значит,  они  все  эти  дни  не   только   ничего   не
предпринимали,  но  даже  не  пытались  выяснить,  соответствует  ли  истине
полученная информация?!
   "Поговорили  с  Воробьевым",  -  но  если  он  действительно   о   чем-то
договаривался с Игнатовым, что-то знает, то,  без  сомнения,  им  ничего  не
скажет. Интересно, чего они  ожидали:  признания  в  подготовке  отстранения
Хрущева? Что это? Наивность? Как можно проявлять такое легкомыслие?
   Только значительно позже я понял истоки поведения отца.
   Итак, поверил ли отец сообщению Галюкова?
   Я думаю, скорее да, чем нет.
   Возможно, не до конца. Сомневался. Хотелось ошибиться. Ведь  все  они  не
только соратники, но и старые друзья. С отцом связаны их первые  назначения,
вместе они работали до войны, прошли войну, вернулись к мирному труду. Он их
привел с Украины в Москву, видел в них твердую опору, людей,  которым  можно
довериться.
   И тут такое!.. Но это политика...
   Так почему же отец даже не предпринял  всесторонней  проверки  информации
Галюкова? Беседу с Микояном нельзя рассматривать как серьезный шаг.
   В 1957 году в аналогичной ситуации он оперативно привлек на свою  сторону
армию  и  госбезопасность.  Галюков  сообщил,  что  Семичастный  на  стороне
противника. Ну, а Малиновский? Отец имел все основания на него рассчитывать.
Когда в 1943 году после самоубийства члена Военного Совета его армии  Ларина
Сталин уже занес топор над  головой  Малиновского,  отцу  с  большим  трудом
удалось отвести удар. Малиновский об этом знал и, надо отдать ему должное, в
ответ на зондаж Шелеста, маршал ответил однозначно:  вмешиваться  в  решения
внутриполитических проблем он не станет.*
   Однако отец даже не позвонил ему...
   Он уехал, освобождая поле боя,  предоставляя  своим  противникам  свободу
действий. Он просто не хотел сопротивляться? Почему?
   Отец устал, безмерно устал морально и физически. У него не было  ни  сил,
ни желания вступать в борьбу за власть. Он все отчетливее ощущал, что ноша с
каждым днем становится все тяжелее, а сил все меньше. Задуманные перемены не
давали ожидаемых результатов. Государственная машина буксовала.  Аппарат  же
валил на отца новые и  новые  проблемы,  без  него  не  обходилось  ни  одно
конкретное решение: где и что строить. Сколько чего производить. Где  и  как
пахать и сеять. Не оставалось времени подумать, не то что отдохнуть.
   Я уже упоминал, что отец после своего семидесятилетия  всерьез  заговорил
об отставке:
   - Пусть теперь поработают молодые, - повторял он.
   В такой ситуации отцу приходилось  выбирать  между  никому  не  известным
бывшим охранником и своими много раз проверенными сотоварищами.
   О его психологическом состоянии можно судить по такому, на первый  взгляд
незначительному, эпизоду.
   В одном из  своих  интервью  Дмитрий  Степанович  Полянский,  заместитель
председателя правительства, на время  отпуска  замещавший  отца,  вспоминает
свой разговор с отцом по телефону. Отец  позвонил  исполняющему  обязанности
Председателя Совета Министров по какому-то сиюминутному делу.  В  заключение
разговора, прощаясь, он задал, казалось бы, нейтральный вопрос:
   - Ну, как вы там без меня?
   - Все нормально, - ответил Полянский, - ждем вас.
   - Так уж и ждете? - с грустной иронией переспросил отец.
   Полянский  уловил  необычность   интонации   и   немедленно   доложил   о
подозрительном разговоре Брежневу и Подгорному.
   Интуиция политика взывала к борьбе, но отцу очень не хотелось  полагаться
на интуицию. Допустим, отец поверил всему. Отбросил  все  сомнения  и  решил
вступить в борьбу. Обстановка в 1964 году  коренным  образом  отличалась  от
1957 года. Тогда он сражался с открытыми сталинистами, речь шла  о  том,  по
какому   пути   двигаться   дальше:   сталинскому   или    развернуться    к
общечеловеческому? От исхода битвы зависела судьба страны. Отец принял бой и
победил.
   Теперь же? В Президиуме ЦК сидят его соратники, люди, которых он  отбирал
все эти семь лет. Старался оставить лучших, самых способных, преданных делу.
