н и вандалы, и Филимер (хоть  и  брат  он
нам, а все же не совсем родной). И Ульф будто не родной стал. И Винитар,
которого на наших трапезах прежде никогда  не  бывало.  А  Ахма-дурачок,
последний в роду - тот наравне с дедом лежит и почести ему отдают.
   Да и собирались мы прежде под кровлей нашего дома. А теперь собрались
под открытым небом, а дом наш - за рекой. И село  все  за  рекой,  стоит
открытое, будто голое, беззащитное без людей. Как будто не дедушка  Раг-
нарис, а село умерло.
   От этих мыслей страшно мне стало.

   ...Аларих и Арбр отныне сотрапезники его. Река отделяет его от  преж-
него дома, в который не войти Рагнарису ныне. Никогда  отныне  Рагнарису
реку сию не перейти. Могучим воином был Рагнарис; тяжким горбом на спину
земли курган его ляжет.
   Так говорил Хродомер. От слов его еще страшнее  становилось,  ибо  не
было правды в этих словах, и даже я понимал это.
   Не быть Рагнарису с  Аларихом  и  Арбром.  Умер  своей  смертью  и  в
Вальхаллу ему не войти, уделом ему будет темный хель. Те, кто веровал  в
старых богов, знали это.
   Мы же, кто верует в Бога Единого, понимали, что геенна  огненная  де-
душку нашего Рагнариса ждет, если он в последний момент  захочет  Вотана
променять на Бога Единого. Куда ни пойди, везде ему плохо на том свете.
   А коли так, то непременно начнет дедушка Рагнарис возвращаться домой.
   Есть одно верное средство против таких буйных воинов, которым в моги-
ле не лежится, и всегда так поступали, коли в покойнике не уверены (дядя
Агигульф рассказывал, да и сам дедушка): отрезают ему  голову  и  прячут
куда-нибудь. А то в ноги положат, дабы запутать покойного, с  толку  его
сбить, обездвижить.
   И понимал я умом, что именно так следовало  бы  от  мертвого  дедушки
обезопаситься.
   Но с души воротило от такого. Хотя мы веруем в Бога Единого, так что,
может быть, нам можно обойтись без этого. Да и у кого рука поднялась бы?
У Тарасмунда сына его? У Ульфа? У Хродомера? Нет, не хотелось мне этого.
И никому не хотелось.
   А потом подумал я: ну и пусть бы дедушка возвращался! С Арбром дружил
же дедушка Рагнарис, хотя Арбр был много лет как мертв. Так и мы  с  де-
душкой дружить будем. И от этой мысли даже повеселел я.
   После и другой мыслью себя утешил. Годья говорит, что Ахма наш праве-
ден был. Может быть, Ахма на том свете за деда  словечко  замолвит,  так
что когда дойдут они вдвоем до перекрестка, где расходиться им -  одному
в хель, другому в рай - утянет Ахма за собой и деда.  Жаль  только,  что
говорить Ахма был не красен, ангелы могут и не понять.
   Но кто ему, праведнику, слово поперек скажет? Коли захотел  праведник
деда-язычника с собой в рай взять, значит, так тому и быть. А уж реветь,
глазами моргать и слюни распускать Ахма всегда был горазд.
   Только вот захочет ли Ахма за деда слово замолвить? Дед-то  в  капище
Ахму-дурачка снести грозился...
   Я решил, что после у годьи про то  спрошу.  Годья  должен  точно  все
знать.
   Эти мысли в голове у меня  вертелись,  пока  годья  Винитар  говорил.
Годья после Хродомера говорить взялся.
   Очень утешительно годья говорил.  Верующие  в  Бога  Единого,  сказал
годья, любят в близком своем человеке не тело его, а душу. И когда  уми-
рает близкий тот человек, то теряют они его тело, но не теряют души, ибо
душа бессмертна и всегда пребудет с теми, кого любит. Поэтому вообще  не
следует горевать по умершим. И если мы и горюем, то только лишь от  сла-
бости своей телесной и по неразумию.
