акопившуюся  за
день, и, немного отдохнув, приняться за вечернюю почту. Час этот был  строго
отмерен, ни больше ни меньше.
   Теперь последние бумаги - материалы к очередному заседанию Президиума ЦК,
изложение доктрины Макнамары, сводки ТАСС - остались в портфеле. Там им было
суждено пролежать нераскрытыми и забытыми до самой смерти  отца.  Он  больше
никогда не заглядывал в этот портфель...
   Мы шли молча. Рядом лениво трусил Арбат, немецкая овчарка, жившая в доме.
Это была собака Лены - моей сестры. Раньше он относился к  отцу  равнодушно,
не выказывая к нему никакого особого  внимания.  Подойдет,  бывало,  вильнет
хвостом и идет по своим делам. Сегодня же не отходит ни на шаг. С этого  дня
он постоянно следовал за отцом. В конце концов  я  не  выдержал  молчания  и
задал интересовавший меня вопрос:
   - А кого назначили?
   - Первым секретарем будет Брежнев, а  Косыгин  -  Председателем  Совмина.
Косыгин - достойная кандидатура, - привычка отца оценивать  людей,  примеряя
их к тому или иному посту, по-прежнему брала свое. - Еще  когда  освобождали
Булганина, я предлагал его  на  эту  должность.  Он  хорошо  знает  народное
хозяйство и справится с работой. Насчет Брежнева сказать труднее - слишком у
него мягкий характер и слишком  он  поддается  чужому  влиянию...  Не  знаю,
хватит ли у него  сил  проводить  правильную  линию.  Ну  меня  это  уже  не
касается, я теперь пенсионер, мое дело - сторона, - в уголках  рта  пролегли
горькие складки.
   Больше мы к этой теме не возвращались.
   Как отец после прогулки (обедать он не стал) уезжал на заседание  Пленума
ЦК, как вернулся оттуда, у меня не отложилось в памяти.
   Вечером  к  нам  пришел  Микоян.  После  Пленума   состоялось   заседание
Президиума  ЦК  уже  без  участия  отца.   Микояна   делегировали   к   нему
проинформировать о принятых решениях.
   Сели за стол в столовой, отец попросил принести чай. Он любил чай  и  пил
его из тонкого прозрачного стакана с ручкой  наподобие  той,  что  бывает  у
чашек.  Этот  стакан  с  ручкой  он  привез  из  Германской  Демократической
Республики. Необычный стакан ему очень нравился, и он постоянно им хвастался
перед гостями, демонстрируя, как удобно из него пить горячий чай, не обжигая
пальцев.
   Подали чай.
   -  Меня  просили  передать  тебе  следующее,  -  начал  Анастас  Иванович
нерешительно. - Нынешняя дача и городская  квартира  (особняк  на  Ленинских
горах) сохраняются за тобой пожизненно.
   - Хорошо, - неопределенно отозвался отец.
   Трудно было понять, что это - знак благодарности или просто подтверждение
того, что он расслышал сказанное. Немного подумав, он повторил то,  что  уже
говорил мне:
   - Я готов жить там, где мне укажут.
   - Охрана и обслуживающий персонал тоже останутся, но людей заменят.
   Отец понимающе хмыкнул.
   - Будет установлена пенсия - 500 рублей в месяц, и закреплена автомашина,
- Микоян замялся. - Хотят сохранить  за  тобой  должность  члена  Президиума
Верховного Совета, правда, окончательного решения  еще  не  приняли.  Я  еще
предлагал учредить для тебя должность консультанта  Президиума  ЦК,  но  мое
предложение отвергли.
   - Это ты напрасно, - твердо сказал отец, - на это они никогда не  пойдут.
Зачем я им после всего, что произошло? Мои советы и неизбежное вмешательство
только связывали бы им руки.  Да  и  встречаться  со  мной  им  не  доставит
удовольствия... Конечно, хорошо бы иметь какое-то дело. Не знаю, как я смогу
жить пенсионером, ничего не делая. Но это  ты  напрасно  предлагал.  Тем  не
менее спасибо, приятно чувствовать, что рядом есть друг.
   Разговор закончился. Отец вышел проводить гостя на площадку перед домом.
   Все эти дни стояла теплая, почти летняя погода. Вот и сейчас было тепло и
солнечно.
   Анастас Иванович обнял и расцеловал отца. Тогда  в  руководстве  не  было
принято целоваться, и потому это прощание всех растрогало.
