ила девочка. - Пошли играть в шары.

- А... как это? - Ежики никогда не слышал про такую игру.

- Да просто это. Любой сразу поймет, - сказал старший мальчик. - Пошли,
площадка тут рядом...


Пока шагали, Ежики спросил наконец:

- А что здесь такое? Ну, вокруг, вот это...

Старший мальчик (он шел впереди) ответил сразу, но со спрятанной неохотой:

- Так, заповедник. Старый...

- Музей?

- Ну... вроде...

- А еще застава, - сунулся сбоку Филипп. - Видишь кронверк? - Он махнул в
сторону красного дома. - Там раньше пушки стояли, а теперь...

- Фи-ли-ипп, - сказала девочка. А старший быстро спросил у Ежики:

- Но скажи: ты правда никого не ищешь?

- Да нет же... Кого мне искать?

В душе уже появилось чувство, что он и правда хочет найти кого-то или
что-то. Но как скажешь о неясном?

- А может, ты тоже пограничник? - опять ввинтился в разговор малыш.

- Фи-ли-ипп...

Он снова превратился в сердитого вороненка:

- Ну чего?.. Спросить нельзя.

Ежики сказал, чтобы замять неловкость:

- Это, что ли, игра такая - пограничники?

- Вроде... - отозвался старший и быстро глянул на Филиппа. - Вот, пришли...

Среди мелких горок открылась хотя и заросшая, тоже в одуванчиках, но ровная
поляна.

Игра в шары оказалась похожей сразу на крокет, бильярд, гольф и кегельбан.
Но правила и правда были нехитрые. Нужно было пустить по земле свой шар,
попасть им по другому и тот, другой, загнать в лунку или воротца из
проволоки. Лунка - три очка, воротца - пять, а через воротца в лунку -
сразу пятнадцать. Кто сто очков набрал, тот и победитель.

Тяжелые, из небьющегося сплошного стекла, шары без задержки летели сквозь
траву, отряхивали одуванчики. И рикошетно стукались друг о друга - чак,
чак... Все одного размера, блестящие, но такого красивого, как у Ежики,
вишневого, больше не было. Были белые, прозрачные, или бутылочно-зеленые,
да еще два лимонных...

Ежики увлекся игрой. Он купался в веселой беззаботности: как птаха,
удравшая из клетки. Все вокруг было так не похоже на недавнюю жизнь, на
лицей, на громады и многолюдье мегаполиса. И дышалось так... ну, будто
долго-долго сидел он в духоте липкой желтой палатки, и вдруг кто-то с
размаху распорол тканевый полог. И оказалось, что снаружи - чистота и
свежесть... Ежики сбросил капитанку. Он смеялся, отдувал от лица
семена-парашютики и пускал сквозь траву скользкий шар. Научился он быстро...

Где-то позади азарта и радости в памяти у него сидело: "Надо все-таки
выяснить до конца, откуда станция и что за Якорное поле..." Но шары
притягивали к себе, и порой казалось даже, что это не совсем игра, а еще и
задача. Словно у Кая в сказке про Снежную королеву, когда он должен был
сложить из льдин заветное слово. Если Ежики выиграет, может случиться
что-то хорошее. Или раскроется какая-то загадка. "Какая?" - облачком
набегала секундная тревога. И улетала...

Никто пока не выигрывал. У всех почти поровну очков, даже Филипп отстал не
намного.

- Филипп, у тебя совесть-то есть? Опять шар пяткой подталкиваешь!

- Я?! Подталкиваю?! Рэм, ну чего она!.. Мне камушек под пятку попал, нога и
дернулась! А шар и не двинулся...

- Не ходил бы босиком, не попадались бы камешки, - снисходительно сказал
старший мальчик.

В ребячьих компаниях, когда собираются для игры, не принято знакомиться
специально. Имена узнают между делом, в считалках, в перекличках... Итак,
Филипп и Рэм. Девочку же окликали коротко: "Лис!" А полное имя Ежики узнал,
когда поспорил. Она сказала:

- Постой... Твой шар сдвинул воротца.

- Где же сдвинул! - Ссориться не хотелось, но "ежики" в характере ощетинили
колючки. К тому же сдвинутые воротца - это минус десять очков. - Их просто
стеблем качнуло. А стебель ведь не шар!

- Но все равно же сдвинулись, - спокойно сказала она.

- Но я-то при чем?

- Но они же даже чуть не опрокинулись...

- Елизавета, - насупленно сказал Рэм.

"Лис" лучше, чем "Елизавета", - подумал Ежики и быстро глянул ей в лицо. И
встретился с ее глазами: светлыми, серовато-синими и чуть обиженными. И
неожиданно затеплели уши.

