тел под солнцем угол соседнего
дома. Качал листьями куст рябины, и на его верхушке краснели кисти ягод
(внизу их уже оборвали).

Сразу стало понятно, что последние дни августа решили подарить нам тепло:
за окном была не осень, как вчера, а яркое позднее лето. Утро в окне было
как солнечный пейзаж в раме.

И вдруг сверху, из-за оконного карниза, медленно опустились и закачались на
фоне этого пейзажа четыре ноги.

Это были абсолютно одинаковые ноги. По крайней мере, попарно одинаковые. В
одинаково потрепанных кедах, зашнурованных одним и тем же лентяйским
способом - лишь до половины. С одинаковым загаром и царапинами...

Будь одна пара ног, я сразу бы понял, что спускается Володька. Я даже
помигал: не двоится ли в глазах? Нет. Но в чем же дело?

Володька всегда ревниво охранял свое право на "парашют" (не потому, что
жадный, а потому, что "парашют" приземлялся прямо под наше с Варей окно).
Пользоваться не позволял никому, а катал иногда только Женьку.

Значит, Женька неожиданно вернулась?

Но она, хотя и бегала порой в мальчишечьих кедах, шнуровала их аккуратно, и
размер у нее был поменьше.

Тогда...

Вот еще в чем одинаковость - на всех четырех кедах серебристо блестели
редкие рыбьи чешуйки.

Вздрогнул я и хотел вскочить, но тут же понял: сон это. И, печально
улыбнувшись такому сну, стал смотреть спокойнее.

Мой взгляд, направленный в окно, скользил над чем-то белым и синим.

Я на миг опустил глаза и увидел на спинке стула маленькую матроску. Я же
сам вчера вынул ее из кармана плаща!

Сердце ухнуло куда-то, и я рванулся к окну.

Четыре ноги плавно опустились, в окне появилась шина от самосвала. В ней,
как в раме круглого портрета, сидели, прижавшись плечами, Володька и Братик.

Володька улыбался широко и жизнерадостно, а Братик робко, как гость,
явившийся без приглашения.

В этот миг я словно бы разделился на двух человек. Внутри меня ожил
двенадцатилетний Сережка, который завопил от восторга и потянулся навстречу
друзьям. А взрослый Сергей Витальевич (который был снаружи) повел себя
по-идиотски. Видимо, от полного ошеломления он сказал голосом строгого
завуча:

- Как это понимать?

Василек нерешительно посмотрел на Володьку и прошептал:

- Я же говорил: попадет.

Володька пренебрежительно двинул плечом. Это короткое шевеление заменило
длинную фразу: "Не видишь разве, что он просто так, для порядка, потому что
считает себя очень большим и серьезным?"

А мне Володька деловито объяснил:

- Понимаешь, мы решили: пускай Васек поживет у нас, пока штурман плавает...

Мальчишка внутри у меня заплясал, но я опять подумал: "Сон это..." И
спросил подозрительно:

- А Валерка знает? Он согласен?

Братик тихо сказал:

- Он ведь уже уплыл...

А Володька добавил:

- Мы ему не говорили, потому что не знали: получится ли у нас... Мы пошлем
ему говорящую раковину.

Кажется, вид у меня оставался недоуменным и озабоченным, и Володька
продолжил разговор:

- А чего? С мамой я договорюсь. Учебники будут одни на двоих. Школьные
формы у меня две - новая и старая. Я возьму старые штаны и новую куртку, а
Васек - наоборот. Или я наоборот...

- Вы умные люди... или наоборот? - растерянно сказал я. - Кто запишет в
школу человека без документов?

Володька глянул на меня как на занудного спорщика:

- У тебя же в гороно все начальство знакомое.

Он был прав. И маленький Сережка, танцевавший внутри меня, хотел уже
пройтись колесом. Но вдруг и его и меня словно обдало холодом! Потому что
не могло быть того, что сейчас было! Ведь вчера мы распрощались навсегда!

- Слушайте, а это... планеты? Они же расходятся!

Наверное, у меня было очень испуганное лицо. Василек опять улыбнулся
виновато, а Володька снисходительно сообщил:

- Да никуда они не разойдутся. Я же не отвязал веревочку.

- Что? - по инерции спросил я и посмотрел вверх. Шина висела на толстом
размочаленном канате.

