не  смели  попадаться  ему  на  глаза.
Словом, получился скандал. Вместо прогулки, рассерженные и расстроенные,  мы
разошлись по своим углам. Рада с мужем уехали домой.
   Что же произошло? Оказывается, перед  самым  отъездом  с  работы  к  отцу
пришли "специалисты" по сельскому хозяйству. Они  принесли  ворох  жалоб  на
"идеалистов", не дающих жить  и  работать  "настоящим"  ученым,  а  особенно
Трофиму Денисовичу. Не забыли упомянуть нас: мол,  подпевают  им  и  Рада  с
Сергеем, не со зла, конечно, а по недомыслию...
   За последнее время кое-кто из окружения отца  специально  выбирал  время,
когда  он  особенно  уставал,  и  выливал  ушат  помоев  на   идеологических
"перерожденцев", сбивающих страну с  пути  истинного.  Эти  ловкачи  не  без
основания рассчитывали вызвать раздражение, бурную реакцию отца, которую тут
же можно было соответствующим образом использовать. В случае, о котором идет
речь, отец был слишком утомлен для  немедленной  реакции,  и  потому  только
молча выслушал и расстроенный уехал домой.  Весь  вечер  все  это  копилось,
кипело и в результате выплеснулось на нас. Утром  о  вечернем  инциденте  не
вспоминали. Отец, видимо,  стыдился  своей  несдержанности,  но  цели  своей
Трофим Денисович достиг. Надолго были перекрыты любые наши  попытки  втянуть
отца в разговор о генетике, а после октября спор потерял практический смысл.
   В последующие  годы  я  не  заговаривал  с  отцом  о  Лысенко,  не  желая
доставлять ему лишние неприятности, поскольку теперь его точка зрения ни  на
что не могла повлиять. Тем не менее он, видимо, не стал менять ее  в  корне.
Иногда гости задавали ему этот неудобный вопрос, и он, правда,  без  особого
запала,  не  ругая  уже  "вейсманистов-морганистов",  защищал  Лысенко   как
практика, много сделавшего для нашего сельского хозяйства.
   ...Вернусь к февральскому  Пленуму  1964  года.  Кроме  доклада  министра
сельского хозяйства, было выслушано еще множество  содокладов  по  различным
аспектам, связанным с ведением сельского хозяйства. Выступал  на  Пленуме  и
отец.
   Многих свидетелей уже нет в  живых,  но,  если  собрать  воедино  крупицы
информации от разных  людей,  так  или  иначе  причастных  к  событиям  того
периода, можно с уверенностью сказать: в период  января-марта  1964  года  в
Секретариате ЦК сформировалась оппозиция  Хрущеву,  в  которой  объединились
Подгорный, Брежнев, Полянский и Шелепин. Цели этих людей  окончательно  ясны
не были, роли, видимо, не распределены, но работа началась.
   Кто явился центром консолидации оппозиционных отцу сил, сказать  нелегко,
и это несмотря на то, что многие участники событий  тех  лет  оставили  свои
воспоминания.   Одни,   впоследствии   обиженные    Брежневым,    смазывают,
преуменьшают свою роль в сравнении с  реалиями  1964  года.  Другие,  прежде
всего Шелепин и Семичастный, строят глухую оборону перед историей. И тем  не
менее можно попытаться воспроизвести  расстановку  сил.  Старики,  в  первую
очередь выходцы с Украины, на роль лидера прочили Брежнева, но с  известными
оговорками. Вот  как  о  зарождении  сговора  вспоминает  Виктор  Васильевич
Гришин:  "Это  было  рискованное  дело,  связанное  с  возможными   тяжелыми
последствиями  в  случае  неудачи.  Идейным,  если  можно  так   выразиться,
вдохновителем  этого  дела  являлся  Подгорный...  Практическую  работу   по
подготовке отставки Хрущева вел Брежнев..."*
   "Молодежь", недавние комсомольцы, не сомневались, что будущее принадлежит
им. Когда настанет пора действовать, инициативу перехватит Шелепин. Брежнева
же они считали в какой-то степени подставной фигурой.
   Нужно было выявить настроение членов ЦК, секретарей обкомов,  руководства
армии. В памяти свеж был урок 1957 года, когда Пленум ЦК  встал  на  сторону
потерпевшего, казалось, окончательное поражение Хрущева.  Процесс  предстоял
кропотливый, таивший немалую опасность в случае провала плана.
