ламм - самый безжалостный
наставник реттерхальмской мужской гимназии...

Однажды на исповеди Галька отчаянно сознался пастору Брюкку в своих
слабостях и слезах. И еще в том, что желает наставнику Ламму свалиться с
моста над Восточным оврагом и сломать... ну нет, не шею, это чересчур. Но
хотя бы вывихнуть ноги. Чтобы он недели две не ходил на уроки и не мучил
школьников ненавистной латынью.

Пастор Брюкк произнес краткую речь о красоте и пользе языка римлян и
ученых, а также о терпении и любви к ближнему, но потом вздохнул и отпустил
Гальке грехи, потому что сам был когда-то гимназистом...


Пассажир замолчал и глянул на мальчика: слушает ли?

- А в каких годах это все было? - спросил мальчик.

- В каких годах... Ну, прикинь. В ту пору по улице, что спиралью опоясывала
холм, пустили трамвай. А трамвай этот был одним из самых первых на всем
свете, старше берлинского...

Кстати, глава магистрата фан Биркенштакк долго не соглашался на такое
новшество. Но собрание выборных представителей настояло. Среди жителей
Реттерхальма было много пожилых граждан, им надоело карабкаться по
лестницам. Радовались трамваю и мальчишки, тем более что детям позволяли
ездить бесплатно. У вагоновожатого Брукмана в первые дни только и было
работы, что катать школьников. Конечно, город небольшой, но пока трамвай
пять раз объедет холм, это целое путешествие.

Сейчас время сказать, что именно с трамваем связано начало нашей истории.
Правда, случилось это не весной, когда трамвай только пустили, а в августе,
в первые дни школьных занятий. Не удивляйся, это у вас ученье начинается с
сентября, а тогда в школу шли первого августа. Конечно, такой обычай ребята
проклинали. Лето на дворе, а ты жарься за партой! И после уроков они
старались наверстать упущенное. Тем более что август в том году стоял
жаркий...

И вот теперь... - Пассажир сел поудобнее и взял тетрадь. - Теперь,
голубчик, если не возражаешь, я почитаю. Тут уже не предисловие, а
события... Тебе не наскучило?

Мальчик быстро замотал головой.

Пароход уже долго стоял у какой-то пристани. Машина не работала. За тонкой
стенкой каюты сварливо, но негромко спорили мужчина и женщина. Это не
мешало тишине. В лампочке тонко звенела раскаленная нитка.

Пассажир выпрямился в кресле и поправил очки.

- Итак - приступаем.

2

"После уроков сговорились поехать купаться на протоку. У старого Томсона,
что жил в хибаре за пристанью, за два медяка взяли напрокат лодку.

Приятелей было шестеро: длинный веснушчатый Вилли, по прозвищу
Кофельнагель, братья Жук и Вафля (сыновья аптекаря Сумса), круглый Хансен
(за солидность все его звали только по фамилии), Галька и маленький Лотик.
Все, кроме Лотика, учились в одном классе. А Лотик был на три года младше.
Вообще-то прозвище его было Клотик. Но этого несчастного человека
воспитывали сразу три тетушки, по вечерам они наперебой звали племянника с
балкона: "Клотик, иди домой! Клотик, Клотик!" (потому что на свое настоящее
имя он вовсе не откликался). Буква "К" в начале и в конце сливалась.
Получалось: "Лотик, Лотик, Лотик!" Так его и стали звать наконец, хотя
клотик - это шарик на верхушке мачты, а что такое лотик - непонятно.

Впрочем, Лотик объяснил, что это - маленький лот, прибор для измерения
глубины.

- Но ты же совсем не умеешь нырять, - засмеялся Галька.

