Сергей Хрущев
    Никита Хрущев


    [издательство ВАГРИУС, www.vagrius.com]

	Несколько слов о книге:

Быть биографом собственного отца - трудная задача. Особенно когда речь идет
о такой сложной, неоднозначной, а порой и противоречивой личности, как Никита
Сергеевич Хрущев. Лидер советского государства на протяжении десяти лет,
от был отстранен от власти собственными соратниками и до конца жизни пребывал в
полуизоляции от мира. Развенчав культ личности Сталина, он не сумел
воспрепятствовать созданию собственного культа. Смелый реформатор в политике и
экономике, он не добился необратимости реформ, что после его отставки привело к
застою в стране. Сторонник всеобщего разоружения, он был одной из ключевых
фигур Карибского кризиса, поставившего планету на грань ядерной катастрофы…
Описывая жизнь такого человека, трудно сохранить объективность. Тем не менее,
Сергею Никитичу Хрущеву это удалось. Его книга об отце дает не только "портрет
политика в окружении семьи", но и широкую историческую панораму периода правления
Хрущева и его отставки. Автору удалось найти уникальные документы и материалы о
малоизвестных событиях тех лет, и он широко использует их в книге, выстраивая
версии, во многом противоречащие официальным источникам.




   ПРЕДИСЛОВИЕ
   В этой книге я хочу рассказать, в основном, о последних семи годах  жизни
моего отца  -  Никиты  Сергеевича  Хрущева,  Первого  секретаря  ЦК  КПСС  и
Председателя Совета Министров СССР.
   В октябре 1964 года отец ушел в отставку со  всех  постов.  Первоначально
мои записки предназначались только для детей и внуков, а  может  быть,  если
повезет, и для будущих историков. В те времена, когда я писал эти строки, не
приходилось думать о возможности издания книги об опальном лидере.  Все  мои
усилия были направлены на  то,  чтобы  уберечь  их,  что  было  сопряжено  с
немалыми  трудностями.  Но  времена  изменились,  и  появление  книги  стало
возможным. Более того, на мой взгляд, необходимым,  поскольку  вокруг  имени
отца стали создаваться всевозможные мифы и небылицы. В некоторых публикациях
истинные события  нередко  искажаются  до  неузнаваемости,  а  то  и  просто
подменяются выдумками, как, скажем, легенда о покушении на него на  крейсере
"Червона Украина" или требование лететь в Киев вместо Москвы в октябре  1964
года, или "звонки" военным из Пицунды в том  же  октябре  1964-го  и  многие
другие "или"...
   В этом плане любопытны метаморфозы с сентенцией Черчилля о "невозможности
перепрыгнуть пропасть в два приема". К каким только событиям  эпохи  Хрущева
ее не привязывали. На самом деле случай этот произошел весной 1956  года  во
время визита в Великобританию. Я был тогда  среди  сопровождавших  делегацию
лиц.  На  обеде,  устроенном  хозяевами  в  резиденции  премьер-министра  на
Даунинг-стрит, отца посадили за столом рядом с сэром Уинстоном Черчиллем. Он
тогда уже отошел от дел,  но  не  потерял  интереса  к  политике.  Ему  было
любопытно, кто же теперь стоит у руководства Советской страной.
   Той весной мир был возбужден слухами о секретном докладе  Хрущева  на  XX
съезде КПСС,  закончившемся  всего  два  месяца  назад.  Человек,  посмевший
замахнуться на Сталина, привлекал всеобщее внимание. Отец не подтвердил, что
он делал доклад, но и не уклонился  от  разговора  о  Сталине  по  существу,
рассказал о вскрытых преступлениях. Одновременно он подчеркнул,  что  мы  не
забываем и о заслугах покойного лидера. В заключение он отметил, что начатый
процесс очень сложен и болезнен, и потому проводить его надо  постепенно,  в
несколько этапов. Вот этот тезис и вызвал ставший знаменитым ответ. Черчилль
с сомнением покачал головой и сказал примерно следующее:
   - Господин  Хрущев,  именно  в  силу  той  болезненности,  о  которой  вы
говорите, мне кажется, вопрос надо решать одним ударом и до  конца.  Затяжки
могут привести к серьезным последствиям. Это как  преодоление  пропасти.  Ее
можно перепрыгнуть, если достанет сил, но никому не удавалось это сделать  в
два приема.
