мять,
паразиты. Они ведь всякие, нынешние детки-то...

Но все это лишь мелькнуло в голове у Валентина, пока он быстро двигался:
запер дверь, бросил на постель трубу, ухватил Сопливика за локти и вынес на
середину комнаты, под яркий плафон.

- Ты же дрожишь, чучело! Весь пропитался, даже в желудке дождь булькает!

- Не-а... Это не дождь, - отозвался Сопливик.

Валентин метнулся в душевую кабину. Все-таки чудесная штука эти дачные
домики швейцарской фирмы! Не поскупился профсоюз! Тут и телефон, и
кондиционер, и душ с маленькой квадратной ванной, и комбайн для стирки,
сушки и глаженья белья! Живи и радуйся... Валентин покрутил краны, пустил
очень теплую упругую воду. Душ загудел, как эхо ливня.

Валентин вернулся к Сопливику - тот растерянно стоял посреди натекшей с
него лужи.

- Ну-ка, скидывай все...

- Да не... - Сопливик съежился то ли от смущения, то ли от зябкой судороги.

- Чудо ты непутевое... - Валентин присел, сдернул с него раскисшие
сандалии-плетенки, стянул и шлепнул на линолеум одежонку. Сопливик не
противился, только попискивал, как мышонок. Голый и несчастный, он оказался
в серых подтеках, будто выбрался из болота. Валентин ухватил его за
ребристые бока, вдвинул в кабинку под тугие струи. Сопливик взвизгнул,
затрепыхался.

- Что? Горячо?

- Ага! Ай...

- Так надо, чтобы простуда не прилипла. Сейчас притерпишься.

- Ой... Ага...

- Что "ага"?

- Это... притерпливаюсь. Хорошо...

Он заулыбался. И, не стесняясь уже, затанцевал под теплым, совсем не
похожим на уличный ливень дождем. Вскинул над собой руки. Глаза его
блестели сквозь искрящуюся сетку струй. А по телу бежали мутные ручейки.

- До чего же ты перемазанный! - не сдержался Валентин. - Ни разу тут в баню
не ходил, что ли?

Сопливик перестал танцевать и улыбаться. Съеженно обнял себя за плечи.
Валентин разобрал за шумом воды:

- А там не помоешься...

- Почему?

- Потому что не дают... Пристают по-всякому и дразнятся. "Иди, - говорят, -
все равно тебе не отмыться"...

- Свинство какое!

- Ага... Или одежду спрячут, и ходи как хочешь...

- Ох ты, мученик... Мыло на полочке, мочалка на крючке, отскребайся. А я
стиркой займусь.

Прачечный комбайн был рядом с душевой. Отличная машина, сплошная
автоматика. Система включилась, когда Валентин поднял крышку бака. На
экранчике зажглось: "Не забудьте вынуть все из карманов загружаемой в
емкость одежды". Сервис!

В нагрудном кармане липкой и тяжелой рубашонки лежал значок со смеющимся
солнышком и словами: "Пусть всегда буду я!" Без булавки. На трикотажных,
похожих на тряпицу, которой мыли пол, шортиках тоже оказался карман. В нем
нашелся пластмассовый жетон для игровых автоматов. Такие жетоны выдавались
за хорошие поступки и образцовое поведение. Значит, Сопливик или выпросил
его, или нашел, или, скорее всего, стащил... Потом под ноготь Валентину
попалась твердая крошка. Похоже, что кусочек карандашного грифеля. Валентин
поднес палец к свету. Под ногтем сидел малюсенький медный стерженек с
резьбой.

Винтик! От кольца?

Валентин взял трубу. Там, где недавно было кольцо с узором, на не
потускневшей еще меди чернели два отверстия для крепких болтиков. Валентин
примерил тот, что нашел. Подходит... Открыл ножик и кончиком отточенного
лезвия, как отверткой, завернул винт-малютку. Тот послушно вошел в резьбу,
остался только шпенек - по толщине пропавшего венчика. Вот так. Вот вам и
Сопливик... Господи, а что от него ждать?

Валентин поглядел на пластмассовую дверь кабинки. За ней - шум воды и
возня. И кажется, довольное хихиканье.

"Ладно, потом разберемся", - сказал себе Валентин. И пошвырял в машину
одежду Сопливика. Агрегат плотоядно заурчал. Валентин опять обернулся к
дверце.

- Сам отскоблишься или помочь?

- Не... Я сам! - откликнулся Сопливик сквозь журчание и плескание. - Только
мыло в глаза...

- Ну, уж потерпи!

