екту, там, в конце?
   - Да.
   - Вот видишь. Я спешил в редакцию на такси, надо было забрать рукопись  с
машинки. Водитель попался разговорчивый. Он и говорит:  "Хочешь  посмотреть,
как следят за машиной? Вот эти две "Волги" ведут вон ту машину". Я посмотрел
и обомлел - номера-то твои. Мы поехали следом, я все хорошо разглядел - одна
машина тебя обгоняет, а другая отстает. Потом они меняются местами.  Они  за
мемуарами охотятся? - со свойственным ему любопытством спросил он.
   Все на работе  знали,  что  свободное  время  я  посвящал  редактированию
записок отца. В вопросе Лисичкина ничего крамольного не было. Я не  ответил,
только поблагодарил за предупреждение.
   Если бы не Лисичкин, мне бы и в голову  не  пришло  следить  за  кишащими
вокруг меня на улице автомобилями. Все прошло бы незамеченным.  Правда,  мое
знание ничего не изменило: прятать было нечего, бежать никто  не  собирался.
Свое поведение я решил не изменять. Не надо показывать моим преследователям,
что они раскрыты.
   Кто это, сомнений не было - Евгений Михайлович Расщепов действовал.
   Я решил удостовериться в слежке. Меня разбирало любопытство. Отнесся я  к
сообщению, скажем прямо, по-детски. Серьезность ситуации до меня  не  дошла.
Было очень интересно, как следят. Смогу ли я сразу  заметить?  Как  выделить
преследователей из потока машин?
   В голове прокручивались эпизоды из  детективных  фильмов.  Перед  глазами
стояли мужественный, чуть ироничный, не теряющий головы  герой  Баниониса  и
его преследователи из боевика "Мертвый сезон". С  этим  я  и  отправился  на
"охоту".
   Поехал по Ленинскому проспекту, медленно, еще медленнее, не более  сорока
километров в час. Есть! Серая "Волга" с двумя антеннами держится сзади.  При
моей черепашьей скорости  все  меня  обгоняют,  а  она  тащится  сзади,  как
приклеенная. Наконец  не  выдерживает.  Обгоняет  и  она.  Запоминаю  номер.
Притормаживаю к обочине. Сзади голубая "Волга" с двумя  антеннами  не  спеша
сворачивает в переулок. Через  минуту  трогаюсь.  Вперед  почти  не  смотрю,
только назад, в зеркало. Так и есть, знакомая "Волга" выползает из переулка.
   Все это я продолжал воспринимать как игру. Ездить  стал  медленно  и  все
искал, когда "она" появится. Чаще всего я опознавал наблюдателя, хотя  часто
под подозрение попадало несколько машин.
   Были трюки и с переодеванием. Как-то в мае я ехал в МВТУ на лекцию (я там
преподавал). Сзади подозрительная "Волга". Приглядываюсь - за рулем мужчина,
рядом девушка в  кофточке,  гладко  причесанная.  Они  или  нет?  Отрываюсь,
сворачиваю налево, по Госпитальному мосту пересекаю Яузу и останавливаюсь на
автостоянке возле училища.  Вылезаю  из  машины,  жду.  Никого.  Вдруг  мимо
проносится знакомая машина. За рулем та же девушка,  но  в  свитере,  волосы
распущены. Молодой человек рядом. Девушку я узнал -  это  они!  Удовлетворив
любопытство, я отправился на лекцию.
   Отцу я решил  ничего  пока  не  рассказывать,  не  желая  волновать  его.
Повлиять на события он не мог, а  прерывать  работу  над  воспоминаниями  не
представлялось разумным. Тем более что такой шаг говорил бы о нашем испуге.
   События нарастали. На  работе,  видимо,  произвели  обыск.  Заметил,  что
исчезла из ящика письменного стола снятая  на  даче  кассета  с  кодаковской
цветной пленкой. У нас в стране ее никто не брался проявлять, и она валялась
там уже почти год. Решил сделать вид, что ничего не заметил.  Спокойно,  без
суеты, задвинул ящик - может быть,  среди  моих  соседей  был  осведомитель.
Такое вовсе не исключено.
   Вдруг приходит указание из дирекции - срочно  проверить  и  доложить,  не
печатают ли машинистки  на  работе  посторонние  материалы.  Видимо,  решили
устроить проверку в институте чужими руками для конспирации и не учли, что в
нашем отделе она пойдет через его начальника, то есть через меня.
   С чистым сердцем докладываю:
   - Не печатают. Провел необходимую воспитательную работу.
