и в школе и что можно было прочитать в популярных  книжках:  Трофим
Денисович разгромил лжеученых-идеалистов, которые вместо  решения  важнейших
для нашего  сельского  хозяйства  проблем  "гоняли"  каких-то  мух-дрозофил.
Теперь же мы идем правильным, мичуринским путем. Вспоминается  и  яровизация
картофеля, резко поднимавшая урожайность.  Конечно,  все  это  было  не  так
примитивно, но в те годы подобные вопросы интересовали меня мало.
   Каково же было мое удивление,  когда  в  апреле  1956  года  я  увидел  в
"Правде" в необычном для хроники правом верхнем углу на второй странице  два
коротких сообщения, набранных крупными шрифтом.
   В первом сообщалось, что Президиум Верховного Совета  СССР  освободил  от
обязанностей  заместителя  Председателя  Совета  Министров   СССР   товарища
Лобанова в связи с переходом на  другую  работу  и  назначил  на  его  место
Владимира Владимировича  Мацкевича.  Этот  зампред  ведал  делами  сельского
хозяйства.
   Чуть ниже следовало другое сообщение. Его я приведу полностью:
   "В Совете Министров СССР. Совет Министров СССР удовлетворил просьбу  тов.
Лысенко Трофима Денисовича об освобождении его  от  обязанностей  президента
Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени В.И.Ленина.
   Президентом   Всесоюзной   академии   сельскохозяйственных   наук   имени
В.И.Ленина утвержден тов. Лобанов Павел Павлович".
   И все. Никаких переходов на другую работу,  ничего.  В  пятидесятые  годы
такая формулировка читалась, как полная потеря всех позиций.
   Необычное место, выбранное для информации, вместо крайнего правого уголка
последней  страницы,  и  размер  шрифта  означали,  что  сообщению   придают
определенное значение, что это не перемещение, а изменение политики.
   Едва дождавшись возвращения отца с работы, бросился к нему с расспросами.
Деталей разговора я, естественно, не помню, но общий смысл ответа сводился к
тому, что Лысенко был замешан в нехороших делах (слово  "репрессии"  еще  не
вошло в  употребление),  правильность  его  положений  оспаривается  многими
учеными. Поэтому наверху решили ограничить  его  всемогущество.  Командовать
должны более объективные люди. Лысенко же пусть  работает,  доказывает  свою
правоту в ученых спорах. О существе разногласий между генетиками  и  Лысенко
отец знал мало и, думаю, не слишком над этим задумывался.
   Надо сказать, что стереотип "идеализм и буржуазность" в сознании отца, да
и в моем, был в то время накрепко приклеен к слову "генетика". Для меня  оно
было попросту ругательным.
   Лысенко ушел в тень, но не сдался. Он  выжидал,  старался  укрепить  свои
позиции, вербовал сторонников и в ЦК, и в Министерстве сельского  хозяйства.
В этом деле он действовал профессионально.  И  помощник  отца  по  сельскому
хозяйству  Андрей  Степанович  Шевченко,   и   Василий   Иванович   Поляков,
впоследствии  секретарь  ЦК,  были  завербованы  им,  стали   его   горячими
сторонниками и при каждом удобном случае  старались  замолвить  словечко  за
Трофима Денисовича.
   Один из путей решения зерновой и кормовой  проблем,  как  известно,  отец
видел в широком внедрении кукурузы. Я не  буду  касаться  "кукурузных  дел",
скажу только, что  любое  хорошее  начинание,  если  оно  не  знает  удержу,
превращается в свою противоположность,  приводит  к  дискредитации  разумной
идеи, подчас безвозвратно. Никакие аргументы в защиту  кукурузы  сегодня  на
читателя-непрофессионала не подействуют. Известно, что царство кукурузы -  в
Соединенных Штатах. Там ее любят и  умеют  возделывать.  Наиболее  урожайные
сорта  выведены  тоже  там.  Отец  об  этом  знал.  За   океан   отправилась
представительная  сельскохозяйственная  делегация   набираться   ума-разума,
осваивать передовой опыт. По возвращении они подробно доложили отцу все, что
узнали, в том числе и о том, что наибольший урожай  дают  гибридные  семена.
Была дана команда срочно закупить их в  США  и  параллельно  развернуть  эти
работы у нас.
   Лысенковцы забеспокоились. Ведь успех гибридной кукурузы служил одним  из
аргументов в пользу их противников. Решили осторожно прощупать Хрущева.