   Микоян быстро пошел к воротам.  Вот  его  невысокая  фигура  скрылась  за
поворотом. Отец смотрел ему вслед. Больше они не встречались.
   Глава III
   ОТСТАВКА
   Итак, отец - в отставке...
   За эти несколько дней жизнь изменилась в самой своей  основе.  Предстояло
перестроить все наше существование от начала до  конца.  И  главное  -  отцу
нужно было определить какую-то цель, ведь жизнь на этом не кончалась.
   Он привык к тому, что всем нужен, привык постоянно  находиться  в  центре
событий, думать, что без него не обойтись. Неважно, на каком посту, неважно,
насколько высока и значительна занимаемая должность, - над всем  преобладало
это постоянное чувство необходимости. Всем был нужен  комиссар  батальона  в
Гражданскую войну, все нуждались в секретаре райкома, и так на всех ступенях
длинной иерархической лестницы, вплоть до самой вершины - Первого  секретаря
ЦК КПСС, Председателя Совета Министров огромного государства.
   Время его было спрессовано до предела. Он с самого начала  принадлежал  к
распространенному в мире типу успешных руководителей, старавшихся  самолично
разобраться во всем, вникнуть в мельчайшие детали, даже узкоспециальные,  и,
поняв суть, шедших в дальнейшем напролом, сшибая  все  препятствия  на  пути
идеи или технического предложения, которому дана путевка в жизнь. Так было и
с жилищным строительством, и с целиной, и с ракетами, и с конверторами, и со
многим другим.
   Отец был человеком своего  времени,  и  доказательство  этой  не  слишком
оригинальной мысли я встретил в неожиданном месте:  в  мемуарах  знаменитого
британского  премьера  Уинстона  Черчилля  сквозь  ворох  телеграмм,  цитат,
документов проглядывает его стремление  самому  разобраться  в  достоинствах
новой пушки, танка, самолета, которые будут применены в схватке с  Гитлером.
Ведь только ему было дано право принять окончательное решение,  а  с  ним  и
весь груз ответственности.
   Такой подход к делу требовал полной самоотдачи,  не  оставлял  ни  минуты
свободного  времени.  Все  помыслы  всегда  подчинялись   одному,   сознание
постоянно было занято только главными проблемами.
   Естественно, нужно обладать недюжинной выдержкой и огромной  силой  воли,
чтобы после столь насыщенной жизни не потеряться в новых обстоятельствах, не
скиснуть после потрясения, не поддаться  жалости  к  себе  или  ненависти  к
другим.
   Со всем этим теперь предстояло столкнуться отцу.
   Еще вчера все ждали последнего слова, именно он должен  был  окончательно
решить, какие  новые  предложения  выдвинуть  в  ООН,  сокращать  ли  армию,
расширять ли посевные площади, строить  гидро-  или  тепловые  электрические
станции, преимущественно развивать химию или металлургию.
   А сегодня? Идти гулять или посмотреть телевизор? А может,  почитать?  Или
почистить ружье? Впрочем, едва ли еще доведется попасть на охоту...
   Заниматься отцу в эти первые тяжелые дни ничем не хотелось.  Слишком  был
силен нервный шок от последних событий. Одно дело говорить об отставке между
прочим, исподволь готовиться к ней, как к чему-то неизбежному, но  далекому,
и совсем другое - остановиться вот так, на полном ходу, вдруг  ощутить  свою
ненужность...
   Ни  друзья,  ни  близкие,  старающиеся  отвлечь  разговорами,   подсунуть
какое-то  занятие,  ни  транквилизаторы,  заботливо   принесенные   доктором
Беззубиком, - ничего не помогает. В мозгу настойчиво долбит одна  мысль:  не
нужен, не нужен, не нужен.
   Вот так начиналось его первое утро в отставке  -  утро  15  октября  1964
года.
   Еще никто ничего не знал, по Москве только  ползли  глухие  слухи,  но  в
газетах уже  исчезли  приветствия  за  подписью  Хрущева,  не  было  ставших
привычными телеграмм космонавтам, колхозникам...
   В ночь с 14 на 15 октября в особняке была  окончательно  заменена  личная
охрана отца. За последние дни в дежурной комнате появилось много новых  лиц,
но и старые знакомцы оставались на  прежнем  месте.  Теперь  же  можно  было
действовать в открытую. Все было проведено оперативно и тихо,  никто  ничего
не знал. И только утром мы обнаружили на всех постах незнакомых людей.