- Ага, я терплю...

Минут через десять Валентин извлек Сопливика из влажной жары кабинки -
отмытого до скрипучести, чисто-смуглого, с розовыми пятнышками на коленках
и подбородке - следами отвалившихся коросточек. Старательно вытер его с
головой махровым полотенцем. Сопливик попискивал смущенно и благодарно.
Проплешинки от болячек местами кровоточили. Валентин взял из аптечки
пузырек с бактерицидкой и вату.

- Ну-ка...

Сопливик запищал сильнее.

- Цыц! - Валентин запятнал его желтой бактерицидкой, шлепнул по
незагорелому месту, закутал в простыню и отнес на кровать. Сопливик из
белого кокона весело блестел глазами.

Прачечный комбайн зазвонил и выдвинул пластмассовый поднос. На нем сухой
стопкой лежала одежонка Сопливика. Отглаженная, пахнущая теплой чистотой.
Майка и трусики оказались ярко-голубыми, шорты - кофейного цвета, а рубашка
- салатной, с рисунком из желтых и коричневых листьев.

- Вот и готово. Одевайся... На ужин мы, конечно, опоздали. Сейчас попьем
чаю, и я оттащу тебя в спальню.

- Как это... оттащу? - настороженно отозвался Сопливик.

- Заверну в плащ - и в охапку... А то ведь опять вмиг до ниточки
пропитаешься...

За пластиковыми стенами продолжал гудеть ливень - ровно и неутомимо.

- Не... я сам добегу, - хмуро сказал Сопливик. - Тут рядом. - Он торопливо
застегнул рубашку.

- Как это рядом? Через весь лагерь!..

- А я... в спальню не пойду. Я там давно уже не сплю.

- А где же спишь? - изумился Валентин.

- В гнезде... Ну, ящик такой фанерный, из-под пианино. На пустыре. Я туда
натащил травы и мешков. Чтобы не холодно...

- А почему в спальне-то не ночуешь?!

Сопливик уже оделся и сел на кровати - ноги калачиком. Трогал на колене
пятнышки. И, не глядя на Валентина, проговорил тихо:

- Да ну их... То прогоняют, а то... липнут...

- Как... липнут?

- Ну... не знаете, что ли? Лезут в постель, как к девчонке... Ласьен и его
дружки...

- Гадство какое!

Ласьен (видимо, от слова "лосьон") был смазливый длинный подросток с тонкой
улыбочкой и хорошими манерами. Рядом с ним всегда крутились два-три
дружка-адъютанта. Марина искренне считала их положительными личностями и
активистами.

- Они часто так... к тем, кто поменьше, - еле слышно объяснил Сопливик.

Валентин выкрикнул в сердцах:

- Столько всякой мерзости!.. А вы! Ну почему вы-то, пацаны, молчите? Не
спорите, не сопротивляетесь!

Все так же тихо, но с неожиданной упрямой ноткой Сопливик сказал:

- Я сопротивляюсь... Потому и прогоняют...

- Но почему никто не расскажет взрослым?

- Кому? Марине, что ли? Или Мухобою?

- Не Мухобою, а про Мухобоя! Как он вас...

- Боятся, - рассудительно вздохнул Сопливик.

А Валентин опять ощутил раздражение с оттенком брезгливости. И не сдержал
досады:

- Я же не про тебя. А почему другие... Вот даже Митников. Тоже... как
барашек на мясокомбинате.

Сопливик не обиделся. Наверно, и не учуял раздражения в свой адрес. Сказал,
явно заступаясь за Илюшку:

- Митников-то не Мухобоя боится...

- А кого?

- Характеристики. Каждому ведь в конце смены характеристику пишут.

- Ну и... на кой она ему? В десять-то лет! В туалет с ней только...

- Не-е... Вы не знаете. Он ведь тоже интернатский, мы из одной группы...

- Ну и что?

- А недавно его это... в семью взяли. Молодые тетенька и дяденька,
усыновить хотят. После лагеря... А он боится, что если они прочитают плохую
характеристику, то передумают.

"Вот оно что..." - Валентин ощутил облегчение оттого, что Илюшкина
покорность объяснялась так понятно. Ни при чем здесь ни природная трусость,
ни мистика Босха.

- Бредятина какая-то, - проворчал он. - Разве детей любят за
характеристики?

- Кого как, - с недетской умудренностью откликнулся Сопливик.

