празднике у
костра.

- Зубчиками его, - усмехнулся я.

- Только не коротко, - предупредил Сашка.

Ножницы засверкали, зазвякали. Сашкины космы посыпались на полотенце и на
костюм. Они были почти одного цвета с льняной тканью. Сашкина шея
постепенно открывалась, показывая резкую разницу между загаром и белой
оголившейся кожей. Эта беззащитная белизна тоненькой шеи моего проводника
вдруг вызвала у меня щемящее беспокойство: он же совсем цыпленок! Я сам еле
ноги таскаю, а если в пути что-то случится с мальчишкой?

Но я прогнал тревогу. Все равно отказываться было поздно.

После стрижки Сашка покрутился перед зеркалом и с удовольствием заметил:

- Хорошо, что уши прикрытые остались. А то обгорят и кожа слезет...
Спасибо, Генриетта Глебовна!

4. Чиба

На рынке и правда оказался неплохой книжный ряд. И все же ничего особо
интересного я там не нашел. Повертел в руках сытинское издание "Трех
мушкетеров" со множеством иллюстраций и отложил. Во-первых, владелец -
бородатый юноша в очках - заломил полторы сотни. Во-вторых, кто-то
маленький и грустный внутри меня напомнил: "Зачем тебе? Куда?"

И мы с Сашкой пошли бродить по рынку. Купили пучок петушков на палочках, я
презрел условности и смачно сосал их на ходу. А Сашки условности вообще не
касались...

Овощей было мало - самое начало лета. Зато от цветов рынок просто ломился:
груды тепличных георгинов, гвоздик, пионов, гордые хвосты гладиолусов,
шапки незабудок, великолепные охапки сирени возвышались над оцинкованными
ведрами. И еще - букеты веток с бледно-лиловыми квадратными колокольчиками.
Сашка сказал, что они называются "кабинетики".

Потом пошли мы в ряды, где тетушки торговали расписными кухонными досками,
березовыми туесками, скалками, детскими лопатками, глиняными лупоглазыми
кошками, вязаными шапками и шкатулками с узором из соломы. Я загляделся на
ларец с разноцветными неземными птицами на лаковой крышке. Сашка отошел,
затем вернулся и затеребил меня за рукав:

- Игорь Петрович! Можете мне дать четыре рубля? А то я деньги в тех штанах
оставил, в кармане. Вернемся, и я отдам...

- А что такое?

- Ну, так... одна вещь.

Я пошел с Сашкой. На дощатом прилавке были разложены тряпичные пестрые
куклы: красавицы в пышных юбках, петрушки в колпаках с бубенчиками,
бархатные зайчата, гномы с бородами из капроновых мочалок...

- Вот... - Сашка смущенно показал на клоуна в желто-оранжевом шелковом
комбинезоне и алом колпаке. Лицо у клоуна было из мягкой резины, лукавое, с
блестящими голубыми глазками. Он ими буквально следил за мной и за Сашкой.
"Видимо, голова не самодельная, а фабричная", - мелькнуло у меня.

Сашка смотрел выжидательно и как-то жалобно. "Господи, совсем еще ребенок!
А игрушка славная".

- Сашка, да я тебе подарю этого молодца!

- Ой, нет! - испугался он и насупился. - Так нельзя. Потому что он сбежал
из дома и теперь будто в плену... А чтобы освободить, я должен сам его
выкупить, такое правило...

Я не улыбнулся Сашкиной фантазии. В его возрасте я тоже умел хранить
верность друзьям, сшитым из лоскутков.

- Вот тебе четыре рубля.

Сашка обрадованно выкупил пленника и прижал к животу.

- Это Чиба... У, бродяга, будешь знать, как сбегать, не вычислив
развертку... - И щелкнул клоуна по резиновому носу.

Дальше мы так и ходили с Чибой. И Сашка, видимо, ничуть не боялся, что
кто-то захихикает над большим мальчиком с куклой.

Мы зашли в музей. Сашка о чем-то тихо поговорил с седой смотрительницей, и
она открыла нам дверь запасника.

- Только осторожнее, пожалуйста. Ничего не трогайте, это - нездешние вещи.

И мы пошли по гулкому помещению, разглядывая портреты воевод с удивительно
живыми лицами, громадные книги с непонятным и меняющимся на глазах шрифтом,
обломок летающей тарелки с негаснущей капелькой сигнального фонарика. Было
здесь еще темное зеркало, в котором отражения вели себя странно,
отказывались повторить гримасы, а Сашка в первые пять секунд отразился в
нем, одетый в прежний урезанно-школьный костюм и при этом не с Чибой, а с
рыжим котенком на руках.

