ем месте, но циферблата и маятника не было.
Вместо них блестел за стеклом дверцы мой меч.

- Теперь бери смело, - сказал Валерка.

- Бери, - сказал Братик.

И я взял, хотя сердце бухало как колокол.

- Ну, где ваш змей?

- Пойдем, - как-то скованно отозвался Валерка.

Я его понимал: ему было неловко, что не он идет на поединок. Но ведь он был
не виноват, что у этой сказки такие законы.

Снова мы пошли по ночному городу. По краям улицы стояли темные деревья.
Идти было грустно.

- Знаешь, что... - сказал Валерка.

Я знал. Он хотел сказать, что остался бы, но не может. Обязательно ему надо
туда, где не закончена битва, где он оставил свою трубу.

- Понимаю... - сказал я и посмотрел на Братика. Вот Братик, пожалуй,
остался бы. Если с Валеркой. Потому что ему важно одно: чтобы рядом был
старший брат.


Улица становилась все темнее, превращалась в глухую аллею. Стволы и ветки
смыкались, заслоняя лунный свет. А мы шли и шли.

А потом за поворотом ударили по глазам лучи, и мы увидели, что уже утро,
почти день.

Мы стояли на большом пустыре, поросшем чахлой полынью. В полыни валялся
белый конский череп. Костлявый старик таскал за собой на веревке костлявую
козу: искал, где трава получше. На нас он посмотрел со злобой и опаской.

На краю пустыря желтел глинистый бугор с черной норой, похожей на подземный
ход.

- Смотрите, - звонко сказал Братик. Из черной дыры выбиралось на свет
смешное железное чудовище. Этакий громыхающий Змей Горыныч. Туловище было
похоже на ржавую цистерну с наростами из помятых рыцарских панцирей и
кирас. Сзади волочился членистый хвост из металлических бочек, дырявых
ведер и бидонов. Между ними я заметил несколько сломанных набедренников и
налокотников от старинных лат. Скрежетали крылья из кровельных листов и
автомобильных дверец. Голова щелкала челюстями, как медвежьим капканом.
Вместо глаз у нее блестели треснувшие фары.

Я с любопытством следил за этой живой грудой металлолома. Она вдруг
перестала грохотать, бесшумно поднялась в воздух и понеслась на меня с
нарастающим реактивным свистом.

Без страха, даже без всякой тревоги я поднял навстречу сверкающий меч. Он
прошел сквозь железную рухлядь, как сквозь бумагу. И тут же вокруг меня
стали падать друг на друга гремящие обломки. Последним упало к моей ноге
автомобильное колесо.

- Вот и всђ, - сказал я.

Сухо пахло пылью и полынью.

- Вот и всђ, - повторил Валерка.

Валерка и Братик стояли рядом. Они были рядом со мной, но уже как бы за
стеклянной стенкой. Они думали не обо мне. Смотрели мимо, за горизонт.

"Может быть, останутся все-таки?" - подумал я, но вслух не спросил. Знал,
что не останутся, и было горько.

Что-то пушистое задело мою ногу. На автомобильном колесе сидел и зевал
рыжий котенок. А я забыл о нем! Я взял котенка на руки, и он, конечно,
опять заурчал. Валерка и Братик смотрели на меня молча.

- Как же вы попадете домой? - спросил я.

- А, теперь это все равно как. Пустяки, - с какой-то преувеличенной
бодростью откликнулся Валерка. Он уложил поровнее на землю дверцу от
самосвала, пристроил к ней железную стойку, а на нее прицепил автомобильный
руль.

- Вот и машина, - сказал он. - Это ведь не важно... Пора.

Он и Братик встали на дверцу. Я понял, что сейчас они уйдут совсем. Было
нечего сказать на прощанье. Вернее, незачем было говорить.

Валерка смотрел на меня виновато.

Братик вдруг встал на цыпочки и зашептал ему на ухо. Валерка неловко
улыбнулся:

- Он спрашивает, можно ли взять с собой котенка.

- Конечно! - торопливо воскликнул я.

Невидимая стеклянная стенка на несколько секунд растаяла. Братик прыгнул с
дверцы, подошел и торопливо взял в ладошки нашего рыжего найденыша. Тот
даже не перестал урчать.

- Спасибо, - одними губами сказал Братик.

Потом они опять встали рядом, и "машина", приподнявшись над землей,
заскользила к горизонту. И сразу стала таять...

- Может быть, еще вернутся? - сказал я себе вполголоса.