Нет, он не считал этих людей идеальными, но  и  найти  более  подходящих  не
удавалось. Он и они вместе делали одно дело,  хуже  или  лучше,  но  одно  и
вместе.
   Именно их он намеревался оставить "на  хозяйстве",  уходя  на  покой.  Им
предстояло продолжить начатое Лениным дело. Они...
   Сейчас их  обвиняли  в  том,  что  они  в  нетерпении  решили  поторопить
естественный ход событий, получить сегодня то, что и так предназначалось  им
завтра.
   И вот теперь необходимо сражаться с ними. Со своими.
   А мог ли отец победить?
   В 1964 году это было невозможно. Его не поддерживал ни аппарат, ни армия,
ни КГБ - реальные участники спектакля; ни  народ,  ему  отводилось  место  в
зрительном зале, отгороженном от сцены глубокой  "оркестровой  ямой".  Время
отца прошло. Но он-то об этом не знал.
   Наверное, отец задумывался о победе, не мог не рассчитывать на  нее.  Так
что же ожидало его в случае победы?
   Логика борьбы диктует совершенно  определенные  шаги.  Победив,  придется
устранить с политической арены побежденных противников. Я  не  говорю,  как.
Сталин  предпочитал  убийство.  В  цивилизованном  мире  поражение  означает
отставку, переход в оппозицию. Только не сохранение  у  власти.  Итак,  отец
должен был отстранить от  дел  своих  ближайших  соратников,  тех,  кого  он
подбирал последние годы, кому рассчитывал передать власть.
   А дальше?
   Дальше пришлось бы искать новых, все там  же,  на  вершине  пирамиды.  Он
попытался выдергивать  людей  с  более  низких  уровней,  но  положительного
результата  опыт  не  дал  ни  в  случае  с  министром  сельского  хозяйства
Воловченко, ни со Смирновым.* Итак, оставалось снова искать там, где он  уже
отобрал, по его мнению, лучших.
   Взбудоражить страну и после всего этого уйти в отставку,  оставив  страну
на этих, на новых. Неизбежно возникала мысль: "А будут ли они лучше  старых,
подобранных тоже им самим? Стоит ли игра свеч?" Видимо, отец  посчитал,  что
лучше предоставить решение судьбе, и  не  стал  вмешиваться  в  естественное
течение событий.
   При таком предположении все сходится. Отъезд  в  Пицунду  -  единственный
логически объяснимый шаг. И оставленный без последствий разговор  Микояна  с
Галюковым... И встреча с Воробьевым... И разговор с Полянским,  которому  он
издали погрозил пальчиком...
   Он не хотел действовать. Если Галюков ошибся -  тем  лучше,  не  придется
возводить напраслину на друзей. Если нет, то  пусть  будет,  как  будет.  Он
готов уйти в любой момент...
   Я никогда не говорил на эту тему с отцом. Слишком болезненными  для  него
оставались  воспоминания  об  этих  октябрьских  днях.  Все  семь  последних
отведенных ему лет. Но сам я много думал  о  событиях  тех  дней  и  недель,
сопоставлял. Снова и снова возвращался к разговорам в Москве  и  в  Пицунде.
Другого объяснения я не нахожу. Возможно, кто-то думает  иначе.  Его  право.
Нам остаются только домыслы, догадки,  логические  построения.  Правда  ушла
вместе с отцом.
   ...Дорожка была узкой, втроем в ряд не уместиться. Я несколько поотстал и
предался своим невеселым мыслям. Начало смеркаться. Стал накрапывать  мелкий
дождичек. Наконец мы вернулись к даче. Микоян сказал, что пойдет к  себе,  а
после ужина зайдет. Отец пригласил  его  вечером  посмотреть  присланный  из
Москвы новый кинофильм.
   Пока они разговаривали, я сбегал в свою комнату и принес папку с  записью
беседы. Правда, я уже перестал понимать, нужна ли она еще кому-нибудь здесь,
в Пицунде. Анастас Иванович, не раскрывая, сунул папку под мышку  и  ушел  к
себе.
   Итак, свою  роль  я  выполнил  до  конца,  мне  оставалось  только  ждать
дальнейшего  развития  событий,  если  они,  конечно,  наступят.  Оказалось,
однако, что в тот день мне уготовано участие еще  в  одном,  правда,  совсем
незначительном эпизоде.
   Вечером, после окончания фильма, Анастас Иванович  попросил  меня  зайти.