   Мне было немного стыдно, потому что в Ахме-дурачке я не любил ни  те-
ла, ни души. А вот в дедушке все мне было любо.
   Умирает ли душа у тех, кто не веровал в  Бога  Единого?  Я  решил  не
спрашивать про это у годьи, потому что боялся, не сказал бы он: умирает.

   Дрова для погребального костра еще со вчерашнего дня возили.  Знатный
был костер, сам как курган, такой огромный. Дед с Ахмой рядком на костре
том лежали, первый в роду и последний в роду. И видно было,  что  дед  с
Ахмой одного роста - а мне-то всегда чудилось, что Ахма-дурачок на голо-
ву ниже, чем дедушка Рагнарис.
   Дедушка Рагнарс был в своей лучшей одежде и в  шлеме  своем  рогатом.
Слева от дедушки меч обнаженный лежал,  много  крови  вражьей  испивший.
Справа же ножны от меча лежали и дедушкино копье.
   На красивом поясе с большой пряжкой был у дедушки кинжал. Я ему  свой
кинжал отдал, тот, что у чужака взял, дядей Агигульфом  убитого.  Я  был
горд, что дедушка возьмет с собой мой кинжал.
   В ногах щит поставили, Арбром погрызенный, и рядом  -  самого  Арбра,
чтобы дедушке не скучно было. Арбр был полон темного  ильдихиного  пива.
Хорошо бы, думал я, дедушка с Арбром встретились и пива этого вместе ис-
пили. То-то посмеялись бы отменной шутке, которую дедушка Рагнарис отмо-
чил!
   Еще коня хотели дедушке на костер положить. Но тут уж Ульф вмешался и
не позволил. Ульф сказал:
   - Что наложницу хотите вслед за отцом отправить, то ваше  дело,  и  у
меня об этой Ильдихо голова не болит. А вот коня не дам. Кони нам сейчас
очень нужны будут.
   Я видел, когда Ульф эти слова говорил, что отец мой Тарасмунд на него
очень злится.
   Еще дедушке его драгоценный коготь дракона на шею повесили.
   У Ахмы-дурачка крест на шее был (он его всегда носил, и я раз  видел,
как они с Фрумо этот крест целовали, то он поцелует, то она).
   Фрумо, видя, как дедушку Рагнариса обряжают (на Ахму-то мало внимания
обращали, ибо невеликая то была потеря), захотела сама мужа своего обря-
дить, чтобы не хуже Рагнариса он был. Женщины сперва дурочку  одноглазую
к телам не подпускали, но Фрумо вой  подняла,  глаза  выпучила,  вот-вот
разродится. Отец наш Тарасмунд и велел женщинам Фрумо подпустить.
   Фрумо сразу успокоилась, как только поняла, что  по  ней  все  будет.
Сняла с себя серебряные серьги (ей отец  ее,  Агигульф-сосед  из  похода
привез, давно еще, когда не была она такой полоумной) и Ахме на грудь их
положила.
   Отец тем женщинам сказал: пусть так и будет.
   Мать наша Гизела к костру горшок с кашей принесла.  Красивый  горшок,
самый лучший у нас. Она его в ногах у Ахмы поставила.
   Годья Винитар стал ее отчитывать, что это все неугодно Богу  Единому,
но мать наша Гизела годье на то возразила, что за  горшок  с  кашей  Бог
Единый всяко не прогневается. И отступил годья Винитар.
   Но вот речи закончились, слова иссякли. Тихо  стало,  только  слышно,
как факелы трещат да ветер посвистывает.
   Тогда настало время костер поджигать. Тарасмунд повернулся  к  людям,
что вокруг стояли, и знак подал. Расступились сельчане, дорогу давая,  и
дядя Агигульф вперед вышел.
   Совсем наг был, ничего на нем не было, ни амулетов, ни малой  тряпицы
на теле.