   Сравнение понравилось отцу, и он не раз возвращался к нему при обсуждении
предостережений "справа", предложений о приостановке или  замедлении  темпов
десталинизации.
   Прошло  время,  многое  позабылось,  и   высказывание   Черчилля   теперь
фигурирует как оценка то одних, то других хрущевских мероприятий, а  кое-кто
соотносит его и со всей эпохой "первой  оттепели".  И  таких  неточностей  в
последнее время появилось немало.
   В своем повествовании мне хотелось передать события  такими,  какими  они
виделись мне в то время, по возможности сохранив при этом  объективность.  Я
надеюсь, что эта книга хоть немного поможет читателям  разобраться  в  своей
истории, поможет увидеть в исторических персонажах не голые схемы,  а  живых
людей.

   Глава I
   ПРЕДДВЕРИЕ
   С Алексеем Владимировичем Снеговым я познакомился в начале  шестидесятых,
через несколько лет после его возвращения из лагеря в Москву. В то время  он
уже отошел, а вернее, его "отошли", от службы. Жил  он  с  женой  Галиной  и
маленькой дочкой на Кропоткинской улице.
   В тот период Снегов работал над острыми вопросами истории нашей страны  и
Коммунистической партии, занимался  тем,  что  сейчас  называют  ликвидацией
"белых пятен". Уже  прошел  XXII  съезд  партии,  тело  Сталина  вынесли  из
Мавзолея, но не рискнули нести далеко  и  закопали  тут  же,  у  Кремлевской
стены. И эта двойственность была во всем.  Страна  еще  только  подходила  к
осознанию сталинского периода нашей  истории,  еще  с  трудом  произносилось
словосочетание "культ личности".
   А ведь еще несколько лет назад его просто не знали.  Когда  формировалась
комиссия Поспелова для предварительного  анализа  событий,  происходивших  в
тридцатые  годы,  отец  впервые  произнес  эти  слова:   "культ   личности".
Естественно,  стали  искать  в  первоисточниках,  нет  ли  там   чего-нибудь
подходящего к случаю, и, конечно, нашли соответствующие цитаты.
   Помню, дело было в выходной, на даче. Отцу принесли портфель с  бумагами,
откуда  он  достал  тоненькую  серо-голубую  папку  с  подборкой  цитат   из
классиков. Отец попросил меня прочитать вслух мысли Маркса  об  опасности  и
недопустимости культа личности вождя.
   Я начал с заголовка: "Карл Маркс о культуре личности".
   Над ошибкой посмеялись, а ведь, если  вдуматься,  в  этой  опечатке  мало
смешного: чтобы осмыслить происходившее, нужны были годы и годы.
   Тогда и поразил меня Снегов, доказывавший, что  нет  отдельных  ошибок  и
заблуждений Сталина, все происшедшее - плод его преступной политики.  Снегов
замахнулся не только на догмы "Краткого курса истории ВКП(б)", но и  на  всю
канонизированную историю.
   Алексей Владимирович написал несколько статей по истории, в том  числе  о
позиции Сталина  по  вопросу  явки  Ленина  в  суд  летом  17-го  года  и  о
трагическом самоволии Сталина и Ворошилова,  что  явилось  одной  из  причин
поражения Красной Армии в Польше во  время  войны  1920  года.  Сегодня  эти
материалы встали бы в ряд с себе подобными. Тогда же они производили  эффект
разорвавшейся бомбы.
   Сталинисты делали все, чтобы эти исследования  не  увидели  свет.  Против
Снегова сплотились теоретики и практики  во  главе  с  Михаилом  Андреевичем
Сусловым, главным нашим идеологом, и заведующим отделом пропаганды  ЦК  КПСС
Леонидом Федоровичем Ильичевым. Ведь это они писали  "историю",  от  которой
Снегов не оставлял камня на камне, обвиняя их в фальсификаторстве.
   В борьбе с консерваторами  Снегов  мог  рассчитывать  на  поддержку  лишь
Хрущева и Микояна, в чьей честности он не сомневался. Официальным  путем  до
высокого начальства добраться было трудно, помощникам Хрущева он не доверял,
а Владимира Семеновича Лебедева, ведавшего  в  аппарате  Хрущева  вопросами,
связанными  с  идеологией,  просто  считал  человеком  Суслова   и   скрытым
сталинистом.
   Последовавшие  события  показали,  что  Снегов   в   отношении   Лебедева
заблуждался, но тогда он не сомневался в своей правоте.
