ми несколько дней.  Лишь  обращение  в  ЦК  КПСС  разрешило
проблему, и им, бывшим активистам Польской Компартии, удалось  вернуться  на
родину.
   Иногда гостила у отца и Кристина Берут, дочь покойного Первого  секретаря
ПОРП. Как-то заехал мой старинный приятель, чешский журналист Иржи Плахетка.
Мы с  ним  подружились,  когда  он  работал  корреспондентом  чехословацкого
телевидения  в  Москве.  Потом  вернулся  в  Прагу   заведующим   крупнейшим
издательством "Свет Советов", занимавшимся переводом и публикацией советских
произведений. В 1968 году он стал  неугоден  новым  властям  и  остался  без
работы.
   Появились и новые друзья. Среди них был  профессор  Михаил  Александрович
Жуковский, известный детский эндокринолог. Поначалу  он  лечил  внука  Ваню,
жившего с дедом. Со своей неуемной  энергией  Михаил  Александрович  засып?л
Никиту  Сергеевича  вопросами,   внимательно   выслушивал   ответы,   что-то
записывал. Не раз и отец ездил к нему  в  гости.  Жуковский  бережно  хранил
сувениры, подаренные ему отцом.
   Наиболее частыми посетителями были наши друзья, в  основном  мои  и  моих
сестер. Они гуляли с отцом, подолгу сидели  с  ним  у  костра,  слушали  его
рассказы. Эти посетители, не имевшие касательства к политическим сферам,  не
вызывали беспокойства властей.
   С иными же не церемонились. Так, перекрыли дорогу  пилоту  отца  генералу
Цыбину, не рекомендовали поддерживать связь с отцом и бывшему начальнику его
охраны Литовченко. Забыли дорогу к отцу и те, кому на самом деле  ничего  не
могло грозить. Очень многие не рискнули посетить своего опального  друга,  с
которым проработали не один десяток лет. Как-то приехал в  Москву  на  съезд
горняков старейший, еще по Донбассу, товарищ отца Евграф  Иванович  Черепов.
Они учились вместе на рабфаке в Юзовке, вместе работали в Исполбюро рабфака.
Позвонил по телефону в Петрово-Дальнее, поговорил,  но  приехать  отказался,
ссылаясь на недостаток времени - надо навестить дочь и скорее домой, дела не
ждут...
   Часто мне задают вопрос: приезжал ли к отцу Микоян?
   Невозможно забыть о принципиальной позиции, занятой Анастасом  Ивановичем
на заседании Президиума ЦК в октябре 1964 года. Там  ему  пришлось  проявить
немалое мужество. Тогда в ответ на предложение  Микояна  оставить  за  отцом
один из занимаемых им постов  кто-то  из  присутствующих  (по  словам  Серго
Микояна, Шелепин), не считаясь хотя бы с возрастом Анастаса Ивановича, грубо
отрезал: "Ни за что!!! Вы бы поменьше говорили, а то неровен час, и  за  вас
возьмемся".
   Угроза не возымела действия, и Микоян с достоинством сказал что-то  вроде
того: "Мы здесь не пирог делим, а решаем судьбу нашего государства, великого
государства. Деятельность Хрущева - это большой политический капитал партии.
Прошу мне не угрожать". Но тем не менее, к сожалению, он к отцу не  заезжал.
Изредка они перезванивались. Потом и звонки прекратились.
   Конечно, Микоян, сам находясь в опале, может  быть,  менее  жесткой,  чем
отец, не хотел рисковать. Это нормально. Каждый человек склонен заботиться о
себе и своей семье. Но,  я  уверен,  если  бы  речь  снова  зашла  о  защите
принципиальных позиций или самого Хрущева, Анастас  Иванович  не  раздумывал
бы. А подвергаться риску, да и неизвестно какому,  ради  выпитой  со  старым
другом чашки чая?..
   Когда Микоян начал писать воспоминания, для помощи в работе ему  выделили
секретаршу. Анастас Иванович жил на даче один,  жена  его  давно  умерла,  у
сыновей свои семьи, и эта женщина постепенно взяла на себя и заботы по дому.
Несомненно, в ее функции входило и наблюдение за поведением подопечного.
   Дружба Микояна с Хрущевым не устраивала новое руководство. Слишком  велик
был авторитет каждого из них, чтобы позволить им общаться:  кто  знает,  что
могли замышлять опальные политики. А потому  их,  видимо,  решили  разлучить
самым простым, но надежным способом - сплетней.
