дуарда. А глубоко внизу курчавятся верхушки парковых массивов Посейдоновой
балки.

Посреди эстакады стеклянный павильон станции. Последние два пассажира вышли
здесь из вагона. Поедут, наверно, на лифте вниз, в парковые дебри. А может,
застрянут на смотровой площадке.

Ежики лбом прижимается к окну. Сквозь стекла вагона и станции виден склон
горы Эдуарда, а левее - гребешок дальнего пологого холма, на котором
щетинятся кипарисы - черные на желтом небе. За теми кипарисами есть
скользкий от ракушек спуск садовых тропинок, а дальше - дом. Его дом.
Родной до каждой щелки на дереве старых перил, до последней царапинки на
облицовочном пластике. Родной и... чужой. Нет, не надо сейчас о доме. А то
не поможет и аутотренинг иттов.

Вон там, где торчит самый высокий кипарис, есть очень старая ракушечная
лестница, она ведет к школе. На ней почему-то всегда любят играть
первоклассники. Такую игру знают, наверно, только в этой школе: вроде
классиков, но прыгать надо не по ровному месту, а по ступеням.

Две ступеньки,
Три ступеньки,
Жил-был рыжий кот у Сеньки...

"Сестра Анна, где вы? К вам опять очередь с разбитыми коленками!"

"Святая Дева, я не напасусь бактерицидки! Когда сроют эту окаянную
лестницу!"

Попробуй срой! Все ребята крик подымут... Там не только замечательные
ступени, там еще широкий парапет сверху донизу, а по нему тянется желоб.
Такой лоток, отполированный штанами школьников многих поколений. Садишься
наверху, пятки вскидываешь - и пошел! Многие перед уроками специально
забираются на верхнюю площадку, чтобы подкатить к школьному крыльцу с таким
шиком. Но нельзя зевать в конце спуска: там есть выступ вроде трамплинчика.
Если расслабишься, так хряпнет, что на первом уроке не сидишь, а страдаешь.
Но Ежики никогда не зевал. И Ярик не зевал.

Поезд уже ушел с эстакады, вонзился в толщу горы Эдуарда, а в глазах у
Ежики по-прежнему желтый свет. И небо, и зелень. И, вскинув темно-ореховые
ноги в красных кроссовках, летит вниз по каменному желобу хохочущий Ярик...

...Точно говорят, что беда не приходит одна. Точно и горько. Ведь всего за
две недели до черного дня Ярик с матерью и ее новым мужем улетели на другой
край Земли. Туда, где пояс городов Золотого Рога. Насовсем. Конечно, в наши
дни это не так уж далеко. Подумаешь, Золотой Рог, если даже с Марсом прямая
связь (только без видео). Но ведь за руку теперь Ярика не возьмешь, не
схватишься - кто кого повалит на траве Замковой лужайки, не полезешь с ним
искать ржавые наконечники стрел в подвалах Цитадели. Осталось только
глядеть друг на друга на экране да говорить со странной неловкостью: "У вас
как там? Нормально? У нас тоже нормально..."

Он как раз набирал на пульте код Золотого Рога, чтобы вызвать Ярика к
экрану, когда пришли эти двое: мужчина в форме летчика Внутреннего флота и
тетка из Опекунской комиссии...

Не надо про это. Лучше про школу... Как он забавно боялся, что его не
возьмут в первый класс, потому что болел и опоздал на два дня. Но все же
пошел один, без мамы. Сам отыскал учительницу.

"Очень хорошо, что ты пришел, мы тебя ждали... Полное имя твое у меня
записано, а как тебя зовут дома?"

Он сказал чуть насупленно:

"Ежики".

"Ежик?"

"Е-жи-ки".

"А... ну, замечательно. Скажи, Ежики, кто твоя мама?"

"Она... как это? Где работает, что ли?.. Ну, она в Управлении Дорожной
сети. Консультант в инженерной группе..."

"Умница".

Кто папа, спрашивать не принято. С папами в наши дни сложно. Многие пацаны
ничего про них и не знают. У Ежики в этом отношении положение, пожалуй,
лучше, чем у других. По крайней мере, он точно, без выдумок и сказок,
знает, кто был отец. Несколько раз они с мамой летали в Парк памяти. Там
громадная стена из желтого пористого камня, а в ней ячейки, ячейки,
закрытые мраморными плитками (чем-то похоже на вокзальную камеру хранения).
И на одной плитке, в третьем снизу ряду, надпись:

Виктор Юлиус

РАДОМИР

Музыкант

Он был дирижер и автор музыки фильмов, которые идут иногда и сейчас. А еще
чемпион Полуострова по теннису и фехтованию. Мама говорила, что он был
высокий, черноусый, гибкий, как храбрый капитан д'Эбервиль из фильма
"Третья эскадра". А Ежики - светлый, круглолицый, нос сапожком.