- Правда... сдвинулись, - пробормотал он. И тихо выдохнул: - Извини.

Елизавета-Лис прикусила губу, дернула себя за светлый, почти белый локон у
щеки.

- Да нет... наверно, в самом деле травой качнуло...

- Чтоб не спорить, пусть перебьет, - решил Рэм.

- Ага, как же! - обиженно взвыл Филипп. - Как для моего шара подставка, так
сразу "пусть перебьет"!

Шар Ежики лежал в метре от лунки на ровной накатанной полосе - прямо сам
просился в ямку. Бить должен был Филипп и, конечно, не хотел упускать
момент.

- Ладно уж, бей, - сказала Лис, неловко отвернувшись от Ежики. - Пусть он
бьет, мальчики...

- Пусть... - прошептал Ежики.

Филипп деловито подтянул штаны и пустил свой белый шар. Он ударился о
вишневый, тот подкатился к лунке. Но нехотя. И сантиметрах в десяти замер.

Стало понятно, что Филипп вот-вот заревет.

- Он очень метко бьет, - утешительно заметил Рэм. - Только силы немного не
хватает. Тяжелые все-таки шары-то...

А вишневый шар полежал, качнулся вдруг, почуяв неприметный уклон, и
скатился в лунку.

- Ура-а!! - Филипп выхватил его, перекинул из ладони в ладонь. - Теперь он
мой насовсем! Я его три раза подряд загнал! Вчера два раза и сейчас! Если
третий раз подряд, значит, насовсем...

- Филипп, ты что! Вчера же другая игра была! - как-то беспомощно возмутился
Рэм. - Вчера же мы без... ну, не вчетвером же играли! Если бы ты вчера
трижды загнал...

- А я виноват, что он потерялся?! - Филипп опять стал рассерженным птенцом
ворона.

- Да пусть берет... Бери насовсем, - сказал Ежики. И снова быстро глянул на
Лис.

Филипп засопел победно, затолкал шар в карман штанов-юбочки. Карман
отдулся, штаны сразу поехали вниз. Он подхватил их, подозрительно глянул:
не смеются ли? Никто не смеялся. Тогда он засмеялся сам, вытащил опять шар.
Поморщился:

- Царапается... - Затолкал в карман полруки и достал что-то спрятанное в
кулаке. Протянул кулачок Ежики, разжал: - На... Это тебе за шар...

На ладони лежал черный якорек. Такой маленький, что можно было бы спрятать
в грецкий орех. Славный такой.

Ежики оглянулся на Лис и Рэма: "Можно взять?" Лис кивнула, якорек упал к
Ежики на ладонь, и все склонились над ним.

- Кроха какая, - ласково усмехнулась Лис. - Где взял, Филипп?

- Утром, под лопухами...

- Ишь какой пророс, - заметил Рэм.

"Пророс?.. Что они, растут здесь разве?.. А ведь и правда - Якорное поле..."

Якорь-росток был в точности как настоящий - адмиралтейской формы, с
деревянным, набранным из крошечных реек штоком, с ювелирно тонкими
скобками-бугелями на них, с кусочком якорной цепи... Зацарапался у Ежики
какой-то намек на догадку...

- Спасибо, Филипп...

- Ага... А тебя как звать-то? - Филипп, он без лишних церемоний. Взял да и
спросил.

Как ответить? "Ежики"? Но это не для случайных знакомых. Пускай они
хорошие, но ведь не мама, не Ярик... Сказать "Матвей"? Но он не терпит,
когда так зовут его, это отдает лицеем... И он растерянно сказал свое
второе имя, которое раньше лишь писалось в документах:

- Юлиус... Юлеш...

- Или Юлек? - спросила Лис.

- Ага...

Пускай он будет для них Юлеком. Не все ли равно? И все-таки он чувствовал
неловкость, как от обмана. И поэтому слишком пристально смотрел на якорек.

Такой крошечный... Конечно, это шутка, что он вырос здесь. Наверно, от
какой-то модели. От маленькой... Если прикинуть к тому галиону, то годится
он там лишь для палубного баркаса...

Галион в желтом окне вспомнился отчетливо. Как-то сразу. И так же сразу,
резким толчком вернулась тревога: "Где я? Что же все это?"

Он дернул на бедре клапан бокового кармана, сунул туда якорек, суетливо,
почти испуганно оглянулся.

- Ребята. А... какой это заповедник? Откуда он тут взялся?