   Как рассказывал мне Серго Микоян, Анастасу Ивановичу донесли,  что  якобы
шофер отца заявил шоферу Микояна, что каждый раз, садясь  в  машину,  Хрущев
начинает на чем свет стоит ругать  Микояна.  Сама  ситуация  была  физически
нереальна, поскольку водители встречаться не могли: отца  возила  машина  из
кремлевского гаража, а Микояна - из  гаража  Президиума  Верховного  Совета.
Кроме того, на моей памяти отец  никогда  слова  дурного  в  адрес  Анастаса
Ивановича не произнес. И тем не менее слушок этот сыграл свою  роль:  Микоян
обиделся на отца и практически перестал ему звонить. Сам же отец  никому  не
звонил, не желая ставить и собеседника, и себя в неудобное положение - вдруг
его звонок нежелателен. Возможно, были и еще  какие-то  слухи  или  сплетни,
дошедшие до Микояна. Так или иначе, но после  отставки  Микоян  с  отцом  не
встречались.
   Тех, кто так и не навестил отца в Петрово-Дальнем, можно понять.  Ведь  в
то время вообще старались забыть, что Хрущев существовал.
   Все это отец переживал молча.
   После отставки,  естественно,  перестали  общаться  с  ним  и  зарубежные
друзья. Так что легко представить горячую радость  отца,  когда  ему  как-то
привезли ящик яблок "джонатан" с теплой запиской от Яноша Кадара и его  жены
Марии. Отец любил эти яблоки.  Кадары  об  этом  знали  и  раньше  неизменно
присылали ему осенью посылку. И вот Кадар,  испытавший  на  себе  сталинскую
тюрьму, решил пренебречь негласным запретом новых руководителей.
   Не смог встретиться с отцом и посол Югославии Велько Мичунович. Мичунович
работал послом в Москве во времена отца, они регулярно встречались.  Отцу  в
то время очень хотелось наладить  добрые  отношения  с  Иосипом  Броз  Тито.
Постепенно встречи с послом переросли в дружбу.  И  вот  теперь,  приехав  в
Москву вторично, Мичунович стал выяснять в МИДе,  как  ему  повидать  Никиту
Сергеевича? Ответ он  получил  однозначный:  после  встречи  с  отцом  послу
придется покинуть Советский Союз, он станет персоной нон грата.
   Помню еще  одного  зарубежного  гостя,  чей  визит  к  отцу,  правда,  не
состоялся.
   Перед началом своей избирательной кампании, приведшей его в президентское
кресло, Ричард Никсон посетил СССР. Во время пребывания в Москве он  приехал
в Староконюшенный переулок на квартиру отца, но его не застал.  С  очередной
почтой привезли на дачу визитную карточку Никсона и записку,  в  которой  он
выражал сожаление о несостоявшейся встрече и просил о возможности  увидеться
до отъезда в США.  В  тот  момент  Никсон  уже  покинул  Москву  (доставлять
адресату подобные приглашения не "до", а "после", когда  встреча  становится
невозможной, - еще одна уловка КГБ) и вопрос о встрече сам по себе отпал. Но
все-таки было видно, что отцу был приятен  этот  знак  внимания  со  стороны
американского государственного деятеля, хотя  он  и  был  о  Никсоне  весьма
невысокого мнения.
   Насколько мне известно, неблагоприятное впечатление о  нем  сложилось  со
времен их первой встречи. Отцу запал в голову  некорректный  вопрос  о  типе
топлива, используемого в советских ракетах, заданный Никсоном  во  время  их
беседы на американской выставке.
   Отец возмущался:
   - Ну о чем с ним  говорить?  Тогда  он  выступал  не  как  государстенный
деятель, а как мелкий  шпион.  Он,  вице-президент  США,  выспрашивал  меня,
Председателя Совета Министров СССР, какие виды топлива мы применяем в  своих
межконтинентальных ракетах! Понятно, я ему это не скажу, не на его же уровне
выведывать: на твердом топливе мы летаем, на жидком или на каком-то еще. Для
этого существуют специальные службы.  Нужно  же  думать,  какие  ты  задаешь
вопросы.
   В то же время  отец  считал  Никсона  хитрым  политиком.  Тем  не  менее,
несостоявшийся визит Никсона  доставил  отцу  удовлетворение.  Но,  как  уже
сказано, гости были редкостью, и потому единственным окном в  мир  стал  для
него телевизор, как это и водится у пенсионеров.
   На дачу перевезли радиотелекомбайн,  подарок  Президента  Египта  Насера.