"Как у Петрушки, - и пальцем нажимает ему кончик носа. - Был в старинном
кукольном театре такой персонаж, Петрушка-растрепа".

"Какой же Петрушка, если сама говоришь: Ежики..."

"Ежики - по характеру, а растрепа по наружности. И в кого такой?"

"А говорила, что похож на отца".

"Ну... не носом же. Прыгучестью да замашками похож... когда вы с Яриком
друг друга вашими пластмассовыми шпагами тыкаете..."

Наверно, он и характером похож на Виктора Юлиуса Радомира. Хоть немного.
Недаром столько времени продержался тогда в доме.

Ох нет! Он же обещал себе не думать сейчас про это...

А все же недаром, видимо, перешло к нему второе имя отца - Юлиус. А
полностью - Матвей Юлиус Радомир. Так его именуют в лицее. Лишь Кантор
говорит иногда мягче: "Матиуш". Но и Кантор, скорее всего, не знает, что
лицеист Радомир - Ежики. Никто здесь не знает. А в школе про него, наверно,
уже не вспоминают. И Ярик далеко. А мамы нет, нет, нет.

Разве так бывает, что был человек, и теперь нет его совсем? Значит, бывает.

Сколько времени прошло? Чуть больше года. А кажется - сто лет.

А тоска не уходит. И когда совсем уже невмочь, остается одно: бежать из
лицея, садиться в хвостовой вагон и слушать Голос.

- Осторожно, двери закрываются. Следующая станция...

"Знаю, мама, знаю. Площадь Карнавалов". Голос настоящий, знакомый до
последней крошечной нотки. Но он не скажет ничего нового.

- ...Следующая станция - Якорное поле.

2. ИГРА В ШАРЫ. РОСТОК

Его тряхнуло - нервно и жестко. Словно голой рукой задел открытые контакты
блока питания в домашнем комбайне "Уют". (Уют уютом, а трахнет так, что
озноб в каждой клеточке тела и волосы торчком.)

Он коротко вздохнул, замер. Не от испуга, от неожиданности. Но... и от
испуга тоже. Хотя чего бояться?

Да, не было на Кольце такой станции. Ну и что? Значит, построили. Чего
вздрагивать-то? А когда построили? И разве сумели бы так незаметно? Прошлый
раз он ехал здесь неделю назад... А может, это какой-то временный объезд?
Но такой станции никогда не было нигде... Какое там наверху может быть
поле? Между станцией Солнечные часы и площадью Карнавалов? А может, это
какое-нибудь незаметное кафе с таким названием или кинотеатр? Ну да, разве
стали бы называть их именем станцию!

И все-таки что ты так подскочил, Ежики? Аж сердце колотится. Будто ночью,
когда снится падение с Соборной башни и просыпаешься, хватая губами воздух.
Так нельзя, не надо.

Нужно выйти и посмотреть, что это за новое явление на Большом кольце. На
дороге, к которой он привык настолько, что чувствовал себя почти хозяином.
Все было так знакомо, и вдруг...

Ну ладно, он успокоился. По крайней мере, почти успокоился. Ехал и ждал. Не
только станции. Вообще ждал.

Казалось, поезд увяз во времени. Ежики вскинул глаза на вагонные часы.
Желтые цифры на круглом угольном табло менялись очень медленно, секунды как
бы застревали в черном безвременье. Можно было не спеша сосчитать до
десяти, пока одна сменит другую... Наконец заторможенное время лопнуло, как
тугая пленка. Желтые секунды замелькали, пневмотормоза плавно зашипели,
мамин голос (будто не в динамике, а рядом, у плеча) сказал:

- Станция Якорное... поле...

Ощутимым, как теплое дыхание, живым было ее ласковое пришептывание. А после
слова "Якорное" мама чуть запнулась, сделала маленький вдох.

Ежики метнулся с дивана, дверь отошла. Он шагнул на перрон... и остановился
- будто носом о стенку.