В отдельной витрине лежала суковатая кривая палка. Если верить надписи, это
была клюка бабки Дар-Овражки, много лет назад морочившей голову местному
суеверному населению...

После музея мы пообедали в столовой "Три апельсина", потом заглянули в две
книжные лавки, не усмотрели в них ничего достойного внимания и посетили
маленький видеосалон. Там шли старые фильмы с Чарли Чаплином, и Сашка
хохотал от души. Я тоже. По-моему, и Чиба веселился - всплескивал ручками и
улыбался...

Я хотел вернуться на рынок, чтобы купить букет для Генриетты Глебовны.
Сашка, однако, напомнил, что после полудня путь к рынку закрыт и вместо
него мы, хочешь не хочешь, попадем на обширную городскую свалку.

- Там тоже интересно, только цветов не бывает.

Букет мы купили у старушки на углу Заречной и Луговой. Алые гладиолусы.
Генриетта Глебовна была весьма тронута, но отругала нас за то, что обедали
в столовой. Пришлось обедать еще раз. После чего я сказал, что сейчас
улягусь с книгами на кровать и не тронусь с места до вечера, пускай
пространство хоть наизнанку выворачивается. И Сашка попросил:

- Игорь Петрович, можно я тогда пойду поиграть с теми ребятами на пустыре?

- Только не до темноты, - заявила Генриетта Глебовна.

- Ага... Не совсем до темноты.

Он переоделся в жилетку и "зубчатые" штаны, оставил Чибу на подоконнике,
показал ему кулак и умчался... И вернулся, как накануне, в сумерках.

Глава 4. СУНДУК

1. Лампочка за окном

Генриетта Глебовна дала нам на ужин молока с магазинными ватрушками.

- Извините, ничего не приготовила. Спешу на ночное дежурство, там, кажется,
будет оч-чень интересное дело...

Она ушла.

- Ну что, Сашка, будем укладываться? - Меня тянуло в сон.

- Ага. Только кружки помою.

- Давай уж тогда вместе...

- А чего тут делать вместе-то? Вы идите ложитесь...

В нашей комнате я вытащил из "сидора" японскую пижаму с дурацкими павлинами
и цветами, но легонькую, шелковую. Облачился и залез под одеяло. И вмиг
уснул.

Но сон не был спокойным. Сразу привиделся полузнакомый вечерний город,
названия которого я не помнил, но знал, что где-то в нем есть чудесная
букинистическая лавка. И я искал эту лавку, причем пробирался запутанными
переулками, спускался по каменным лестницам в какие-то трущобы, блуждал по
укрытым в чертополохе тропинкам, оказывался на освещенных рекламами
площадях. Ехал на открытых трясущихся трамвайчиках, ловил такси... Лавка
пряталась в улочке за темным готическим собором - я это помнил, - но улочек
таких было множество, и каждый раз я попадал то в аптеку с заспиртованными
в банках ящерицами, то в бакалейный магазинчик, где пахло ванилью, то в
подозрительный притон... Поиски затягивались, а я ведь обещал маме быть у
нее не позднее десяти часов. Надо было хотя бы позвонить, что задерживаюсь.
Телефонные будки попадались на каждом шагу, но аппараты, конечно, не
работали: то диск выломан, то трубки нет... А в одной будке висел вообще не
аппарат, а старый деревенский рукомойник и табличка с надписью: "Одно
умывание - 10 коп.". Я послушно сунул в щелку гривенник, но воды в
рукомойнике не оказалось, из него вылез рыжий таракан и насмешливо
зашевелил усами-антеннами...

Наконец я нашел телефон, который откликнулся гудком. Но диск срывался,
скрипел, а потом я сообразил, что набираю не тот номер - не мамин, а
журнала "Заря". На этом сон рассеялся. Опять я не дозвонился. Как и в
прошлых снах...

Я открыл глаза. Лампа в комнате была выключена, но за окном, на столбе у
обрыва, горела белая колючая лампочка под алюминиевым отражателем. Раньше я
ее не видел, не включали, наверно. Света в комнате хватало, я разглядел
Сашку. Он сидел на раскладушке, обхватив коленки, и смотрел перед собой.

- Не спится?

- Ага...

- Может, задернуть шторку?

- Вам мешает свет? - беспокойно спросил он.