Телевизор в нем был черно-белый,  но  с  очень  четким  изображением.  Перед
экраном стояло удобное кресло со скамеечкой для  ног.  Кроме  телевизора,  в
комбайн были вмонтированы приемник и магнитофон. Именно на него  отец  начал
диктовать свои мемуары. Обожая всякие усовершенствования, он  сконструировал
из деревяшек педаль, с помощью которой  простым  нажимом  ноги  останавливал
пленку, когда хотел собраться с мыслями. На  комбайне  громоздился  один  из
наших первых цветных  телевизоров  "Рубин".  Зная,  как  отец  любит  всякие
технические новинки, я как-то задумал порадовать  его  цветным  телевизором.
Забегая вперед, могу сказать, что идея оправдала себя - до  конца  дней  это
была одна из его любимых игрушек.
   Нас ежегодно одолевали заботы, что подарить отцу на  17  апреля?  Ведь  у
него практически все необходимое было, а безделушек,  украшений,  побрякушек
отец не любил. Вот я и решил приурочить ко дню рождения покупку  телевизора.
Отец пожурил меня за напрасную трату денег, но по глазам было видно, что  он
остался доволен. Первые дни  он  с  почти  детской  радостью  и  восхищением
рассматривал многоцветную  розу,  которую  тогда  давали  на  экран  в  виде
заставки, звал всех полюбоваться оттенками цветов.
   Рядом с телевизором на ширму, прикрывавшую служивший мне постелью  диван,
отец повесил большую политическую карту мира  -  по  ней  он  уточнял  места
событий,  услышанных  в  последних  известиях.  Особенно  его   интересовали
преобразования в Африке, рождение новых независимых государств. Этот процесс
начался еще при нем. Он переживал как собственные  проблемы  освобождавшейся
Африки. С Президентом Ганы Кваме Нкрума и Президентом Алжира  Бен  Беллой  у
него в свое время сложились теплые дружеские отношения.
   Остро переживал  отец  гибель  Патриса  Лумумбы.  Степень  его  чувств  в
какой-то мере характеризует такой факт.  Во  время  событий  в  Конго  отец,
будучи в отпуске, заехал в Киев. Собралось  местное  руководство,  и,  когда
беседа перешла с обсуждения хозяйственных вопросов на посторонние темы, одна
из   секретарей   ЦК,   Ольга   Ильинична   Иващенко,   пошутила,   повторив
распространенную тогда присказку:

   Был бы ум бы
   у Лумумбы,
   Был бы Чомбе
   ни при чем бы.

   Отец любил шутки и сам умел пошутить, а тут нахмурился, лицо стало  злым.
Он стал говорить о положении в Конго, о том, что Лумумба умный руководитель,
но время его еще не пришло, экономически и политически Конго не созрела. Так
что шутка не удалась...
   ...Прошла зима. Время слегка  сгладило  переживания  отца.  Постепенно  в
жизни  установился  определенный  распорядок,  возникли  новые  привычки   и
увлечения.
   Вставал отец в семь часов утра, делал зарядку под  магнитофонную  запись,
завтракал. В последние годы пару утренних часов отдавал  диктовке  мемуаров,
затем следовали прогула с Арбатом, чтение газет, журналов, книг. После обеда
опять диктовка. Вечером - телевизор, ужин, чтение и сон.
   Нужно сказать, что  после  отставки  он  с  трудом  осваивался  с  самыми
обыденными правилами и привычками, оставшись, по сути, человеком 20-х годов,
- до ухода на пенсию он жил в другом измерении.
   В  первые  дни  он  вдруг  забеспокоился:  как  ему  ездить  в  город  на
еженедельные заседания партийной ячейки. Я не понял. Переспросил.
   - А разве сейчас ячейки  не  заседают  каждую  неделю?  Как  же  решаются
текущие вопросы? - удивлялся отец.
   Он числился в партийной организации аппарата ЦК, и за все эти годы ни  на
одно собрание его ни разу не пригласили.
   Удивляли его самые обыденные,  по  нашим  меркам,  факты.  Причем  иногда
трудно  было  предугадать,  что  может  задеть  отца.  Особенно   болезненно
переживал он факты взяточничества, бюрократизма, лени. Один из охранников  в
разговоре упомянул, как, нарушив правила движения, ему пришлось  откупиться,
дав милиционеру трешку. На  отца  это  произвело  неизгладимое  впечатление.