- Всегда здесь был, - сказала Лис. - Он старый... Видишь, кронверк. - Она
махнула белым хвостиком волос. - Это остатки крепости. Сейчас там ничего
нет...

- А почему не видно города?

- Холмы же, - быстро сказал Рэм. - И деревья. Если забраться на башню, все
видно. И город...

- А станция... Откуда она взялась?

- Ну, откуда берутся станции... - чуть улыбнулась Лис.

- Но ее же никогда не было! Она где? На Кольце? Или это радиус? Может,
тупик какой-то?

Филипп, который был занят шаром, вдруг поднял голову и сказал солидно:

- Скорее уж не тупик, а тамбур...

Рэм посмотрел на него.

- Наверно, она на Кольце, Юлеш... Ты ведь ехал по Кольцу? Ну вот...

Обращение "Юлеш" царапнуло Ежики, но это была мелочь.

- Почему же я раньше здесь не проезжал? Я знаю все Кольцо.

- А раньше станции и не было, - как-то нарочито легко отозвалась Лис. - То
есть была, но... не станция. А теперь приспособили. Поезда-то пошли три дня
назад... Да, Рэм?

- Да, - нахмуренно согласился он. - Первый поезд пустили позавчера. А до
того никто и не пытался.

- Да, но как же... - И Ежики замолчал. Все вопросы стали не важными. Кроме
одного. Того, что беспокойно и неосознанно зрел в нем и теперь взорвался -
короткими слезами и вскриком. И нестерпимой, как боль, надеждой!

Он бросился с поляны - к будке, где вход на станцию! Кажется, ребята что-то
кричали вслед. Он мчался, рвались под ногами стебли, сквозь подкладку
кармана больно царапал кожу якорек. Липли к мокрым щекам седые семена...
Вход, лестница... Вниз, вниз! На стремительном повороте он чиркнул плечом о
камень, вырвал клок из короткого рукава майки... Вот и подвал, желтое окно
с черным кораблем! Не до него сейчас! У перрона блестит стеклами хвостовой
вагон.

Пусто в вагоне...

Ежики боком повалился на замшевый диван. Дернул из-за пояса подол майки,
отер лицо... Отдышаться бы...

- Осторожно, двери закрываются...

"Мама!"

- ...Следующая станция - Площадь Карнавалов.

Значит, все-таки Кольцо!

За площадью Карнавалов - станция Большой Маяк. На ней главный диспетчерский
пункт Кольца. Там, конечно, знают всђ! Должны знать...

3. ПАУТИНА. КАНТОР

- ...А теперь давайте про все еще раз, по порядку. Хорошо? - Заботливый
голос, внимательные глаза под седыми бровями, спокойное морщинистое лицо...

Сперва-то на мальчишку прикрикнули: ворвался, мешает работать, что за дети
пошли! Потом примолкли, позвали вот этого. Судя по широким шевронам
Дорожной сети - главного диспетчера. Он сразу попросил выйти из дежурной
комнаты всех, кроме мальчика. Усадил его. Обратился на "вы", хотя нескладно
притулившийся на краешке кресла посетитель - в перемазанной, порванной
майке, с грязными полосками на лице, с каким-то мусором в волосах - явно не
тянул на роль серьезного собеседника.

- ...Все, как говорится, разложим по полочкам... Вы - лицеист шестого
класса Матвей Радомир...

- Да... ("Господи, какая разница! При чем тут это?")

- Вы говорите, что ваша мама погибла год назад, когда возвращалась на
аэротакси-автомате из Бельта. Взорвался двигатель-антиграв...

Да, так ему сказали. Эти двое, которые пришли тогда... Летчик и тетка из
опекунской конторы. Когда взрывается антиграв, остается облачко атомной
пыли. И никакого следа от человека. Разве что эмалевый медальон на серой
стене в Парке памяти. Зачем он, медальон... Взрыв этот - редчайший случай.
И вот же, ударила злая судьба. И не кого-нибудь, а маму. И его, Ежики...

Он закричал тогда этим двоим, что они врут и пусть убираются. Летчик стоял
молча, закусив белые губы, а опекунская чиновница деловито совала Ежики под
нос какую-то пахучую дрянь и говорила, что он должен куда-то пойти. Вместе
с ней, с этой теткой... Он оттолкнул ее плечом, заперся в своей комнате,
залился слезами. Случившемуся он поверил сразу, хотя и кричал, что это
неправда... Не раз он видел в жутких снах, что с мамой случилось
непоправимое. И просыпался с мокрым лицом, перепуганный и благодарный за
вернувшееся счастье. А теперь не проснешься, не стряхнешь эту страшную
черноту... А может, опять сон?! Нет... Нет, хоть голову расколи о глухую
дверь.