   Через сына Анастаса Ивановича Микояна Серго Снегов вышел на меня.  Серго,
историк по профессии, несколько  раз  встречался  с  ним,  передавал  статьи
Снегова Микояну, но дело не двигалось.
   Как-то Серго предложил мне отправиться к  Алексею  Владимировичу,  обещав
познакомить с какими-то уникальными  материалами  о  Сталине,  которыми  тот
располагал. Я, конечно, согласился.
   Дверь  нам  открыл  невысокий,  суховатый,  очень  подвижный  человек   с
пронзительным суровым взглядом. Лет ему, видимо, было немало, но седина едва
тронула густую черную шевелюру.
   Поскольку я был молод, мне он казался довольно старым человеком.
   Квартира  его  была  завалена  книгами,  рукописями,  журналами,   просто
бумагами. Они лежали на полках, на столе, на стульях, кучами на полу.
   Хозяин пригласил нас в кабинет, принесли чай. Алексей Владимирович  сразу
вывалил на нас гору информации  о  Сталине  и  его  методах,  о  современных
сталинистах. Он бил в одну точку: сталинизм не сломлен, XX съезд - это  лишь
начало, впереди долгий и трудный путь, на котором нас ждут не только победы.
   Поражали его подвижность, энергия, способность вспыхнуть  и  без  оглядки
броситься в бой за правое дело.
   Рассказывал Снегов и о себе.  В  революцию  Алексей  Владимирович,  тогда
Алеша, пришел молодым пареньком. Судьба бросала его с места на место.  В  те
годы он и встретился сначала с Микояном, а позднее на Украине  с  никому  не
известным Хрущевым. Потом жизнь развела их. Карьера отца пошла вверх. Снегов
же продвигался по служебной лестнице значительно медленнее.
   Наступил 37-й год. Алексей Владимирович, в то время секретарь  одного  из
обкомов, был репрессирован, прошел через все круги следственного ада, но так
никого и не назвал. Получив в итоге двадцать пять лет, он исчез из  жизни  и
Хрущева, и Микояна.
   В оккупации фашисты заживо сожгли его мать как мать активного коммуниста.
А Снегов сидел в лагере как враг народа  и  иностранный  шпион.  Закончилась
война, но на его судьбе это никак не отразилось.
   Но вот пришел 53-й...
   В марте умер Сталин, к власти рвался Берия. Снегов был  хорошо  знаком  с
ним. Вместе они работали  в  Закавказье  в  первые  годы  Советской  власти.
Пересекались пути и позднее. Но близости между ними никогда  не  было:  друг
друга они не любили. Снегов многое знал о Берии, в том числе и такое, о  чем
Лаврентий Павлович предпочитал не вспоминать. Знал он и  о  службе  Берии  у
мусаватистов в Гражданскую, помнил кровавую историю его возвышения в Грузии,
не забыл  о  книге  "историка"  Берии,  переворачивающей  с  ног  на  голову
революционное прошлое Закавказья.
   Несмотря на подобные знания, Снегов каким-то чудом остался в живых.
   Летом  1953  года  Берию  арестовали.  Готовился  суд,  следствие  искало
свидетелей. Их почти не осталось. О  прошлом  обвиняемого  могли  рассказать
единицы.
   Тут-то и вспомнили о Снегове. Его нашли  в  лагере,  срочно  доставили  в
Москву. На процессе снова встретились жертва и палач...
   Суд свершился. Берию расстреляли.
   Тем  не  менее  судьба  свидетеля  обвинения  сложилась  непросто.  Новым
Генеральным прокурором СССР был назначен Роман Андреевич  Руденко,  когда-то
близкий  друг  Снегова.  Заключенного  Снегова  под  конвоем   доставили   в
прокуратуру, и они встретились.
   В разговоре Руденко упорно избегал главного,  но  наконец,  пряча  глаза,
спросил Снегова, что он мог бы для него сделать.
   Алексей Владимирович, по его словам,  в  ответ  только  удивленно  поднял
голову.
   Тогда Руденко стал  объяснять  ему,  что  закон  един  для  всех.  Снегов
осужден, и никто приговора не отменял. Ему предстояло возвращение в  лагерь.
В конце концов Руденко предложил Снегову сохранить  до  освобождения  записи
Алексея Владимировича.
   Снегов был ошеломлен...
   Записи свои он отдал, и Руденко спрятал их в свой  личный  сейф.  Там,  в
сейфе Генерального прокурора,  и  пролежали  дневники  заключенного  Снегова
больше двух лет.