- Зачем? - скрипуче спросил подошедший старик.

Я промолчал.

- Хулиганство одно на уме, - проворчал он.

У меня скребло в горле: не то от слез, не то от полыни. И болела рука. На
тыльной стороне ладони алел глубокий порез. Видно, царапнуло обломком
железного змея.

"Приложи подорожник, и все пройдет..." - вспомнил я. И пошел искать
подорожник. Но его не было. За пустырем началась густая трава. Я брел по
ней, и пушистые метелки ласково трогали колени. Я слизывал с руки капельки
крови. Сон угасал, как гаснет киноэкран, когда на кадрах бывает затемнение.


Я просыпался, будто проваливаясь в светлую щель. В окно било яркое утро.
Однако сон еще держал меня в мягких ладонях. Я машинально поднес к губам
руку, чтобы слизнуть кровь. Но пореза не было, боль быстро проходила...

Во дворе хлопала калитка и деловито орал соседский петух. Я вскочил, оделся
и стал жужжать электробритвой.

И тут пришел Володька, с которым два дня назад мы сильно поссорились. Он
был сам виноват тогда, но обиделся и ушел со слезинками на ресницах. Ушел,
не сказав ничего, не ответив на оклик. Так уходят, чтобы совсем уж не
возвращаться. И мне было очень горько, что он не придет, не будет, сидя в
кресле, листать мои книги, не будет "давить клопов" на моей пишущей машинке
и рассказывать о своих приключениях. И я хотел даже найти Володьку, чтобы
помириться, хотя и не был виноват. Но не помирился. Не потому, что я
взрослый, а он маленький. Просто он уехал к своему деду на другой конец
города.

И вот он пришел. Вернее, прибежал. Коричневый, в белой маечке, натянутой на
мокрое тело, с влажными волосами. Легкий и тонконогий, как олененок.

- Здравствуй! - сказал он. - Ты дома? Пойдем купаться! Знаешь, какая теплая
вода! Ну, пойдем... Да?

Он говорил, пританцовывая на пороге, и смотрел веселыми влажными глазами. И
только в глубине этих глаз была виноватинка: "Ты не вспомнишь обиду?"

А обиды у меня не было. Была только радость, что он вернулся.

И мы, конечно, пошли купаться на пруд, к плотине, где уже собрались все
мальчишки с нашей улицы. По краям тропинки цвела белая кашка, отчаянно
звенели кузнечики, а в небе стояли желтые кучевые облака, похожие на
дирижабли.

Володька прыгал впереди и порой оглядывался. Виноватинки в глазах еще не
совсем исчезли.

Я улыбался ему и вспоминал сон. Хороший сон про возвращение в детство. Про
то, как грустно бывает расставаться с другом, но тут уж ничего не
поделаешь. Раз у него страна, где не доиграна битва и где он оставил свою
трубу.

А может быть, он все-таки вернулся бы?

Я тоже порой ухожу в далекую страну, где живет мой друг Алька Головкин из
четвертого "А", и пружинит под ногами тротуар, и сосновые кораблики с
клетчатыми парусами плывут к дальним архипелагам. Там сколько хочешь можно
ходить по колено в траве, запускать с крыши бумажного змея и воевать с
пиратами. Там всегда выходишь победителем из поединка со злом, потому что
нет оружия сильнее, чем деревянная шпага.

Но ведь я возвращаюсь. К Володьке. Ко всем.

Конечно, если бы сделать, чтобы никакие ветры, никакие годы не разделяли
друзей! Если бы время не отнимало у человека детство... А может быть, это
можно сделать? Если очень постараться?

- Если постараться, всего добьешься. Да, Володька? - спросил я.

- Нет, - сказал он, даже не обернувшись. - Не всего.

- Почему?

- Нипочему. Не всего, вот и все.

- Например? - начал я раздражаться.

- Например, попробуй загнать муху в мыльный пузырь, и чтобы он не лопнул.

Я обиделся, но он даже не заметил. Потом я перестал обижаться, и мы
купались, пока не перемерзли до крупной дрожи. Тогда мы пошли домой.

Я насвистывал сигнал, который запомнился мне во сне: "Та-а-та-та та-та-а..."

- Это ты "Исполнение" свистишь? - вдруг спросил Володька.

- Что?

- Ну, сигнал. Я же знаю. Я два раза в лагере горнистом был. Это сигнал "Все
исполняйте".

И он просвистел так же, как я, пять протяжных нот.