   По старому обычаю, наш отец Тарасмунд, старший сын Рагнариса,  должен
был это сделать, но воспротивился Тарасмунд и объяснил, что вера его  не
позволяет ему наготу являть пред дочерьми и прочими. Да и крест  с  тела
снимать отказался.
   Тогда к Ульфу обратились, но Ульф - тот только на Агигульфа кивнул  и
сказал:
   - Вот вам любимец богов; чего ж более хотите?
   Так и вышло, что погребальный костер Рагнариса поджигал  его  младший
сын, Агигульф.
   К костру приблизившись, дядя Агигульф обошел его  посолонь,  поджигая
тонкие ветки со всех четырех ветров.
   Занялось сразу - умело сложен был костер тот. Языки пламени поднялись
высоко, обнимая наших умерших, точно мать детей своих ласковыми руками.
   Фрумо вдруг вылезла вперед. Разрумянилась от огня, глаза у  нее  заб-
лестели. Глядя на мужа своего, окруженного пламенем, заволновалась и ру-
ки к нему потянула.
   - Очаг!.. Хлеб!.. Угощение готовим!.. -  начала  выкликать  Фрумо.  -
Гости!.. Холодно гостям!.. Голодно гостям!.. Иди, Ахма, домой!.. Иди!
   И тут в костре начал Ахма-дурачок приподниматься.
   Ветер в этот миг переменился, паленым на нас пахнуло. И страшно  зак-
ричал Филимер, к Ульфу бросился, будто спрятаться хотел. А годья Винитар
осенил себя крестным знамением.
   После этого Ахма, будто ослабнув, назад в костер завалился, сноп искр
подняв, и не шевелился больше. И пламя скрыло его вместе с дедушкой Раг-
нарисом.
   Я смотрел неотрывно в пламя, пока глаза не заслезились. И сквозь сле-
зы увидел вдруг, что пришли Арбр-вутья и Аларих-курганный.  И  будто  бы
встает дед им навстречу и все втроем, обнявшись, как братья, растворяют-
ся они в ревущем пламени.
   Я потом рассказал об этом Гизульфу, и Гизульф сказал, что видел то же
самое.
   Фрумо вдруг очень беспокойной сделалась, стала бегать  между  людьми,
всех за руки хватала, в глаза засматривала и все спрашивала:
   - Где?.. Ахма где?..
   Агигульф, отец Фрумо, хотел было поймать свою безумную  дочь,  в  дом
отвести и там запереть, но Хродомер не позволил.
   Сказал, пусть бегает и безумствует. Видно, время ныне  безумствовать.
Вотан, сказал Хродомер, коснулся пальцем своим агигульфовой дочери,  на-
делив ее пророческим даром. Но то бремя мужское, вот и не вынесла  Фрумо
- рехнулась. Пусть теперь ходит и лепечет. Не гнать ее - слушать ее  на-
добно.
   Так Хродомер сказал, и не посмел возразить ему Агигульф, отец  Фрумо.
Страшно вещует Фрумо, только и сказал Агигульф-сосед.
   На это Хродомер отвечал, что судьба - она любой может быть,  и  лютой
тоже, а дело человека - себя блюсти и честь свою, а о прочем не беспоко-
иться. Рагнарис, покуда жив был, так и поступал.
   И еще сказал Хродомер (удивились все, кто слышал),  что  Велемуд-ван-
дал, сын Вильзиса, по тому же закону жил и умер.

   Долго мы ждали, пока костер догорит, и ветер его остудит. Солнце  уже
за полдень перешло, когда начали кости собирать и очищать их от пепла.
   Два сосуда больших и красивых принесли, в один кости дедушки собрали,
в другой - кости Ахмы-дурачка.
   Хродомер сказал, что дух этих украшений с огнем ушел, следом за  Раг-
нарисом и Ахмой, а мы погребаем сейчас лишь тело этих украшений. Это зо-
лото силы не имеет, сказал Хродомер, оно всю свою силу в огне  раствори-
ло.
