Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
аботой справиться легче.
Часов в десять вечера обед подошел к концу. Наиболее стойкие остались
допивать и доедать, а остальные разбрелись кто куда. Игнатов, оставшись
один, подозвал меня и приказал соединить его по "ВЧ" с дачей Подгорного в
Ялте.
Пока подзывали к аппарату Николая Викторовича, он зажал рукой микрофон и
попросил:
- Давай сюда быстренько Георгия, только так, чтобы другие не увязались.
Я пригласил в кабинет Воробьева. Там уже находился Титов.
Пока я ходил за Воробьевым, Подгорный на том конце провода уже взял
трубку. О чем был разговор, не знаю. По-видимому, Подгорный пожелал Игнатову
успехов. В ответ Николай Григорьевич многозначительно произнес:
- Главный успех не от нас, а от тебя зависит.
Тут он обратил внимание, что я остался в кабинете, и кивнул мне - можешь
быть свободен. Я потихоньку вышел и закрыл дверь.
Происходившее в последние дни - шушуканье допоздна, недомолвки, намеки -
все это возбуждало любопытство и настораживало меня. Вот и сейчас выставили.
Через дверь разобрать слова было невозможно, да и не хотелось мне оказаться
в роли подслушивающего. "В конце концов эти дела меня не касаются", - решил
я и, потоптавшись в коридоре, вышел на крыльцо.
Справа светилось окно кабинета, и сквозь стекло были видны три мужские
фигуры, окружившие телефонный аппарат. Я видел, что теперь трубку взял
Титов. Голос его слышался довольно хорошо, хотя слова разбирались с трудом.
Мне очень захотелось послушать, о чем же это они говорят с Подгорным, для
чего такая конспирация. Обычно Игнатов любил демонстрировать свои близкие
отношения с членами Президиума ЦК и громко кричал в трубку: "Здравствуй,
Леня!" или "Привет, Коля!"
Только я спустился с крыльца, как заметил приближающуюся по дорожке
фигуру.
- Вася, а где Николай Григорьевич? - окликнули меня.
Это был Трубилин. Он не заметил, куда делись Игнатов, Титов и Воробьев, и
теперь разыскивал их по парку.
- Вот там все собрались, - показал я Трубилину на освещенное окно
кабинета.
Он заторопился в дом, но тут же вернулся.
- Все прячутся. Они все знают, а я ничего не знаю...
- О ком это вы?
Трубилин встрепенулся:
- Не буду говорить, ну их... Я и без них все знаю, ведь все постановления
идут через меня...
Бормоча что-то себе под нос, он скрылся в темноте.
Из кабинета вышли Игнатов, Титов и Воробьев. На ходу они вполголоса о
чем-то говорили, - видимо, обсуждали разговор с Подгорным. Заметив меня на
крыльце, они умолкли и начали прощаться. Краснодарцы остались ночевать на
соседней даче, а остальные отправились по домам.
Утром, проводив краснодарцев домой, Николай Григорьевич пригласил меня на
прогулку. Разговор крутился вокруг вчерашнего приема.
- Видишь, никто за него и тоста не поднял. Это хорошо! - с
удовлетворением произнес Игнатов.
- За кого "за него"? - не понял я.
- За Никиту.
Без видимой связи с предыдущим он добавил:
- Титов - хороший человек.
Это была его обычная оценка окружающих: те, кто согласен с Игнатовым,
поддерживает его, - хорошие люди, остальные - нехорошие, разных оттенков.
- Ничего, Вася, - успокоил он меня, - подожди немного. И у тебя впереди
есть перспектива. Не волнуйся.
Я не стал уточнять, что он имеет в виду, и разговор перешел на рыбную
ловлю.
Больше ничего примечательного в Сочи не произошло. Отпуск подходил к
концу, и я еще раз напомнил Николаю Григорьевичу, что он собирался заехать в
Армению.
- Не поеду. Заробян был у Брежнева в Москве. Пора домой собираться, -
ответил он.