- Выдумываешь все, - проворчал я.

- Пойдем напрямик, через парк, - сказал Володька.

- А куда ты идешь? Вон где ворота!

Он вздохнул, удивляясь моей недогадливости. Отодвинул в заборе доску и
показал: "Лезь".

По ту сторону забора, на опрокинутой мусорной урне, сидел рыжий котенок с
удивительно знакомой мордой.

- Что-то знакомая личность, - сказал я.

- Это же Митька. Мы его в беседке нашли. Кормим по очереди. А он привык и
за нами бегает, за всеми ребятами... Ну, опять сбежал из дома, разбойник!

Митька беззвучно мяукнул. Володька сгреб его и сунул под майку.

- Сиди тихо!

Я свернул на дорожку, но Володька сказал:

- Куда ты? Пойдем прямо.

Он дал мне ладошку и повел через высокую траву и кусты шиповника.

- И как ты ухитряешься не исцарапаться? - спросил я.

- Пфе, - сказал он. И шлепнул по животу, чтобы рыжий разбойник Митька сидел
спокойно.

В НОЧЬ БОЛЬШОГО ПРИЛИВА

1



Я не виноват, я не хотел этого. Я убеждал себя, что непростительно забивать
голову сказками. Говорил себе: "Ты взрослый человек, у тебя серьезная
работа. Думай о ней". И думал о работе. Целыми днями. Но по утрам, сам того
не желая, пытался собрать в памяти обрывки сновидений.

Нет, Северо-Подольская крепость мне больше не снилась. Снился залив под
желтым закатом и зализанный ветрами песчаный плоский берег. На берегу
стояли каменные арки, а под ними висели сигнальные колокола - разных
размеров. Заметно было, что колокола заброшены: у многих не было языков. Из
песка торчали высокие травинки, и ветер пригибал их.

Еще я видел солнечные, но совершенно пустые улицы незнакомого города. А еще
- внутренность круглых крепостных башен. По вогнутым стенам вились
полуразбитые каменные лестницы. В узкие окна били пыльные полуденные лучи.
Из поржавевших железных скоб срывались и падали погасшие факелы.

...Тех двоих я ни разу больше не видел. Но на берегу на пустых улицах, на
стертых ступенях лестниц я чувствовал: они только что были здесь. Я даже
пытался найти, догнать их. И знал, что еще чуть-чуть - и догоню. Но не мог.
И было очень горько. Я в этих снах был мальчишкой и не стеснялся плакать...

Нелепо тосковать по людям, которых никогда не было, которые однажды просто
приснились. Но я тосковал по Валерке и Братику.

И ведь никому не расскажешь! Разве что Володьке. Но Володька - он разный.
Иногда ласковый, тихий и все понимает. А иногда вдруг станет вредным таким
и насмешливым. И не поймешь отчего...

И все же Володька был единственным человеком, который меня мог бы понять.

2

Мы с ним познакомились три года назад.

Я перепечатывал на машинке статью для журнала "Театральная жизнь". Печатал
я тогда плохо, работа надоела, я лениво давил на клавиши. В это время
постучали.

Я неласково сказал: "Войдите".

На пороге возникло лохматое, но симпатичное существо ростом чуть повыше
спинки стула. С тонкой шеей, оттопыренными ушами и глазищами цвета густого
чая. Одето оно было в мальчишечью школьную форму, крайне для него большую.

- Это вы все время тюкаете? - строго спросил гость.

- Что значит "тюкаете"? - слегка обиделся я.

Не отводя внимательного взгляда, мальчишка объяснил:

- Я внизу живу. А наверху каждый день: тюк да тюк, тюк да тюк. Будто клюет
кто-то...

- Это машинка стучит, - объяснил я. - Печатаю. Работа такая. А что, мешаю?

- Да нет, тюкайте, - великодушно разрешил гость и добавил: - Просто
интересно. А вы кем работаете?

- Я зав литературной частью. Проще говоря, литературный директор.

Что-то вроде уважения мелькнуло у мальчишки в глазах. Он попытался
незаметно подтянуть штаны и спросил:

- В какой школе?

- Почему в школе?..

- В нашей школе исторический директор, - объяснил гость. - Он
пятиклассников истории учит. У Витьки - ботаническая директорша. А вы в
какой школе? Вы литературу преподаете?

Слово "преподаете" он произнес с солидностью человека, уже посвященного в
премудрости школьной жизни.