   Наши машинистки действительно ничего постороннего не печатали.  Одна  моя
хорошая знакомая,  машинистка  по  специальности,  рассказала  о  начавшихся
вокруг нее непонятных происшествиях. На днях она с полдороги вернулась домой
(что-то забыла), а у двери копошатся незнакомые люди. Увидели ее и  поспешно
поднялись на этаж выше. Стали звонить в верхнюю квартиру. Я  ее  успокоил  -
пустые страхи, тебе померещилось.
   Самому все стало понятно.  Проверяют,  хотят  удостовериться,  нет  ли  в
квартире мемуаров. Их там нет...
   Настроение с каждым днем становилось все более скверным. Пока  ничего  не
нашли, но искать они умеют. В нашем же случае даже особого  профессионализма
не требуется. Скоро доберутся и до Лоры. Ведь именно у нее хранится то,  что
они так упорно ищут. Лора тем временем заболела и  попала  в  больницу.  Там
она, конечно, не печатала. В конце  июня  я  собрался  ее  навестить,  чтобы
заодно предупредить о происходящих событиях.
   В тот  день  меня  сопровождала  голубая  "Волга".  Я  заметил,  как  она
остановилась у ограды больницы. Пассажиры остались в  машине.  Мы  гуляли  с
Леонорой по парку, окружавшему старинное здание. Рассказал ей о происходящих
событиях, стараясь не испугать ее. В заключение показал и  машину,  стоявшую
за оградой.
   - А я знаю эту машину, - вдруг перебила меня Леонора.  -  Я  ее  уже  тут
видела. Пару дней тому назад мы играли в настольный теннис. Вокруг были  все
свои. Поэтому я сразу заметила какого-то худощавого высокого мужчину в сером
макинтоше и шляпе с большими полями. Какой-то он  был  странный,  прямо  как
детектив из кино. Он покрутился,  что-то  долго  смотрел  на  нас,  а  потом
быстренько исчез. Раньше я тут таких типов не видела. Я тогда бросила играть
и подбежала к забору. Смотрю, а там в голубенькой "Волге" сидит эта личность
в шляпе и макинтоше.  Он  сразу  же  уехал.  Точно,  это  та  же  машина,  -
перепугалась Лора.
   Я решил ее успокоить:
   -   Ничего   страшного.   Поездят,   поездят   и    перестанут.    Ничего
предосудительного мы не  делаем.  Если  они  хотят  выяснить,  кто  печатает
мемуары, пусть выясняют. В этом-то никакого  секрета  нет.  Если  бы  вместо
этого дурацкого детектива меня просто спросили, я бы им прямо ответитил. Что
скрывать?
   На этом мы расстались. Сам я не был  так  спокоен,  как  хотел  казаться.
Что-то готовилось. Но что? Одно ясно - о Леоноре они уже знают.
   Через несколько дней после моего визита к Леоноре  мне  в  очередной  раз
позвонил Евгений Михайлович Расщепов. Он вежливо попросил о встрече  -  мол,
надо выяснить кое-какие детали. Я не имел ничего против и легко согласился.
   - Удобнее это сделать не у нас, - сказал Евгений Михайлович, имея в  виду
здание на площади Дзержинского. - Если вы не возражаете, мы будем вас  ждать
в гостинице "Москва".
   Он назвал этаж и номер. В таком варианте на встречу я  шел  впервые.  Мне
было любопытно и несколько жутковато. Поднялся  на  этаж,  дежурная  указала
нужную дверь, номер ничем не  отличался  от  других  виденных  мною  в  этой
гостинице люксов: спальня и гостиная.
   С  Расщеповым  был  еще  один   человек.   Он   представился   Владимиром
Васильевичем.  Во  время  разговора  внимательно  следил  за   каждым   моим
движением. Вопросы оказались будничными. Было видно,  что  ответы  не  очень
интересовали моих собеседников. Всего я не запомнил, но  кое-что  показалось
мне заслуживающим внимания.
   - Нет ли у вас новых сведений о Стоуне и Харвее? Не поддерживаете  ли  вы
связи с Харвеем? - начал спрашивать Евгений Михайлович.
   Скрывать я ничего не собирался.
   - От Стоуна известий не было. Думаю, у него хватает дел  и  без  меня.  А
Харвею мы, как и договаривались с ним в  Москве,  послали  на  анализ  кровь
сестры. Пытался созвониться с  ним  -  почти  ничего  не  слышно,  расслышал
только, что результаты анализа он пошлет по почте. Однако никакого ответа  я
не получил. Нас это очень беспокоит. Речь идет о здоровье Лены.