Много раз он возвращался к этому происшествию, рассказывал о нем посетителям
и горько заключал:
   - Разве можно себе представить! Люди, поставленные охранять закон,  берут
взятки! Как же мы будем строить коммунизм?..
   Когда охранник увез с соседней стройки какие-то материалы к себе на дачу,
отец долго не мог успокоиться:
   - Как это мог сделать он, офицер КГБ?.. Куда мы придем?
   Хорошо, что он ничего не знал о деяниях своих бывших соратников...
   И все-таки отец понемногу приходил в себя. Его потянуло  к  какому-нибудь
занятию. Он вспомнил  о  гидропонике.  Еще  до  отставки  ему  рассказали  о
возможности выращивания растений без почвы,  на  питательных  растворах.  Он
загорелся - тут ему виделось одно  из  решений  проблемы  снабжения  больших
городов овощами, в  первую  очередь  Москвы.  Добавил  энтузиазма  и  Фидель
Кастро, рассказавший о больших  гидропонных  хозяйствах,  которые  достались
Кубе в наследство от американцев.
   - Это у вас просто золотой клад, - позавидовал тогда отец.
   В  результате  он  потребовал  разработать  программу   строительства   в
Подмосковье  сети  гидропонных  тепличных  овощных  хозяйств.   В   качестве
эксперимента небольшую теплицу на даче  премьера  тоже  переоборудовали  под
гидропонику. Отец с гордостью  демонстрировал  гостям  огурцы,  выросшие  на
лотках, заполненных камнями.
   Весной 1965 года он вернулся к когда-то заинтересовавшей его идее.
   Моя сестра Лена, всю жизнь увлекавшаяся цветами и умевшая выращивать даже
орхидеи, купила отцу книгу  М.Бентли  "Промышленная  гидропоника".  Отец  ее
досконально изучил. (Сейчас  она  стоит  у  меня  на  полке  со  страницами,
испещренными множеством подчеркиваний, галочек  и  других  значков.)  Освоив
теорию,  отец   принялся   за   сооружение   лотков,   составление   смесей.
Полиэтиленовая пленка еще только входила в обиход -  перед  самой  отставкой
отец со свойственной ему энергией  пробивал  пуск  первых  заводов.  Поэтому
теплицу делать было не из чего и открытые лотки стояли на террасе. Камнями и
раствором отец заполнил и цементные вазы, стоявшие у дома. Все мы  принимали
в  этом  деле  посильное  участие.  Посадили  огурцы  и  помидоры.   Особого
результата не добились. Техника  гидропоники  -  это  уже  промышленность  с
точными дозировками, автоматикой. В домашних условиях заниматься ею  трудно.
Просуществовало у отца гидропонное хозяйство недолго - года два и постепенно
сошло на нет. На смену пришли обычные грядки.
   Весной того же, 1965  года  отец  решил  попрактиковаться  в  фотосъемке.
Когда-то в молодости он занимался  фотографией,  и  до  войны  у  него  была
"лейка". Сохранилось лишь несколько фотографий того времени,  поскольку  все
наше имущество осталось в 1941 году в Киеве и, конечно, пропало.
   В 1947 году на киевском заводе "Арсенал" вместо  производства  оружия  на
вывезенном  из  Германии  оборудовании  фирмы   "Контакс"   освоили   выпуск
фотоаппаратов. Назвали их "Киев". Один из первых  новых  аппаратов  подарили
отцу. Тогда он только что  с  трудом  оправился  от  тяжелейшего  воспаления
легких и его отправили отдыхать - впервые за истекшее  десятилетие.  Там  он
снова приобщился к фотоискусству. Однако отпуск кончился, и аппарат  остался
без дела. Оказавшись в отставке, отец вспомнил о своем давнем  увлечении.  Я
накупил фотопринадлежностей. Отец вооружился новоприобретенным  "Зенитом"  и
занялся поиском  фотосюжетов.  Первую  пленку  он  проявлял  в  ванной  сам.
Получилось неплохо.
   Однако возня  с  химикалиями  не  пришлась  ему  по  душе,  и  он  охотно
откликнулся на мое предложение отдавать пленки на обработку в мастерскую.
   Вскоре на смену фотографиям  пришли  слайды,  и  тут  отец  по-настоящему
увлекся фотографированием  природы.  То  он  обнаруживал  чудесную  цветущую
ветвь, то гроздь яркой рябины, то заснеженную изящную сосну;  долго  выбирал
нужную точку, радовался своим удачам.