Недоумевая, я пошел следом за ним. На даче Микоян жил один. Мы поднялись  на
второй  этаж,  и  он  жестом  пригласил  меня  в  спальню.  Там  он   открыл
трехстворчатый гардероб и, согнувшись, полез рукой под  лежавшую  на  нижней
полке высокую стопку белья. Повозившись, он достал из-под белья мою папку.
   - Все правильно записано, только добавь в конце мои слова о том,  что  мы
полностью доверяем  и  не  сомневаемся  в  честности  товарищей  Подгорного,
Брежнева и других, не допускаем  мысли  о  возможности  каких-то  сепаратных
действий с их стороны.
   Микоян говорил "мы" по привычке, от имени Президиума ЦК.
   Мы вышли из спальни в столовую, точно такую же, как и у нас на даче. Даже
мебель и чехлы на ней были одинаковы.
   - Садись пиши.
   Я присел и начал писать. Анастас Иванович стоял рядом, изредка поглядывая
через мое плечо. Закончив писать, я протянул ему  рукопись.  Он  внимательно
прочитал последний абзац и  удовлетворенно  кивнул.  Некоторое  время  он  о
чем-то раздумывал, потом протянул листы мне назад.
   - Распишись.
   Я удивился: это же неофициальный документ.
   - А зачем?
   - Так лучше. Ведь ты же записывал беседу.
   Никаких  оснований  возражать  у  меня   не   было.   На   многочисленных
стенограммах, которые  мне  приходилось  читать  вслух  отцу,  всегда  внизу
стояло: "Беседу записал такой-то".
   Я взял листок и расписался.
   - Вот теперь все хорошо. - Анастас Иванович  аккуратно  подровнял  листы,
сложил их в папку и молча направился в спальню.
   Я не знал, что  мне  делать,  и,  секунду  поколебавшись,  так  же  молча
последовал за ним. Микоян открыл шкаф и засунул папку под стопку рубашек.
   Когда я вернулся, отец уже ушел к себе дочитывать вечернюю порцию бумаг.
   Утро 12 октября встретило нас теплой,  ясной  погодой.  Невысокое  солнце
слабо пригревало. На тумбах вокруг  дома  торчали  шапками  яркие  георгины,
алели канны - последние цветы уходящего летнего сезона.  О  Галюкове  и  его
предупреждениях не вспоминали. Микоян не появлялся, а отец после завтрака  и
массажа удобно расположился  в  кресле  на  открытой  террасе  плавательного
бассейна, выстроенного у самой кромки воды. Тут же стоял плетеный  столик  с
аппаратом "ВЧ".
   Я пристроился рядом.
   - Что там у нас? -  спросил  отец  помощника,  державшего  в  одной  руке
толстую папку с полученными сегодня из Москвы документами. В другой  у  него
был тугой портфель с бумагами, ждущими своей очереди;  материалы,  требующие
изучения, по новой Конституции, докладные записки, проекты постановлений.
   -  Ничего  срочного,  Никита  Сергеевич,  -  ответил  Владимир  Семенович
Лебедев.
   - Хорошо, сейчас посмотрим. А как дела с Конституцией?
   - В ближайшие дни обработаем ваши замечания и представим,  -  как  обычно
вежливо, улыбнулся Лебедев.
   - Мы тут  на  свободе  занялись  подготовкой  текста  новой  Конституции.
Затянули это дело. Хотелось к Пленуму  в  ноябре  подготовить  редакцию  для
обсуждения. Я надиктовал свои мысли, сейчас над ними работают, - пояснил мне
отец.
   Моего ответа не требовалось. Я мог слушать доклад молча, пока очередь  не
доходила до секретных документов. Тогда отец обычно кратко бросал: "Сходи-ка
погуляй..."
   - Завтра вы  принимаете  француза  Гастона  Палевского,  государственного
министра. Он прилетит вечерним самолетом, - напомнил Лебедев. - Вот  справка
о нем.
   - Хорошо, положите. С гостем поступим так: привозите его часа в два. Мы с
ним поговорим, а потом погуляем по парку и  пообедаем  вместе,  -  отозвался
отец.
   Лебедев положил на стол тонкую бумажную папку со справкой, а рядом  легли
толстые папки: зеленая -  с  материалами  зарубежной  прессы,  красная  -  с
шифровками послов и серо-голубая - с  бумагами,  поступившими  из  различных
ведомств.  Сам  Владимир  Семенович  сел  рядом  на  стул   и   приготовился
докладывать.
   Сегодня отец не торопился приступать  к  просмотру  почты.  День  был  не
совсем обычным - утром должны были запустить на орбиту  космический  корабль
"Восход" с экипажем из трех человек.
