ла,
Алафрида, Халлас и бабка Мавафрея.
   Их годья каждый год в храме поминает, и я запомнил их  имена,  потому
что годья велит нам молиться за них. Умерли еще другие, но те были языч-
ники и не веровали в Бога Единого, поэтому годья их не поминает.
   Род Сейи вымер весь до последнего человека: жена его, Аутильда,  сыны
- Вутерих, Авив, Фредегаст и Арбогаст, дети Вутериха и дети  Фредегаста.
И жены их умерли. Из рабов только один остался, но  и  тот  скоро  умер,
правда, не от чумы, от другой хвори.
   Дом Сейи спалили. И дома сыновей его, Вутериха  и  Авива  спалили,  а
Фредегаст и Арбогаст с отцом своим жили.
   Дома сыновей Сейи рядом с большим отцовским домом  стояли,  потому  у
нас посреди села теперь большая проплешина. Там трава сейчас  поднялась.
"Сейино пепелище" мы это место называем. Но в отличие от скамарова поля,
это место плохим не считается, потому что Сейя добрый был хозяин и в се-
ле его уважали.
   Имена сейиной родни годья Винитар не поминает,  потому  что  они  все
язычники; но я помню их, потому что о них дедушка  Рагнарис  говорит  со
своими богами.
   По селу еще несколько таких пустых мест есть, где раньше дома стояли.
После чумы там никто селиться не стал. И не из страха, а просто  потому,
что некому там дома ставить.

   Дедушка говорит, если бы не чума, наше село могло бы сравняться с тем
селом, откуда Хродомер и дедушка Рагнарис родом. Да что с тем  селом!  С
бургом могло бы сравняться.
   Из-за чумы у нас в селе не осталось наших с Гизульфом сверстников,  с
кем мы могли бы дружбу водить.
   Дедушка Рагнарис говорит, что в нашей семье так мало потерь было  по-
тому, что семя рагнарисово крепче других. Оттого и дети у нас почти  все
выжили. А у других дети умерли.
   Еще дедушка говорит, что нам с Гизульфом нужно семя это крепкое сеять
как можно шире, чтобы род наш укрепился. Да только все без  толку,  коли
мир к закату клонится. А дядя Агигульф - он лишь врагов  укрепляет.  Де-
душка Рагнарис видит в том скудоумие дяди Агигульфа.
   Дедушка ворчит: вот обступят, мол, нас племена злобные и  враждебные,
дяди Агигульфа глупой лихостью умножившиеся без меры и семенем  рагнари-
совым укрепленные. Вот тогда взвоете! Ибо рагнарисово семя крепко в зем-
лю въедается, его так просто не выполоть.
   Я люблю, когда дедушка Рагнарис  про  крепость  семени  заговаривает.
Когда дедушка про это речь заводит, он  лучшие  куски  нам  с  Гизульфом
подкладывать начинает, чтобы мы скорее росли и надежды его  оправдывали.
Дядя Агигульф тогда перестает быть любимцем дедушки.
   Гизульф сердится, потому что плодить детей придется ему, Гизульфу,  а
лучшие куски дед чаще подкладывает мне. Ибо я становлюсь любимцем дедуш-
ки, когда дядя Агигульф в немилость впадает.

   После чумы для молодых воинов достойных невест  в  селе  не  сыскать.
Только и остались - если достойных искать -  Сванхильда  с  Галесвинтой.
Для них мужа в нашем селе нет: либо недостоин молодой воин породниться с
родом Рагнариса, а кто достоин - тот и без того наш близкий  родич.  Так
дедушка говорит.
   Есть невесты в соседнем селе, откуда  дедушку  Рагнариса  изгнали  за
удаль молодецкую, так не оттуда же жен брать! Так дедушка Рагнарис гово-
рит. И Хродомер с ним согласен. Хродомера еще прежде дедушки из того се-
ла за удаль молодецкую изгнали.
   Вот и приходится жен вдалеке искать. Дядя Агигульф недаром о прекрас-
ных вандалках да гепидках все грезит. Это нам отец объяснил.
   Я думаю, нашу семью чума еще потому обошла (если  с  другими  семьями
сравнить), что дедушка Рагнарис и отец мой Тарасмунд над  воротами  мечи
повесили, чтобы князь Чума войти не мог. Мы много на дворе были,  потому
что в доме постоянно курили. Мне можжевеловый запах до сих  пор  о  чуме
напоминает, хотя я тогда и мал был. Годья Винитар можжевельник  в  храме
жжет для хорошего запаха. И для напоминания о чуме - тоже,  я  думаю.  Я
всегда в храме о чуме вспоминаю. Годья Винитар говорит - это хорошо.
   Дядя Агигульф говорит, что иной раз в походе как бросит кто  можжеве-
ловую ветку в костер - сразу чума на ум приходит.