Володька вздохнул и объяснил:

- Так уж получилось. Я когда вышел из лабиринта на нашей стороне, привязал
ее. Ну, чтобы на обратном пути не сматывать. Мотать-то долго, а по
натянутой я обратно, как трамвай по проводу, - ж-ж-ж...

- А к чему привязал? - глупо спросил я.

Он сказал с невинной улыбкой милого мальчика:

- К шиповнику...

Все стало ясно.

Якорь, намертво вросший в планету, и железный шиповник с корнями до центра
Земли. И между ними - белый шнурок с хитрыми Володькиными узелками.
Двадцатиметровая веревочка - бесконечная, как Вселенная, и вечная, как
пламя нашего жемчуга. Она прошила завихрения загадочных миров, тонкая,
слабенькая на вид. Как насмешка над всеми законами пространства и
времени... Выдержит? Не поддастся чудовищной силе разбегающихся звезд?

Выдержит, понял я. Ведь у нас теперь есть общая звезда. Мы сами зажгли ее
над пустынным островом. И поэтому веревочка связала наши планеты.

Веревочка. Ни порвать, ни развязать. Что может быть проще и прочнее?

Мой маленький Сережка с радостным воем встал на голову. А дурак Сергей
Витальевич поморгал, и все же произнес нерешительно:

- Заговорщики... Вам не кажется, что это космическое хулиганство?

- Ой уж... - сказал Братик негромко, но с явно Володькиной интонацией.

А Володька насмешливо спросил:

- Что космическое хулиганство? Веревочка? Скажи кому - засмеют.

Тогда засмеялся я. Засмеялся, отбросив сомнения и страхи и поверив наконец,
что это не сон. Засмеялся, до конца отдавшись радости. Я протянул к ним
руки:

- Лезьте сюда, обормоты.

Они радостно качнули шину, забросили на подоконник исцарапанные шиповником
ноги, а я ухватил их за рубашки...

В это время со двора донесся оглушительный вой. Какая-то смесь аварийной
сирены и коллективного рева в детских яслях. Мы подскочили как от взрыва.

Под нашим окном, у стены, гневно распушив хвосты и вздыбив шерсть на
выгнутых спинах, мерили друг друга негодующими взглядами два апельсиновых
кота. Митька и Рыжик. Они устрашающе орали, готовясь сцепиться в
смертельном поединке.

...Впрочем, к середине дня коты подружились и вдвоем отлупили соседского
самонадеянного дога по имени Помпей.

1977 г.



    Владислав Крапивин.
    ГОЛУБЯТНЯ В ОРЕХОВЕ

OCR by Ksu Datch


ЧЕРНЫЕ ЗЕРКАЛА КРИСТАЛЛА

Предисловие

Так лови свое слово, чтобы разом начать все дела,
Как положено, все еще раз положить на лопатки,
Чтобы девочка-Время из сказок косу заплела,
Чтобы Время-мальчишка пугал и стрелял из рогатки.

Александр Башлачев

Все началось с рассказа. Маленького рассказа, опубликованного в январском
номере журнала "Пионер" за 1970 год. Назывался он "Далекие горнисты" и
рассказывал о сне... Чудесном сне о возвращении в детство, о светлой
радости обретения друга, о щемящей печали расставания. О двух мальчиках -
горнисте Валерке и его младшем брате, невесть какими завихрениями
пространства и времени занесенных в современный провинциальный городок и
так рвущихся обратно. Туда, где бой, где напали враги и надо трубить
тревогу...

Тогда еще мало кто мог подумать, что этот небольшой рассказик положит
начало огромному фантастическому циклу о Великом Кристалле. Да и, пожалуй,
всей фантастике Крапивина. Многие могут возразить: маленькая повесть "Я иду
встречать брата" была опубликована на восемь лет раньше "Далеких горнистов"
- вот оно начало! Что ж, может быть, так оно и есть. Но "Я иду встречать
брата" явно была пробой пера молодого автора и ни сюжетно, ни стилистически
почти не отличалась от множества подобных произведений советских фантастов
того времени, после спутника и полета Гагарина очень любивших писать о
героических завоевателях космоса. А "Далеких горнистов" можно смело
заносить в анналы отечественной фантастики, как один из лучших рассказов
семидесятых годов. А еще этот рассказ значим для нас тем, что спустя семь
лет появились его продолжения.