   - Ваши теоретические споры меня  не  интересуют,  -  ответил  отец,  -  в
Америке гибридные семена дают хороший  урожай.  Послужат  они  и  нам,  а  в
теориях пусть разбираются ученые.
   Бой был проигран, но Лысенко не думал сдаваться. Он ждал удобного случая,
и такой случай подвернулся.
   Председатель Ленинградского областного Совета Смирнов, сам  по  профессии
агроном, вернулся из поездки в Австрию. Заграничные вояжи тогда еще  были  в
диковинку, и отец с интересом расспрашивал  о  впечатлениях,  о  технических
новинках и вообще - "какое в свете чудо". Смирнов  увлеченно  рассказывал  о
том, что австрийцы сажают рассаду вместе с кубиком земли, смеси  перегноя  и
торфа. Процесс можно механизировать,  поднять  производительность  труда,  а
главное - рассада не болеет, урожаи повышаются.
   Со свойственным ему энтузиазмом отец стал проталкивать у нас  заграничную
идею. Когда кампания набрала силу, к нему  пришел  то  ли  Шевченко,  то  ли
Поляков. Дело было на даче в выходной, они  нередко  заезжали  поглядеть  на
посадки  отца,  а  заодно  решали  свои   дела.   Среди   других   вопросов,
обсуждавшихся на поле, гость как бы невзначай посетовал  отцу  на  то,  что,
мол, совсем забыли нашего Трофима Денисовича. Вейсманисты-морганисты не дают
ему голову поднять, работать мешают. Сами ничего предложить не могут, вот  и
вымещают злобу на настоящем ученом,  дающем  так  много  сельской  практике.
Своего не видят и видеть не хотят, признают только то,  что  приходит  из-за
границы. Свежий пример - торфоперегнойные  горшочки,  все  их  расхваливают,
признают, что они дают  значительный  эффект,  а  на  днях  приходил  Трофим
Денисович, много интересного рассказывал. У него есть хорошие предложения, и
как урожай поднять, и как надои увеличить.
   Принес,  кстати,  любопытную  статью.  Жаловался.  Он,  оказывается,  еще
несколько   лет   назад   предлагал   внедрить   в    практику    овощеводов
торфоперегнойные горшочки. Куда только не обращался.  Везде  получил  отказ.
Еще над ним и посмеялись. А пришла та же идея из-за  границы  -  ее  все  на
руках носят. Не ценим мы своих ученых. Всё стремимся  пристроиться  в  хвост
буржуазной науке. Опять все мухами занимаются, а о том, как урожаи  поднять,
народ накормить, у них голова не болит.
   Гость достал из порфеля оттиск статьи и передал ее  отцу.  Действительно,
там  речь  шла  о  торфоперегнойных  горшочках,  на  фотографии   они   были
точь-в-точь такие же, как австрийские. Брешь была пробита.  Отец  недовольно
бурчал что-то о  нашем  преклонении  перед  иностранщиной,  о  необходимости
поддержки советских ученых и тут же распорядился  предоставить  Лысенко  все
условия для творческой деятельности, оградить его от несправедливых нападок.
   - Спорить - пусть спорят, - заключил он, - но условия для  работы  должны
быть у всех.
   Большего  и  не  требовалось.  Остальное  было  делом  техники.   Аппарат
прекрасно освоил методы раздувания угодных ему указаний и  торможения  самых
настойчивых директив, если они приходились не по нутру. Не сразу, постепенно
Лысенко возвращал утраченные позиции. Он писал записки в ЦК, обещал  быстрые
результаты, стал снова штатным оратором  на  совещаниях.  Его  сторонники  в
сельхозотделе  ЦК  умело  замазывали  просчеты.  Но  если  хоть  одно  слово
подтверждалось - восхвалениям не  было  границ.  Об  очередном  успехе  отцу
твердили наперебой. Голоса сомневающихся, не говоря уж о критиках, просто не
были слышны.
   Очередной благоприятный для лысенковцев случай не  заставил  себя  ждать.
Происшествие  было  мелким,  но  зато   оно   наглядно   показывало,   какой
психологический эффект может иметь любая мелочь, если ее хорошо  приготовить
и умело подать.
   Заспорили два академика - Н.В.Цицин и Т.Д.Лысенко, чья пшеница урожайнее.