   Евгений Михайлович посочувствовал мне, но помощи не предложил.
   - Скажите, Сергей Никитич, - спросил  вдруг  его  коллега,  -  вы  знаете
человека по фамилии Армитаж? Он с вами не встречался?
   - Человека с такой  фамилией  я  когда-то  встречал,  не  могу,  конечно,
сказать, что это тот, кто вас интересует.  Одиннадцать  лет  назад,  в  1959
году, когда я сопровождал отца во время  его  визита  в  США,  представитель
госдепартамета США Армитаж ездил со мной в  Нью-Йорке  в  Бруклин.  Там  жил
коллекционер бабочек, с которым я очень  хотел  повидаться.  Бабочки  -  мое
хобби, - пояснил я. - С тех пор я его не видел и ничего о нем не слышал.
   Я был удивлен. При чем тут это? Надо сказать, что вопрос об Армитаже  мне
задавали и позже. Не знаю, чем он мог так заинтересовать моих собеседников в
связи со мной. Даже если он из соответствующих служб, а в этом  не  было  бы
ничего необычного, со мной он общался только в рамках протокола.  Правда,  в
сталинские времена и такой "связи" хватило бы за глаза. Как бы то  ни  было,
Армитажа после 1959 года не встречал.
   - Он сейчас работает в Москве, в посольстве, - продолжал мой  собеседник.
- Матерый разведчик, как и Стоун. Оба - активные агенты ЦРУ. Если  вдруг  он
на вас выйдет, сообщите нам немедленно.
   Я согласился.
   - Журналисты вами не интересовались? - осведомился Расщепов.
   - Нет.
   - Будут интересоваться - сообщите нам.
   - Хорошо.
   Вот, собственно, и весь разговор.
   Только на прощание был задан главный вопрос, как бы походя, между прочим.
   - Кстати, как идет у Никиты Сергееича работа  над  мемуарами?  -  спросил
Евгений Михайлович, а его спутник впился в меня взглядом.
   - Спасибо, ничего. Сейчас он болен, в больнице, так что какая там работа.
   На этом мы расстались.
   Прошло около двух недель. 11 июля  1970  года,  в  субботу,  мы  с  женой
собирались в гости к Володе  Барабошкину.  День  близился  к  вечеру,  когда
раздался телефонный звонок.
   - Сергей Никитич, здравствуйте. С вами говорит  Евгений  Михайлович.  Нам
очень срочно нужно с вами переговорить. Не могли бы вы с нами встретиться?
   Сегодня встреча мне была вовсе не ко времени.  Да  и  совсем  недавно  мы
говорили, по сути дела, ни о чем.
   - Евгений Михайлович, сегодня выходной. Вы меня застали случайно, я ухожу
в гости. Давайте встретимся на следующей неделе.
   - Нет, нет, - заторопился он, -  дело  чрезвычайной  важности.  Произошли
некоторые события, я не могу говорить по телефону. Я вас очень прошу.
   - Хорошо, - сдался я, - сейчас подъеду.
   - Спасибо, - обрадовался Расщепов, - проходите прямо ко  входу.  Вас  там
встретят.
   Действительно,  у  огромной  металлической  с  причудливым  литьем  двери
массивного, известного всем советским людям  здания  на  Лубянке  меня  ждал
недавний собеседник из гостиницы "Москва". Он провел меня мимо  всех  постов
на нужный этаж. Зашли в небольшой кабинет Евгения  Михайловича.  Тут  я  уже
бывал после истории с Харвеями.
   Расщепов  поднялся  из-за  стола.  На  лице  расплылось   само   радушие.
Поздоровались, сели. Мой провожатый устроился напротив меня. Все эти  приемы
уже стали знакомыми. Евгений Михайлович затянул старую песню. Обо всем  этом
мы подробно поговорили несколько дней назад. Опять о  Стоуне,  об  Армитаже.
Как здоровье Никиты Сергеевича? Спросил что-то о мемуарах.
   Я недоумевал, что ж тут срочного? Что случилось? Что им,  делать  нечего?
Вслух я этого, понятно, не говорил, безмятежно отвечая на вопросы,  и  ждал,
что же будет дальше.
   -  Сергей  Никитич,  с  вами  хотел  поговорить  наш  начальник.  Вы   не
возражаете?
   - Нет, что вы. А кто?
   - Заместитель начальника управления.
   - Второго главного?* - Я демонстрировал свою осведомленность. Расщепов не
ответил.
   Мы  вышли  из  кабинета.  Поднялись  по  лестнице  на  несколько  этажей.