Честно говоря, уже сам факт наличия продолжений несколько нивелирует то
ощущение пронзительной и светлой тоски, что оставляла открытая концовка
рассказа. Но повести "В ночь большого прилива" и "Вечный жемчуг" также
можно считать знаковыми для всей дальнейшей фантастики Крапивина.
Во-первых, появляется взрослый герой, заявивший: "Мне всегда было и будет
двенадцать", и такого героя можно встретить на страницах большинства
произведений цикла. Во-вторых, декларируется один из базовых постулатов
фантастики Крапивина: любые законы мироздания бессильны перед настоящей
дружбой! И веревочка, связывающая планеты и пространства, в том или ином
виде встречается почти в каждой книге. Это ли не предтеча идеи Великого
Кристалла?

Здесь необходимо сделать небольшое отступление. В собственно цикл "В
глубине Великого Кристалла" (иногда еще его называют циклом о Командорах)
входит семь повестей:

"Выстрел с монитора", "Гуси-гуси, га-га-га... ", "Застава на Якорном поле",
"Крик петуха", "Белый шарик Матроса Вильсона", "Сказки о рыбаках и рыбках",
"Лоцман" и примыкающая к циклу повесть "Кораблики, или "Помоги мне в
пути... "

Также частично пересекаются с циклом две написанные ранее трилогии: "В ночь
большого прилива" и "Голубятня на желтой поляне". Плюс, по мнению автора,
еще две повести можно поселить в пространстве Великого Кристалла: "Я иду
встречать брата" и "Оранжевый портрет с крапинками". В них Кристалл еще не
упоминается, однако по духу они весьма близки к базовому циклу.

Однако "события нарастали и время ускоряло бег". Время приближения
Кристалла.

В 1983 году журнал "Уральский следопыт" печатает повесть "Голубятня на
желтой поляне" (впоследствии - "Голубятня в Орехове"). Сюжет ее, как
неоднократно заявлял автор в различных интервью, тоже родился из сна. Сна о
мальчике, неожиданно возникшем в закрытом пространстве рубки звездолета.
"Был, видимо, июнь" - так начинается повесть, и солнечное "июньское"
настроение не покидает читателя на протяжении всего действия. Полосы
солнечного света, бьющие через люк космического корабля, поляна, желтая от
одуванчиков, старый парк около цирка, ребятишки, беззаботно резвящиеся у
фонтана, - все это создает такой мощный заряд положительных эмоций, что
дальнейшие события, порой грустные и трагические, воспринимаются сквозь
призму ощущения радости лета. Даже печальные главы о желтой тоске
проникнуты ощущением уверенности, что летом не может случиться ничего
плохого. Хотя эмоциональная встряска читателю обеспечена еще не раз...
Приключения скадермена Ярослава Родина и его юных друзей на планете под
названием Планета постоянно держат в напряжении, заставляя сопереживать
героям повести.

Надо заметить, что в "Голубятне... " появляется еще один персонаж, то или
иное перевоплощение которого можно будет встретить во многих следующих
романах цикла о Кристалле. Это одинокий мальчик, обладающий
трансцендентными способностями. Потом будет придумано общее название таким
детям - койво. А пока мы встречаем мальчика Игнатика, способного в поисках
родственной души проникнуть на космический корабль, находящийся в
субпространстве, и играючи творящего многие другие чудеса. Впрочем, верой в
то, что почти любой ребенок способен творить чудеса, пронизаны почти все
сказочные и фантастические повести Крапивина. Впрочем, и реалистические
тоже...

"Праздник лета в Старогорске" поначалу планировался как совершенно
самостоятельная повесть. Действие в ней происходит на Земле за много лет до
событий, происходящих в первой части. История журналиста Глеба Вяткина,
невероятным образом переместившегося в параллельный мир, доброго бесхозного
робота Еремы и троих мальчишек, создавших миниатюрную галактику-искорку,
казалось бы, никакого отношения не имеет к приключениям Яра и его друзей.
Но появляются гипсовые манекены и злобные клоуны, очень напоминающие "Тех,
кто велят", олицетворявших мировое зло в первой части трилогии. И это не
единственная связь...