Лотик тоже засмеялся и сказал, что научится. Он ни на кого не обижался, а
на Гальку тем более. Галька ему очень нравился. Лотик мечтал когда-нибудь
отличиться в Галькиных глазах и сделаться его самым крепким другом. Галька,
конечно, такую привязанность видел, однако всерьез Лотика не принимал. Ну,
в самом деле, что это за друг? Маленький, головастый, неловкий... И все же
Галька не обижал его и не отшивал от компании, как некоторые. Даже
заступался. Ведь тот, кто любит читать про рыцарей, должен и сам быть
великодушным, верно?..

Они переехали реку и спрятали лодку в кустах на Китовом острове. Остров так
называется потому, что похож на всплывшего кита. На другом берегу острова
они побросали одежду и переплыли через протоку на отмель. Галька держался
поближе к Лотику: вдруг тот хлебнет водички! Вон как бестолково
бултыхается...

Протока - это второе, узкое, русло реки, за островом. В одном месте оно
расширяется, и там у низкого лугового берега твердое дно с белым песком.
Дно полого уходит к середине русла. Посреди протоки глубина достигает
сажени, взрослого человека закроет с головой. Но течение тихое, не
опасное... Впрочем, когда купались, на глубину редко кто совался.

День был жаркий, но вода в августе уже прохладная. Чтобы не продрогнуть,
приходилось барахтаться, гоняться друг за другом...

- Э, а где Лотик? - вдруг сказал круглый Хансен.

Все завертели головами.

Лотик был далеко, почти на середине. Над солнечной водой темнела его
"головастая голова" и тощие плечи.

- Э, - сказал Хансен. - Один уплыл. Потонет, дурень...

- Эй ты, марш назад! - закричал Кофельнагель. Замахал веснушчатым кулаком.
- Взяли тебя на свою голову!

- Вы чего! Я же на свае стою! Помните, сумасшедший Хендрик здесь хотел
мельницу строить и повбивал чугунные сваи!

Все, конечно, про сваи помнили. Но Галька громко сказал:

- Соскользнешь и булькнешься!

- А вот и не булькнусь! Глядите! - Лотик высоко подпрыгнул, мелькнули его
загорелые икры и белые пятки... И - словно не было на свете Лотика! Святые
Хранители!

Все, даже круглый Хансен, кинулись взапуски к тому месту. Вытащить, пока не
наглотался! Но Лотик вынырнул сам, и на лице его сияла щербатая улыбка.

- Вот! Смот... ой!

Его ухватили под локти и за волосы и, не слушая, выволокли на берег. И
круглый Хансен при всеобщем одобрении деловито вляпал ему ладонью по
известному месту. Так, что стреляющее эхо пронеслось над водой и Китовым
островом. Но Лотик не обиделся и сейчас. Все равно улыбался.

- Вы чего? Я же научился нырять! Я до самого дна достал!

- Как не достать, если башка чугунная, - хмыкнул похожий на черного жука
Жук.

- Я не башкой, я пальцами достал! Вот! - Лотик разжал кулак. На ладони была
горсточка сырого песка. И в ней блестела крупная серебряная чешуйка.

- Это что? - Мальчишки сунулись к ней носами. - Э, денежка...

- Может, на дне клад зарыт?

- Лотик, ты запомнил место?

- Ну откуда клад в том песке? - Галька взял монетку. - Это, наверно,
сумасшедший Хендрик потерял, когда сваи бил...

- Она бы потемнела с той поры, - возразил Хансен.

Галька потер монетку о голый живот.

- Может, такое серебро, что не темнеет... Смотрите, десять грошей!

- Почему "грошей"? - заспорил Кофельнагель. - Десять грошей поменьше
размером.

На монетке было отчеканено число "10", а под ним - только ржаной колосок.
Перевернули. На другой стороне был выбит чей-то профиль и шли по кругу
крошечные буковки.

- Фре-е... стаад... Лехтен-стаарн, - прочитал Галька. - Слава Богу, не
латынь. Почти что по-нашему.

- Но не совсем, - заметил белобрысый немногословный Вафля.