   ПЛАЧ ДЕДУШКИ РАГНАРИСА ПО БЫЛОМУ

   После того, как дядя Агигульф нас с Гизульфом пугал сперва в кузнице,
а после во дворе, когда оборотнем прикидывался, да еще после  того,  как
Ильдихо покражу меда обнаружила и крик на весь дом подняла, дедушка Раг-
нарис в печаль впал и о былом вспоминать громко начал.
   Дедушка Рагнарис всегда  о  былом  вспоминает,  когда  дядя  Агигульф
что-нибудь вытворит или когда вообще что-нибудь не по нему.
   Дедушка сперва долго ярится. Тут уж ему на глаза лучше не попадаться.
Все равно что с рассерженным медведем в одном логове  оказаться.  Только
Ильдихо к дедушке смело приближается, его обхаживает и на всех шипит.
   После дедушка успокаивается, пива себе требует, нас с  Гизульфом  зо-
вет. "Желаю будущим своего рода любоваться", - говорит дедушка.
   Дедушка сажает меня на левое колено, на правое кружку с пивом ставит,
а Гизульф рядом с кружкой на лавке мостится. Это  тоже  почетное  место.
Гизульф тяжелый, его дедушка на колени не берет
   Оттого дедушка Рагнарис на почетное место возле себя Гизульфа сажает,
что в воспоминаниях дедушкиных дядя Агигульф редко когда любимцем  быва-
ет.
   Когда дедушка долго вспоминает, у него по  усам  слезы  начинают  ка-
титься.