Главный герой "Праздника... ", Гелька Травушкин, от чьего лица ведется
повествование, пожалуй, самый нетипичный герой Крапивина. Ершистый,
неустроенный, вечно обижающийся, закомплексованный ребенок мало напоминает
сложившийся в литературоведении стереотип "крапивинского мальчика". И это
лишний раз опровергает заявления некоторых литературных критиков, что у
Крапивина есть всего один герой, переходящий из книги в книгу под разными
именами. Читая повесть, постоянно ощущаешь некое чувство обреченности и
какого-то необъяснимого беспокойства за судьбу главного героя. И
трагическая развязка трилогии не будет такой уж неожиданной... А пока...
Пока на старом вагоне можно укатить в другое пространство, а рельсы
сходятся, если идти по ним с другом...

Завершает трилогию повесть "Мальчик и ящерка", в которой сводятся воедино
все незаконченные линии предыдущих частей. Стоит отметить, что принцип
построения трилогии (две независимые части плюс третья, их связывающая),
по-видимому, позаимствован у Жюля Верна - вспомните, как сходятся в
"Таинственном острове" пути капитана Немо и героев "Детей капитана
Гранта"... "Мальчик и ящерка", пожалуй, одна из самых трагичных вещей
Крапивина. Кроме того, в ней окончательно сформировался нравственный
императив относительно отношения к врагу. Если в предыдущих повестях цикла
"главный враг, олицетворение зла" погибал, в общем, случайно, то ключевой
момент "Мальчика... ", определивший позицию автора во многих последующих
произведениях, - момент молчаливого согласия Яра на убийство Магистра. Враг
должен быть уничтожен! Во имя добра. Точки расставлены, цели и средства
определены. При всем гуманизме произведений Крапивина, образ Врага в них в
дальнейшем показывается в максимально черном цвете. Возможно, чтобы героям
проще было сделать окончательный выбор. Усталому Канцлеру и
симпатично-дружелюбному Магистру ой как далеко до Полоза, Мухобоя или даже
Лобмана.

Печальная развязка повести несколько сглаживается оптимистическим финалом.
И шеренга барабанщиков, собравшихся из разных произведений, подводит итог
размышлениям о месте фантастики в творчестве Крапивина и ее связи с
реалистической прозой автора.


В одном из интервью Владислав Петрович среди самых любимых персонажей своих
книг назвал Альку из "Голубятни на желтой поляне" и Фаддейку из повести
"Оранжевый портрет с крапинками". Действительно, нельзя не симпатизировать
рыжему выдумщику Фаддейке, способному силой мысли перемещаться на Марс... В
повести поднимается еще одна, традиционная для Крапивина тема - ребенок и
война. Постулат "Дети не воюют с детьми" и вытекающее из него убеждение,
что только ребенок может остановить войну, находят веские доказательства в
"Оранжевом портрете... ". Школьник неожиданно становится предводителем
марсианского народа иттов и останавливает пусть и ведущуюся по рыцарским
законам, но все равно кровопролитную и ненужную войну. И пусть сама
ситуация совершенно фантастична, но, сопереживая герою повести, мы и сами
становимся чуть-чуть добрее... Может быть, эта капля доброты когда-нибудь
окажется той самой каплей, что переполнит чашу и убедит будущего генерала,
сегодня мальчишкой прочитавшего эту книжку, что не все проблемы можно
решить бомбами и ракетами...

Надо сказать, что важнейшей особенностью прозы Крапивина становится ее
эмоциональная составляющая. Крапивин относится к тем редким авторам,
которые могут воздействовать на читателя уже непосредственно текстом.
Настроение может быть задано буквально несколькими фразами, парой образов
или ассоциаций, песней или стихами, вставленными в текст. В фантастических
произведениях автора воздействие усиливается красивыми символами - Река,
Пустой Город, Станция Мост, Сходящиеся рельсы, Колокола в пустыне и т. д. И
еще Кристалл...