В Москву мы вернулись 19 сентября. В понедельник я был у него на даче,
занимался устройством различных хозяйственных дел. Игнатов часто использовал
меня в качестве секретаря, и в этот раз, увидев меня, попросил соединить с
Кириленко, отдыхавшим в Новом Афоне. Трубку взял дежурный и, узнав, кто
спрашивает, ответил, что Андрей Павлович купается в море и к телефону
подойти не может.
Этот ответ, к моему удивлению, привел Игнатова в волнение.
- На самом деле купается или говорить не хочет? - бормотал он, ни к кому
не обращаясь.
Нервничая, Николай Григорьевич стал названивать Брежневу в ЦК. Трубку
"вертушки" взял секретарь:
- Леонида Ильича нет на работе и сегодня не будет. Он заболел.
Тут Игнатов совсем разнервничался. Шагая из угла в угол, он приговаривал:
- Болеет или не болеет? Что это у него за болезнь? Нужная это болезнь или
ненужная?..
Почувствовав себя лишним, я вышел.
Вернулся я в кабинет примерно через час. Игнатов сидел в кожаном кресле и
умиротворенно улыбался.
- Ничего. Все в порядке. У него просто грипп. Все нормально, - сказал он.
Я не понял: почему грипп у Брежнева - это нормально?.. Но этот разговор
добавил к списку необычных событий, происходивших в течение последнего
месяца.
Если сложить все эти мелочи вместе, получается подозрительная картина.
Недомолвки, намеки, беседы один на один с секретарями обкомов, неожиданная
дружба с Шелепиным и Семичастным, частые звонки Брежневу, Подгорному,
Кириленко... Почему упоминается ноябрь? Что должно быть сделано до ноября?
Галюков стал пересказывать различные эпизоды, характеризующие отношения
Игнатова к моему отцу: одни относились к прошлым годам, другие произошли
совсем недавно.
Дурной характер Игнатова был известен всем, не была секретом и его
неприязнь к Хрущеву, он не мог смириться с неизбранием в состав Президиума
ЦК. И раньше Игнатов после нескольких рюмок любил поговорить в своем кругу о
том, что всю работу в ЦК тянет он, остальные бездари и бездельники, а Хрущев
только штампует подготовленные им решения и произносит речи...
Я взглянул на часы - гуляли мы почти два часа. Стало совсем темно. Мы
повернули к машине.
Я поблагодарил Василия Ивановича за сообщение, заверил, что отношусь к
его словам с полным доверием и со всей серьезностью. Пообещал, как только
появится отец, сразу же пересказать ему все. На всякий случай попросил номер
домашнего телефона - вдруг что-то понадобится. Василий Иванович неохотно
продиктовал мне его.
- Сергей Никитич, пожалуйста, звоните мне только в случае крайней
необходимости, - нерешительно сказал он. - И прошу вас ничего по телефону не
говорить, только условиться о встрече. Мой телефон прослушивается, я в этом
убежден. Даже проверял: не платил за телефон долгое время. По всем законам
аппарат должны были отключить, а этого не сделали. Значит, меня
подслушивают, - заключил Галюков.
Я опять почувствовал себя участником детективной истории - слежка,
подслушивание телефонов, заговоры. Все это было непривычно, жутковато и
нереально. До сего времени я жил в убеждении, что КГБ и другие службы
находятся в лагере союзников. Им можно доверять, на них можно опереться.
Сколько я себя помню, вокруг дома стояла охрана из людей в синих фуражках. Я
всегда видел в них своих друзей, собеседников и даже участников детских игр.
И вдруг эта организация повернулась другой стороной. Она уже не защищала,
она выслеживала, знала каждый шаг. От таких мыслей по спине начинали бегать
мурашки.
В глубине души я надеялся, убеждал себя, что этот дурной сон пройдет, все
выяснится и жизнь покатится дальше по привычной колее. И все же что-то
говорило: нет, это очень серьезно, и, как бы ни сложились дальнейшие
события, по-прежнему уже ничего не будет.
Как выяснилось позднее, и Галюков, и я были одинаково наивны в оценке
возможностей КГБ. Его опасения о прослушивании домашнего телефона оказались
только частью истины. Телефон правительственной связи на квартире Хрущева
тоже прослушивался, а наша встреча с Василием Ивановичем была зафиксирована
от первого до последнего шага. И потом мы не могли сделать ни шагу без
ведома компетентных органов.