   Свои достижения он неизменно  демонстрировал  детям,  внукам,  гостям.  В
большой   комнате    занавешивались    окна.    Отец    доставал    немецкий
полуавтоматический диапроектор. Долго колдовал  над  ним.  Подбирал  слайды.
Наконец начинался показ, и, нужно  сказать,  слайды  были  качественные.  Он
научился выбирать композицию.
   И все-таки фотодело по-настоящему не захватило  отца.  Скорее,  это  было
простое времяпрепровождение.
   В те дни он часто с грустью повторял: "Сейчас у меня одна задача:  как-то
убить время".
   А когда прошло несколько лет, и отец неоднократно перефотографировал  все
вокруг, это занятие ему окончательно  надоело.  Он  забросил  фотоаппарат  и
доставал его  только  в  особых  случаях:  когда  приезжали  гости.  Тут  он
фотографировал сам и фотографировался с посетителями.
   Самое большое удовольствие отцу доставляли костры. В любую  погоду,  даже
если шел дождь, спрятавшись под бежево-зеленоватой накидкой*, в  которой  он
напоминал французского полицейского, отец собирал по лесу  хворост,  зажигал
костер и часами смотрел на огонь.  Костер  напоминал  ему  далекое  детство:
ночное, коней, печеную картошку, родную Калиновку. По выходным рядом  сидели
все мы, но чаще всего его единственным спутником был неизменный Арбат.
   С приходом весны 1966 года отец нашел себе постоянное занятие в  огороде.
Появилась полиэтиленовая пленка, и он принялся за теплицы. Собрал валявшиеся
на территории дачи водопроводные трубы, согнул их, покрасил, забил в  землю.
Каркас теплицы был готов. Работал он самозабвенно,  не  умея  ничего  делать
вполсилы. К огороду привлекались все: дети, внуки, гости, молодые  парни  из
охраны. Комендант Мельников тоже активно включился в эту деятельность - гнул
трубы, копал змлю. По-другому вел себя  его  заместитель  Лодыгин  -  тот  в
работах сам не участвовал и в свое дежурство запрещал  подчиненным  помогать
отцу.
   Теплицы установили у дома. В них вызревали отличные  помидоры  и  огурцы.
Растил их отец по науке: завел себе сельскохозяйственную библиотечку, следил
за новостями в этой области. Постепенно огород расширялся, у дома уже  места
не  хватало.  Новые  грядки  отец  разбивал  внизу  под  горкой,  на  опушке
окружавшего дачу леса, как он говорил, на лугу. Там без пленки росли  укроп,
редис, картошка, тыква, подсолнухи и, конечно, кукуруза. Рядом с огородом на
деревьях  располагалась  колония  грачей,  и  они  с  интересом  следили  за
посадками. Как только всходила  кукуруза  и  подсолнухи,  грачи  рано  утром
слетали с  деревьев,  выдергивали  ростки,  склевывали  зерна,  а  стебельки
оставляли лежать ровными рядками  на  грядках.  Войну  с  ними  отец  вел  с
переменным успехом. Предложение перестрелять грачей  из  ружья  отец  отверг
сразу. Ему  было  жалко  птиц.  Поэтому  он  пытался  защититься  пассивными
способами: сооружал над  проклюнувшимися  ростками  заграждения  из  колючих
веток, ставил пугало. На пугало грачи внимания не обращали, а между  ветками
пробирались с ловкостью кошки.
   Тем не менее врагами они с отцом не  стали.  Он  любил  живность.  Как-то
подобрал выпавшего из гнезда грачонка, выкормил его. Птенец еще не  научился
каркать  по-взрослому,  и  когда  видел  пищу,  широко  раскрывал   клюв   и
поквакивал. За это его назвали Кавой.  Постепенно  он  стал  совсем  ручным.
Всюду летал за отцом, ел из его рук. Теперь они гуляли втроем: отец, Арбат и
Кава.  В  доме  еще  жили  сибирская  кошка,  канарейка,  которыми  поначалу
занимались внуки, а потом подбросили деду. В саду стояли ульи  с  пчелами  -
хозяйство Лены.
   Дел становилось все больше и больше. Не хватало дня, да и не все отец мог
сделать сам. Силы уже были не те. За  неделю  накапливались  дела,  их  отец
заготавливал к ожидаемому приезду детей. В субботу каждому гостю  выдавалось
задание, урок, как он говорил. Не всем это нравилось. Внук  Юра,  полковник,
летчик-испытатель,  с  удовольствием  помогал  в  слесарных  делах,   а   от
сельхозработ был отстранен навсегда после того, как выполол  на  грядке  все
огурцы, о