и бородой шевеля. Знал он, видать,  немно-
го, потому что повторял одни и те же созвучия.
   Потом Гупта и вовсе слова выговаривать бросил - надоело, должно быть,
- и гудеть пошел, как громадный майский жук, то выше, то ниже.
   Вдруг я резкую боль почувствовал, но в ушах так щекотало от этого гу-
дения, что я даже вскрикнуть не смог. Лень охватила меня. Мне стало лень
бояться, лень плакать...
   Тут Гупта мне что-то в руки совать начал. Сперва я не понял,  что  он
мне такое дает, но взял. Это был обломок стрелы с наконечником, вытащен-
ный из моей ноги.
   Гупта гудеть перестал, за пазухой у  себя  покопался  и  вытащил  ма-
ленький мешочек. Высыпал в горсть себе то, что в мешочке было, и  в  рот
отправил, изрядно бороду усеяв. Долго сидел и жевал, на мертвого  Хродо-
мера глядя. Я попытался было высвободиться, но Гупта хоть и не глядел на
меня, а отпускать не отпускал.
   Я решил уже, что трапезничать уселся блаженный, но Гупта  выплюнул  в
грязную ладонь все то, что жевал. Слюни потянулись по его бороде.  Ухва-
тив меня покрепче, начал свои слюни мне в рану втирать. Меня  как  огнем
обожгло. Я извивался, как рыба на остроге, но вырваться не мог.
   Когда жжение поутихло, Гупта меня освободил. Я увидел, что кровь  ос-
тановилась. Вокруг раны все было щедро измазано гуптиными слюнями и  ка-
кой-то зеленоватой кашицей.
   Гупта же встал и к Хродомеру направился. Подошел, рубаху на  нем  ра-
зорвал и взял изрядный лоскут. Этим-то лоскутом мою ногу  и  обвязал.  А
Хродомер все смотрел на курган, будто до нас с Гуптой ему и дела нет.
   Гупта же сунулся в нору, где я прежде сидел, гавкнул туда  пару  раз,
ветры испустил, выпростался из норы и, умильную рожу скроив, сделал  мне
"козу", после чего приглашающе засмеялся. Я тоже засмеялся. Я делал все,
что велел мне Гупта.
   Гупта вернулся к мертвому Хродомеру, сел перед ним на корточки,  уты-
каясь толстыми коленями Хродомеру в простертые руки, и  начал  Хродомера
ругать. Я подошел ближе и сел рядом с  Гуптой.  Гупта  бранился,  словно
пел, покачиваясь на корточках.
   - Течет река, у реки два берега, на одном берегу курган стоит, на тот
курган село глядит, в селе старейшин двое. Каковы старейшины,  таково  и
село. А каково село, коли ногу свело? Разума нет,  так  откуда  ж  свет?
Один - гав-гав - по дружкам соскучал, из дома сбежал, в курган  зарылся,
от родных и домашних скрылся. Хорош! С Арбром-вутьей пивом напиться  хо-
тел, а Арбр-то безголовый! Сам ему голову срубил и про то забыл.  А  ты,
Хродомер, куда ползешь? В нору ползешь? Экий озорник Хродомер! Что  уду-
мал! В норе сидеть, из норы глядеть, кто на реку пойдет, того  стращать!
Старейшина!
   Течет река, в реке вода, у реки берега. На берегу село стоит, на село
Бог Единый глядит. Недоволен Бог Единый. Бог Единый Гупту призывал,  Бог
Единый Гупте говорил, Бог Единый Гупте пальцем грозил, на село указывал.
   Птички-то меня, Бога Единого, славят: чик-чирик! Козочки-то меня, Бо-
га Единого, славят: ме-ме-ме! А Гупта по миру ходит, весть об  этом  но-
сит: бу-бу-бу, люди добрые, бу-бу-бу!
   Бог Единый Хродомеру разум дал, Бог Единый его у  Хродомера  взял.  И
глупый Хродомер стал. И без того был глупый, а сейчас еще глупее.