   Сам же он... отправился досиживать.  В  пересыльной  тюрьме,  рассказывал
Алексей  Владимирович,  его  едва  не  убили  уголовники.  Время,  казалось,
остановилось. Вести с воли приходили редко, а так хотелось  знать,  что  там
происходит? Почему их не освобождают? Неужели все осталось по-прежнему?
   Наконец наступил 1956  год.  В  феврале  предстоял  XX  съезд  партии.  В
качестве гостей отец решил пригласить старых  коммунистов,  уцелевших  после
сталинских чисток. Когда помощник показывал ему список  гостей,  отец  вдруг
вспомнил о Снегове. Никто не рискнул сказать ему, что Снегов досиживает свой
срок, полученный в 37-м.
   Бросились  искать.  Прямо  из  тюрьмы  голодного  и   обросшего   Алексея
Владимировича доставили в Москву. Тут заменили лагерную  робу  на  добротный
костюм, выдали  гостевой  билет  в  Кремль.  О  недосиженном  сроке  больше,
понятно, не вспоминали...
   После съезда отец не выпускал Снегова из поля зрения*. С  такими  людьми,
как Алексей  Владимирович  Снегов  или  Ольга  Григорьевна  Шатуновская,  он
связывал серьезные надежды в деле ломки старого  аппарата.  Ему  нужны  были
единомышленники.
   После освобождения из лагеря Шатуновскую направили в  Комитет  партийного
контроля  заниматься  реабилитацией,  а  Снегова  послали   "комиссаром"   в
Министерство внутренних дел. Но консерваторы сдаваться не  собирались,  и  в
конце концов под благовидным предлогом должность Снегова была  сокращена,  а
сам он  оказался  на  "заслуженном  отдыхе"  "по  возрасту  и  по  состоянию
здоровья".
   И вот теперь мы сидим в его кабинете и пьем чай.  Все  больше  увлекаясь,
горячась, Алексей Владимирович вспоминал, доказывал, объяснял.
   Хрущев сегодня практически изолирован, убеждал он нас,  его  поддерживает
очень небольшая  прослойка  молодых  сотрудников  аппарата  ЦК.  Противников
гораздо больше, и они, оправившись от шока, вызванного XX съездом, лишь ждут
подходящего момента, чтобы взять реванш.
   Главным врагом Снегов называл Суслова и  его  аппарат  агитпропа.  Именно
они, по его словам, тормозили десталинизацию, топили в согласованиях попытки
критики сталинских методов, старались скрыть совершенные преступления. Любые
робкие ростки нового, прогрессивного тщательно выпалывались опытными  руками
этих "садовников" с "богатым" прошлым. Попытки взглянуть на  происходящее  с
объективных  позиций  безжалостно  пресекались.  Недоволен  Снегов   был   и
Хрущевым,  и  Микояном,  обвиняя  их   в   непростительном   либерализме   и
медлительности. Алексей Владимирович считал, что отец занимается "не тем".
   - Зачем, - говорил Снегов, - он  лезет  во  все  вопросы  промышленности,
сельского хозяйства? Один человек все равно ничего не сделает.  Не  кукурузу
надо  насаждать,  а  бороться  с  главным  врагом  -   сталинизмом   и   его
последователями, засевшими в самом  сердце,  в  ЦК  и  правительстве,  иначе
старый аппарат сломает  Хрущева.  В  ЦК  необходим  честный,  принципиальный
человек,  настоящий  коммунист,  способный  навести  порядок,  и  ему  нужно
предоставить чрезвычайные полномочия.
   Если  бы  удалось  добиться  победы  в  ЦК,  то  дальнейшее  развитие   в
прогрессивном направлении пошло  бы  быстрее,  с  гарантией  от  возврата  к
прошлому. Людей, которые могли бы перешерстить аппарат, вокруг Хрущева почти
нет. Большинство поддерживают его только  на  словах,  на  деле  препятствуя
любым начинаниям. Алексей Владимирович верил одному Микояну. Ему, по  мнению
Снегова, и должен Хрущев поручить чистку в аппарате ЦК.
   Снегов попросил меня передать отцу письмо  с  просьбой  принять  его  для
важного разговора. Я колебался. Ко мне  и  раньше  обращались  с  различными
ходатайствами. Когда я передавал  их  отцу,  он  неизменно  отчитывал  меня,
говоря, что обращения должны направляться  в  канцелярию  ЦК,  а  там,  мол,
знают, что делать.