   Раньше, говорит дедушка Рагнарис, все лучше было, не в  пример  тепе-
решнему. И деревья раньше выше были, сейчас как-то  сгорбились.  И  скот
крупнее урождался, сейчас измельчал. И небо голубее было, сейчас выгоре-
ло.
   Прежде люди чинно жили и воины вели себя подобающе,  а  таких  шутов,
как этот дядя Агигульф, и вовсе не водилось. Виданое ли это дело,  чтобы
воин у себя на дворе гавкал и землю руками кидал, аки пес шелудивый?
   Сел готских на земле прежде было куда больше, чем  теперь.  Оттого  и
другие племена не так заметны были. На холмах рощи густые шумели.  Дубов
было куда больше, чем теперь. И почти все дубы священными были. В  лесах
вутьи дикие рыскали, лишь изредка в села в человечьем обличии заходя.
   Люди были друг с другом рачительны, с богами же щедры, к врагам своим
свирепы. Богам в жертву не куриц ощипанных (как нынче Хродомер перед се-
вом принес) - кровь людскую приносили, рабов, а то и свободных во  славу
Вотана и Доннара убивали. Оттого и благодать от богов  отческих  широким
потоком на села готские изливалась.
   Сам Вотан, радуясь, меж селами ходил  и  часто  видели  его  в  шляпе
странника и с посохом.
   И вожди прежде не в пример нынешним умудренные были.  Никогда  такого
не затевали, как в прошлом году, чтобы перед самой посевной в поход  ид-
ти. Из походов всегда пригоняли: если рабов - так не перечесть, если ло-
шадей - так табун, если дорогих украшений с каменьями - так десятки  те-
лег. Не то что теперь: сорвет с какой-нибудь замарашки колечко медное  и
выхваляется - вот, мол, какую богатую добычу взял!
   Да и воины были куда лучше. Все оттого, что  настоящее  посвящение  в
мужской избе принимали, кровавое. Не то что теперь -  пойдет  в  мужскую
избу, блоху там на себе словит, старейшинам  и  жрецу  предъявит,  будто
подвиг ратный совершил, - вот тебе и все посвящение.
   Благолепие кругом царило. Вутьи из священной ярости не выходили,  лю-
дей зубами рвали. Пленных либо убивали, либо в жертву  богам  приносили,
соплями над ними не мотали, как кое-кто ныне.
   Девиц опозоренных конями разметывали, а не замуж их совали всем  под-
ряд, чтобы позор скрыть. Боги стояли всегда  свежей  кровью  вымазанные,
сыты и довольны были.
   Враги нападали с дивным постоянством, всегда через седмицу после  то-
го, как урожай собран. И ждали врага, и радовались  врагу,  и  побеждали
врага, и гнали врага.
   Родители для чад своих сил не жалели и пороли ежедневно. Зато и роди-
телям почет был, не то что ныне.
   Для старшего в роде посреди двора седалище возводили, так что  надзи-
рать он мог над тем, чтобы жизнь в благочинии проходила. И не нужно было
палкой грозить и напоминать, чтобы седалище воздвигли, - все в роду рва-
лись эту работу сделать, ибо почет в том для себя видели.
   И наложницы в былые времена свое место  знали,  не  дерзили,  намеков
гнусных не делали, а долг свой выполняли, пиво варили, ублажали и  прис-
луживали старшему в роду.
   Сыновья от отческого богопочитания не отходили, с лукавыми  вандалами
дел не имели, дочерей за лукавых вандалов не выдавали  и  в  доме  своем
этих лукавых вандалов не привечали и советам их лукавым не следовали.
   Да и вандалы в прежние времена иные были. Молчаливые были, неуступчи-
вые да лютые, не то что нынешние, липучие, как лепешка коровья. А у отца
Аларихова, Ариариха, эти вандалы вот где были - в кулаке железном держал
их!
   И аланы иные были. Не торговлей пробавлялись, как теперь,  -  радость
ратной потехи народу нашему несли. Оттого и уважение аланам было, не то,
что ныне.
   Стареет мир, к закату ощутимо близится, говорил дедушка Рагнарис.
   Что о людях говорить, если даже коровы и козы долг свой в былые  вре-
мена знали и несли исправно и молока давали больше, и гуще то молоко бы-
ло.
   И не было такого, чтобы тащиться приходилось неизвестно  куда,  чтобы
радость настоящего единоборства испытать. Вся жизнь в борьбе проходила и
все было чинно и благолепно. Стоило лишь на двор выйти - и бегут  уж  на
тебя с трех сторон: враг, да вутья, да зверь лютый, только успевай пово-
рачиваться.
   Да и вожди народ свой почитали. Ариарих, отец Алариха, с  охоты  вер-
нется, а после по селам ездит и со всеми добычей делится. Да и охота бы-
ла дивной, столько дичи брал Ариарих, что на пять сел хватало.
   Да что Ариарих! Еще сын его, Аларих, сколько раз в этом доме  трапезу
с нами делил.
   Вожди по отцовским заветам жили и на тех воинов опирались, что по се-
лам хлеб выращивали, дружину же малую при себе держали. Не  то  что  те-
перь, когда засела в бурге при Теодобаде орава проглотов и только и зна-
ет что орать: давай, давай! А Теодобад и рад стараться.  Только  тявкнет
какой-нибудь щенок из последних дружинников теодобадовых, что  на  самом
краю стола сидит во время пира: мол, штаны у него прохудились, пора  бы,
мол, в геройский поход отправиться, - так Теодобад и рад стараться,  уже
несется какой-нибудь герульский курятник разорять. И вечно посреди  сева
норовит отправиться, либо в разгар жатвы.
   Воины бобылями не сидели, всяк род свой продолжить стремился.  Не  то
что нынешние (это он в Валамира метит): пивом до самых глаз  нальются  и
забот о продолжении рода своего не ведают; муди и те у кабана оторвали -
своих, что ли, нет?
   Да и что за воины нынче? Коня им подавай, пешими сражаться не  хотят;
на коня попону постели, конским потом брезгуют.
   Раньше в бой пешими да нагими ходили, зато копье  было  исправное  да
меч острый. И из боя не тряпки да побрякушки приносили,  а  оружие,  ибо
враг был столь же наг и суров.
   Вон Хродомер все сетует, что при молодом Аларихе у него гепиды уздеч-