Постучавшись в плотно закрытую  дверь,  Евгений  Михайлович  пропустил  меня
вперед. Этот кабинет был побольше, но тоже невелик. Справа у окна письменный
стол, слева вдоль стены длинный, орехового дерева,  с  серединой,  затянутой
зеленым сукном, стол для заседаний - типичный сталинский стиль.
   Из-за стола поднялся худощавый человек лет 45-50, на вид интеллигентный.
   - Здравствуйте, меня зовут Виктор Николаевич. Прошу.
   Мы сели у длинного стола. Третьим теперь был  Евгений  Михайлович.  Опять
начался "светский" разговор о жизни, о работе. Тут я вставил, что  два  года
назад меня, помимо моего желания, перевели из ОКБ в институт.
   - А как вам работается на новом месте? - поинтересовался хозяин кабинета.
Чувствовалось, что он знает обо мне все, да и перевод мой, видимо, произошел
не без его участия.
   К тому времени в институте я уже огляделся. Работа  мне  нравилась,  люди
тоже. Поэтому я ответил, что претензий у меня нет, а в  некотором  смысле  я
даже доволен переменой  места  работы.  Уточнять  не  стал.  Мой  ответ  его
устраивал  -  труднее  найти  взаимопонимание  с  недовольным,   озлобленным
человеком.
   Наконец он перешел к главному:
   - Скажите, Сергей Никитич, где в настоящее время хранятся мемуары  Никиты
Сергеевича?
   Я насторожился - началось. Еще раньше, продумывая варианты  поведения,  я
решил не врать. Запутаешься - хуже будет. Да  и  роль  наивного,  недалекого
простака больше подходила к моей физиономии. А главное - скрывать  мне  было
нечего.
   - Часть мемуаров хранится у меня, часть  -  на  даче  в  сейфе  у  Никиты
Сергеевича.
   - Вы  знаете,  -  Виктор  Николаевич  понизил  голос,  напустив  на  себя
таинственный вид, - к нам поступили сведения,  что  материалы  у  вас  хотят
похитить агенты иностранных разведок. Как они у вас хранятся?
   Все стало ясно. Меня поразила примитивность аргументации.
   - Я их храню в закрытом книжном шкафу. Но это,  конечно,  не  главное.  Я
живу в доме, где проживают члены Политбюро. Дом  тщательно  охраняется  КГБ.
Есть пост у входа, и часовой ходит вокруг  дома.  Проникнуть  в  дом,  чтобы
похитить у меня материалы, иностранным агентам будет так же трудно, как и  в
это  ваше  здание,  -  позволил  я  себе  пошутить.  -  Ну-у,  знаете,   для
профессионалов  не  существует  ни  охраны,  ни  замков.  И  мой   сейф   не
гарантирован на сто процентов...
   Дальше он продолжал официальным тоном, сказав, что, поскольку эти мемуары
имеют большое  государственное  значение,  в  Центральном  Комитете  принято
решение по выздоровлении Никиты Сергеевича выделить ему в помощь секретаря и
машинистку для продолжения работы.
   Затем от имени Центрального Комитета попросил сдать им хранящиеся у  меня
материалы, мотивируя это тем, что органы государственной безопасности -  это
правая рука Центрального Комитета, что об этом не раз говорил и  отец.  Все,
что они делают, делается исключительно с санкции ЦК, по его поручению. В КГБ
материалы будут в большей безопасности, и можно быть уверенным, что  они  не
попадут в руки иностранных разведок.
   - Я  говорю  с  вами  совершенно  официально,  как  представитель  органа
Центрального Комитета. Все материалы в целости и сохранности по описи  будут
возвращены вашем отцу для продолжения работы, - заключил мой собеседник.
   Я лихорадочно соображал, что предпринять  в  этой  обстановке,  а  потом,
помявшись, ответил, что он ставит меня в трудное положение, поскольку Никита
Сергеевич  сейчас  в  больнице.  Посоветоваться  с  ним  я  не  могу,  врачи
категорически запретили его волновать. Мемуары - это  его  собственность,  и
отдать их без его разрешения я не могу.
   Но, очевидно, весь расчет и строился на том, что я не побегу  к  больному
отцу, а уж со мной-то они справятся. Виктор Николаевич твердо заявил, что он
понимает мои затруднения, но ведь речь не  идет  о  сдаче.  Имеется  в  виду
передача материалов на временное хранение до выздоровления отца.