Из-за двери кричали, уговаривали, чтобы вышел.

Они что? Мало им, что нет мамы, они хотят, чтобы он оставил дом! Его дом!
Где все его и мамино!

Он прижался к полукруглому цоколю кондиционера. Пластик был холодный... Как
труба в том бункере... Как песок в красной пустыне, когда лежишь навзничь и
смотришь в лиловое небо, где звезды и маленькое колючее солнце... Не надо
об этом, так нечестно защищаться от горя. Это будет измена маме!.. Но как
иначе выдержать, как отстоять дом?.. Всадники-итты подъезжают, смотрят с
высоты боевых седел на упавшего мальчишку. Они не ведают ни боли, ни
горечи, ни страха. Они - как марсианский лед...

Нет, горе не стало тогда слабее, но сжалось в тугой черный ком. Слезы
остановились. Мысли стали четкими, и в руках появилась сила. Через окно он
выскочил в сад, ухватил из травы шланг, подключил к вентилю большого
давления. Протянул резиновую змею к себе в комнату, с медным наконечником
наперевес вышел в холл.

"Уходите..."

"Мальчик! Мы понимаем, что..."

"Уходите. Это наш с мамой дом".

"Но..."

Тугая струя вымела из крытого стеклом холла чужих людей. Тогда он сорвал на
щитке пломбу и включил силовое поле...


- Да, мне сказали... - прошептал он. - Что она...

- Я понимаю, вам тяжело, хотя и время прошло... Вы говорите, что ваша мама
работала у нас в системе консультантом и что это ее голос записан для
объявлений на Кольце... Да, замечательный голос... И сейчас ты услышал его
на какой-то новой станции?

- Да! - Ежики дернулся вперед.

- Но послушай, мальчик... - Диспетчер мягко перешел на "ты". - Я понимаю,
тебе хочется такого вот... чуда, одним словом. И ты решил, что ее записали
недавно, да? Господи Боже ты мой... По-твоему, значит, тебя обманули и мама
где-то прячется? Но зачем это? Подумай...

Он думал! Пока бежал и ехал, столько было горячечных мыслей, что болью и
звоном отдавались в голове... Может, она попала в аварию и стала калекой, и
хирурги бессильны, и она не захотела жить с сыном, чтобы не пугать его
уродством... Или встретила какого-то человека, полюбила его, и они решили
пожениться, а человек этот не хочет, чтобы у нее был сын... Дико думать
такое про маму, но все же это было бы в миллион раз лучше, чем ее совсем
нет на свете... Ну, пусть она не хочет его видеть, лишь бы она была!..

- Малыш, - неуверенно сказал диспетчер. - Ну как тебе объяснить? Ты ведь
уже не маленький...

Ежики не заметил этой нелепицы - "малыш не маленький". Он сказал тихо и
отчаянно:

- Голос-то ведь есть. Откуда он взялся?

- Голос... Да акустический компьютер смоделирует по образцу любую речь.
Чтобы не отличалась от других объявлений.

- Нет... - Ежики упрямо махнул волосами (и полетели семена-парашютики). -
Так не смоделирует, это живой голос. Ну зачем компьютер станет делать вдох
между словами? Сперва "Якорное", потом... такое короткое дыхание и тогда уж
- "поле"...

- А... что это за слова?

- Ну, название станции! Я же объясняю...

- Постой, мальчик... - Диспетчер нагнулся к нему так быстро, что Ежики,
словно защищаясь, вскинул коленки, вдавился в кресло. - Послушай, малыш...
такой станции нет.

- Как это нет?!

- "Якорное поле"?

- Да!

- Нет. Ты что-то... путаешь, наверно...

- Но я был там только что! Она перед Площадью Карнавалов! Маленькая такая
станция, с окном и кораблем! А наверху поле и якоря!..

Ежики хотел уклониться, но диспетчер все же дотянулся, большой холодной
ладонью потрогал ему лоб.

- Вы что, думаете, я больной?

Диспетчер вздохнул:

- Думаю - зачем ты морочишь мне голову?

- Вы сами морочите мне голову! - Ежики крикнул это с дерзостью отчаяния.
Вскочил. Диспетчер смотрел внимательно и печально. Ежики обмяк, прошептал:
- Можно же убедиться, тут ехать три минуты. Сразу за Площадью Карнавалов...
Ой нет, надо сперва назад, до Солнечных часов, а потом обратно...

- Почему? - спросил диспетчер строго и чуть насмешливо.