"Тебе, бедняге, никакая характеристика не поможет", - подумал Валентин.
Глянул на угловатое, некрасивое личико Сопливика - отмытое, с блестящими
глазами, но все равно с печатью детдомовской неприкаянности. И сказал
виновато:

- Как же тебя не хватились ни разу, когда ты в своем гнезде ночевал?

- Господи, а кому я нужен, - выдохнул Сопливик, и Валентина резанула эта
простодушная горечь.

- Вот что, голубчик! Ни в какое гнездо ты не пойдешь! Будешь ночевать у
меня. Там, где сидишь. А я - вот здесь... - Валентин дернул от стены
запасную койку.

Сопливик не заспорил. Только заметил нерешительно:

- Может, лучше вы здесь, а я на откидушке? Она узкая, а я маленький.

- Нет, поспи хоть раз по-человечески... Послушай, а там, в гнезде твоем,
неужели не страшно одному ночью-то?

- Если один, чего бояться? - совсем по-взрослому ответил Сопливик. - Вот
когда все кругом пристают и дразнятся, страшно...

Валентин отошел и стал набирать воду в электрочайник.

"Если Мухобой узнает, что я оставил мальчишку у себя, будет у него козырь.
Приклеит гад что-нибудь... "ласьеновское", - думал он. И снова его тряхнула
ненависть к Мухобою.

"Надо завтра сказать Илюшке еще раз, чтобы не боялся..."

3

Когда Валентин проснулся, Сопливик, уже одетый, сидел на кровати и...
крутил в пальцах револьвер.

- Осторожно... - негромко выговорил Валентин. - Сиди тихо, не нажми там...

Сопливик глянул без страха и виноватости. С пониманием.

- Он ведь на предохранителе, я знаю...

Валентин мягко поднялся, взял "бергман" у мальчишки.

- Как ты его откопал...

- Я под подушку руку сунул нечаянно...

- Не следует совать руки куда не надо. Даже нечаянно... - сообщил Валентин
с назидательностью, но полушутя, потому что чего зря пугать и без того
затюканного Сопливика. Натянул брюки, сунул "бергман" за ремень, прикрыл
надетой навыпуск рубашкой. Сопливик следил за ним серьезно и молча. Потом
сказал:

- Вы не бойтесь, я никому не проболтаюсь... про это.

- Благодарю вас, мой друг. Я знаю, что вы умеете молчать как могила. Но
секрета из вчерашнего скандала все равно не получится...

Валентин хорошо выспался и не чувствовал беспокойства из-за случая с
Мухобоем. За окнами было сверкающее умытое утро. И даже Сопливик - с
торчащими, как рожки, темными волосами, с пухлыми после сна губами -
казался симпатичным. Некрасивый, но славный. Поблескивает глазами-угольками
и даже улыбается слегка - нерешительной редкозубой улыбкой.

Солнечный зайчик щекотал Валентину угол глаза. Это на подоконнике сверкал
под лучом медный край подзорной трубы. Валентин вспомнил про найденный
винтик и слегка насупился в душе на Сопливика. "Хотя чего с него взять, с
несчастного", - подумал он. И вдруг осенило:

- Слушай, завтракать еще рано. Сделай сейчас для меня одно дело, а?

- Ладно! - Сопливик спустил с кровати ноги.

- Там, где ты нашел трубу, должно валяться медное кольцо с узором. Наверно,
оно свинтилось с трубы. Поищи в траве, пожалуйста...

Может быть, если Сопливик и правда стащил и спрятал венчик, он его сейчас
принесет - словно и в самом деле нашел в траве. Оба они будут знать, что
это не так, и со стороны Сопливика получится молчаливое признание, а со
стороны Валентина такое же молчаливое прощение. И для обоих это будет
хорошо.

- Ладно, я сейчас, - отозвался Сопливик так бесхитростно, что Валентин
засомневался: может, и ни при чем он?

Сопливик босиком скакнул к двери и там оглянулся:

- А если Мухобой меня увидит?

- Сразу тогда бегом ко мне!

- Ладно. А то начнет... как Илюшку...

- Слушай, - мрачнея, сказал Валентин. - А как ты думаешь, почему он не
поставил Илюшку со всеми у флага, а начал отдельно... воспитывать?

Сопливик тоже насупился:

- Наверно, допрашивать хотел...

- Про что?

- Может, чтобы узнать, кто еще с ними ходил. Или как дорогу найти на
поляну...

- Разве это секрет?

- Для кого как... - Сопливик босой пяткой зацарапал пластик пола.

- А ты думаешь... Илюшка сказал бы?

Сопливик быстро поднял и опустил угольные глаза.