   Ступай, Гупта, от моего лица. Принеси мне, Гупта, три яйца: одно  ку-
риное, одно гусиное, одно от стельной коровы. Пошел Гупта по селу, нашел
Гупта два яйца: куриное нашел, гусиное нашел, а от  стельной  коровы  не
нашел.
   Говори, Хродомер, где в селе вашем яйцо от стельной коровы?
   Хродомер все глядел на курган остекленевшими глазами.
   А Гупта вскричал торжествующе:
   - Молчишь, Хродомер? Не знаешь? Только и горазд, что в  норе  сидеть,
из норы глядеть. Глупый Хродомер.
   Когда Гупта только начал Хродомера бранить, я не хотел  его  слушать,
ибо поруганием звучали слова Гупты. Но Гупта не давал мне убежать. А по-
том вдруг понял я, что Гупта прав: да, Хродомер и есть тот самый  старый
озорник, который ползет к норе, дабы шалости чинить. И легко мне стало.
   Тут Гупта пошарил под своей необъятной рубахой и два яйца извлек, од-
но побольше, другое поменьше. Разбил то, что поменьше, о свой лоб и  мне
протянул. Я стал пить и на Гупту глядеть во все глаза. Гупта второе яйцо
тоже о свой лоб разбил и сам присосался. Сидели мы  с  ним  над  мертвым
Хродомером и пили сырые яйца. В меня словно новые силы вливались.
   Гупта же вдруг захрюкал и с косогора на тропинку скатился, где  Сван-
хильда лежала. Пошарил там, а после ко мне обратно залез. Горсть ко  мне
протянул, а в горсти у него козий горох лежал.
   И закричал Гупта:
   - Нашел! Нашел! Вот они, яйца от стельной коровы!
   И начал одним катышем себя в лоб бить.
   Меня хохот разобрал. Я отбросил яичную скорлупу и  стал  смеяться  до
слез. Глядя на меня, и Гупта засмеялся. Хродомера толкнул и спросил его:
   - Что, Хродомер, почему не смеешься?
   Поскольку же Хродомер молчал, сказал Гупта:
   - Знаю, почему не смеешься. Стыдно тебе, Хродомер. Стар ты уже в норе
сидеть.
   - Это не яйца, - сказал я, трясясь от смеха. - Это козье дерьмо.
   - Понял, Хродомер? - сказал Гупта строго. - Это козье  дерьмо.  А  ты
говоришь, что это хоромы просторные. Какие же это хоромы? У девки  дырка
между ног - и та шире. Носила тебя эта гора долгие годы - и выродила.  И
медведя лелеяла в утробе своей - и проспал зиму медведь в утробе горы  и
вышел. Нет больше медведя. Псица свирепая выводок здесь вывела. И  отлу-
чилась псица - а Хродомер тут как тут. Шалун Хродомер!  Всех  щенков  по
одному повытаскал и в реку побросал. Экий глупый Хродомер! Слепые  щенки
плавать-то не умеют! Одного только оставил. Щенка-убийцу оставил. Прибе-
гает псица в нору, а вместо щенков Хродомер сидит.  Псица-то  Хродомеру:
гав-гав! А Хродомер псице в ответ: кхе-кхе...
   Я уже изнемогал от смеха. А Гупта продолжал:
   - Зачем в нору ползешь, Хродомер? Нынче это чрево волчонка носило, да
вытащил я волчонка с клыком железным. Нанялся я вам  тут  в  повивальные
бабки, помогать вашим горам волчатами разражаться?
   Зачем в нору лезешь? Думаешь, старый влезешь, молодой вылезешь? В од-
ном чреве дважды не высидишь.
   В селе беспорядок и в доме у тебя упадок. Упала крыша-то, вот  упадок
и получился! А ты по косогору ползаешь. Иди домой, Хродомер.
   После того поднялся Гупта на ноги, повернулся к Хродомеру спиной и на
Сванхильду уставился. Я к Гупте подошел поближе, Гупта взял меня за пле-
чо своей медвежьей лапой, встряхнул слегка и промолвил с огорчением:
   - Да что ж такое! Никто слушаться не хочет! Всяк делает, что в голову
взбредет. Оттого и упадок в селе. Вон и девка упала, как дом хродомеров.