Нет, стенки рядом не было, но теснота станции поражала. Не зал, не
привычный яркий вестибюль, а небольшой подвал. Серая бетонная комната,
голые, без плафонов, трубки ламп. Ежики быстро оглянулся. Поезду не хватило
места, он ушел головой в туннель, и только два последних вагона оказались у
платформы.

"А как же выходят из остальных? А где же..." Мысли отсек резкий шелест и
стук задвинувшихся дверей - без объявления! Поезд взял с места сразу, так
быстро, что воздух взвихрился, рванул капитанку, щекочуще закрутился у ног
и задергал так и не застегнутые ремешки сандалий.

Ежики сел на корточки, машинально сцепил пряжки и, не вставая, осмотрелся
опять. Вот что еще удивляло (и странно пугало даже): не было
противоположного перрона, не было полотна для встречных поездов. В пяти
шагах от Ежики плиточный пол смыкался со стеной. На ней - ни указателей, ни
привычных стеклянных букв названий. Лишь белой краской - аккуратно, однако
явно ручной кистью, даже без трафарета, - на бетоне крупно выведено:

ЯКОРНОЕ ПОЛЕ

Яркость букв и сама необычность названия спорили с унылостью бетона. А
кроме того, гнетущую придавленность и тесноту разбивало желтое окно.
Большое, с переплетом в виде буквы "Т", как в старых домах, оно неярко, но
празднично светилось в левой торцовой стене.

Ежики, привыкая к странности случившегося, тихо подошел. За окном была ниша
с грубой облицовкой из песчаника. Там, за стеклами, под светом скрытых
наверху ламп стояла метровая модель парусного корабля.

Судя по всему, это был старинный галион - с высокой узорчатой кормой, с
фигуркой морской девы под крутым бушпритом, на котором подымалась тонкая
вспомогательная мачта. А основных мачт было четыре - все в переплетении
сеток и снастей, увешанных тяжелыми горошинами блоков.

Ежики когда-то любил рассматривать такие модели в музеях. И при этом он
думал не столько о приключениях и дальних плаваниях, сколько о мастерах. О
тех живших в прошлые века людях, которые строили эти маленькие корабли. Как
они в комнатах, заваленных толстыми кожаными книгами, с медным звездным
глобусом в углу, при свете масляного фонаря плели хитроумный такелаж,
резали из коричневого дуба узоры, клеили слюдяные окна кормовых надстроек.
В песочных часах шуршала сухая струйка, за стенами, у близкого мола,
вздыхало море, и стекла подрагивали в частых переплетах.

Люди эти были, конечно, старые капитаны - мудрые, много повидавшие на своем
веку. Жаль, что их уже нет.

И эта модель, без сомнения, была очень старая. Тоже, наверно, из какого-то
музея. Дерево от древности стало все одного, почти черного цвета. И снасти
такие же. Материя туго скатанных, привязанных к реям парусов сделалась
кофейно-бежевой. Лишь точеные столбики подставки светились новой лаковой
древесиной. Нижними концами они уходили в толстый слой песка и мелких
ракушек. Под этим слоем угадывалось тело небольшого якоря, а перед моделью,
у самого стекла, торчала из песка треугольная красно-ржавая лапа.

Ежики смотрел на это, рассеянно отмечая, что на снастях кое-где серая пыль,
что пушечные люки закрыты, в слюдяных фонарях на корме белеют крошечные,
но, кажется, настоящие - наполовину сгоревшие - свечки, а в закрепленном на
палубе баркасе лежит бочонок величиной с наперсток.

А среди мелких ракушек валяется сухая крабья клешня.

От якорной лапы Ежики опять скользнул взглядом по мачтам и вантам,
вздохнул, слегка потянулся. Положил сцепленные пальцами ладони на темя -
была у него такая привычка.

...Когда-нибудь Матвей Юлиус Радомир станет взрослым и, возможно, прочитает
старинное сочинение под названием "Книга кораблей". И там ему попадутся
слова капитан-командора Космофлота Элиота Красса д'Эспинозы - командира
знаменитой "Терры": "В тяжкие времена безотчетного страха и неясности
судьбы я нашел простое и доступное всякому лекарство от душевной смуты: в
Доме Капитанов я неспешно разглядывал судовые модели. Созерцание крошечных
каравелл и фрегатов, где сочеталась неторопливая мудрость, кропотливость
мастеров с воспоминаниями о плаваниях вокруг неоткрытого мира, успокаивает
человека, возвращая ему равновесие духа, ясное сознание и надежду..."