Я сообщил, что работаю не в школе, а в Театре юного зрителя, отвечаю за то,
как написаны пьесы.

- У-у... - сказал он. - А я думал, что в театре все люди артисты.

Я терпеливо объяснил, что в театрах много работников с разными профессиями.

- Но артисты все же самые главные? - спросил он. - Или вы главнее?

Набравшись нахальства, я сказал, что главнее: артистов много, а я один.

Он кивнул, помолчал и задал новый вопрос:

- А вы были артистом? Или сразу стали директором?

- Был.

- А кто главнее: литературный директор или знаменитый народный артист?

"Вот зануда", - подумал я и ответил, что народный, пожалуй, главнее.

- А вы почему не стали народным? - поинтересовался он, глядя ясными
янтарными глазами.

"Иди ты знаешь куда..." - чуть не сказал я и мрачно признался:

- Не получилось.

- Бывает, - посочувствовал он.

- Просто мне расхотелось играть, - заступился я за себя. - Я решил сам
писать пьесы.

- Получается? - серьезно спросил мальчишка.

- Получается, - соврал я.

Он вежливо сделал вид, что поверил. Опять кивнул и посмотрел на машинку.

- А как вы печатаете?

- Проходи, - сказал я. - Что за разговор у порога... Тебя как зовут?

Он сообщил, что зовут его Володькой, скинул у дверей полуботинки и,
бултыхаясь в своей форме, как одинокая горошина в кульке, подошел к столу.
Забрался с ногами в мое кресло. Оглянулся на меня:

- Можно, я потюкаю?

Я с тайной радостью (есть причина не работать) вытащил недопечатанный лист
и вставил чистый.

- Смотри, я покажу, как надо...

- Знаешь, я все привык делать сам, - доверительно сообщил Володька. - Я
разберусь.

И он в самом деле быстро разобрался (правда, потом пришлось менять клавишу
с буквой "ы").


На другой день Володьку заинтересовала моя спортивная шпага (он выволок ее
из-за шкафа).

- Это настоящая? - спросил он, и глаза у него сделались светлыми,
золотистыми.

- Вполне, - сказал я.

- И ты умеешь сражаться?

- Конечно, - гордо ответил я. И объяснил, что в театральном училище нам
преподавали фехтование, а кроме того, я занимался в спортивной секции. Один
раз даже занял третье место на областной олимпиаде.

- Врешь! - восторженно сказал он.

Конечно, он просто не сдержался. И все же я решил поставить юного гостя на
место.

- Во-первых, не вру. У меня диплом есть! А во-вторых, с чего это вы,
сударь, начали говорить мне "ты"? Я взрослый человек.

Этот тип уселся на диван, поставил клинок между колен, прижался щекой к
рукояти и задумчиво уставился на меня.

- Какой же ты взрослый? Взрослые не такие.

- А какие?

- Ну... они важные. У них жены, дети.

- Подумаешь... У меня тоже скоро будет жена. У меня невеста есть.

- А где она? - подозрительно спросил Володька.

- В Москве, в аспирантуре, - сказал я и вздохнул, вспомнив Галку.

Володька подумал и сообщил, что невеста - это не считается.

- У меня было две невесты. Одна в детском саду в меня влюбилась, а одна
недавно, в сентябре. Записки писала. Печатными буквами.

- Ну ты даешь... - только и сказал я.

- Можно, я потренируюсь шпагой?

- Тренируйся, но не шуми. Я хотя, по-твоему, не взрослый, а должен работать.


Мы подружились. Володька подрастал, перешел во второй класс, в третий, в
четвертый... И почти каждый день приходил ко мне в гости. А если уезжал в
лагерь или к дедушке, я скучал.

Иногда Володька печатал на моей машинке странные слова и говорил, что это
названия планет, про которые он придумывает сказки. Иногда притыкался рядом
и шепотом рассказывал, какую картину нарисует, когда совсем вырастет. Это
будет грустная картина: кругом море, посередине маленький остров, а на
острове одинокая, брошенная собака. Чтобы все поняли, что нельзя бросать
собак. А еще будет картина "Девочка на дельтаплане". Это та девочка,
которая в первом классе писала ему печатными буквами записки. ("Только ты
никому не говори, ладно?")

А иногда в милого Володеньку, словно бес залазил. Он начинал язвить. Чаще
всего этот субъект потешался, что я считаю себя взрослым. Он заявлял, что
взрослые не собирают картинки с парусными кораблями и не читают детских
книжек. Взрослые не бегают с мальчишками на рыбалку и не строят игрушечные
пароходы (сам подбивает меня на такие дела, а потом ехидничает!). Кроме
того, взрослые умеют завязывать галстуки и не ужинают консервами из морской
капусты.