Хродомер-то старейшина-то хорош-то: гостей назвал, угощенья наобещал,  а
сам из дома сбежал, дом спалил и в норе укрыться думает. При таком  ста-
рейшине и девка от рук отбилась. Ишь, нарядилась да  в  путь  пустилась.
Солнце садится, домой пора, матери помогать. Матери  помогать,  ложиться
почивать.
   И стал к Сванхильде спускаться. Цепляясь за Гупту,  я  пошел  следом.
Гупта встал на тропинке, широко расставив ноги, и неодобрительно покачал
головой.
   - Бога Единого так не славят, - сказал он. - Не славят так Бога  Еди-
ного. Нет, не нравится Богу Единому, когда его так  славят.  Плохо  это.
Бог Единый сердиться будет, Бог Единый будет ногами топать.
   С этими словами Гупта ухватился за железный крест, который пригвоздил
мою сестру к тропинке, и с силой  выдернул  его  из  живота  Сванхильды.
Сванхильда подалась было следом за крестом, но, освобожденная, упала  на
тропинку.
   Я глянул на ее лицо с широко раскрытым ртом и вытаращенными  глазами.
В углу рта запеклась кровь. Я вспомнил, что моя сестра мертва,  и  хотел
было попросить Гупту воскресить ее прямо сейчас. Но в этот миг Гупта по-
вернулся к Хродомеру и, погрозив тому крестом, пугнул:
   - У-у-у!
   И размахнувшись широким движением, бросил крест в реку.
   Подмигнул мне, скривив лицо на сторону, и  пояснил  громким  шепотом,
что Бог Единый нарочно его, Гупту, попросил хорошенько  Хродомера  попу-
гать. Чтобы неповадно Хродомеру было.
   Я решил не мешать Гупте воскрешать. Ему виднее, как делать.
   Гупта наклонился взял Сванхильду на руки и сказал неодобрительно:
   - Ишь, набегалась, коза! Мать-то ждет-пождет, проглядела все глаза! А
эта спать улеглась! Что надумала - на берегу спать! Хорошо,  Гупта  мимо
шел. Гупта тебя и нашел. А если бы недобрый человек нашел?
   И стал укачивать на руках Сванхильду. Длинные светлые косы Сванхильды
раскачивались в такт гуптиным шагам. Все-таки очень  здоров  был  Гупта.
Шел без всяких усилий со Сванхильдой на руках вверх по косогору, да  еще
напевал и приплясывал по дороге.
   Он колыбельную пел. Вернее даже не пел, а орал на все село,  и  прис-
вистывал, и причмокивал.
   - Вырастешь большая, отдадим за вождя. Родишь ему сына. Пойдет  он  в
поход, привезет тебе золотые серьги... - И снова: -  Вырастешь  большая,
отдадим за вождя...
   Я стал Гупте вторить, распевая во всю глотку:
   - Родишь ему сына, пойдет он в поход...
   Гупта обернулся ко мне и улыбнулся, кивая головой: так, мол, так!..
   Беспрестанно повторяя колыбельную, мы поднялись наверх  и  пошли  тем
путем, каким я прибежал сюда. Но с Гуптой я ничего не боялся. И я  знал,
что чужаков в селе нет.
   Возле дома Аргаспа, где в меня попала стрела, Гупта вдруг  остановил-
ся. Пение прервал и спросил меня строго:
   - Где то, что я дал тебе?
   Я вытащил два обломка стрелы: тот, что Гупта из моей  раны  добыл,  и
тот, что я еще прежде под рубахой спрятал, когда стрелу  обломал.  Гупта
не спеша уложил Сванхильду на землю, взял оба обломка, соединил их,  по-
кивал над ними, побормотал что-то себе под нос, а после выбросил.
   Аргасп так и лежал у себя на дворе, и копье торчало из его  спины.  Я
увидел, что у Аргаспа перерезано горло.