Сейчас ничего этого Ежики не знал. Но успокоенность уже пришла к нему. Он с
ровным, неторопливым любопытством разглядывал галион, покачивая
разведенными в стороны локтями и трогая коленом холодную цепь ограждения.

Провисшая цепь была натянута у окна между низкими чугунными столбиками.
Приглядевшись, Ежики понял, что это старые корабельные пушки. Они были
врыты в пол вниз дульными срезами. Цепь, несомненно, тоже была с корабля:
якорная, массивная, с поперечинками в каждом звене. Ежики еще раз толкнул
тяжелые кольца коленом, сел на цепь боком к окну, покачался.

Осмотрелся опять.

Теперь тесный бетонный подвал не был унылым и гнетущим. Окно с моделью
сделало его каким-то домашним. Уютно щелкали часы над темной аркой туннеля.
Они показывали, что прошло уже семь с половиной минут, а следующего поезда
все не было. Странно... Эта странность, однако, не тревожила Ежики. Даже
тихо радовала. Так же, как и то, что не было на станции ни одного человека.
Громадный город, казалось, остался далеко-далеко - с его колоссальными
коробками домов, вокзалами, миллионами людей, с лицеем, с Кантором, с
несчастьями. Сидеть бы здесь, качаться бы вот так долго-долго...

Но все-таки надо было узнать: что за Якорное поле там наверху?

Ежики встал. И только сейчас понял: со станции нет выхода.

Ой нет, выход, кажется, был. Только тоже очень странный. В противоположной
торцовой стене, слева от туннеля, чернел узкий пустой прямоугольник.

Оглянувшись еще на окно с галионом, Ежики протопал через подвал и шагнул в
темноту.

Темнота была лишь несколько шагов. Потом за плавным поворотом коридора
засветилась под потолком лампочка. За ней еще, еще. Закругляясь, коридор
пошел вверх, началась крутая лестница. Никаких тебе эскалаторов. Стертые
ступени, стены из бугристого камня. Скорее всего, это был остаток древнего
крепостного подземелья, к которому прилепилась станция.

Ежики поднимался не спеша. Раскинув руки, трогал неровности теплых стен.
Лестница тоже не торопилась, делая округлые повороты. Но в конце концов
забрезжил впереди уличный свет. И тогда - в смешанном свете лампочки и дня
- Ежики увидел на лестнице шар.

Он лежал в выемке ступени, темный, блестящий, размером с небольшое яблоко.
Ежики поднял его. Шар оказался тяжелый, из литого вишневого стекла. Ежики
глянул сквозь него на лампочку - в стекле забрезжил рубиновый огонек.

Перекладывая находку из ладони в ладонь, Ежики поднялся к выходу...

Если бы он однажды утром вышел из своего дома и вместо привычного садика с
кафельным бассейном и фонтаном увидел незнакомый двор, то, наверно, испытал
бы такое же чувство.

Сейчас он был уверен, что окажется где-то неподалеку от площади Карнавалов,
увидит башню старой ратуши с курантами и гигантский стеклянный карандаш
отеля "Трамонтана". Но увидел он обширный бугристый пустырь. С пологими
холмами и купами деревьев по краям. За деревьями не было и намека на город.
Только в двух сотнях шагов раскинулось угловатой подковой приземистое
здание красного кирпича. Длинное, с тремя рядами узких черных окон. Посреди
его стояла широкая квадратная башня с зубцами и покосившимся флагштоком.

Ежики растерянно глянул назад. Оказалось, он вышел из каменного домика,
похожего на старинную трансформаторную будку, какие иногда попадаются еще
на окраинных улицах. Но города не было и здесь. Позади будки тянулся прямой
и неширокий канал, облицованный серым гранитом. Справа и слева, далеко, он
уходил в нависшие деревья. Ежики вышел на берег. Здесь на низких каменных
постаментах лежали два адмиралтейских якоря. Ржавые, трехметровые. Они были
положены наклонно, упирались в плиты деревянными поперечинами-штоками.
Дубовые штоки были изъедены морским червем, их железные оковки кое-где
лопнули.

Ежики задумчиво потрогал якорную лапу. Он почти не удивлялся. Так не
удивляются странностям во сне. Он глянул вниз. У берега к вделанному в
гранит кольцу была привязана лодка. В ней тоже лежал якорь, но маленький и
новый. Лодка была неподвижна, потому что не двигалась и темная гладкая
вода. "Холодная", - понял Ежики и даже передернул плечами.