- Нет. Я думал, тебе...

- Я на картину смотрю... Я и раньше на нее смотрел, а сейчас она
какая-то... особенная...

Лампочка хорошо высвечивала холст в раме. Оковки на сундучке сверкали как
настоящие, волосы у мальчика золотились. И мне даже показалось, что Андрис,
ощутив мой взгляд, чуть шевельнулся - словно оглянуться хотел.

Сашка вдруг заговорил:

- Как живой. Волосы будто шевелятся. И руки вздрагивают, устал держать
крышку-то... Надо было стул подставить, а потом уж открывать.

Ну прямо мои мысли угадал! Я сказал:

- По-моему, он на тебя похож.

- Да? - как-то ревниво отозвался Сашка.

- Такой же светлый. И обросший, как ты недавно...

Сашка почему-то вздохнул:

- Бывает, что волосы похожи, а лицо - ничуть...

- Ну... если тебе интересно, давай спросим у Генриетты Глебовны, нет ли
фотографии. Это ведь ее двоюродный брат изображен.

- Правда? - обрадовался Сашка. - Значит, эта картина - документальная?

- Можно, наверно, и так выразиться... В общем, с натуры.

Сашка подумал.

- Нет, не надо фотографию. Так интереснее... Можно думать, что и правда
похож...

"А зачем это тебе?" - чуть не сказал я. Но сдержался. Мало ли какие тайны у
мальчишки...

Он спросил:

- Когда же это рисовали-то? Она ведь совсем старая, Генриетта Глебовна.
Значит, и брат...

- Кажется, в тринадцатом году, еще до Первой мировой...

- ишкин свет! Вот это древность...

Конечно, для него картина была древностью. Впрочем, даже мне в мальчишечьи
годы все, что было до революции, казалось глубокой стариной. И если бы я
знал в то время, что картина написана в начале века, тоже смотрел бы на нее
как на музейное полотно. Только я не знал тогда... Я сказал:

- А для меня в детстве этот мальчик был чуть ли не соседом со двора. Одежда
такая тогда еще не выглядела старомодной, разве что ботинки с кнопками. Да
волосы... В наши годы мальчиков стригли коротко. Но все равно в те времена
Андрис казался мне одногодком-приятелем...

- А что за имя такое - Андрис?

- Он литовец. Но это я только сегодня узнал. А тогда называл его про себя
Владиком...

- А вы, значит, бывали здесь, когда еще маленький были?

- Бывал - не бывал... - Меня будто за язык дернули. А впрочем, с кем еще
поговорить об этом? - До сих пор, Сашка, не знаю... Сложная это штука -
явления отраженного мира.

- Что-что? - сказал Сашка. Быстро лег, оперся локтем о подушку, уставился
на меня.

2. Отраженный мир

Сашкино лицо было в тени, но я видел, что глаза его сильно блестят.

- Что за явления отраженного мира?

- Видишь ли... Сперва мне казалось, что я придумал их сам...

- Когда книжки сочиняли? - понимающе сказал Сашка.

- Ну... и когда "сочинял", как ты выражаешься. И вообще... Это постоянно
складывалось. И я считал, что все это - моя выдумка, пока не наткнулся на
одну книгу... Пухлая такая, в коричневой обшарпанной коже, с ворсистой
бумагой. Конец восемнадцатого века. "Первое рассмотрение свойств
трехмерного зеркала. Сочинение господина Альфреда де Ришелье, перевод с
французского"... Да, такой вот автор. Может, родственник знаменитого врага
мушкетеров... Начал я эту книгу просматривать - и глаза на лоб: неужели еще
тогда люди всерьез об этом рассуждали? О том, что мне казалось
фантастикой... Но долго читать мне не дали, магазин закрывался.

- А, значит, вы ее не в библиотеке увидели!

- В лавочке со старинными книгами, в Вильнюсе... Стоила книга ни много ни
мало две сотни...

- ишкин свет!

- Что поделаешь, антиквариат... Денег у меня с собой не было. Я
договорился, что приеду на следующее утро. И... вот ведь чертовщина! - не
смог потом отыскать этот магазин в запутанных средневековых улочках, там с
непривычки легко заплутать... Будто кто-то нарочно уводил меня от этой
книги. Знаешь, как здесь говорят: "Бабка Дар-Овражка водит..."

- Может, и правда кто водил? - серьезно сказал Сашка.

- Не знаю... Так и не нашел. А вечером пришло время уезжать.

- Жалко...