   Гупта в сторону Аргаспа мельком только глянул и проворчал:
   - Ишь, разлегся, бездельник! Все Богу Единому расскажу! Ужо вас  всех
Бог Единый!..
   А я смотрел на Аргаспа - и хохотал, хохотал, хохотал...  и  никак  не
мог остановиться. Ужо тебя, Аргасп!.. Ты ведь в Бога Единого не  веришь?
Так будет тебе от Бога Единого, глупый Аргасп!
   Я сказал об этом Гупте. И Гупта захохотал тоже, пальцем в сторону Ар-
гаспа тыча. И толстый язык изо рта вывалил, чтобы Аргаспу обиднее было.
   После опять Сванхильду на руки взял и дальше пошел.
   Почти все дома в селе сгорели и курились дымком. Гупта сопел  и  вор-
чал, что воздух в селе испортили. И что поправить бы  воздух  надо.  При
этом Гупта испускал ветры и шумно хохотал. И наклонившись, бородой щеко-
тал Сванхильде щеку и спрашивал ее:
   - Что, коза, нравится?
   А я смеялся.
   Против дома Гизарны лежали трое - Оптила, сын хродомеров и двое рабов
хродомеровых, Скадус и Хорн. Земля под ними была темная.  Напротив  них,
прислоненные к плетням, сидели, скрестив ноги, трое мертвых  чужаков.  У
одного лицо было сплошь кровью залито. Перед каждым из  мертвых  чужаков
стоял горшок с кашей и пиво.
   Оптила лежал на спине, одну руку широко  откинув  в  сторону,  другая
примостилась на груди. Он будто спал, широко раскрыв во сне рот.  Только
глаза слепо смотрели и не видели.
   - Ай да старейшины в селе! - закричал Гупта, негодуя. - Гостей назва-
ли, а сами перепились! Гости сидят, скучают, кашу есть не хотят! Как тут
пировать, коли хозяева спят, упившись и обожравшись!  И  воздух  нарочно
испортили, из озорства пьяного, чтобы Богу Единому досадить! А потом ус-
нули! Разве так гостей принимают? Гость приходит от Бога Единого. Ай  да
старейшины! Обидеть Бога Единого удумали! Ай да село!
   И видел я, что прав Гупта: и вправду испортили воздух в  селе,  чтобы
Богу Единому досадить! Понимал я и то, что негодный старейшина Хродомер.
Разве так делается? Гостей назвал, а сам в нору полез.
   Ну ничего, мы с Гуптой да с Богом Единым наведем здесь порядок.
   У Валамира в воротах тоже мертвый чужак сидел с пивом и  кашей.  И  у
Агигульфа-соседа двое таких сидели.
   На нашем дворе воздух был хоть топор вешай, и  тоже  гости  сидели  -
трое. И от обиды угощаться не хотели. А перед ними  отец  мой  Тарасмунд
развалился, забыв свой долг хозяйский. И стыдно было мне за наше село. И
заплакал я от стыда.
   Гупта же повернулся ко мне и сказал:
   - Ты не плачь. Но сам так не делай, как отец твой.
   Я так рассердился на моего отца, что отвернулся и  не  стал  на  него
смотреть.
   А Гупта понес Сванхильду мимо гостей. Гости же  глядели  прямо  перед
собой, от оскорбления окаменев и не желая с нами говорить. Гупта шел ту-
да, где прежде наш дом стоял. Теперь там было длинное черное пятно-пепе-
лище, где сочились дымком длинная продольная  балка  и  дедушкины  боги,
торчащие из пепла как три обгоревших пальца.
   Гупта своими босыми ногами встал на золу и, как был,  со  Сванхильдой
на руках, и стал что-то высматривать, бормоча:
   - Где же мамка-то наша? Где она прячется? А, вот она, легка на  поми-
не! Хороша! Отпустила дочку бегать, а сама тут спит.