- Все равно понятно, - сказал Хансен. - Свободный город Светлая Звезда.

- Такого нет, - заявил длинный Вилли Кофельнагель.

- Как же нет, если вот монетка, - заспорил Жук. - Он где-то есть. Или
раньше был... Тут чей портрет?

Пригляделись к профилю.

- Пфе, да это мальчишка, - сказал Кофельнагель.

- Ты перекупался, Нагель, - заметил Жук. - Это же тетенька. Королева или
принцесса.

- Ты сам принцесса. Гляди хорошенько, это мальчик, - храбро сказал Лотик.
Он чувствовал себя героем дня.

И правда, профиль был явно ребячий: курносый, с короткой стрижкой. И с
улыбкой, спрятанной на губах и во взгляде. Будто веселый мальчишка лишь на
миг притворился серьезным - для важного дела, чтобы на монете отпечатали.

- Небось какой-нибудь наследный принц, - заметил Вафля.

- Наследных принцев на монетах не чеканят, - возразил Галька. - Только
королей.

- А разве бывают короли-мальчики? - удивился Лотик.

- Иногда... Возьми, Лотик, денежку, не потеряй.

- Он все равно потеряет, - сказал Кофельнагель. - Лучше подари ее, Лотик,
мне.

- Фиг, - отозвался Лотик (по-реттерхальмски это звучит в точности как
по-русски). - Я ее Гальке подарю. На, Галька.

- Да? Спасибо... - Гальке стало тепло от благодарности. Не то чтобы нужна
была ему монетка, а так... Он погладил денежку мизинцем. - А все-таки
интересно: десять чего? Грошей, пфеннигов, копеек? Пенсов? И каких она
времен, а?

- Надо спросить учителя истории, - предложил рассудительный Вафля.

- Он зажилит ее для своей коллекции, - заметил Жук.

- А отчего бы нам не пойти к мадам Валентине? - сказал круглый Хансен. -
Она знает все.

- Ура! К мадам Валентине, к мадам Валентине! - закричали мальчишки и
кинулись вплавь на Китовый остров. Галька, с монеткой за щекой, плыл позади
всех. Поглядывал на Лотика: не пустил бы головастик пузыри..."

3

- Несколько слов о мадам Валентине, - сказал Пассажир. - В начале, где
описание нравов и жителей, у меня говорится о ней подробно. А если коротко,
то так. Мадам Валентина была пожилая дама со странностями. Она торговала
леденцами, но это занятие было для отвода глаз. Основное время мадам
Валентина посвящала наукам, иногда печатала статьи в столичном философском
журнале (и статьи эти каждый раз вызывали скандал в среде университетской
профессуры). Кроме того, у нее был ящик с треногой и объективом, и она по
заказу реттерхальмских жителей делала фотопортреты на твердом, как доска,
картоне.

Жила мадам Валентина одна, если не считать рослого рыжего кота, канареек и
жабы Жанетты, которая обитала в стеклянной банке из-под маринада.

"...Когда мальчишки явились к мадам Валентине, она развешивала на дворе
выстиранные цветастые юбки и вела перебранку с соседкой. Двор соседки был
выше по склону, и та кричала через каменный, заросший плющом забор:

- Я пойду в магистрат, уважаемая мадам Валентина! Я терпела все, даже
неприличные песни вашего граммофона, но этот последний фокус! Дым от
пережженного сахара для ваших отвратительных леденцов так и лез мне в окна,
хотя ветер дул в другую сторону! А ваш бессовестный кот вчера весь день
гонялся за моими курами!..

- Сударыня! - отвечала мадам Валентина и взмахивала тяжелыми юбками, как
матадор плащом. - Опомнитесь! На меня вы можете изливать любые недостойные
вымыслы, но как совесть позволяет вам клеветать на беззащитную Божью тварь?
Где свидетели? Вы уверены, что это был мой Бенедетто?