   Отец внимательно  следил  за  каждым  запуском.  Ракетная  и  космическая
техника была его любимым делом, и он всей душой болел за каждый новый шаг, с
детской непосредственностью радовался удачам и горько  переживал  неполадки.
Аварийных запусков с космонавтами не случалось,  но  никто  не  был  от  них
застрахован.  Именно  поэтому  он  запрещал  такие  запуски  приурочивать  к
праздникам: вдруг произойдет несчастье.
   - Работайте спокойно, без спешки, не гонитесь за  торжественными  датами.
Пускайте людей только после тщательной подготовки, -  неоднократно  повторял
он Сергею Павловичу Королеву.
   Час запуска был известен, и  отец  то  и  дело  поглядывал  на  небольшие
прямоугольные  карманные  часы,  подаренные  ему  Лео  Сцилардом,  известным
американским физиком. Он  очень  дорожил  этими  часами  и  с  удовольствием
демонстрировал их всем желающим. Часики были заключены  в  стальной  футляр,
состоящий из двух половинок,  раздвигающихся  в  стороны.  Тогда  становился
виден циферблат. При  открывании  и  закрывании  часы  подзаводились  -  это
особенно нравилось отцу, он любил остроумные  технические  решения.  Льстило
ему и то, что это подарок от такой мировой знаменитости, как Сцилард.
   Отец любил вспоминать слова Сциларда,  которые  тот  сказал,  вручая  ему
часы:
   -  Я  хотел  подарить  вам  какой-нибудь  сувенир,  доставивший  бы   вам
удовольствие. Не хотелось делать формальный подарок. Эти часы очень  удобны,
я сам ношу такие - они надежно упрятаны в  корпусе  и  не  разобьются,  если
упадут. Их не надо заводить по утрам.  Нам,  пожилым  людям,  бывает  тяжело
носить наручные часы, они мешают  кровообращению.  Надеюсь,  вы  будете  ими
пользоваться.
   Искренность и сердечность его слов очень тронули отца, запали ему в душу.
И сейчас, сидя в кресле, он поигрывал часами, то и дело открывая и  закрывая
крышки.
   - Запуск прошел, - объявил он и посмотрел на телефон. Аппарат молчал.
   - Еще рано, наверное, не успели получить информацию.
   Обычно сразу после запуска отцу звонил Смирнов, заместитель  Председателя
Совета Министров, отвечающий за ракетную технику, докладывал о  результатах,
потом звонил Королев, иногда Малиновский. Каждому хотелось  первым  сообщить
приятную весть и получить свою порцию комплиментов. Сам отец не  звонил,  не
справлялся, как идут дела.
   - Пусть спокойно работают. Помочь я им ничем не могу, а звонки начальства
только нервируют, люди начинают спешить, могут ошибиться. В этом деле ошибки
недопустимы, - объяснял он свою позицию.
   На  сей  раз  телефон   молчал   долго.   Отец   занялся   бумагами,   но
сосредоточиться не мог. То и дело поглядывал он на массивный белый  аппарат.
Никто не звонил. Прошло полчаса, сорок  минут  -  молчание  становилось  все
более странным.
   Если все благополучно, то космонавты  давно  на  орбите;  если  произошла
задержка или авария, тоже должны были уже сообщить...
   Мне стало не по себе. Казалось, о Хрущеве забыли, сбросили со  счетов,  и
никто уже не интересовался ни его мнением,  ни  его  распоряжениями.  Что-то
зловещее было в этом молчащем телефонном аппарате.  Засосало  под  ложечкой,
опять невольно вспомнился Галюков, события последних недель.
   "Нет, это неспроста", - подумал я.
   Видимо, у отца тоже появились такие мысли, и он приказал Лебедеву:
   - Соедините меня со Смирновым.
   - У телефона Смирнов, - через минуту доложил Владимир Семенович.
   Связь действовала отлично. Отец взял трубку.
   - Товарищ Смирнов, -  сдержанно  произнес  он,  -  как  дела  с  запуском
космонавтов у Королева? Почему не докладываете?
   В  голосе  слышалось  раздражение.  Смирнов,  очевидно,  ответил,  что  с
запуском все нормально, космонавты уже на орбите, чувствуют себя хорошо.
   - Так почему вы мне не докладываете?
   Раздражение перерастало в гнев.
   - Вы обязаны были немедленно доложить мне результаты!