Но в тот момент, уславливаясь о конспирации, мы, естественно, ничего не
знали. Вернее, Галюков беспокоился, я же, на словах соглашаясь с ним, в душе
посмеивался: у страха глаза велики. Впрочем, считал я, осторожность тоже не
повредит. И ему будет спокойнее, независимо от того, правда это или нет, -
человек пришел с добрыми намерениями.
Пора было возвращаться. Без приключений мы выбрались на дорогу,
огляделись: хвоста за нами не было. Святая простота!..
Через полчаса я высадил Василия Ивановича напротив его дома, пообещав
позвонить, если возникнет необходимость. Еще раз поблагодарил за информацию.
Через несколько минут я въезжал во двор особняка. Дежурный закрыл ворота,
и вот я уже отгорожен от внешнего мира. Здесь, внутри, все так знакомо,
спокойно и незыблемо. Происшедшее там, за воротами, отсюда казалось совсем
нереальным и неопасным.
Отца нет, он приедет через несколько дней, и пока можно заняться другими
делами. Заговорщики подождут, никуда не денутся. Приедет отец и во всем
разберется, все поставит на свои места.
Пришли первые сведения с полигона. Показ военной техники заканчивался, но
для конструкторского бюро Генерального конструктора Владимира Николаевича
Челомея, где я работал, результаты оказались нерадостными.
Межконтинентальная баллистическая ракета УР-200, разработку и испытания
которой мы только что закончили, не выдержала конкуренции со стороны
аналогичной ракеты Р-36 КБ Михаила Кузьмича Янгеля. Эти две ракеты делались
параллельно и предназначались для решения одинаковых задач.
Уже в процессе испытаний военные отдавали предпочтение ракете Янгеля. Их
активно поддерживал Дмитрий Федорович Устинов. Хотя в то время он уже
непосредственно не занимался оборонными делами, но авторитет его, как одного
из отцов ракетной техники в нашей стране, был чрезвычайно велик, и слово его
значило многое. Леонид Ильич Брежнев, к которому после инсульта Козлова
вместе с постом Второго секретаря ЦК перешло наблюдение за военной
промышленностью, по свойственной ему мягкости характера не высказывал
определенного мнения. Несколько месяцев тому назад к нему на прием пробился
Челомей. С присущим ему красноречием он убедил Брежнева в преимуществах
своего детища и получил заверения в полной поддержке. Однако в августе
случилось "несчастье". Устинов пошел к Брежневу, они проговорили за
закрытыми дверями несколько часов, и мнение Брежнева резко переменилось. Это
чувствовалось по недомолвкам и общему отношению к нашему КБ со стороны
работников аппарата ЦК, чутко улавливающих любые изменения в симпатиях
руководства.
Брежнева связывало с Устиновым давнее знакомство. Впервые они сошлись
сразу после войны, когда Брежнев был секретарем Днепропетровского обкома. На
строительной площадке гигантского ракетного завода молодой энергичный
министр вооружений познакомился с симпатичным секретарем обкома. С тех пор и
связывала Устинова и Брежнева если и не дружба, то непреходящее чувство
взаимного расположения. Пути их расходились, они не виделись годами, но при
встречах с удовольствием вспоминали конец сороковых. Деловой и
целеустремленный Устинов подчинял своей воле Брежнева, известного своим
податливым характером. Об этом знали все.
О чем же говорили в августе Устинов с Брежневым? Свидетелей не было.
Сейчас можно предположить, что главной темой были не челомеевские или
янгелевские ракеты: речь, видимо, шла о будущем без Хрущева. Ракетные дела
затронули лишь вскользь - пока надо сосредоточиться на главном.
Не подозревая, о чем же шла речь на этой встрече, мы все ломали голову: в
чем Устинов убедил Брежнева? (Как выяснилось, мы не угадали: на сей раз
Брежнев убеждал Устинова.) Какую позицию займет Леонид Ильич? Челомей
нервничал, бесконечно твердил:
- Я знаю характер Леонида Ильича. Он согласится со всем, что ему скажет
Устинов. Устинов им командует как хочет, он полностью подчиняет его своей
воле.