   И все-таки я согласился - Снегов был не просто проситель, он  беспокоился
об общем деле.
   С того дня мы подружились с Алексеем Владимировичем. При  каждой  встрече
Снегов  рассказывал  все  новые  и  новые   подробности,   приводил   факты,
свидетельствующие о нарастающей  оппозиции  и  лично  Хрущеву,  и,  главное,
проводимой им политике.
   Прошло какое-то время. Письмо было готово. Я выбрал момент и передал  его
отцу, кратко рассказав,  что  знал.  Он  почему-то  не  слишком  обрадовался
весточке от старого товарища, пробормотав что-то об экстремизме  Снегова,  а
письмо, не вскрыв, положил в карман. Снегова отец в скором  времени  принял,
но на мой вопрос о впечатлениях от встречи отмахнулся, сказав,  что  Алексей
Владимирович многое преувеличивает, а  многого  просто  не  понимает.  Может
быть, в словах Снегова есть доля истины, но выводы его, по мнению отца, были
просто неверны, раздуты, а страхи необоснованны.
   Поддерживать разговор отец не стал,  и  больше  мы  к  этому  вопросу  не
возвращались.
   Я поехал к Снегову. Он был в отчаянии  и  ярости.  По  его  словам,  отец
ничего не понял и просто не принял его всерьез. Снегов рассказал ему о  том,
что делается в ЦК, об интригах  за  его  спиной.  Взывал  к  благоразумию  и
бдительности, предупреждал о нависшей опасности  реставрации  сталинизма,  а
отец только посмеялся и  сказал  в  ответ,  что  у  Снегова  сильно  развито
воображение и потому в каждом углу ему мерещатся враги.
   Хрущев сказал ему, что в ЦК работают искренние, беззаветно преданные делу
партии люди. Как и у всех, у них есть свои  недостатки,  но  каждый  из  них
предан  идее  до  конца,  и  подозревать  их   в   интригах,   преследовании
своекорыстных  интересов,  а  тем   более   в   приверженности   сталинизму,
осужденному  съездом  партии,  неправильно.  Не  надо  заниматься  сведением
счетов, это вызовет новую волну насилия и ненависти - так отец  отреагировал
на призыв Снегова провести следствие и наказать палачей.
   Когда же Алексей Владимирович  принялся  убеждать  его  оставить  текущие
хозяйственные дела специалистам, а самому заняться  кардинальными  вопросами
партийной политики, отец просто рассмеялся и сказал, что нет  более  важного
дела, чем накормить, одеть и обуть народ, и в решении  вот  таких  будничных
дел он и видит свою самую  главную  задачу.  Микояна  передвинуть  в  ЦК  он
отказался, сославшись на то, что все заняты своим делом.
   - Он просто слеп, - заключил Снегов.
   Разговор получился тягостным. До встречи  с  отцом  Алексей  Владимирович
встречался с Микояном, но  и  тут  ничего  не  добился.  Словом,  он  был  в
отчаянии.
   Невольно и я  заразился  настроением  Снегова:  чувствовал  необходимость
что-то сделать,  предпринять,  предупредить.  Становилось  страшно  за  наше
государство и, не скрою, за себя, вокруг виделись заговорщики.
   За стенами квартиры Снегова все менялось. Жизнь шла своим чередом и  была
прекрасна, как это свойственно видеть молодости. Вокруг были милые дружеские
лица, добрые, честные улыбки, никак не соответствовавшие  мрачным  прогнозам
из заваленной бумагами квартиры. Я стал все реже бывать у Снегова. Тем более
что после приема у отца и он потерял интерес ко мне. Теперь в его  борьбе  я
мало чем мог ему помочь. Вскоре беспокойство забылось...
   Жизнь между тем продолжалась. Наступал новый, 1964 год. Он был  для  отца
юбилейным: ему исполнялось 70 лет и примерно 10  лет  пребывания  на  высших
партийных и государственных постах.
   По случаю новогоднего праздника в огромном зале на верхнем этаже  недавно
отстроенного Кремлевского Дворца съездов был устроен прием. Те, кто бывал во
Дворце  съездов,  хорошо  представляют  себе  этот  зал:  в  перерывах   все
устремляются в расположенные здесь буфеты.
   В последние годы отец установил традицию встречать Новый год не  дома,  в
кругу  семьи,  а  в  этом  зале.  Здесь  собирались   члены   Президиума   и
ответственные сотрудники ЦК, работники Президиума Верховного С