   Я подошел поближе и тоже ступил на золу. Она была такая горячая,  что
жгла даже сквозь подошвы. Я увидел, как блеснуло что-то золотое. Это был
оплавленный золотой браслет, который Лиутпранд подарил Галесвинте. Обуг-
ленная рука выглядывала из-под почерневшего тела  нашей  матери  Гизелы,
перебитой балкой почти пополам. Гизела лежала, раскинув руки, будто зак-
рывала собой Галесвинту.
   Гупта бережно положил рядом с ними Сванхильду. Она была очень  белая,
а вокруг все было черным. Одежда Сванхильды стала потихоньку тлеть,  во-
лосы потрескивали, скручиваясь по одному. Я изумился: как Гупта  босиком
стоит на таком жаре и не чувствует его. Я отступил с золы и  понял,  что
едва не обжег себе ноги. И вдруг я снова увидел, что они все мертвы: моя
мать и обе мои сестры.
   Я перевел взгляд на богов, что поставил дедушка  Рагнарис.  Отец  наш
Тарасмунд, хотя и спорил из-за богов с дедушкой, однако после дедушкиной
смерти не стал спешить выносить их из дома. Воздух над пепелищем дрожал.
И в этом дрожащем мареве плавали черные хлопья. Лица богов были обуглены
до неузнаваемости, но я все равно узнавал их: Вотан, Доннар и Бальдр.
   Гупта тоже поглядел на них и пропел:
   - И боги-то Бога Единого славят: у-у-у! у-у-у!
   И снова принялся бродить вокруг, что-то бормотать себе под  нос  нев-
нятное и гудеть, как огромный майский жук.
   А я все смотрел и смотрел на богов. Мне чудилось, что черных  хлопьев
в дрожащем воздухе становится все больше и больше.
   Гупта вновь начал гудеть и жужжать, то выше, то ниже. Звук то прибли-
жался ко мне, то снова удалялся. Постепенно я перестал его слышать.
   Вокруг все начало темнеть. С каждым мгновением становилось  все  тем-
нее, хотя до этого казалось, что темнее уж некуда. Но чернота не иссяка-
ла. Ее было очень много и в конце концов она заполнила весь мир.
   И снова, как вчера, была ночь и был туман. Но я видел сквозь  ночь  и
сквозь туман. И снова видел двух всадников, что ехали через село,  когда
я стоял у ворот и грезил о золоте туманных карликов. Только сейчас я хо-
рошо видел, что это были вовсе не Гизарна и  Теодагаст.  И  подивился  я
собственной глупости: как я мог не приметить этого вчера?  Миновали  они
дом Теодагаста, затем дом Гизарны, будто это были вовсе и  не  их  дома.
Правда, конь повернул было к дому Гизарны и  хотел  войти  во  двор,  но
всадник потянул поводья и миновал эти ворота. Неспешно прошли они вдвоем
через все село, все высматривая и примечая - все, что можно было высмот-
реть в тумане. А после, миновав хродомерово подворье, скрылись.
   И захотел я узнать, где же Теодагаст и Гизарна. И тотчас  увидел  их.
Они лежали к югу от села, за дальними выпасами, раздетые. Я увидел,  как
погибли они, сраженные стрелами.
   И вновь увидел этих двух всадников, которые надели на себя их  одежду
и взяли их коней. Снова ехали они через село, но теперь я  знал,  какого
напряжения стоило им так спокойно ехать через село. Вдруг я понял, что у
меня сводит челюсти, так сильно я сжимаю зубы. И узнал я, что среди сво-
его народа это были великие воины.
   И еще я понял, что Теодагаста с Гизарной никто не похоронит. Их  обг-
лодает ветром и занесет землей.
   И снова видел я, как Теодагаст и Гизарна возвращаются домой из  дозо-
ра, весело переговариваясь между собой. Они говорили о свадьбе Лиутпран-
да с Галесвинтой и смеялись. И вдруг в горле у Гизарны выросла стрела. И
захлебнулся Гизарна смехом и стал валиться с седла. А Теодагаст  пал  на
гриву лошади и пустил ее в галоп. Тотчас же из-за взгорка выскочили  два
всадника на низкорослых лошадках - будто из-под земли они вынырнули -  и
понеслись за ним, высоко поднимаясь в стременах и на скаку пуская  стре-
лы. Две стрелы настигли Теодагаста.