   Смирнов, видимо, сказал, что не успел позвонить.  Он,  конечно,  уже  все
знал  и  не  торопился  звонить  отцу.  Для  него  смена  власти  фактически
произошла...
   Несомненно, столь необычное поведение могло бы насторожить отца,  но  что
он мог сделать, будучи здесь, в Пицунде...
   - Как это "не успели"?! Я не понимаю вас! Ваше поведение возмутительно! -
бушевал отец.
   Судя по реакции, Смирнов слабо оправдывался.
   - Товарищ Смирнов, учтите, я требую  от  вас  большей  оперативности!  Вы
затягиваете решение вопросов! - отец тут же перешел  к  другой  теме.  -  На
полигоне вам поручили подготовить предложения по новой ракете Королева. Срок
давно истек, а предложений нет! Учтите, я вами недоволен!
   Отец бросил трубку. Постепенно гнев его  остывал.  Попросил  соединить  с
Королевым. Тепло поздравил его с очередной победой,  пожелал  новых  успехов
коллективу. Успокоившись, занялся текущими делами.
   - Чего тебе без  дела  сидеть,  -  обратился  он  ко  мне  с  улыбкой,  -
почитай-ка ТАСС, а Лебедев пока отдохнет.
   Я открыл толстую зеленую папку и начал читать информацию ТАСС,  сообщения
иностранной прессы. Лебедев потихоньку ушел. Через  полчаса  он  вернулся  и
сообщил, что вскоре с космическим кораблем будет установлена прямая связь.
   - Никита Сергеевич, вы поприветствуете космонавтов?
   - Конечно. Им это будет приятно, да  и  для  меня  поговорить  с  ними  -
удовольствие. Предупредите Микояна, пусть тоже подходит.
   - Связь лучше всего организовать из маленького кабинета,  не  надо  будет
подниматься на второй этаж. Журналисты очень хотят  сделать  снимки.  Вы  не
возражаете?  -  спросил  Лебедев  формального   разрешения,   заранее   зная
результат.
   - Конечно. Когда все будет готово, предупредите меня.
   Отец обожал  эти  телефонные  разговоры  с  космонавтами.  Он  с  детской
непосредственностью восхищался техникой, которая позволяет вот  так  просто,
из дачного кабинета, связаться с космическим  кораблем.  Он  гордился  этими
достижениями, видел в них частичку и своего труда.
   - Пусть люди порадуются, ощутят наше внимание. Им там нелегко, - повторял
отец, когда к нему обращались  по  поводу  приветствия  космонавтам  или  их
торжественной встречи в Москве.
   Пришел Анастас Иванович.  Они  начали  обсуждать  какие-то  дела,  ожидая
приглашения к  телефону.  Наконец  появился  Владимир  Семенович  Лебедев  и
доложил, что все готово.
   Маленький кабинет  -  комната  площадью  около  15  квадратных  метров  -
располагался рядом со столовой на первом этаже. Стены были  обшиты  панелями
из красного дерева. В углу стоял  письменный  стол,  тоже  красного  дерева,
затянутый  зеленым  сукном,  с  батареей  телефонов  на  крышке.  Обстановку
дополняли обтянутые кожей стулья и диван с гнутой спинкой.  Из-за  мебели  в
комнате было тесновато. Двери кабинета выходили прямо  на  большую  веранду,
обращенную к морю.
   Раньше здесь была проходная комната. Последнее время  отцу  стало  трудно
подниматься по лестнице, а все телефоны стояли в кабинете на  втором  этаже.
Вот и оборудовали этот кабинетик, чтобы  отец  мог  без  помех  связаться  с
Москвой, когда работал на террасе.
   Надо  сказать,  что  отец  не  любил  пользоваться  кабинетом  и   обычно
пристраивался со  своими  бумагами  на  конце  обеденного  стола  в  большой
столовой на втором этаже или же внизу на свежем воздухе. Но больше всего  он
любил открытую террасу у плавательного бассейна.
   Сейчас комната была забита людьми с  фото-  и  киноаппаратами,  по  углам
стояли софиты, заливавшие все вокруг ярким светом, по полу тянулись в разные
стороны толстые провода.
   Отец с Микояном вошли  через  балконную  дверь.  Защелкали  фотоаппараты,
возникла обычная в таких случаях толчея. Дежурный связист доложил, что связь
будет установлена через одну-две минуты,  и,  не  выпуская  трубки  из  рук,
чуть-чуть посторонился, пропуская отца к креслу, стоящему  у  стола.  Микоян
располож