   "Брежнев  лично  переговорил  с  каждым  членом  и  кандидатом  в   члены
Президиума ЦК", -  вспоминает  Гришин**.  Ему  вторит  бывший  Секретарь  ЦК
Компартии Украины Петр Ефимович Шелест: "Главным  интриганом  и  карьеристом
выступал Брежнев. Нельзя сказать, чтобы он сам это делал, но  хитро  привлек
разными посулами на свою сторону немало руководящих работников. Но мотив был
один: сместить Хрущева,  которого  он  смертельно  боялся  и  перед  которым
подобострастно заискивал".***
   Когда же конкретно началась подготовка к смещению отца?
   Бывший Председатель КГБ Владимир Ефимович Семичастный в беседе с одним из
журналистов сказал, что подготовка к  снятию  Хрущева  началась  месяцев  за
восемь до отставки. Ему, как он заявил, это стало известно с самого  начала,
поскольку без него этого никто не начал бы.
   Шелест приводит точную дату - 14 февраля. Он рассказывал:
   - Это был день  моего  рождения.  Я  нахожусь  в  особняке...  Поздравить
приехали Подгорный и Брежнев.  Основательно  посидели  за  столом  и  выпили
изрядно. Разговор вертелся в  основном  вокруг  положения  дел  в  стране...
Подгорный и Брежнев вели  себя  неуверенно,  чувствовалось,  что  их  что-то
тревожит.  Они  говорили  о   трудностях   взаимоотношений   в   верхах,   о
несработанности центрального аппарата... Жалобы  Подгорного  и  Брежнева  на
судьбу были, по сути дела, лейтмотивом всей нашей беседы.
   Уже тогда у меня зародилось чувство тревоги, неловкости. Не знал  я,  чт?
за всем этим... Какую роль предстоит сыграть  мне  в  последующие  месяцы  в
смене руководства партии, государства. Мысли подобной не было, но чувствовал
тревогу. Не сознавал ее. Еле  уловимо  все  же  предчувствовал...  Не  очень
доверяли. Прощупывали.
   Видимо, для тех месяцев подготовки слово "прощупывали" - ключевое.
   Велась незаметная, но настойчивая работа:  поездки,  разговоры.  Все  это
сопровождалось непомерным раздуванием культа отца:  все  чаще  мелькали  его
портреты на улицах Москвы и других городов, его  непрерывно  цитировали,  на
него ссылались по любому поводу.  На  экраны  выпустили  фильм  по  сценарию
писателя Василия Захарченко "Наш Никита Сергеевич". Сделан он был в "лучших"
традициях недавнего прошлого: с  неумеренными  славословиями  и  назойливыми
восторгами. Фильм показали отцу. Он просмотрел его молча, не похвалил, но  и
не запретил.
   Окружающие восприняли это как сигнал. Началась работа над новым фильмом с
претенциозным названием "Славное десятилетие". Возглавил ее Аджубей. Об этом
недавно напомнил мне один из соавторов Алексея  Ивановича,  журналист  Мэлор
Стуруа.
   К семидесятилетию подготовили красочные альбомы с  фотографиями  Хрущева:
до войны, на войне, после войны. Часть из них успела выйти, часть так  и  не
увидела свет. В каждом выступлении к месту и ни к месту упоминался отец. Тон
этой  кампании  задавали  Брежнев,  Подгорный,  Шелепин,  а  уж   им   вовсю
подтягивали остальные.
   Отец между тем совершал ошибки одну за другой, слишком вяло сопротивляясь
развязанной кампании восхваления. Он не нашел в себе сил хлопнуть кулаком по
столу и потребовать ее прекращения. Человек слаб...
   Конечно, все это началось не вдруг. Помню, в 1962 или 1963  году,  летом,
по дороге в отпуск,  отец  решил  по  старой  памяти  проехать  по  областям
Украины. Он хотел  посмотреть  поля  перед  уборкой,  посетить  промышленные
предприятия. Это вошло в привычку. Да и просто - тянуло  его  на  украинские
просторы. Ведь тут прошли лучшие годы жизни. На этот раз в программу поездки
входил осмотр недавно сооруженной Кременчугской ГЭС. Рядом вырос целый город
с неблагозвучным названием КремГЭС.
   Из Киева поехали на машинах. Впереди Хрущев с Подгорным и  руководителями
республики, а за ними целый  "хвост".  Я  был  далеко  сзади.  День,  помню,
выдался солнечный, жаркий. Подъехали к городу, утонувшему в зелени. Вдруг  я
поразился: на придорожном указателе надпись по-украински: "Мiсто Хрущов".