ку вандальской работы стащили. А и  правильно  стащили;  блага,  видать,
Хродомеру желали: негоже чужой работы сбрую брать.
   Что с Хродомера взять, если на поводу идет  у  молодых.  И  почитания
Хродомеру от молодых потому и нет. Когда во время пахоты (это когда Тео-
добад по глупости поход не ко сроку затеял и  Тарасмунда  сманил)  делал
Хродомер Агигульфу замечания кротким тоном  для  поучения,  Агигульф  на
Хродомера, как пес бешеный огрызался, убить грозился. Разве в иные  вре-
мена снес бы такое старейшина от молодого воина?
   Он бы, Хродомер, еще с Агигульфом да Валамиром бражничать начал.  Или
того лучше, огольцов этих, Атаульфа (то есть, меня) с Гизульфом по  бро-
шенным хатам пугать, с него бы, Хродомера, сталось.
   Что и говорить, плохо блюдет Хродомер  порядки  старинные.  Оттого  и
тяжко так приходится дедушке Рагнарису. В одиночку благолепие не  сохра-
нишь, хоть ты тут умри.
   Вот был бы Сейя жив. Сейя умел старинное  благолепие  соблюдать.  Под
рукой Сейи все с оглядкой ходили, будь то хоть рабы, хоть иные  домочад-
цы, хоть сыновья сейины.
   А девки!.. Разве было такое в прежние времена,  чтобы  дочери  воинов
самому что ни на есть никчемному мужичонке на всем селе в портки  загля-
дывали, мудями его мелкотравчатыми любовались!
   Когда дедушка Рагнарис такой, как я был, и в доме  у  батюшки  своего
жил, ни минуты он без дела не сидел, не то что мы с Гизульфом. И чистота
везде была. В свинарнике так чисто было, что хоть ночевать там ложись.
   И хозяйственным был он, дедушка Рагнарис еще с детских лет. Все в дом
нес, за своих же горой стоял.
   И не было такого, чтобы у здоровых детей в голодные годы хлеб отнима-
ли и полоумным отдавали, чтобы те тоже не померли. Калек и больных в ка-
пище относили, как было заведено. И оттого много здоровых детей  жило  и
все здоровей они становились. На них и опора была в семье.
   Конечно, и раньше такое случалось, что уроды нарождались, говорил де-
душка. У отца дедушки Рагнариса, его тоже Рагнарис  звали,  тоже  иногда
уроды рождались. Но отец дедушки Рагнариса как выяснял, что ребенок урод
или недоумок, так сразу в капище его относил. И семье польза, и боги до-
вольны были. Да и в селе от того были ему почет и уважение.
   Когда наш дедушка Рагнарис младше меня был, он часто  сидел  задумав-
шись, с открытым ртом. Дедушка о величии грезил, только отец его того не
понимал. Отец дедушки Рагнариса решил было, что наш дедушка Рагнарис то-
же полоумный, как и старший братец его (того годом раньше богам  отдали)
и в капище его свел, хоть и любил сына своего младшего. Слезами заливал-
ся, но свел.
   Жрец же в капище, с дедушкой Рагнарисом поговорив и осмотрев его  пе-
ред богами, сказал - нет, не полоумный он, а о величии грезит. И обрадо-
вался отец Рагнариса и отвел его домой, ликуя.
   Дедушка Рагнарис говорит, что уже тогда  предназначение  свое  понял:
основать новое село и старейшиной там быть, благочиние древнее блюсти.
   Дедушка Рагнарис любит рассказывать о том, как в то капище шел. Бест-
репетно шел, отважно и в то же время степенно, хоть и юн был летами.
   В доме отца дедушки нашего строгость была и благочиние. Разве  бывало
такое, чтобы вперед отца кто-нибудь есть начинал, когда за трапезу сади-
лись? А вот Гизульф недавно... (Тут дедушка о Гизульфе вспомнил и подза-
тыльник ему отвесил.)
   А работали как! Посмотрит человек на соху - и соха будто  сама  землю
рыхлить начинает. Только глянет на точильный камень - глядь, а нож уже и
наточен. А нынче!.. Агигульф уже в который раз хлев чинит.  Недавно  нож
наточил - так этим ножом даже Галесвинта, несмотря на всю свою глупость,
бы не порезалась.
   Да что там Галесвинта! Сванхильда - и та бы не порезалась.
   Все мельчает, все портится. Зерно урождается с изъяном, земля  раньше
черная была, а стала серая, да и вообще все серое стало, потому что  мир
стареет. Скоро наступит зима, которой три года стоять, а  там  уж  и  до
последней битвы недолго, сгинут все в одном огне.
   И не так сгинет, как ваш годья Винитар голову вам морочит, что  прие-
дет, мол, ваш Бог Единый на громовой телеге и вас, таких хороших, к себе
заберет. Все это он врет. Жаль, хороший был воин Винитар, покуда дурь на
него не нашла. Да что поделаешь, если все  портится,  все  стареет  и  к
упадку склоняется.
   Ему-то, дедушке Рагнарису, что - он пожил и настоящей жизни  отведал.
А вот нас, дураков, ему жалко.
   В бурге последний раз бывал, так смотреть там на все тошно. Лоботрясы
повсюду ходят. Озоруют - и то скучно.
   Да и пиво ощутимо испортилось. Раньше-то оно душу веселило, а  теперь
желудок гнетет. (При этих словах дедушка в сторону Ильдихо кулаком  гро-
зил.)
   Все безобразия оттого, что богов люди забывать  стали,  от  отческого
богопочитания отступились. Жертв кровавых не приносят, соберутся в своем
храме, ноют, как баба по битому кувшину и жидкую слезу точат: ах, бедный
скамар, к кресту его прибили.
   Того-то скамара, князя-то Чуму, своими руками на скамаровом поле  ра-
зорвали, и никто ни слезинки не уронил. А все почему?  Потому  что  пра-
вильно поступили. Эта вера новая - она похуже всякой чумы будет.
   И на кого богов отеческих променяли? И каких богов! Странника Вотана,
Доннара-молотобойца, Бальдра, светлого господина забыли, а бродяге  пок-
лоняются. Кто он такой, бродяга этот? Нешто дал бы доблестный воин себя,
как лягушку, распластать?
   Прав был старый Ариарих, отец Алариха. Ежели прослышит, что какой во-
ин дурью начинает маяться и кресту поклоняться, так  сразу  на  поединок
того воина вызывал и убивал. Иной воин отказывался против  вождя  оружие
поднимать, так тех Ариарих без поединка убивал.
   И так убил многих.