   Те, что убили его, смеялись. Я видел их лица - не поймешь, людские ли
это лица или же морды животных, плоские, как  сковородка,  с  вдавленной
переносицей, вместо глаз - прорези, черные волосы  в  косицы  заплетены.
Личина, в какой кузнец на празднике скачет, Вотана славя, - и та краше.
   Видел я, как из тумана к ним подъехало еще  несколько  человек.  Один
был такой же страхолюдный, двое же других с виду как мы. Они коротко пе-
реговорили. Страхолюдины смеялись, щеря зубы.
   Теперь я видел, что  туман,  в  тот  вечер  окруживший  село  плотным
кольцом, был населен воинами и конями. В тумане все  непрерывно  шевели-
лось, переходило с места на место, ждало, исходя нетерпением. Не решаясь
броситься на лакомый кус вслепую, отправили чужаки двоих подъезды к селу
разведать. Облачаясь в снятые с убитых одежды, скалились и смеялись  два
отважных воина, опасность предвкушая.
   Я знал, что они оба и сейчас живы. Они мне нравились.  Сейчас  я  был
рад, что мы их не раскрыли.
   Но мгновение спустя я горько пожалел об этом, ибо увидел, как  падает
под ударом меча мой отец Тарасмунд. От ненависти к этим двум дерзким во-
инам губы мои онемели.
   И вдруг все вокруг озарило пламя. Огонь взвился к небу и, ревя,  стал
пожирать дерево и ночь, плоть и туман. Все, к чему он прикасался, стано-
вилось огнем. Мой брат Гизульф выбежал из горящей конюшни, где бесновал-
ся конь дяди Агигульфа, и за его спиной обрушилась крыша. Во  дворе  не-
подвижно лежал Тарасмунд. Неподалеку от него шевелился чужак.  Тарасмунд
убил под ним коня. Теперь чужак выбрался из-под конской туши,  но  видно
было, что у него сломана нога.
   Гизульф метнулся от конюшни к Тарасмунду, но, не добежав, сильно  за-
шиб ногу о камень, который лежал у нас на  дворе.  Сколько  раз  дедушка
Рагнарис ругал дядю Агигульфа, чтобы тот убрал этот камень - да так  все
и осталось без толку. Валун этот был размером с двухмесячного щенка Тви-
зо.
   Гизульф запрыгал на одной ноге, кривя лицо. И вдруг выхватил этот ка-
мень из земли - с нежданной легкостью - и захромал в сторону чужака. Чу-
жак понял, что сейчас его убьют, и замер, глядя Гизульфу  в  глаза.  Ги-
зульф только раз глянул на  него  -  ему  хватило,  чтобы  переполниться
яростью. Поднял камень над головой и с силой обрушил  чужаку  на  вторую
ногу. Я увидел, как широко раскрылся в крике рот чужака, но крика не ус-
лышал. Все перекрыл рев пламени. Гизульф обернулся (и я обернулся вместе
с ним) - и мы увидели, как упала крыша дома,  погребая  под  собой  нашу
мать Гизелу и нашу сестру Галесвинту.
   Несколько мгновений Гизульф, полуоткрыв рот, смотрел, как пламя пожи-
рает наш дом. Затем в растерянности оглядел двор, будто искал старших  -
дедушку, отца, дядю Агигульфа. Но не было старших, кроме  Тарасмунда,  а
Тарасмунд был мертв.
   Гизульф даже ногой топнул. Мертв именно сейчас, когда  он  так  нужен
своим сыновьям.
   Зато у ворот из земли торчало копье. Само оно там выросло, что ли?..
   ...Гизела была уже мертва, когда на нее обрушилась продольная  балка.
Она задохнулась в дыму. Галесвинта прожила немного дольше. Золотой брас-
лет, подарок Лиутпранда, страшно жег ей кожу.
   ...О