Технические характеристики ракет были примерно одинаковы, а поэтому чашу
весов мог перевесить в любую сторону самый незначительный аргумент.
И вот информация - Хрущев высказался не в нашу пользу. И хотя нашему КБ
недавно был дан крупный заказ и будущее рисовалось в розовом свете, неудача
с первым опытом создания баллистической ракеты всех опечалила. Однако это
были только первые сведения: и отец, и Челомей находились на полигоне. Мы с
нетерпением ждали их возвращения, хотелось все узнать из первых рук.
Все эти события отодвинули на второй план проблемы, высказанные
Галюковым. Там все сомнительно, а здесь сейчас решается судьба нашего
детища, плода упорной работы последних нескольких лет.
В первый день по возвращении с полигона отец, не заезжая домой,
отправился в Кремль. Домой он приехал в шестом часу, оставил в столовой
портфель с бумагами и позвал меня:
- Пойдем погуляем.
В последнее время отец сменил кожаную папку, которой пользовался все это
время, на черный портфель с монограммой на замке. Этот портфель подарил ему
один из иностранных посетителей. Чем-то он ему понравился, и, вместо того
чтобы передать его, как обычно, помощникам и забыть о нем, отец оставил
портфель себе и не расставался с ним до самой отставки.
Ритуал вечерней прогулки повторялся ежедневно - от дома к воротам, легкий
кивок взявшему под козырек офицеру охраны, поворот налево на узенькую
асфальтированную аллейку, идущую вдоль высокого каменного забора. Дорожка с
обеих сторон обсажена молодыми березками. В углу маленькая лужайка со
стайкой березок посредине. Здесь короткая остановка - нельзя не полюбоваться
на них. Это тоже вошло в привычку. И опять поворот налево. Справа за забором
- соседний особняк, точная копия того, в котором живем мы. Раньше там жил
Маленков, после него Кириченко, а сейчас дом пустует. В заборе зеленая
калитка, и при желании можно пройти через соседний участок к Воронову и
дальше до особняка, занимаемого Микояном.
Сегодня мы проходим мимо калитки и идем дальше, обходя дом справа.
Березки уступили место вишневым деревьям. Весной это пышные шары, покрытые
белыми цветами, а сейчас на тоненьких веточках только кое-где торчат
одинокие красноватые листочки - осень...
Дом позади, и дорожка начинает петлять по склону над Москвой-рекой - по
серпантину можно спуститься до самого берега, а затем вернуться и завершить
круг.
Мы гуляем вдвоем - эта привычка выработалась у нас обоих. Так ведется изо
дня в день. Иногда присоединяются Рада и Аджубей, реже мама. Наша же пара
постоянна. Часть пути шли молча: видимо, отец устал и говорить ему не
хотелось.
Я иду рядом, раздумывая: начать разговор о встрече с Галюковым или
отложить? Говорить на эту тему не хотелось - можно нарваться на грубое: "Не
лезь не в свое дело". Такое уже бывало в разговорах о Лысенко и генетике.
Сейчас мое положение еще более щекотливое - никто и никогда не вмешивался в
вопросы взаимоотношений в высшем эшелоне руководства. Эта тема запретна.
Отец никогда не позволял даже себе высказываться в нашем присутствии о своих
коллегах. Я же должен не только нарушить этот запрет, но намеревался
обвинить ближайших соратников и товарищей отца в заговоре.
Да и по-человечески мне этого делать очень не хотелось. И Брежнев, и
Подгорный, и Косыгин, и Полянский - все они часто бывают у нас в гостях,
гуляют, шутят. Многих я помню с детства еще по Киеву. Если все это окажется
ерундой, выдумкой малознакомого человека, в чем я все время пытаюсь себя
убедить, как я взгляну потом им в глаза, что они будут обо мне думать?
Словом, я решил отложить разговор. Вместо этого я осведомился о его
впечатлениях от показа техники.