   Несколько  лет  назад  по  инициативе  отца  было  принято   решение   не
присваивать городам имен живых политических деятелей. Многие сопротивлялись,
особенно почему-то Ворошилов, но постановление было принято.
   Мы не раз слышали, как отец с  возмущением  вспоминал  предвоенные  годы,
когда появилась мания  "коллекционирования"  городов  и  сел,  названных  по
собственной  фамилии.  Целое  соревнование  -  и  Молотов,  и  Молотовск,  и
Ворошиловград, и Кировабад - чего только тогда не выдумывали.
   Машины остановились у здания горкома.  Я  пробился  поближе,  по  реакции
окружающих вижу - отец промолчал. Напрягшиеся было лица местного  начальства
расплылись в улыбках. Осмотрели город, съездили  на  плотину,  поговорили  в
горкоме. Отец будто и не видел надписи. Наконец приехали на пристань, дальше
предстояло плыть на пароходе до Днепропетровска. Отчалили. Все  собрались  в
салоне, предстоял обед.
   Отец начал с благодарности, ему очень  приятно,  что  город  назвали  его
именем, поблагодарил за честь. Все  закивали,  наперебой  стали  говорить  о
заслугах отца, как много он делает для  страны,  для  народа,  как  все  его
любят.
   Я окончательно перестал что-либо понимать. С момента въезда в город  меня
преследовало чувство неловкости. Я ожидал, что отец  запротестует,  и  такое
начало меня обескуражило.
   Но это было только начало.
   - Вы разве не читаете постановления ЦК или считаете  не  обязательным  их
выполнять?! - продолжал отец. - Я настоял на запрещении присваивать  городам
имена руководителей. А тут моя фамилия! В какое положение вы меня ставите?!
   Последовал разнос. В газетах на  следующий  день  давалась  информация  о
посещении Первым секретарем ЦК КПСС Н.С.Хрущевым города КремГЭС.
   К сожалению, так было не всегда.
   Неблагополучие в делах всегда  вызывает  неудовлетворенность,  заставляет
искать виновных. Не обошло это поветрие и отца. Нам трудно сегодня судить  о
степени обоснованности принимавшихся тогда решений о кадровых  перемещениях,
об их причинах и поводах. Одно не вызывает сомнений - высшие партийные круги
принимали их сквозь зубы, симпатии были не на стороне Хрущева.  Состоявшийся
9-13 декабря 1963 года Пленум ЦК после принятия решения о широкой  химизации
сельского  хозяйства  -  именно  в  ней,  по  примеру  Америки,  отец  видел
единственный путь решения продовольственной проблемы - без обсуждения принял
решения и по кадровым вопросам. Он освободил Председателя  Совета  Министров
Украины В.В.Щербицкого от обязанностей кандидата в члены Президиума ЦК КПСС.
На его место был избран П.Е.Шелест. Отец Шелеста близко не знал,  его  очень
продвигал Подгорный. После недавнего переезда в Москву Подгорный стал быстро
входить в силу, и  на  последних  октябрьских  торжествах  именно  он  делал
доклад. А это свидетельствовало о многом.
   Истинной причины снятия Щербицкого мы не знали. Говорили, что Хрущев  был
очень недоволен докладом о  состоянии  дел  в  народном  хозяйстве  Украины,
который Щербицкий сделал во  время  последнего  посещения  им  Киева.  Много
говорили и  о  том,  что  серьезную  роль  в  его  перемещении  сыграли  его
заместители. С ними отец работал на Украине и  к  их  мнению  прислушивался.
После Пленума Щербицкий недолгое время возглавлял Совет Министров республики
и вскоре уехал секретарем в одну из  областей.  Всеобщее  недовольство  этим
решением  стало  почти  открытым,  поскольку  Щербицкий   считался   хорошим
хозяйственником и способным руководителем.
   Следом за Щербицким пришла очередь Мазурова.  6  января  1964  года  отец
вместе  с  Кириллом  Трофимовичем  направился  по  приглашению  В.Гомулки  и
Ю.Циранкевича в Польшу с неофициальным визитом. В  середине  зимы  отец,  по
настоянию врачей, обычно брал отпуск дней на десять. Поляки  пригласили  его
на несколько дней поохотиться, и  он  взял  с  собой  Мазурова,  желая,  как
всегда, совместить отдых с делами: помочь установлению более  тесных  прямых
экономических связей между Белоруссией и Польшей. Да и вообще к Мазурову  он
относился с симпатией и уважением.