   В ответ я повторил, что не имею права распоряжаться  материалами.  Но  уж
если это решение ЦК и делу придается такое значение, то, во всяком случае, я
прошу устроить мне встречу с Юрием Владимировичем  Андроповым.  Хотелось  бы
услышать о гарантиях лично от него. Тем более мы с  ним  хорошо  знакомы.  Я
добавил, что всегда с большим уважением относился к Андропову, ценил его как
мудрого и интеллигентного человека, а потому уверен, что он  свое  слово  не
нарушит.
   Как оказалось, такая просьба не застала врасплох Виктора Николаевича.
   - Встретиться с  Юрием  Владимировичем  нет  никакой  возможности.  Он  в
отъезде. Уехал на встречу с избирателями, - пожал он плечами.
   Я молча кивнул. Они оба выжидающе смотрели на меня.
   Конечно,  думал  я,  словам  Виктора  Николаевича  верить  нельзя,  но  и
отмахнуться от них невозможно. Допустим, я откажусь, и,  самое  невероятное,
они отступятся. Так ведь мне эта публика знакома - материалы в любой  момент
могут быть похищены "иностранной разведкой". И уж  тогда  у  меня  не  будет
никаких концов. Да еще и меня же в этом обвинят...
   С другой стороны, предложение о помощи ЦК заманчиво... Мы с  отцом  такой
вариант не раз обсуждали... И с Кириленко он об этом говорил... И все же  не
могу я без разрешения отца принимать подобное решение. Брать на  себя  такую
ответственность!.. Ведь отец отказал Кириленко... Впрочем, тогда  ведь  речь
шла о запрете, а сейчас... Но кто даст гарантии?..
   Затянувшееся молчание прервал Евгений Михайлович.
   - Что же вы молчите? - угрюмо просил он.
   - Да вот раздумываю, как мне поступить...
   - У вас нет другого выхода! - вырвалось у него.
   Виктор Николаевич посмотрел на своего помощника с укоризной. Я улыбнулся.
   - Ну... другой выход у меня пока что все-таки есть, - показал я на дверь.
   Виктор Николаевич забеспокоился:
   - Сергей  Никитич,  решение  за  вами.  Мы  вас  просто  предупреждаем  о
создавшейся ситуации и возможных последствиях.
   Вид у обоих был очень обеспокоенный...
   Виктор Николаевич сменил тему разговора, заговорил о Соединенных  Штатах,
где он  проработал  много  лет  и  лишь  недавно  вернулся  домой.  Он  стал
рассказывать о своих впечатлениях. Они сводились к тому, что жить в  Америке
хуже, чем в Советском  Союзе.  И  еда  менее  вкусная  -  все  мороженое.  Я
механически кивнул - голова была занята другим.
   Если не отдать сейчас материалы, прикидывал я возможные последствия,  они
не успокоятся, будут искать, и один бог знает, чем это кончится. Работать не
дадут. Леонору они, понятно, знают. Найти другую машинистку едва ли  удастся
- уж они постараются. Если отдать,  они,  скорее  всего,  больше  искать  не
будут. Можно будет  переждать  какое-то  время  и  вернуться  к  работе.  И,
пожалуй, пора дать сигнал к опубликованию... Поговорить  бы  с  отцом...  Но
нет, нужно на что-то решаться. Если я отдам материалы, они будут довольны  -
победили. А уж  отцу  я  как-нибудь  все  объясню.  Словом,  после  подобных
размышлений я решился на этот непростой шаг, и мне вдруг стало легче.
   - Хорошо, - сказал я. - Я подумал. Если уж за  материалами  действительно
охотятся иностранные  разведки,  пусть  они  пока  полежат  у  вас.  Раз  вы
говорите, что так надежнее.
   Тут я вспомнил, что надо будет сейчас ехать за папками и пленками  домой,
а там меня ждет жена, чтобы идти в гости.  Придется  объясняться,  чего  мне
никак не хотелось.
   Я наивно попросил  перенести  передачу  материалов  на  завтра,  на  что,
естественно, получил категорическую ссылку  на  чудовищные  происки  врагов,
которые только и ждут сегодняшней ночи, чтобы  наконец-то  реализовать  свои
черные замыслы. Делать было нечего. Я согласился,  сославшись,  впрочем,  на
непредвиденное в такой ситуации обстоятельство - часть материалов  находится
у машинистки Леоноры Никифоровны Финогеновой.
   Мне  было  спокойно  сказано,  что  эти  материалы  в  распоряжении  моих
гостеприимных хозяев - они накоротке к ней заехали и попросили их сдать.
   - Это нечестно, - вырвалось у меня, - вы не имели права. Вы  должны  были
действовать только через меня.
   Виктор