   И поднял Хродомер из пепла меч дедушки Рагнариса, огнем почти не тро-
нутый. А когда выпрямился, увидел дядю Агигульфа -  тот  все  еще  нагой
стоял.
   Прекрасен был в тот миг дядя Агигульф. Ничто не мешало видеть красоту
его. Широкоплеч и статен он был, в бедрах узок, в икрах  силен;  длинные
белые волосы по плечам и по спине разметались; лик имел свирепый и вдох-
новенный, будто дедушкиного напитка из мухоморов отведал.
   Когда увидел дядя Агигульф Хродомера с мечом Рагнариса в руке,  глаза
у Агигульфа загорелись, и обрадовался он несказанно.
   Засмеялся Хродомер громко и страшно, руку протянул в сторону, и пода-
ли ему щит, будто ждали.
   Сказал Хродомер дяде Агигульфу:
   - Прекрасен и наг ты, отважный Арбр. Много почета убить тебя!
   Тут ветер вдруг подул, и мне показалось, что это дыхание Вотана  всех
нас коснулось и сделало безумными, вдохновенными и мудрыми.
   Поглядел я на небо, чтобы увидеть Дикую Охоту, и увидел, как  несутся
облака, меняясь непрестанно.
   И когда снова взглянул я на тех, кто стоял перед догоревшим  костром,
то были там уже не Хродомер и дядя Агигульф, а дедушка Рагнарис и Арбр.
   Отважен был дедушка Рагнарис, свиреп и страшен был Арбр.
   И сказал Арбр-Агигульф:
   - Не одолеть тебя меня, Рагнарис!
   В руке у Арбра-Агигульфа уже был меч. То был ульфов меч. Ульф  никуда
без меча не ходит.
   И стали они биться между собой. И видно было, что бьются хоть  и  шу-
тейно, а насмерть.
   И сказал Хродомер:
   - Так Рагнарис вызвал вутью Арбра на бой. Силой равны они были,  были
равны и отвагой.
   С этими словами напал он на дядю Агигульфа. А дядя Агигульф  отскочил
назад, ловко уходя от удара (ибо не было у него своего щита,  и  ничего,
кроме наготы, не защищало его тела) и сказал:
   - Бились, себя не щадя, ударом за удар воздавая.
   И сам набросился на Хродомера. На щит принял удар Хродомер. Видно бы-
ло, что освирепел тогда вутья Арбр, кровью глаза его налились,  пена  на
губах показалась, свой меч отбросил. Отпрыгнул он,  к  земле  припал,  а
когда Хродомер меч занес, чтобы его рубануть, от земли, как молния, пря-
нул, руку с мечом, готовым разить, перехватил и к горлу Хродомера зубами
потянулся. Тот вновь щитом отгородился.
   - Диким зверем стал Арбр, дикой отваги полон. Смеется от радости  Во-
тан, на Арбра глядя.
   Тут Арбр-Агигульф, себя не помня, в щит хродомеров  зубами  впился  и
грызть его начал. Ударил его Рагнарис-Хродомер щитом по зубам, и  пошат-
нулся Арбр, зубы разжал.
   И сказал Хродомер так:
   - Забыл себя Арбр в ярости священной, и тут Рагнарис мудрый удар  на-
нес нежданный: щит рванул резко вверх, белоснежные  зубы  вутье-красавцу
выбил. Два зуба оземь упало, в щите остался один.
   Агигульф-Арбр ловко на ноги вскочил после падения и меч свой  подхва-
тил с земли так быстро,  что  глазом  не  усмотреть.  И  заговорил  Аги-
гульф-Арбр (а пена запеклась в углах его рта):
   - Кроваво улыбка окрасилась, когда засмеялся Арбр. И меч свой в  руки
взяв, так молвил вутья: вот клык, чтоб поразить тебя!
   И с этими словами вновь кинулся к Хродомеру.
   Так обменивались они словами и ударами.