Отец всегда  интересовался  селекционной  работой,  знал  наизусть  основные
параметры новых сортов, с удовольствием посещал сортоиспытательные  станции,
был знаком со многими  селекционерами-практиками  -  авторами  новых  сортов
пшеницы, подсолнечника, картофеля. И в этом он проявил живой  интерес,  даже
позвал обоих в гости на дачу.
   Каждый из  спорящих  приводил  массу  доводов  в  защиту  своей  позиции.
Разобраться, кто прав,  кто  виноват,  было  невозможно.  Тогда  отец  решил
схитрить  и  предложил  соревнование.   Неподалеку   от   нашей   дачи,   за
Москвой-рекой, было поле. Отец взялся договориться с председателем  колхоза,
чтобы тот под его ответственность на один сезон выделил его спорящим. Каждый
засеет свою половину, будет вести агротехнику, как считает нужным, а  урожай
покажет, кто прав. На том и порешили. Вспахали, удобрили, засеяли.
   По выходным  дням,  когда  было  тепло,  отец  садился  на  весла,  а  мы
размещались в лодке. Отец любил эти гребные прогулки. От Усова, где мы  жили
на  даче,  до  Ильинского,  где  расположилось  опытное  поле,  недалеко   -
путешествие занимало минут сорок. За лодкой отца в отдалении следовала лодка
с охраной, сидевший на корме дежурный начальник  охраны  зорко  наблюдал  за
обстановкой. Держались охранники на почтительном расстоянии, поскольку  отец
их близко не подпускал и грубовато ставил на место:
   - Что вы за спиной толчетесь, нюхаете? Держитесь подальше, дышите  свежим
воздухом.
   Наконец мы у цели, высаживаемся на левом берегу. На  поле,  как  правило,
отца ожидали Лысенко или Цицин. Неподалеку на пригорке размещался дом отдыха
Московского  Комитета  партии  "Ильинское".  Там  проводили   выходные   дни
руководители Московской партийной организации. После возвращения в Москву из
Киева в 1949 году отец привык во  время  прогулок  заходить  в  "Ильинское",
собирал там компанию, и все вместе шли по  полям,  обсуждая  дела,  а  то  и
просто, по выражению отца, "зубоскаля". Не оставил он этой привычки и  после
перехода в ЦК.
   Словом, посещение опытного поля подчас бывало многолюдным.  Понятно,  что
всех интересовало, кто же выйдет  победителем.  Вначале  по  всем  признакам
побеждал Цицин - на его половине растения были мощнее, зеленее. Тут  Лысенко
одержал  психологическую  победу.  В  одно  из  воскресений,  когда  отец  в
очередной раз приехал и появился на поле, он подзадорил Лысенко:
   - У Цицина-то пшеница лучше.
   Лысенко молча ходил среди растений, сначала на своей  половине,  потом  у
соперника. Вырвал  несколько  штук  с  корнем,  внимательно  осмотрел  и  не
согласился. Он заявил, что у него урожай будет, какой  обещал,  а  у  Цицина
ничего не получится, потому-де, что растения перекормлены, а  значит,  зерна
не будет. Осенью предсказание подтвердилось, и авторитет  Лысенко  в  глазах
отца неизмеримо вырос.
   Теперь Лысенко мог приняться за своих  противников.  То  и  дело  звучали
жалобы на зажим ученых со стороны идеалистов-вейсманистов.  Все  настойчивее
подчеркивались успехи Лысенко и бесплодность  буржуазной  лженауки.  И  отец
бросался в бой, вставал на защиту "настоящих" ученых. Так Лысенко снова стал
всесильным.
   Должен сказать, что по мере укрепления отцовской веры в  правоту  Лысенко
я, напротив, все больше сомневался.  То  тут,  то  там  в  научных  журналах
появлялись статьи с описанием основных постулатов  теории  наследственности,
публиковались результаты опытов с  носителями  наследственной  информации  -
генами. Я недоумевал, как эта теория может считаться  идеалистической,  если
она оперирует чисто материальными объектами?
   Несколько раз я затевал разговор с отцом  на  эту  тему.  Но  время  было
упущено, он уверовал в Лысенко и в моих аргументах не нуждался. И не  только
в  моих.  Его  пытались  убедить  академики  И.В.Курчатов,   М.А.Лаврентьев,
П.А.Капица и другие. Однако усилия эти  были  бесплодны.  С  одной  стороны,
"специалисты сельского  хозяйства"  сплоченно  стояли  за  Лысенко,  обещали
скорые результаты. Они их  уже  просто  видели,  щупали  руками,  показывали
самому Хрущеву. Противостояли же им, по мнению отца, неспециалисты сельского
хозяйства: математики, физики. С их доводами он считаться не хотел.