Настала пора поговорить о восьмикнижии, связанном идеями Кристалла и
Командорства. Что такое Кристалл? На страницах книг цикла это объясняется
неоднократно. Как, впрочем, и кто такие Командоры. Вопросам топологии миров
Кристалла и теории Командорства посвящена не одна статья (и даже дипломная
работа), поэтому не будем вдаваться в подробности. Стоит, однако, заметить,
что именно эти понятия объединяют столь разные повести, вошедшие в цикл. И
еще их объединяют два персонажа: мальчик Юкки, бродящий по Дороге, идущей
сквозь пространства с грани на грань Великого Кристалла, и Яшка - то
разумный кристаллик, то мальчик, то звезда, мозаика его жизни полностью
складывается только по прочтении всех повестей цикла, объединяя их тем
самым в единое целое.

Начинается цикл повестью "Выстрел с монитора". Написанная в стиле "роман в
романе", так впоследствии неоднократно использованном Крапивиным ("Острова
и капитаны", "Лужайки, где пляшут скворечники"), повесть, действие которой
происходит в разных временах и пространствах, становится своеобразным
прологом всего сериала.

Психологическая антиутопия "Гуси-гуси, га-га-га... " - одно из самых
серьезных и нетипичных произведений Крапивина. Корнелий Глас, служащий с
мещанскими наклонностями, оказавшийся волей обстоятельств на берегу Стикса,
в ожидании лодки Харона совершенно преображается. Социальная система
"машинной демократии", казавшаяся такой незыблемой и единственно верной,
пытается подмять под себя бывшего рекламщика. Счастливо избежавший
неминуемой смерти, Корнелий становится совершенно другим человеком -
бунтарем, разрушителем устоев, воспитателем. Блистательно прописанная ломка
психики обывателя перед лицом смерти, религиозная тема, пожалуй, впервые
появившаяся на страницах книг Крапивина, жесткий и динамичный сюжет ставят
"Гусей... " на одну полку с самыми знаменитыми антиутопиями нашей
фантастики.

Особым образом продолжает тему антиутопии утопия "Застава на Якорном поле".
Гигантский мегаполис, благоустроенное и гуманное общество. Но основной
мотив "Заставы... " - никакое общество не спасет человека, если он одинок и
ему плохо. Даже если он обладает невероятными способностями. Чувством
одиночества ребенка, потерявшего родителей в огромном благополучном городе,
пронизаны страницы повести. Ну а о том, что мальчик не погиб, бросившись
навстречу поезду, и что счастливый исход - не предсмертное видение, мы
узнаем две части спустя.

В "Крике петуха" Крапивин возвращается в город Роттерберг к событиям
"Гусей... ". Несмотря на то, что это почти прямое продолжение рассказа о
приключениях Корнелия Гласа и юного Цезаря Лота, в "Крике петуха"
пересекаются пути и героев остальных частей. Именно поэтому повесть можно
считать центральной, "интегральной" частью всего цикла.

Городок конца сороковых годов, очень напоминающий Тюмень, где прошло
детство Крапивина, уже давно стал одним из любимых героев писателя. Автор
регулярно обращается к теме детства в послевоенное время, реалии которого
он знает не понаслышке. Зачастую в это время переносится действие сказочных
и фантастических произведений. Такой повестью и стал "Белый шарик Матроса
Вильсона". Рассказ о дружбе советского пионера со звездой кажется
невероятным на фоне жесткой реальности послевоенного времени. Ну а мораль -
лучше быть земным мальчишкой рядом с другом, чем звездой, но в одиночестве,
- подводит итог многочисленным доказательствам, приводящимся Крапивиным в
его книгах и доказывающим, что ничего нет сильнее дружбы на этом свете.

Самое странное и необычное произведение цикла - "Лоцман". Сам автор в одном
из интервью утверждает, что планировал ограничить цикл пятью повестями,
однако "потом неожиданно как-то, подспудно, откуда-то изнутри пошла повесть
"Лоцман"... А потом уже туда встряла предпоследней неожиданно... повесть
"Сказки о рыбаках и рыбках". Герой "Лоцмана" писатель Игорь Петрович
Решилов - фигура наиболее близкая автору среди многочисленных взрослых
персонажей его небиографических произведений. Повесть о путешествии
умирающего писателя и его юном проводнике поднимает огромные
этико-философские пласты, особенно в частях, посвященных ненаписанному
апокрифу о детстве Христа.

Две последние части цикла, как уже говорилось, "пришли сами собой" и стоят
несколько особняком. И если в сумрачных "Сказках о рыбаках и рыбках" мы еще
встречаемся со знакомыми п