Отец за эти дни подзагорел под осенним солнцем пустыни, выглядел
посвежевшим. Он был доволен увиденным и, как обычно, спешил поделиться
своими впечатлениями. Отец рассказывал о них своим коллегам за обедом в
Кремле, а дома его собеседником был я. Работая в КБ, я разбирался в технике,
и отец как бы проверял на мне свои впечатления, расспрашивал о деталях.
Сначала нехотя, а потом все более и более увлекаясь, отец начинает
говорить. Глаза его загораются, на лице уже не видно усталости. Ракеты - это
его гордость. Он перечисляет типы ракет, сравнивает их характеристики,
вспоминает разговоры с главными конструкторами и военными. Отец горд -
теперь мы сравнялись по военной мощи с Америкой. Когда он стал Первым
секретарем ЦК в начале пятидесятых годов, США были недостижимы, а
американские бомбардировщики могли поразить любой пункт на нашей территории.
Теперь же сам Президент США Кеннеди признал равенство военной мощи
Советского Союза и Соединенных Штатов. И всего за десять лет! Есть чем
гордиться.
На полигоне ему показали новый трехместный "Восход", который в ближайшие
дни должен будет стартовать на орбиту искусственного спутника, представили
его экипаж - Комарова, Феоктистова и Егорова.
Отец прямо-таки светился, - в космосе мы уверенно держим первенство.
Улучив удобный момент, я спросил:
- А как тебе понравилась наша ракета?
Явно не желая обсуждать проблему, видимо, там, на полигоне, обо всем было
много разговоров, отец ответил:
- Ракета хорошая, но у Янгеля лучше. Ее и будем запускать в производство.
Мы все обсудили и приняли решение. Не поднимай этот вопрос сызнова.
Я промолчал, хотя было очень обидно за наш коллектив, который столько сил
вложил в разработку.
Как бы почувствовав это, отец добавил:
- У вас много хороших предложений. Мы одобрили программу работ. Сейчас
Смирнов* занимается оформлением.
Закончилась неделя. В субботу вечером, как обычно, все отправились на
дачу. Жизнь текла по давно заведенному привычному ритуалу: в воскресенье
утром завтрак, затем отец просмотрел газеты, отметил заинтересовавшие его
статьи и пошел гулять.
Снова мы гуляли вдвоем. Дорожка извивалась в густом сосновом лесу. Шли
молча, я все выбирал момент, оттягивая начало разговора. Дошли до калитки,
через нее вышли за ограду дачи на лужок в пойме Москвы-реки.
Сейчас луг был разрыт. Везде валялись бетонные столбы, лотки, трубы.
Сельскохозяйственная делегация привезла из Франции новинку - оросительную
систему, вода в которой текла по бетонным лоткам, установленным на столбиках
над землей. Отцу это очень понравилось: вода не теряется в почве и арыки не
отнимают землю у посевов. Он загорелся новой идеей и решил испытать ее у
себя на даче. Сказано - сделано. Была дана команда, и через неделю появились
строители. Луг превратился в строительную площадку.
Теперь мы шли по краю леса, и отец с удовольствием обозревал содеянное.
Ему уже виделись ровные рядки лотков, на полтора метра поднятые над землей и
наполненные тихо журчащей водой. Через мерные отверстия на каждую грядку
попадает нужное для полива количество воды, ни больше ни меньше и без
потерь.
Обойдя луг, мы повернули обратно. Неприятный разговор больше откладывать
было нельзя, прогулка заканчивалась. Сейчас, вернувшись на дачу, отец
примется за бумаги, потом обед, но главное - вокруг будут люди, а мне не
хотелось затевать этот разговор при свидетелях.
- Ты знаешь, - начал я, - произошло необычное событие. Я должен тебе о
нем рассказать. Может, это ерунда, но молчать я не вправе.
Затем я коротко рассказал о странном звонке и встрече с Галюковым. Отец
выслушал меня молча. К середине рассказа мы дошли до калитки, ведущей к
дому. Секунду поколебавшись, он повернул обратно на луг.
Я закончил свой рассказ и замолчал.
- Ты правильно сделал, что рассказал мн