   Помню, однажды я попал на прием в Кремль и оказался  рядом  с  академиком
Лаврентьевым. К тому времени я уже понял, кто прав, а кто лжет.  Сомнений  у
меня не было. Я, что называется, рвался в бой. Известны мне были  и  позиция
Лаврентьева, и то глубокое уважение, которое испытывал к нему отец. Они были
хорошо знакомы еще  по  Киеву,  а  после  организации  Сибирского  отделения
Академии наук СССР отец отзывался о Лаврентьеве просто восторженно. Я решил,
что нашел союзника, и в разговоре  для  затравки  произнес  общие  фразы  об
истинности формальной генетики и ошибочности позиции Лысенко.  Реакция  была
неожиданной. Лаврентьев, посмотрев на меня, как на провокатора, пробурчал:
   - Я этим больше не интересуюсь.
   И отошел.
   Я остался на месте как  громом  пораженный.  Через  некоторое  время  мне
попалась в руки книга биолога  Жореса  Медведева,  описывающая  всю  (сейчас
хорошо известную) историю становления Лысенко и гибели биологической  науки.
Отпечатанный на машинке экземпляр и по сей день хранится  на  полке  в  моей
библиотеке. Когда я прочитал ее, у меня волосы встали дыбом. Я решил во  что
бы то ни стало открыть глаза отцу, донести  до  него  истину,  да  и  просто
спасти его от позора. Долго перебирал я аргументы, искал неотразимые доводы,
выжидал подходящего  момента.  Несколько  раз  начинал  разговор,  казалось,
бесспорной посылкой:
   - Зачем тебе вмешиваться? Пусть ученые разберутся  сами,  тем  более  что
полученные результаты подтверждают существование хромосом, их просто видели.
   Но ничего не выходило. Отец мрачнел, сердился и отбривал меня:
   - Ты инженер, ничего в этом не  смыслишь.  Тебя  подговорили,  а  ты  как
попугай повторяешь чужие слова. Специалисты, люди знающие, говорят обратное.
   В его аргументации была своя логика, и от этого становилось еще  обиднее.
И все же я не мог понять его.  Он  поддерживал  дух  соревнования  в  других
направлениях науки  и  техники.  Конструкторы  предлагали,  боролись,  и  их
правоту определял только конечный результат.  А  здесь  отец  почему-то  был
непреклонен,  последним  его  непробиваемым  аргументом  было  обвинение   в
идеализме и ссылка на проникновение к нам буржуазной идеологии.
   Ему часто приходилось сталкиваться  с  учеными,  приходившими  со  своими
проблемами в ЦК. Его очень беспокоило положение, когда именно он обязан  был
принимать окончательное решение в поддержку той или другой стороны, выделять
немалые ресурсы на осуществление очередного  проекта.  Принимать  решения  с
закрытыми глазами он терпеть не мог и обычно искал среди ученых человека, на
объективность которого мог бы всецело положиться.  Больше  всего  он  боялся
оказаться инструментом для достижения чьих-то, пусть и чисто научных, целей.
Приглядывался он к ученым долго. Наконец остановился  на  Игоре  Васильевиче
Курчатове.
   Впервые они тесно соприкоснулись в апреле 1956 года  во  время  визита  в
Великобританию. Общались они больше  всего  на  крейсере,  по  пути  туда  и
обратно.
   Игорь Васильевич  удачно  сочетал  в  себе  знания  ученого  с  мудростью
государственного деятеля. В сферу его интересов входили не  только  вопросы,
связанные с военным и мирным применением ядерной энергии,  но  и,  казалось,
совсем далекие от его профессии науки - философия, биология, космология.
   Тогда, в 1956 году, огромный интерес вызвала прочитанная им в  английском
атомном центре в Харуэлле лекция о возможностях мирного  применения  атомной
энергии. Впервые он рассказал об исследованиях,  проводившихся  в  Советском
Союзе. Ведь раньше эти сведения хранились за семью печатями.
   Не  меньшее  внимание  англичан  привлекла  и  черная,  лопатой,   борода
академика. В те далекие времена, когда наши  страны  только  начинали  вновь
сближаться,  борода  считалась  неизменным  атрибутом  образа  русского.  За
исключением Булганина,  носившего  небольшую  "профессорскую"  бородку,  вся
делегация оказалась бритая. А тут такая борода. Всю поездку  за  Курчатовым,
стоило ему появиться на улице, ходили толпы.