   Я вспомнил, как дядя Агигульф говорил дедушке  Рагнарису  (это  было,
когда он гусли из бурга привез), будто в бою у  него  песни  сами  собой
слагаются. Не отделишь теперь песни от звона стали; единой  музыкой  все
это звучало.
   И заворожила всех эта музыка. Она будто силой полнила.
   Я поневоле стал раскачиваться ей в лад; после  я  понял,  что  и  все
слегка покачиваются, словно вторя схватке между двумя героями, соединив-
шимися сейчас в дальних чертогах.
   И годья Винитар тоже покачивался, захваченный смертоносной песней.
   И вдруг страшно сломалась музыка. Из меня будто душу вынули  и  оземь
грянули; и потерял я мгновенно все мои силы.
   Хродомер-Рагнарис вскрикнул вдруг не в лад этой музыке, разрушая  ча-
ры, которые сам же и сплел. И тотчас споткнулся Арбр-Агигульф, и остави-
ли его силы. Пусть лишь мгновение и длилась растерянность; хватило этого
мгновения искусному Хродомеру-Рагнарису,  чтобы  поразить  вутью  Арбра.
Прямо в сердце ударил меч Рагнариса.
   И показалось мне, будто это в мою плоть меч входит, холодной  сталью,
что разрубает кости и рассекает плоть.
   Я закрыл глаза и призвал Доброго Сына Бога Единого, как  годья  учил.
Годья всегда говорил: когда страшно, призывай Доброго Сына, вот ты и  не
один.
   Когда я открыл глаза, то увидел, что Хродомер и дядя  Агигульф  стоят
друг против друга, потные, тяжело дышат и смеются. И понял я  (а  поняв,
удивился), что когда Хродомер Рагнарисом был, двигался Хродомер  и  пел,
как молодой воин; теперь же, когда все закончилось, вновь ветхим старцем
стал.
   Дядя Агигульф Хродомера по спине хлопнул, будто ровню, и вниз с  кур-
гана к реке побежал.
   С восхищением глядели мы все ему вслед, как  легко  бежит  он,  будто
подпрыгивая.
   А когда вернулся с реки дядя Агигульф, на лице его опять  горе  было.
Ни следа той радости, что обуревала его, когда он Арбром  был,  которого
дедушка Рагнарис в честном и славном поединке зарубил.

   Уже и сосуды с костями и все, что от украшений осталось, и меч дедуш-
кин - все это отнесли к загодя подготовленному месту.
   У большого аларихова кургана, у самой подошвы его землю вынули и пос-
тавили небольшой деревянный сруб, вроде малого дома для костей  дедушки-
ных, где им отныне покоиться. При жизни дедушка Рагнарис приходил сюда с
Аларихом беседовать. Только дедушка уединения искал и потому на противо-
положном склоне кургана всегда сидел, от реки и села заслоненный; погре-
бать же его на том склоне решили, что на село наше обращен.
   Поставили на место две урны, сложили дары и подношения; после из смо-
листого доброго дерева над ними накат сделали; на накат  землю  насыпать
начали.
   Солнце на небе уже заметно сместилось, а мы все кидали и кидали  зем-
лю. И воздвигся над дедушкой Рагнарисом (и  над  Ахмой  тоже)  маленький
курган. Притулился у основания кургана великого, где Аларих погребен.

   После работы этой трудной в реке омывшись, пир начали.  Все  на  этом
пиру было прекрасно: и еды в изобилии, и пива в избытке,  и  богатырских
потех немало, и смеха великого и веселья в память дедушкину.
   Одного только на этом пиру не было - дедушки Рагнариса.
   Валамир явил сноровистость и смекалку, чего за ним прежде не  замеча-
ли, как дядя Агигульф говорит. Для гуслей, что у него  в  доме  валялись
(их давно еще дядя Агигульф из бурга привез), новые  струны  добыл.  Где
добыл - о том умалчивает Валамир.