- Я как могу знать... про другого-то... Я бы не сказал, хоть он убей. Но
мне-то ведь все равно. Меня никто не усынавли... не усыновлял...

- Ну, беги, - вздохнул Валентин. И когда захлопнулась дверь, вдруг подумал:
"Боже мой, а я ведь даже не помню, как его зовут по-человечески. Сопливик
да Сопливик..."

Он умылся, расчесал бородку, убрал постели. Прошло еще минут пятнадцать, и
Сопливик явился. Встрепанный, с прилипшими к мокрым ногам травинкам и без
кольца.

- Нету нигде, всю траву обшарил... А вас тут какой-то дяденька спрашивает.

Дяденька оказался высоким, лысоватым и бледноглазым незнакомцем в очень
аккуратном сером костюме. У Валентина неприятно засосало под сердцем.

- Валентин Валерьевич, я прошу прощения, что беспокою... Можно
побеседовать? - Незнакомец мельком глянул на Сопливика. Тот смотрел
недовольно и выжидательно.

- Ты беги завтракать без меня, - сказал Валентин и вспомнил вдруг: -
Женька... Если что, заходи потом.

Сопливик молча взял у порога свои сандалии.

СВИРСКИЙ

1

Чувствуя за поясом неудобный, слишком округлый "бергман", Валентин сел на
край кровати. Гостю показал на откидушку. Молча. Несколько секунд оба без
симпатии и ожидающе смотрели друг на друга. С нарочитой неторопливостью
гость полез во внутренний карман и достал коричневые "корочки".

- Я следователь группы уголовного сектора Абов... Вот... - Он держал
удостоверение так, словно ожидал, что Валентин вежливо откажется смотреть.
Валентин, однако, дотянулся, взял корочки, изучил фотографию и печать.
Отдал. Изобразил полускрытый зевок.

- Ну и чем могу служить... Семен Семенович?

Следователь Абов сказал с деланной ноткой сочувствия:

- Поступило заявление от работника лагеря гражданина Фокина о вашем
нападении на него с применением оружия...

Глядя Абову в переносицу, Валентин бесцветно произнес:

- Полагаю, он не только работник лагеря, но и ваш...

Следователь Абов не то чтобы изменился в лице, но как-то внутренне
шевельнулся.

- С чего вы взяли?

- Как бы иначе он сумел так быстро просигналить?

- Элементарно, по телефону.

- Отключенному из-за грозы!

- Он позвонил с автомата на шоссе.

- Бегал туда под ливнем? Как спешил, бедняга!

- Он звонил на рассвете, когда дождь кончился!

- И вы сразу примчались!

- Во-первых, не так уж сразу. А во-вторых, речь об оружии все-таки...

- Будто вы не знаете, кто владелец оружия...

Абов смягчился и сказал неофициально:

- Да знаю, конечно, чего там... Иначе бы приехал с опергруппой.

- Имейте в виду, я сдам револьвер только по акту и при свидетелях. С
письменным заявлением, как он ко мне попал.

Абов отозвался небрежно, словно думая о другом:

- А черт с ним, с револьвером, оставьте пока себе, если хотите. А потом
можете утопить, все равно он нигде не зарегистрирован.

- Что значит "оставьте пока"?

- Ну... пока вы здесь.

- Договаривайте уж, - нервно бросил Валентин.

- Видите ли... - начал Абов, постукивая подошвой.

"Сейчас он повторит: "Видите ли, Валентин Валерьевич..."

- Видите ли, Валентин Валерьевич... У нас есть к вам просьба.

- У группы уголовного сектора? - осведомился Валентин.

- Ну... да.

Лениво и со слегка наигранной досадой Валентин сказал:

- Не валяйте же дурака... Семен Семенович. Неужели я не отличу сотрудника
Ведомства от чиновника уголовного сектора.

В Абове словно лопнули какие-то ниточки. Он повозился, сел удобнее.

- Ну и ладушки. Тогда сразу к делу. Хорошо?

- А вот не знаю. - Валентин ощутил напряжение и знакомую по старым временам
противную зависимость. - Не знаю, хорошо ли. Я давно уже деликатно, но
решительно проинформировал вашу службу, что никаких дел с Ведомством больше
иметь не хочу.

- А что так? - вроде бы по-настоящему обиделся и растерялся Абов.

- Те, кому надо, знают, "что", - усмехнулся Валентин.

- Я не знаю... Мне, наоборот, рекомендовали вас как... - Он замялся.

- Как стукача со стажем и опытом? - спросил Валентин, ясным взглядом изучая
лицо Абова.