- Ну... там же, на Якорном поле, только один путь, линия Б... Там маленькая
станция, даже поезд весь не влазит... - Под взглядом диспетчера Ежики
совсем сник. Но тут же сердито вскинулся: - Вы сами должны знать, вы
главный!..

- Угу... - неопределенно отозвался тот. - Посиди минутку, я кое-что
выясню... - И вышел.

"Зачем он скрывает? Военная тайна? Но в нынешнее время уже не бывает
военных тайн... Никакой компьютер так не сделает мамин голос..."

Но надежда становилась все меньше, а тоска была большая. И пусто было,
тяжело и тихо. Лишь еле слышно гудели за могучими стенами поезда.

Диспетчер вошел. Ежики опять сказал ему сквозь подобравшиеся слезы:

- Можно же поехать и проверить...

- Да зачем же ездить-то? Смотри... - Во всю стену диспетчерского пункта
засветилась схема путей. Желтая паутина - Внутреннее, Среднее и Большое
Кольцо, ломаные линии частых радиусов. И в этой паутине, как разноцветные
мухи, бьются огоньки станций. С красными буквами названий. - Иди сюда.

Ежики через силу подошел.

- Смотри: вот Площадь Карнавалов, вот Солнечные часы... Где здесь Якорное
поле?

Не было Поля.

- А может, в другом месте? - сказал диспетчер. - Пожалуйста. Набери
название сам.

Светящиеся клавиши пульта плохо были видны сквозь мокро-липкие ресницы.
Ежики проморгался, без всякой надежды набрал по буквам: Я-К-О-Р-Н-О-Е
П-О-Л-Е. Пискнуло в динамике, зажглось на экране: "Извините, такой станции
нет..."

- Но она же совсем новая... - прошептал Ежики.

- Надеюсь, ты не думаешь, что новую станцию могут не подключить к
сигнальной сети?

Именно так он и думал! Но ничего не сказал. Светящаяся схема путей нависала
над ним и словно придвигалась. Будто хотела опутать клейкой паутиной... Она
была лживая, эта схема! Ежики так и хотел крикнуть. Но горло распухло от
подступивших слез. Он закашлялся. Поплыло в глазах. Ежики шагнул назад,
опять сел. Уперся лбом в ладони, локтями в колени. Жалким клочком мотнулся
у плеча полуоторванный рукав.

Ведь именно там, на станции, он порвал майку! На лестнице! Значит, лестница
- есть! Станция - есть! Он поедет сейчас туда опять, увидит, докажет себе и
другим!

Он хотел это яростно бросить диспетчеру, вскинул на него мокрые глаза. Но
диспетчер смотрел мимо Ежики, на дверь. Сказал торопливо:

- Да-да, прошу вас...

Ежики сел пружинисто и прямо. В дверях стоял Кантор.


Оказалось, что на улице уже лиловый вечер. Такой же липкий и душный, как
день. Но под прозрачный колпак автомобиля тут же накачало свежего воздуха.
Даже с запахом сосны. Кантор сказал в микрофонный раструб автоводителя:

- Сектор "Зэт", четвертая линия, на тройном желтом два отрезка налево...

Он всегда точен и спокоен, Кантор...

Поехали... За прозрачным пластиком исказилась, уплыла назад светящаяся
башня "Трамонтаны", по мягким изгибам стекла побежали отблески рекламы.
Ежики вдавился в пухлые подушки заднего сиденья.

Кантор сидел впереди. Видны были крупные покатые плечи, лысина, маленькие
круглые уши и край очков. На тонкой никелевой оправе загорались искорки.

Зачем он носит очки с оптическими стеклами - такую дикую старомодность?
Хочет показать, что весь в заботах и нет у него времени на возню с
контактными линзами или на операцию с гибким хрусталиком?.. И лысина. Не
больше недели надо, чтобы в парикмахерской вырастили человеку шевелюру
любой пышности, а он... Или считает, что такая внешность самая подходящая
для педагога-профессора и ректора?

Кантор, без сомнения, чувствовал взгляд лицеиста Радомира. Но не
оборачивался и молчал. В молчании была деликатная укоризна и в то же время
как бы понимание и уважение странностей своего ученика. "Что делать,
господа, в лицее каждый ученик - тысяча загадок и проблем..."

"Однако долго вы не промолчите, господин ректор, я вас знаю..."

- Право же, Матиуш, такого я не ожидал... - Кантор слегка обернулся.

- А что случилось-то? - сказал Ежики из уютных подушек. - Разве я не имею
права гулять по городу, когда нет занятий?

- Имеете, конечно... Однако ваши приключения, ваш вид...

- А что - вид? Просто з