   Недаром дежурный  начальник  охраны  Василий  Иванович  Бунаев,  прощаясь
вечером, с каким-то особым значением пожал мне руку и вполголоса произнес:
   - Вот как получилось... Может, больше и не увидимся...
   Он, понятно, знал о предстоящей замене.
   В  сталинские  времена  охрана  всех   членов   Политбюро,   впоследствии
переименованного  в  Президиум  ЦК,  находилась  в   подчинении   начальника
специального управления МГБ. Только  он  мог  распоряжаться  ее  действиями.
Такое положение вызвало немалое  беспокойство  среди  руководства  во  время
подготовки ареста Берии.
   Обсуждая  практические  шаги,  Хрущев,  Булганин,   Маленков   и   другие
столкнулись с положением,  когда  они  полностью  находились,  в  буквальном
смысле этого слова, в руках Берии. Ведь только ему, министру внутренних дел,
подчинялась их личная  охрана,  только  через  него  отдавались  приказания.
Формально Берия мог отдать любой приказ. Все чувствовали себя в ловушке.
   После устранения Берии личная охрана была передана в  распоряжение  самих
охраняемых.  Теперь  только  они  распоряжались  ее  действиями,  только  их
указания обязаны были выполнять охранники. В КГБ существовало,  естественно,
управление охраны, но в его ведении остались лишь  общие  организационные  и
хозяйственные вопросы. Возможного вмешательства личной  охраны  отца  в  ход
событий и опасался в последние дни Семичастный.  Естественно,  первым  шагом
стала замена людей из состава охраны. Исчезли, были разоружены и выведены  в
резерв чекисты, проработавшие с отцом  много  лет.  Со  временем  судьба  их
устроилась:  кое-кто  вышел  в  отставку,  кого-то  взяли  в  охрану  других
руководителей, а некоторые впоследствии снова появились на даче отца. Но это
произошло много позже.
   В первый же день отставки появление незнакомых лиц вызывало тревогу.
   Замолчали многочисленные телефоны.  Были  отключены  не  только  аппараты
правительственной связи  -  из  нескольких  городских  телефонов  действовал
только один, работал и телефон связи с помещением охраны. Молчаливые  трубки
без знакомого басовитого гудка казались мертвыми...
   У ворот с самого утра без вызова застыла  "Чайка",  заменившая  привычный
"ЗИЛ".
   "Чайка" у ворот простояла недолго. В тот  же  день  она  исчезла  так  же
незаметно, как и появилась, а  еще  через  полчаса  на  ее  месте  оказалась
"Волга" - автомобиль рангом пониже.
   В тот момент эти перемены не привлекли особого внимания, сознание  просто
фиксировало их: стоит "Чайка" - ушла, появилась "Волга"...
   Эта таинственная смена автомобилей  прояснилась  позднее.  Когда  с  утра
первого  дня  отставки  отцу  выделили  "Чайку",  кому-то   из   начальников
вспомнились его неоднократные  попытки  упразднить  или  хотя  бы  сократить
персональные автомобили. В свое  время  эта  автомобильная  инициатива  отца
вызвала  сильное  недовольство  среди  руководителей  всех  рангов.   Теперь
наступил их черед. Передавали нам даже слова одного  анонимного  начальника:
"Хотел нас на "Волги" пересадить? Пусть теперь сам попробует".
   В будущем отца ожидало множество подобных мелких уколов.
   День начался. Помню, отец спустился к завтраку  позже  обычного,  сегодня
уже не надо было выдерживать установленный им  самим  после  смерти  Сталина
регламент рабочего дня - к девяти утра быть в своем кабинете.  Лицо  его  за
ночь  осунулось  и  как-то  посерело,  движения  замедлились.  Несмотря   на
привезенное доктором Беззубиком снотворное, ночь он провел почти без сна.
   Позавтракав, как будто не ощущая вкуса  пищи,  отец  вышел  во  двор.  По
привычке обогнул дом и направился к воротам. Навстречу ему спешил незнакомый
человек.
   - Доброе утро, Никита Сергеевич, - начал незнакомец, остановившись в двух
шагах. Его фигура, склонившаяся в полупоклоне, выражала почтение, смотрел он
сверху вниз - ростом природа  не  обидела.  Круглое  русское  лицо  невольно
вызывало симпатию.