- Еще бы... Но вот что самое загадочное. Потом нигде, ни в каких каталогах
самых солидных библиотек, я не мог найти даже упоминания об этом сочинении
Ришелье. Теперь думаю: может, сама эта книга была частью отраженного мира?
Как говорят иногда, нездешней вещью.

- Может быть, - охотно согласился Сашка. И как-то очень по-взрослому
добавил: - Но я никогда не слышал об отраженном мире. В чем суть?

- Видишь ли... это надо рассматривать как задачу. А решать ее можно, если
только принять за истину одно условие. Оно может показаться странным - что
Вселенная имеет кристаллическое строение. Вернее, обладает определенными
свойствами кристалла. У него, у кристалла этого, бесконечное множество
граней, но каждая грань не плоскость, а трехмерный, объемный мир. Вроде
нашего, где мы живем. А может, и больше, чем трехмерный... Конечно, это
трудно сразу воспринять...

- Почему трудно? Мы проходили. И теорию кристалла эту, и про
многомерность...

- Да? - удивился я. - Где? В школе?

- Не в школе... Сперва в кружке, потом на занятиях в "Пилигриме". Какого
проводника пустят на дорогу, если он этого не знает? А я все-таки лоцман...
- Последнее прозвучало у него чуточку горделиво.

- Лоцман? Это ведь морское звание!

- Не обязательно... Ну, в общем, проводник по сопредельным пространствам.

- И ты во всем этом разбираешься? В таких теориях...

Сашка вздохнул.

- В этом никто не разбирается до конца. Тут мозги вывихнешь... Но можно
просто почувствовать. Есть же, например, люди, которые хорошо поют, хотя
нот не знают. Это наш инструктор так говорил. Потому что выучить теорию -
жизни не хватит...

- Но кое-что ты все-таки понимаешь...

- Ага... Только что такое "отраженный мир"? Этого мы не учили.

- Я попробую объяснить. Так, как это мне самому представляется... Если
взять обычный гладкий кристалл, то в его гранях все отражается, как в
зеркалах. Грани Великого Кристалла, то есть Вселенной, тоже обладают
зеркальными свойствами. Но они ведь не плоскости, а пространства. Поэтому в
них гораздо реальнее, чем в простом зеркале, отражаются все события и
свойства лежащего по соседству мира. Его внутренняя структура, запахи и
даже время. Если учесть, что оно - четвертое измерение мира. Длина, ширина
и высота - это три измерения, а время - четвертое...

- Но это же примитив! - не выдержал Сашка. - Ой, простите...

- Ничего... Но почему примитив? Обычное толкование.

- Ну и... неправильное толкование! Время - это лишь одно из качеств
четвертого измерения. Не главное. А главное - многовариантность одних и тех
же событий... Это любой пацан в подготовительной группе знает. Все, кто
четырехмерники...

- Подожди... Ты, конечно, специалист, а я так, просто со своими фантазиями.
Вот изложу все, тогда критикуй...

- Ладно, - хмыкнул Сашка.

Следовало бы обидеться и замолчать, но меня, как говорится, заело.

- Ты слушай! В трехмерном, объемном зеркале отражаются все свойства
соседнего мира, не только его внешность. И время отражается. А время -
любое, в том числе и отраженное в чужом пространстве, - обладает
способностью самостоятельного движения... Это, кстати, я успел прочитать у
Ришелье... И вот время - как измерение - начинает работать в отраженном
мире само по себе. И толкает этот мир по пути автономного развития. И тогда
он перестает зависеть от того, от которого отразился, начинает жить в
собственной, только что возникшей реальности... Но он же существует не
где-то отдельно, а в том трехмерном пространстве, где до его отражения был
уже свой мир. И теперь получается, что они живут, перепутавшись друг с
другом... Ох, я задурил тебе голову. И себе заодно...

- Мне ничего вы не задурили, - заметил мой собеседник с нахальной ноткой. -
Все тут просто в этой системе... Ну, я же и говорил: многовариантность
развития. Только непонятно, при каких условиях возникает отражение.

- Мне тоже непонятно. Пока мне казалось, что все такое я лишь выдумал, было
действительно просто. Но разве это выдумка: и город Овражки, и Гора, и... -
"И ты", - чуть не сказал я, но спохватился. - И эта картина...

- И сундук... - Сашка, по-моему, нарочно перешел на другую тему. Деликатно
так... - Картина - это ведь тоже отражение мира... И может, у нее тоже свое
развитие, только очень медленное, для глаза незаметное... Может, мальчик
все-таки когда-нибудь дотянется...