   После возвращения домой общение отца с  Курчатовым  стало  очень  тесным.
Встречались они в рабочем кабинете отца. Не раз  Курчатов  бывал  у  нас  на
даче. Оказалось, идеи их совпадают. Игоря Васильевича беспокоили перспективы
развития науки, его неуемная натура требовала большего простора.  Как-то  во
время одного из визитов к нам на дачу Курчатов посетовал на то, что отцу все
больше приходится заниматься научными  проблемами,  принимать  ответственные
решения.  А  ведь  для  этого  требуются  глубокие  знания,  и   не   только
специальные. Необходимо проникновение в кухню ученых, сказал он,  и  тут  же
предложил свои услуги в качестве консультанта по науке. Видно было, что  это
не экспромт, а хорошо продуманная, выношенная идея.
   Отец не любил, когда ему что-либо навязывали. А особенно навязывались.  Я
ожидал вежливого отказа. Однако все произошло  иначе.  Какое-то  время  отец
молчал, видимо, обдумывая ответ, а потом заявил, что Курчатов попал в точку.
Он и сам давно раздумывал на эту тему и не раз вспоминал Игоря  Васильевича.
По словам отца, его останавливали два обстоятельства:  Курчатов  -  это  вся
наша атомная программа, а это дело упускать никак нельзя. Кроме того,  Игорь
Васильевич - ученый, академик, а роль консультанта - чиновничья.
   "Я  думал  об  этом,  -  возразил   тогда   Курчатов,   -   и   предложил
консультировать на  общественных  началах.  -  Он  улыбнулся.  -  Бесплатно,
продолжая работать в своем институте".
   К  сожалению,  судьбе  было  угодно  распорядиться  иначе.  После  отдыха
Курчатов  не  вернулся.  Он  скоропостижно  скончался.  Отцу  сообщили   это
печальное известие на дачу  по  телефону.  Он  распорядился  об  организации
похорон на Красной площади и, положив трубку, задумчиво проговорил:
   - Отличный был человек. Жаль, что не удалось вместе поработать.  Очень  я
рассчитывал на него...
   Фантазия  в  таких  делах  -  вещь  ненадежная.  Но  мне  кажется,   что,
осуществись этот план,  и  Лысенко  стало  бы  очень  трудно,  а  скорее,  и
невозможно дурачить отца дальше. Теперь же на пути  у  него  препятствий  не
было.
   Я же продолжал упорствовать. Чаще один, иногда вместе  с  сестрой  Радой*
пытался донести до отца правду, но  мы  неизменно  наталкивались  на  глухую
стену непонимания.
   Последнее столкновение произошло летом 1964  года.  Я  его  очень  хорошо
запомнил. Был теплый вечер. Мы на даче  сидели  на  террасе,  выходившей  на
Москву-реку. На небольшом плетеном столике отец разложил бумаги. Вид у  него
был усталый. Вокруг (каждый со своим делом) разместились Рада, я  и  Алексей
Иванович Аджубей. Такое совместное  сидение  было  делом  обычным.  Внезапно
оторвавшись от лежащей  перед  ним  папки,  отец,  ни  к  кому  особенно  не
обращаясь,  произнес  какую-то  фразу  о  достижениях   Лысенко   и   кознях
антинаучных идеалистов "вейсманистов-морганистов".
   Мы толком не поняли, к чему он сказал это, но не ответить не могли.  Рада
и я стали осторожно доказывать, что генетика - такая же наука, как и другие,
никакого идеализма в ней нет. Тезис же Лысенко, что гена никто не  видел,  -
абсурд. Атом тоже никто не видел, а атомная бомба есть. Этот  довод  казался
мне несокрушимым. Изредка вставлял слово Алексей Иванович.
   Разговор очень рассердил отца. Хотя дома он никогда не кричал, не ругался
и голоса не повышал, сейчас же распалился и повторял в повышенных тонах свои
старые аргументы: нас-де используют нехорошие люди в своих целях, а  мы,  не
зная дела, повторяем чужие слова. Наконец он окончательно вышел  из  себя  и
заявил, что не потерпит носителей чуждой идеологии в своем доме, а  если  мы
будем придерживаться ее, то чтоб  мы