   Одежду меховую шить - и то разучились. Раньше грела, а теперь  холод-
но.

   ГУСЛИ

   Как-то раз дедушка Рагнарис послал дядю Агигульфа в  бург  за  новыми
серпами, дав для обмена овцу. Знал бы, что из этого выйдет, - ни за  что
бы дядю Агигульфа не послал. Но тут уж волков бояться - в лес не ходить.
Коли имеешь дело с дядей Агигульфом, нужно быть готовым ко всему.
   Дядя Агигульф с собой еще мешок ячменя взял и  коня  своего.  Сказал,
что перековать бы коня не мешало.
   С тем отправился в бург.
   Вернулся на следующий день. Серпы привез, коня привел, за  плечами  в
мешке гостинец привез. А какой гостинец -  не  говорил.  Сказал,  сперва
отобедать нужно, на голодный желудок гостинец этот,  мол,  правильно  не
понять.
   Когда коня в стойло повел, дедушка Рагнарис и увидел по  следам,  что
подкова одна с выщербиной, старая. Спросил удивленно, почему коня не пе-
рековал. Неужто весь мешок ячменя на тот гостинец неведомый ушел? Да  на
что они сдались, такие гостинцы!
   Дядя же Агигульф ответил, кузнец про те подковы говорил, будто  очень
хорошие те подковы. До Данубия добраться и назад вернуться можно  и  все
им сносу не будет.
   Бросили они о подковах спорить, и трапезничать мы сели. После  трапе-
зы, как насытились, подступили мы все к дяде Агигульфу,  чтобы  гостинец
свой он нам показал.
   Дядя Агигульф, торжествуя, из мешка гусли вынул. Вернее, сперва-то мы
подумали, что это какой-то особенный лук, чтобы стрелять всем вместе. Но
дядя Агигульф объяснил нам, что гусли это. Помогают они сказителю  песни
о героях рассказывать. Мы с Гизульфом не очень поняли, как это гусли по-
могают рассказывать. Они деревянные и слов не знают.
   Дедушка Рагнарис заворчал, зачем это дяде Агигульфу  песни  о  героях
понадобились. Но дядя Агигульф на это заявил, что давно уже  дар  скази-
тельный в себе ощущает. Как в битве мечом размахнется, как  опустит  меч
на голову вражескую, как услышит хруст костей и лязг металла - так стро-
ки сами собой на ум приходят.

   Случилось же в бурге вот что. Приехал дядя Агигульф и  зашел  дружину
проведать. Первым делом повстречал одного дружинника по имени  Гибамунд.
Сидел тот, изрядно уже пивом накачавшись, и скамар  какой-то  перед  ним
сидел, на коленях вот эти самые гусли держал. И песню  громкую  пел,  за
струны дергая.
   Гибамунд же подсказывал скамару, какие слова говорить. Пели про  бит-
ву, и выходило так, что этот Гибамунд самый главный герой  в  той  битве
был. Подскажет Гибамунд еще какую-нибудь подробность той битвы, а скамар
тут же ладными стихами излагает. И за струны  дергает  беспрерывно,  так
что гром стоит, как если бы волны о скалу  разбивались,  разбитое  судно
проволакивая.
   Сел рядом дядя Агигульф. Заслушался. завидно ему стало.
   У скамара рожа красно-сизая, глаза вверх завел, знай себе струны дер-
гает да поет осипшим голосом, когда пиво не лакает.
   У Гибамунда слезы аж подступают, так прекрасны песни  те.  Дядя  Аги-
гульф пива с Гибамундом и  скамаром  выпил  и  тоже  слезу  сглотнул.  И
впрямь, прекрасные песни. И захотелось дяде Агигульфу, чтобы и о нем та-
кие песни сложили.
   Учтивейше попросил дядя Агигульф Гибамунда, чтобы  тот  скамара  того
дивно-песенного ему продал. Гибамунд