Я злился и не знал, что возразить. Тем более, что Галка не вернулась из
Москвы, она вышла там замуж за солидного кандидата наук.

Но ссорились мы с Володькой редко. Зимой мы вместе катались на лыжах, а
летом ходили купаться на большой пруд недалеко от дома.

Купались мы и в те дни, с которых я начал рассказ. Только мне было невесело
и неспокойно. Володька смотрел на меня, и глаза его темнели.

- Ну, ты чего? - спрашивал он. - Чего ты такой?

- Устал, - говорил я.

- Ты же в отпуске.

- Пьесу переделываю. Не получается. Вот и устал.

- У тебя и раньше не получалось, а ты был веселый...

Я страдал из-за себя, а он из-за меня. Разве он виноват? "Расскажу", -
решил я наконец. И, решив так, немного успокоился.

Но раз я повеселел, повеселел и Володька. В то утро мы опять пошли
купаться, и он прыгал вокруг меня, как танцующий аистенок. И уже пару раз
высказался в том смысле, что небритый подбородок - не доказательство
взрослости, а всего только признак неаккуратности. Лишь когда повстречалась
некая Женя Девяткина десяти с половиной лет, Володька слегка присмирел,
порозовел и глянул на меня опасливо.

3

День начинался солнечный, но не жаркий. Купающихся было немного. Володька,
однако, быстро скинул штаны и футболку и требовательно посмотрел на меня.
Я, кряхтя, разделся. Но, поболтав ногой в воде, я твердо заявил, что
купаться сейчас могут только явные психи. После этого пошел на
приткнувшийся к берегу плотик и с удовольствием вытянулся на сухих теплых
досках.

- Пусть вода нагреется...

- Ты прямо как пенсионер, - досадливо сказал Володька.

- А ты не забывай, что я уже почти старик. У меня поясница...

- Опять ты за свое, - хмыкнул Володька.

- Конечно. Ты забыл, сколько мне лет?

- Двенадцать, - уверенно сказал он.

- Иди ты... - отмахнулся я и закрыл глаза.

...Почти сразу утих плеск воды, и смолкли крики мальчишек на недалеком
островке. И шорох листьев. И откуда-то из темной дали донеслись пять ясных
тактов трубы, пять ясных нот. Я узнал их сразу.

Это был сигнал Далеких Горнистов.

Я внутренне вздрогнул и стал ждать. Но сигнал не повторился. Это был просто
толчок памяти.

"Нет, хватит. Хватит пока думать об этом", - сказал я себе. И разомкнул
ресницы. Сразу вернулось летнее утро с его привычным шумом и редкими
облаками над головой.

Растущий у самой воды тополь протянул над плотиком длинную могучую ветвь.
Ухватившись за ветвь, надо мной висел Володька. И хитро поглядывал. Его
пятки угрожающе шевелились в полуметре от моего живота.

- Без шуточек, - предупредил я.

Володька засмеялся и заболтал тощими ногами. Кожа на его груди сильно
натянулась, и сквозь нее отчетливо проступили тоненькие ребра. Казалось,
проведи по ним костяшками пальцев - и Володька зазвучит как ксилофон.

- Не дитя, а шведская стенка, - сказал я. - Не кормят тебя дома, что ли?

- А-га... - неопределенно отозвался Володька. По-обезьяньи перебирая
руками, он добрался почти до конца ветви и разжал пальцы.

Все брызги, которые поднял этот пират, хлопнувшись о воду рядом с плотиком,
посыпались на меня! Я заорал и ползком перебрался на другой край.

- Не будешь обзываться дитем, - сказал Володька.

- Хулиган, - заявил я.

"Хулиган" радостно захихикал, потом примирительно сказал:

- Ладно, грейся. Я пока на остров к ребятам сплаваю.

- Валяй, - согласился я.

Глубина на пути до острова была Володьке не больше чем по плечи, и я за
него не боялся.

Я опять вытянулся и закрыл глаза. Солнце стояло уже высоко и грело ощутимо.
Я подумал, что буду долго-долго лежать так и не стану шевелиться. И,
кажется, задремал.

...Кто-то ступил на плотик. Он качнулся, захлюпала вода. Кто-то легко
подошел ко мне и стал рядом. Я лениво поверну