   - Мельников Сергей Васильевич, ваш новый комендант, - представился он.  -
Вы меня не помните? Раньше я работал  в  правительственной  ложе  во  Дворце
спорта.  Мы  там  с  вами  встречались.  Какие  будут  распоряжения?  -  он,
полуобернувшись, показал на черную "Волгу". - Может быть, хотите поехать  на
дачу?
   Всем своим видом Сергей Васильевич  демонстрировал  готовность  услужить,
помочь. Однако в  нем  не  было  и  тени  угодливой  лакейской  суетливости.
Сохраняя достоинство, он, как  мог,  демонстрировал  уважение  к  отставному
премьеру.
   Отец протянул Мельникову руку:
   - Здравствуйте, - вопрос застал его врасплох, мысли были где-то далеко. -
Скучная вам досталась должность. Я теперь бездельник, сам не знаю, чем  себя
занять. Вы со мной с тоски зачахнете, - отвечая своим мыслям, произнес отец.
- А впрочем, чего тут сидеть. Поехали.
   На дачу отправились втроем: отец, Мельников и я. Мама еще не прилетела из
Карловых Вар, где она в тот момент отдыхала и лечилась.
   За окнами машины мелькали знакомые места. У плотно  закрытых  ворот  дачи
машина остановилась и нетерпеливо засигналила.
   Обычно  заранее  предупрежденный  о   приезде   отца   охранник   ожидал,
вытянувшись в струнку, у распахнутых  настежь  зеленых  створок.  Теперь  на
сигнал через форточку выглянул незнакомый человек. Охрану сменили  и  здесь.
Мельников махнул рукой: открывай, мол.
   Тогда половинка ворот приоткрылась, образовав щель, в  которую  высунулся
молодой парень с сержантскими голубыми погонами. Он недоверчиво  вглядывался
в машину, наконец, узнав отца, облегченно заулыбался  и  поспешно  распахнул
ворота. Машина, проскочив по аллее, остановилась около дома.
   Отец вылез из кабины, немного потоптался у парадного.
   -  Пошли  гулять  по  полю.  Что  нам,  пенсионерам,  еще  делать?   Свое
отработали, - с наигранным весельем объявил он нам.
   За последние годы  выработался  привычный  маршрут:  по  асфальтированной
аллее до ворот и дальше, вниз по склону.
   Внизу в овражке чуть слышно  журчал  ручей.  Берега  его  заросли  густой
травой, тут ее не косили. Через ручей перекинут мостик,  по  нему  пролегала
дорога от ворот дачи. За ним, слева  на  пригорке,  начиналось  поле.  Летом
сплошной стеной здесь стояла совхозная кукуруза.  За  этим  полем  ухаживали
особенно тщательно - местному начальству хотелось угодить  Хрущеву,  вызвать
его  расположение.  Сюда  часто  наведывались  фотокорреспонденты,  потом  в
"Огоньке" или  где-нибудь  еще  появлялся  снимок  всадника,  почти  целиком
скрытого в кукурузных "джунглях".
   Сейчас поле было голым. Среди сырых  комьев  торчали  срезанные  почти  у
самой земли пеньки кукурузных стеблей.
   Асфальтированная дорога от ворот заворачивала направо к Успенскому шоссе.
Мы направились налево по узкой тропе, огибавшей поле.
   Мельников поначалу держался в  отдалении,  как  того  требовали  правила.
Однако отец поманил его рукой:
   - Идите сюда. У нас секретов нет.
   Дальше шли втроем. Отец, вспомнив, какая тут стояла летом  кукуруза,  все
больше увлекаясь, стал говорить  о  животноводстве,  кормовых  единицах.  На
память он приводил цифры,  сравнивал  урожайность  разных  культур,  тут  же
переводил  все  в  привесы  мяса  на  один  гектар  кормов.  Рассказывал  он
захватывающе интересно, убедительно, как-то сами находились  сочные,  точные
слова и сравнения, примеры разили наповал.
   Это был прежний отец, только говорил он сейчас не с трибуны какого-нибудь
представительного всесоюзного совещания  -  единственными  слушателями  были
капитан Мельников да я. Мельников вежливо кивал, поддакивал, задавал вопросы
- отцовский энтузиазм невольно заражал. Не часто  ведь  доводится  послушать
лекцию о путях развития сельского хозяйства из уст пусть  и  вчерашнего,  но
премьер-министра.
   В разгар беседы отец вдруг сник, взгляд его потух.
   - Никому я теперь не нужен. Что я буду делать без работы, как жить  -  не
представляю, - ни к кому не обращаясь, произнес он.