   В середине января я, взяв отпуск, встречал их на границе. Еще  пару  дней
отец намеревался провести в Белоруссии. Его поселили на даче  в  Беловежской
Пуще. Во время одной из  прогулок  Мазуров  долго  рассказывал,  какими  ему
видятся пути развития народного хозяйства республики. О  чем  конкретно  шла
речь, я не слушал, хотя все время и держался рядом. Таких разговоров при мне
происходило множество. Помню только, что отцу мысли Мазурова не понравились,
и  он  стал  поправлять  его.  Мазуров  не  согласился  -  вышла  размолвка.
Расставались  они  недовольные  друг  другом,  тем   не   менее   корректно,
по-дружески. Каково же было мое удивление, когда на Белорусском вокзале отец
вдруг сказал членам  Президиума  ЦК,  встречавшим  его,  что  ему  очень  не
понравился Мазуров. Они, мол, с ним долго говорили, но  предложения  его  не
выдерживают критики. Надо думать о его  замене.  Эти  слова  были  для  всех
неожиданны, правда, и возражений не последовало.
   Что происходило дальше, я не знал. Видимо, отец остыл,  еще  раз  обдумал
разговор и от своих намерений отказался. Во  всяком  случае,  разговоров  об
освобождении  Мазурова  больше  не  возникало.  Без  сомнения,  слова   отца
немедленно донесли Мазурову, и после этого  он  никак  не  мог  числиться  в
сторонниках Первого секретаря.
   Тем временем жизнь шла своим чередом. Как  всегда,  на  неотложные  дела,
связанные  с   актуальными   хозяйственными   и   политическими   вопросами,
накладывались встречи, приемы,  поездки.  Зимой  и  весной  отец  побывал  в
Венгрии, на Украине, в Ленинграде. В Москве он проводил все меньше  времени.
Нити центрального руководства  все  больше  переходили  в  руки  Брежнева  и
Косыгина. В отсутствие отца они чувствовали себя увереннее и свободнее.  Его
возвращения становились  все  менее  желательными,  поскольку  он  мешал  им
проводить свою  линию.  Отец  вмешивался  во  все  вопросы  -  и  большие  и
маленькие. Такая опека их, естественно, раздражала.

   Мне кажется, историки недооценивают встречу отца с Кеннеди в Вене в  июне
1961 года. Многие пишут о том, что отец якобы поучал молодого  американского
президента, время прошло в бесплодных спорах, и Кеннеди отбил атаки Хрущева.
   В Вене, насколько я уяснил, произошло главное - знакомство. Отец вернулся
после встречи с прекрасными впечатлениями о собеседнике. Он оценил  его  как
достойного партнера, сильного государственного деятеля, а еще и  как  просто
обаятельного человека, который ему понравился.
   В одной из бесед  возникла  дерзкая  по  тем  временам  идея  организации
совместного  советско-американского  полета  на  Луну.  Мир   тогда   бредил
космосом. Мы и американцы  соревновались  за  первенство  высадки  на  Луне.
Совместный проект давал многое для укрепления доверия. Но дело не пошло.  Ни
у нас, ни у них не была подготовлена почва.
   Особенно сильно сопротивлялись военные, ведь в случае претворения идеи  в
жизнь   пришлось   бы   открыть   американцам    наши    военные    секреты,
продемонстрировать  ракеты,  а  в   мирных   космических   кораблях   многие
технические решения одинаковы с боевыми ракетами.
   Помню, осенью 1963 года, незадолго  до  трагических  событий  в  Далласе,
гуляя вокруг дома на Ленинских горах, отец вновь  вернулся  к  манившей  его
идее. Однако  выстрел  оборвал  жизнь  Кеннеди,  а  с  его  преемником  отец
обсуждать эту проблему не  захотел.  К  Кеннеди  он  испытывал  человеческую
симпатию и доверие, а в жизни отца внутренние симпатии  и  антипатии  всегда
занимали большое место. Он мог преодолеть их как политик, но  по-человечески
неизменно оставался во власти своих пристрастий.
   Вот так же ему полюбился Вэн Клайберн (тогда его называли Ван Клиберн)  -
открытостью, талантом, своей обаятельной улыбкой. Отец несколько  раз  ходил
на его концерты, пригласил пианиста в воскресенье на дачу. Навсегда  у  него
сохранились самые теплые воспоминания о милом молодом американце.