- Или крышкой ему стукнет по пальцам. И он заревет.

- Он не заревет... - Сашка, видимо, обиделся за Андриса. Потом сказал: - А
сундук-то ведь тот самый, что ногу мне чиркнул. Вот... - Он покачал в свете
уличной лампочки ногой с черной царапиной.

- Тот самый... - сказал я. Почему-то с беспокойством.

- На комоде стоит.

- Ну... и что с того? Это, видимо, семейная реликвия.

- Ага... Интересно, что в этой реликвии? Ведь не зря же он так тянется! -
Сашка кивнул на Андриса.

- Уверяю тебя, ничего. Я нес его со станции, он пуст.

- Он был пуст. Пока вы несли... - Сашка сел на скрипучей раскладушке. - Это
ведь такой сундучок... В нем все, что угодно, может оказаться!

- Бабушкины вязальные крючки и квитанции за квартплату.

- Не-е... - задумчиво сказал Сашка.

- А если и "не-е"! Какое наше дело?

- Но должны же мы ему помочь! - Сашка опять кивнул на Андриса. Потом
вскочил, включил лампу.

- Не выдумывай! - отрезал я. - Мы кто? Жулики?

- Но мы же ничего не возьмем! - возмутился он. - Только поглядим, если он
не заперт! - И добавил: - Вы же сами видите - это не простой сундук. Вдруг
в нем...

- Что?

- Вдруг... книга. Ришелье...

Я присвистнул. Крутнул у виска большим пальцем с растопыренной ладонью. Но
получилось это неубедительно. Потому что предательски шевелился уже
червячок любопытства. И знакомое ощущение тревоги и поиска глухо толкнулось
в сердце. Я сел. А Сашка уже стоял посреди комнаты - в куцей широкой
маечке, в черно-оранжевых трусиках, похожих на клочок тигриной шкуры,
костлявый, с торчащими, как рожки, сосульками волос и растянутой в
полумесяц улыбкой. Ну воистину маленький бес-искуситель.

- Сашка, нехорошо же это! Без спросу... Даже неприлично.

- Одним глазком...

- Ох, добром это не кончится.

Он еще шире растянул свои губы в трещинках.

- А может, и кончится.

3. Голос

Мы из осторожности не стали зажигать свет в комнате Генриетты Глебовны.
Включили лампочку в прихожей, широкий луч упал из двери на комод. На
сундук. Узорная жесть заблестела - ну точно как на картине. Сашка подтащил
старинный дубовый стул. Ногу об ногу обтер босые ступни. Встал на сиденье,
оглянулся на меня. Я пожал плечами: мол, ты затеял, ты и продолжай. Но
сердце перестукивало. Наверно, как у маленького Андриса.

Сашка взял крышку за уголки. Приподнял. Звонкий жестяной щелчок раздался в
натянутой тишине. Меня аж тряхнуло. Сашка тоже вздрогнул, но крышку не
отпустил. За щелчком последовал другой, еще звонче. И снова, снова. Они
складывались в дребезжащую мелодию - это играл музыкальный механизм.
Какую-то колыбельную музыку. Кажется, "Рыбки уснули в пруду"...

- ишкин свет...

Мы подождали, когда механизм отзвучит, и Сашка медленно отвалил крышку.
Глянул в сундук, опять помянул "ишкин свет". Я тоже заглянул с высоты
роста. Был полумрак, но все-таки свет из прихожей отражался от белого
потолка. И я разглядел, что в сундучке (вот уж действительно не знаешь,
чего ждать!) - старинный телефонный аппарат. Блестели вилки, на которых
лежала трубка, и кольца на микрофоне и наушнике.

Сашка не долго думая поднатужился и выставил телефон под лучи лампочки.
Аппарат был, видимо, тяжелый. Мне показалось даже, что корпус у него из
малахита. Наверно, тоже достояние старинной семьи Барнаво... Хотя такая ли
уж старина? Почему тогда на корпусе вполне современный пластмассовый диск
для набора?

- Зачем ты вытащил? - прошептал я. - Договорились же не трогать...

- Послушаем...

- Что послушаем? У него даже провода нет!

Но Сашка снял трубку, приложил к уху, потом придвинул мне. И в телефоне
(без подключения, без шнура!) я услышал певучий сигнал.

- Хронофон, - со сдержанным удовольствием сказал Сашка. - Темпоральная
связь