   Мы стали возражать  с  наигранной  бодростью  и  оптимизмом,  расписывали
прелести отдыха - прогулки, книги, кинофильмы. Отец угрюмо отмалчивался.

   Поле кончилось. Под пригорком с редкими соснами блестела Москва-река.
   Возвращались к даче через луг. Совсем недавно мы гуляли здесь с отцом,  и
я мучительно раздумывал, как рассказать о  невероятном  сообщении  Галюкова.
Работы по монтажу  ирригационной  системы  были  прекращены,  кругом  так  и
осталась развороченная земля, валявшиеся в  беспорядке  цементные  трубы.  И
этому проекту отца никогда не суждено было осуществиться.
   На какое-то время такие прогулки стали нашим главным занятием.  Отпуск  у
меня продолжался, и я все время проводил с отцом,  не  желая  оставлять  его
наедине с невеселыми мыслями.
   Иногда в оборудованном на даче кинозале показывали новые фильмы,  но  они
не привлекали внимания отца, мысли его были заняты другим,  и  происходившее
на экране проходило мимо, не затрагивая сознания. Некоторый  интерес  вызвал
фильм    "Председатель".    В    нем    давалась    положительная     оценка
сельскохозяйственной политике последних лет, подчеркивались наши достижения.
В то время  этот  фильм  рассматривался  как  панегирик  деятельности  отца.
Наверху долго дебатировался вопрос: выпускать ли его на экран?
   Мы  все  ожидали  реакции  отца,  но  он  ограничился  почти  равнодушным
замечанием:
   - Хороший фильм.
   Как я уже говорил, Нина Петровна,  наша  мама,  в  то  время  отдыхала  в
Карловых Варах в Чехословакии. В этом году она  поехала  туда,  как  нередко
бывало и прежде, вместе с женой Брежнева - Викторией Петровной.
   Вернувшись после заседания Пленума, отец забеспокоился.
   - Надо вызвать маму, - сказал он  нам.  -  Но  как  это  теперь  сделать?
Попробуйте дозвониться до нее.
   Возникла неожиданная проблема: привычная правительственная связь "ВЧ"  не
действовала, а так просто было раньше снять трубку, попросить Карловы  Вары,
телефон Нины Петровны Хрущевой. Пользоваться же обычной связью...  никто  не
умел.
   Обратились к охране, в  тот  момент  людей  еще  не  успели  заменить,  и
дежурный через некоторое время сообщил, что Нину Петровну  разыскали  и  она
прилетит на следующий день.
   Дежурный сказал нам, что мама очень забеспокоилась, ведь там  еще  ничего
не знали. Ей только сообщили, что все здоровы, а Никита Сергеевич просит  ее
срочно приехать.
   На следующий день - новая проблема,  надо  встречать  самолет.  Можно  ли
послать машину, которая теперь возит отца? Мельников заверил, что все  будет
в порядке. Самолет прилетел вечером, уже темнело.
   Наконец подъехала машина, и из нее вышла мама с большим  букетом  цветов.
Выглядел он как-то неуместно...
   - Это мне на аэродроме в Праге чешские женщины подарили, - пояснила  она,
словно оправдываясь. - Я уже знаю, что произошло.
   Мы прошли в дом и вскоре собрались в столовой, где полгода  назад,  утром
17 апреля, сидели все члены Президиума ЦК и  вовсю  поздравляли  Хрущева.  У
стены стояла рижская радиола - их подарок.
   О происшедшем отец рассказал очень коротко. Выглядел он подавленным.
   - Теперь я на  пенсии.  Вчера  был  Пленум  ЦК,  который  уволил  меня  в
отставку. Я сказал, что готов подчиниться любым решениям и  буду  жить,  где
они сочтут необходимым. Так что готовься к переезду, -  вымученно  улыбнулся
отец, очевидно, вспомнив  свою  непоседливость  и  вечные  хлопоты,  которые
доставлял маме каждый переезд.
   Как обычно, мама была на высоте. Она никак не проявила своих чувств, была
сдержанна и внешне спокойна. Она рассказала, что ее на  аэродроме  провожали
чешские женщины, в  том  числе  и  жена  Антонина  Новотного,  желали  всего
наилучшего и ей, и отцу.
   Когда  отец  поднялся  в  свою  комнату,  мама  рассказала  о  "забавном"
происшествии, приключившемся с ней в последний день в Карловых Варах.
   Как всегда, они с Викторией Петровной Брежневой жили