Впрочем, зябкости в воздухе не ощущалось. Но не было и духоты, как в
городе. Все здесь оказалось не так. Воздух стоял ясным, в нем растворялась
прохлада с еле заметным запахом северных тополей. В небе исчезла желтизна.
Часть его укрывали серовато-белые, с пасмурным налетом облака, и солнце
пряталось за ними. Но половина неба оставалась чистой и светилась бледной
голубизной, в которой был уже намек на вечер.

Ежики опять взглянул на кирпичное, похожее на крепость здание. И пошел к
нему по траве. Среди тишины и безлюдья.

Невысокая трава казалась седой от множества отцветших и опушенных семенами
одуванчиков. Они были крупные, с кулак Ежики. Он старался не задевать
пушистые эти шары, но их было очень много, и семена-парашютики то и дело
стаями взлетали до коленей. Тогда он перестал смотреть под ноги и снова
глянул кругом.

И увидел то, что раньше не бросилось в глаза. Всюду были якоря.

Заросшие, ушедшие в землю почти целиком, наполовину или совсем немного, они
лежали и торчали там и тут. Маленькие, как в лодке, и крупные, и громадные,
как на камнях у канала. Большей частью ржавые, но были и такие, что темнели
чистым железом. Чаще всего попадались якоря старых, знакомых по картинкам
форм, но встречались и современные - с поворотными и выдвижными лапами,
хитрыми скобами, изогнутыми и составными штоками... В общем, куда ни
глянешь - якоря. Видимо, сюда их свозили отовсюду - и те, что снимали со
старых кораблей, и те, что находили на дне моря, на местах давних битв и
крушений. Как в музей под открытым небом. Свозили, свозили и забывали...

Несколько больших якорей стояли на пригорках, как памятники. Один из них -
четырехпалый, со странно выгнутым туловищем-веретеном - показался Ежики
особенно интересным. Он пошел к этому якорю, а навстречу, из-за бугра,
вышли трое ребят.



Девочка и двое мальчишек.

Старшему было лет четырнадцать, девочка - наверно, ровесница Ежики, а
младший - совсем пацаненок, лет восьми. Подходили медленно, и Ежики успел
разглядеть каждого.

Малыш - босиком, в голубой полинялой майке и серых, похожих на юбочку
штанах: они забавно болтались вокруг бедер. Большеголовый он был и чумазый
или такой чернявый, что просто казался неумытым. Девочка - в бледно-желтом
клетчатом платьице, а поверх него замшевая курточка без рукавов и со
шнурками вместо пуговиц. Старший - в зеленой рубашке и в пятнистых, как у
десантников из кино, брюках-комбинезоне. Он и девочка - светлоголовые, с
тонкими, даже острыми лицами и спокойными глазами. Они шли шеренгой (малыш
посредине) и смотрели на Ежики. По-хорошему смотрели, он сразу понял, что
от них не будет ни обиды, ни насмешки.

- Здравствуй, - сказал старший, когда все остановились.

И Ежики поймал себя, что ответил лицейским коротким наклоном головы (вот
ведь, въелось все-таки!). И торопливо сказал:

- Здрасте... - Замигал от неловкости.

Старший мальчик спросил с ноткой тревожной заботы:

- Скажи, ты кого-то ищешь?

- Я... нет. Не знаю. Я ехал, и тут эта станция. Раньше не было. Я пошел...
посмотреть.

Девочка слегка улыбнулась и сказала участливо:

- Ты, наверно, пришел поиграть?

- Не знаю. Поиграть... как?

- Ну, у тебя же вот... - Она острым подбородком указала на шар в руке у
Ежики.

- А... Я нашел его там, на лестнице. Иду, а он лежит.

- Тогда это, значит, мой! - подпрыгнул чумазый пацаненок. - Он вчера
укатился, а мы не нашли!..

- Филипп! - строго сказала девочка.

Мальчишка со странным взрослым именем Филипп дернулся, отвернулся. Глянул
из-за плеча, как сердитый вороненок из-за приподнятого крылышка.

Было немного жаль находку, но как препираться с маленьким? Да к тому же это
и в самом деле его шар, наверно...

- Возьми, раз твой.

Филипп обрадованно протянул руку, а старший сказал мягко, но решительно:

- Так ведь нельзя. Кто нашел - того и шар. А хочешь, чтобы снова твой был,
надо выиграть.

- Ну, тогда давайте играть, - потребовал Филипп громко и со слезинкой.

- А правда, - примирительно проговор