Тот отвел глаза, пальцами забарабанил по колену.

- Право же... Зачем вы так? И себя, и нас...

- А я не себя. Только вас. Ваш ведомственный, извините, примитивизм в
подходе к людям. Он, видимо, неискореним, хотя, казалось бы, и работники
есть у вас вполне интеллигентные, и опыт колоссальный... Просто феномен
какой-то...

- Ну... допустим, - покладисто сказал Абов, хотя и поморщился. - А к вам-то
какое это имеет отношение? Тем более, что у нас нет термина "стукач", а
есть вполне уважительное "необъявленный сотрудник"...

- И всех "необъявленных" вы меряете одним аршином...

- Я понял: вы чем-то обижены...

- На Ведомство? - сказал Валентин.

Абов повозился опять. Спросил понимающе:

- Тогда... на себя?

- Господи, ну почему я должен перед вами исповедоваться?

- Да ничего вы не должны... Но мне-то что делать? - Абов был огорчен,
видимо, по-настоящему. - Что я должен ответить шефу? В отделе мне ни
словечка не сказали, что вы...

- Завязал, - подсказал Валентин.

- Ну да, черт возьми! Меня же спросят, почему вернулся несолоно хлебавши.
Дело-то намечается серьезное...

"Думает, сейчас заинтересуюсь: что за дело?"

- Сочувствую, - сказал Валентин. - И догадываюсь, что последует дальше:
"Раз вы, гражданин Свирский, отказываетесь от контактов, мы, к сожалению,
не сможем воспрепятствовать уголовному сектору раскрутить дело с
револьвером, как им захочется. А они, сами знаете, не всегда объективны..."

- Да бросьте, - вздохнул Абов. - Несмотря на всю свою, как вы говорите,
примитивность, не такие уж мы идиоты... А что, Свирский - это ваш
псевдоним?

- Будто вы не знаете!

- Я же недавно в этой группе... И там, честно говоря, такой кавардак в
связи с последними событиями...

- Известная доля доверительности - один из методов достижения нужного
уровня коммуникабельности с вербуемым субъектом, - усмехнулся Валентин. -
Но я-то не новичок...

- Мне сейчас не до "методов", - досадливо отозвался Абов. - Думаю, как
быть... Без ножа режете... Ну, хоть коротко объясните, что произошло? Чтобы
на меня меньше шишек... И в конце концов, мне это интересно как
профессионалу: почему человек уходит от нас?

- Ладно! - резко сказал Валентин. И толкнулся спиной от стены (Абов чуть
вздрогнул). - Только выньте и отключите машинку.

- Вы... собственно, что имеете в виду? Пистолет? У меня нет, честное
слово...

- Я имею в виду звукозапись, - снисходительно сказал Валентин.

- А, это... - Абов послушно полез за пазуху, достал плоский, как блокнот,
диктофон, положил на кровать рядом с Валентином. - Он на "стопе", убедитесь
сами.

- Благодарю... - Валентину опять расхотелось говорить. И он произнес почти
через силу: - Главная ваша ошибка, что слишком большой расчет вы делаете на
страх. Даже при научной разработке "индекса вербуемости необъявленных
агентов" фактору страха вы отводите основную роль: чем больше человек вами
напуган, тем скорее он согласится стать... сотрудником...

Абов помигал, но сказал терпеливо:

- Разве это так? Не уверен... И к вам-то, полагаю, это в любом случае не
относится...

2

Но это относилось к Валентину. Именно "фактор страха". С боязнью и
ощущением казенной зависимости шел он восемь лет назад в муниципальную
комиссию воинского резерва, когда его вызвали по телефону. И не зря боялся.
В комиссии сказали то, чего он опасался больше всего: Валентин Волынов, как
подпоручик запаса, в силу государственной необходимости призывается на
строевую службу на три года.

До сих пор тошно вспоминать, как суетливо и чересчур горячо начал он
доказывать, что это нелепо и бессмысленно. Как пожимал плечами и с
напускной независимостью даже хихикал над абсурдностью такого решения.
Штатский человек, художник, зачем он нужен армии? Конечно, почетная
обязанность, он понимает, но есть же и здравый смысл. Все его военное
образование - формальный курс в архитектурном институте, который в течение
трех месяцев вели отставные полковники времен Второй мировой... Если бы
сейчас, не дай Бог, война - другое дело. А в мирное время каждый должен
быть на своем месте! У него творческие планы, издательские договоры,
фильм... В конце концов, семейные условия! На его иждивении парализованная
тетя...

Молоденький военный чиновни