- А кто же еще! Весь город знает вашего рыжего бандита!

- Рыжего?! Мадам Анна-Элизабет фан Раух! Где и когда вы видели у меня
рыжего кота?

Беззащитная Божья тварь сидела в двух шагах от хозяйки. При последних
словах мадам Валентины Бенедетто вздыбил шерсть, и она из апельсиновой
стала седовато-лиловой.

- Тьфу! - сказала наверху мадам Анна-Элизабет. - В прежние времена вас
сожгли бы на костре.

- В прежние времена, уважаемая соседка, я сделала бы так, чтобы ваш язык
приморозило к нђбу, как лошадиный помет к февральской мостовой! Лишь
глубокое почитание конституции Реттерхальма, запрещающей лишать права слова
кого бы то ни было, останавливает меня... Но поспешите в дом, сударыня, у
вас там от перегрева лопнула бутыль с уксусом!..

Посмеявшись вслед соседке, мадам Валентина повернулась к мальчишкам:

- О! Здесь всегда рады гостям, но должна заметить, что время утреннего кофе
давно прошло. А чай с леденцами у меня подают несколько позже.

- Мы по делу, мадам Валентина. - Галька вынул из-за щеки монетку. - Добрый
день... Вот...

- Бакалавр философских и естественных наук Валентина фан Зеехафен не
занимается делами на дворе. Прошу в дом.


Каждый раз, когда ребята попадали к мадам Валентине, у них открывались рты.
На стенах висели пучки трав и громадные птичьи крылья, в углу свалены были
книги-великаны в потрескавшейся коже. Из помятой трубы граммофона смотрело
удивительно живыми глазами чучело крокодила. Желтели чертежи тугих
воздушных шаров и лодок с перепончатыми крыльями. Облокотившись на шкаф с
минералами, стоял на железных ногах полный набор рыцарских доспехов. Из-под
приподнятого забрала глядел белый череп. Мадам Валентина утверждала, что
это ее предок, первый владелец приморского замка Зеехафен.

С темного портрета в бронзовой раме смотрела сама хозяйка дома - в
квадратной шапочке с кистью и в черной мантии.

Про мадам Валентину рассказывали всякое. Говорили даже, что она училась в
Бразилии и совершила кругосветное путешествие. Впрочем, по другим слухам,
она всю жизнь провела в родном Реттерхальме, лишь изредка выезжая в
столицу. Одно было известно точно: много лет назад она преподавала
географию в гимназии, и оттуда ее уволили с большим скандалом. Наивный и
потому бесстрашный Лотик однажды спросил ее: правда ли это?

- Да, - гордо сказала мадам Валентина. - Скандал помнили долго. А я десять
дней даже просидела по указу магистрата в тюрьме. Вернее, на офицерской
гауптвахте артиллерийского форта. Все офицеры и сам форт-майор Хорн
ухаживали там за мной напропалую, это были чудесные дни.

- А... за что же вас? - нерешительно спросил тогда Галька.

- Из-за линейки, всего-навсего... В те времена был еще обычай воспитывать
детей линейкой. И вот директор гимназии маленькому мальчишке приказал
подставить ладонь и хлестнул его по этой ладошке... На глазах у меня, у
Валентины фан Зеехафен! Ударить ребенка!.. Я выхватила линейку и сломала ее
на три части!

- И за это под арест? - недоверчиво сказал Галька.

- Ну, сударь мой... Линейка была тяжелая, из пальмового дерева, а сломала я
ее о высокоученую директорскую лысину...

Когда мальчики кончили хохотать, мадам Валентина заметила:

- Все к лучшему. Освободившись от должности, я наконец-то в полную меру
занялась научными проблемами.

Что за проблемы решает мадам Валентина, понять было невозможно. Однако
леденцы у нее получались восхитительные: яркие, как стеклышки от
калейдоскопа, и по вкусу - самые разные: лимонные, земляничные,
ананасные... В