   Принес их, по валамировому мановению, дядька-раб и хозяину  своему  с
торжеством подал. И ударил Валамир по струнам, собираясь  песнь  начать.
Сказал он, что гусли эти Рагнарису всегда любы были, вот и принес их  на
курган, на страву, старого воина в последний раз потешить песней  воинс-
кой.
   Возревновал тут дядя Агигульф. И тоже песнь затянул, Валамира  перек-
рикивая. Так блажили на два голоса, покуда не охрипли; мы же с наслажде-
нием внимали, ибо воинским духом полнились обе  песни.  Что  исполнялись
вперекрик, так оно и лучше: и впечатление сильнее, и вдвое короче слуша-
ние. А то поди дождись, покуда сперва один споет, потом второй.  К  тому
же, оба дедушкины подвиги воспевали.
   Валамир рассказывал о начале нашего села. Как ушел  из  старого  села
Хродомер, а следом за ним и Рагнарис от дряхлого корня оторвался,  побег
юный и гибкий.
   Дядя же Агигульф усмотрел в этом непочтение к памяти  рагнарисовой  и
иначе историю представил. Рагнарис первым от  ветхого  корня  отложился,
чтобы корнем новому древу стать; Хродомер же за ним потянулся, будто яг-
ненок за маткой.
   Сам Хродомер от пива  отяжелел;  ярился  шумно,  но  встать  не  мог.
Хильдефрида помочь ему пыталась, но и она на ногах держалась нетвердо  -
упала вкупе со старейшиной. Так и барахтались на траве вдвоем.
   Хродомер отчаянно ругался и призывал на  головы  проклятых  баб  кары
всех богов. Фаухо и Брустьо же в хохоте заходились.
   Между тем две песни вились, друг друга обвивая, как  бы  сплетаясь  в
единоборстве.
   И вот великая битва песен в битву героев обратилась. Невыносимо стало
обоим богатырям словами полниться, телом же бездействовать. Одновременно
за гусли схватились, каждый для своей песни их захотел. Агигульф кричит:
   - Мои гусли!
   Валамир кричит:
   - Мои!
   Агигульф кричит:
   - Я их в бурге всем на потеху добыл!
   Валамир кричит:
   - А я их вновь петь заставил, струны новые нашел!
   Схватились с обеих сторон - вот и конец гуслям пришел.  Разломали  и,
обломки на курган бросив, в схватке сцепились могучие да так  и  покати-
лись под откос к реке.
   Долго еще рычанье из-под откоса доносилось; после же всплеск  громкий
послышался, как если бы дуб в три обхвата в воду рухнул. После  всплеска
рычанье свирепое хохотом веселым сменилось.
   Годья Винитар все пиво пил да мрачнел все больше и больше.  Будто  не
пивом, а печалью он наливался. Я думаю, годья Винитар о тех  днях  грус-
тил, когда сам воином был.
   Когда же всплеск тот от реки до слуха винитарова  долетел,  будто  от
забытья очнулся годья. Тяжким взором поглядел на Одвульфа, что рядом си-
дел и бойко рассказывал, как о покойном Ахме горюет, и вдруг Одвульфу со
всей своей немалой силы в зубы дал.
   И осекся Одвульф, рассказ свой оборвал, на годью уставился, глаза вы-
пучив. Знал Одвульф, что годья его, Одвульфа, святым не считает,  и  все
равно поступок такой со стороны Винитара для Одвульфа удивителен был.
   Годья же в следующий же миг зарычал звероподобно и, вскочив с  удиви-
тельной ловкостью, ногой Гизарне в живот попал, от чего согнулся Гизарна
и упал. На Одвульфа упал.
   Обнаружив под собой Одвульфа, обрадовался Гизарна: вот оно!
   И начал он Одвульфа волтузить, ибо накипело у Гизарны - а что накипе-
ло, того он толком и сказать не мог. Просто бил Одвульфа  и  чувствовал:
то делает, что давно должен был сделать.
   А годья