   Начиналась весна 1964 года, а с ней и сев. Хороший урожай был  необходим.
Неурожай 1963  года  заставил  покупать  зерно  за  границей,  ухудшилось  и
качество  выпекаемых  изделий.  Отец  считал  закупку  зерна   за   границей
единичной, экстраординарной мерой, которая никак не должна была повториться.
Должны же мы в конце концов научиться выращивать хлеб.  Ссылки  на  неурожай
из-за плохих погодных условий он не принимал вообще.
   - Это оправдание для бюрократов, отписка, - обычно говорил он. - В  такой
огромной стране, как наша, каждый год где-то засуха, где-то заливает,  но  в
других-то местах урожай хороший.  Так  что  всегда  можно  найти  оправдание
собственной бесхозяйственности, свалить  все  на  солнце  или  дождь.  И  не
приходите ко мне с такими объяснениями. Урожай зависит от того, как  мы  все
работаем.
   Были, конечно, и другие проблемы.
   Вот так, в очередных заботах, незаметно пришел апрель. 17-го  числа  отцу
исполнялось 70 лет.
   День  этот  был  радостным,  как  все  юбилеи,  но  и  трагичным:   волна
раздуваемого культа отца достигла невероятных масштабов. Особенно  чутко  на
все перегибы реагировала мама, но... молчала. Замечали мы, что и отцу не  по
душе бурные славословия, но и он молчал, не желая портить праздник.
   Поздравления в тот день начались с утра. Весь дом проснулся от грохота  -
охрана затаскивала в столовую большой радиотелекомбайн производства рижского
завода. На боку металлическая табличка с дарственной надписью:  "Подарок  от
товарищей по работе в ЦК и Совете Министров". Этот подарок был  исключением.
Отец заранее  предупредил,  что  он  категорически  требует  не  делать  ему
подарков к юбилею, особенно от советских организаций.
   - Нечего тратить народные деньги. Никаких подарков, - категорично отрезал
он.
   На этот счет была дана специальная директива ЦК,  в  которой  разрешалось
присылать только поздравления.  Распространялся  этот  запрет  и  на  членов
семьи, но мы, конечно, директиве не  последовали.  Пренебрегли  ею  и  члены
Президиума ЦК.
   Весеннее  утро  было  солнечным.  К  9  часам  утра  стали  съезжаться  с
поздравлениями гости: родственники, члены Президиума и секретари ЦК. Другого
времени не было - оставшийся  день  был  отдан  официальным  мероприятиям  и
расписан по минутам.
   Резиденция, где мы располагались, представляла собой двухэтажный  особняк
на Воробьевском шоссе, номер  40,  предназначенный  для  жилья  и  небольших
приемов.
   До 1953 года отец, Маленков, Булганин и многие другие члены Президиума ЦК
жили с семьями в большом доме на  улице  Грановского.  Ворошилов,  Микоян  и
Молотов жили тогда в Кремле. Жизнь в  многоэтажном  доме  тяготила  отца.  В
Киеве  мы  занимали  одноэтажный  особняк  (до  революции   он   принадлежал
преуспевавшему аптекарю), окруженный большим садом. Там можно было погулять,
посидеть на лавочке, подумать, отдохнуть.
   Не изменил своей привычке гулять после работы отец и в Москве.  Часто  он
вытаскивал на прогулки Маленкова, жившего под нами. Шли по  улице  Калинина,
на Красную площадь, вокруг Кремля. Иногда  заходили  в  Александровский  сад
или, изменив маршрут, возвращались по улице Горького.
   После  смерти   Сталина   по   заказу   Маленкова   был   сделан   проект
правительственных  особняков-резиденций  на  окраине  города,  на  Ленинских
горах,  над  Москвой-рекой.  Маленков  показал  проект  отцу,  тот   сначала
засомневался - не дороговато ли, но потом согласился. Предполагалось, что  в
новые дома переедут все члены Президиума ЦК. Однако на переезд  решились  не
все. Молотов, Ворошилов и еще кто-то поселились на улице Грановского.
   На первом этаже резиденции  размещались  официальные  помещения:  большая
столовая и гостиная. Там же два двухкомнатных жилых блока. Кабинет и спальня
хозяев дома помещались на втором этаже.
   Приехавших с поздравлениями становилось  все  больше.  Вновь  прибывающие
проходили в гостину