его голосу я слышал, что он испуган.
   Гизульф выгонял из дома моих сестер, мать и Ильдихо, как овец.  Разве
что не гавкал. И меня пнул, пока я спросонок глазами хлопал.
   Мы выскочили на двор. По всему селу лаяли собаки. Тарасмунд  стоял  с
мечом и не оборачиваясь обронил:
   - Чужаки.
   Странно, но я не удивился.
   Тарасмунд напряженно прислушивался, пытаясь понять, свободна ли  ули-
ца. Со стороны храма Бога Единого доносились крики и звон оружия. Посте-
пенно разгоралось зарево.
   - Храм горит, - сказала Ильдихо. А Гизела тихонько заплакала.
   Тарасмунд показал нам, чтобы мы шли за ним. Но не успели мы выйти  со
двора, как к нам заскочили сразу двое. Под одним был конь Гизарны.
   Лицо у этого всадника было белое. С него свисали клочья мертвой кожи.
Оно было неподвижное, как у трупа. Сам же всадник - маленький, кряжистый
- и на человека не был похож. Он был как те туманные карлики, о  которых
я грезил.
   Тарасмунд крикнул нам:
   - Бегите!
   И убил коня под вторым всадником. Конь рухнул, придавив всадника. Тот
ворочался под ним, яростно и непонятно ругаясь.
   Тот, что сидел на коне Гизарны, занес меч над Тарасмундом.  Когда  он
повернулся, я увидел: то страшное лицо было вовсе не лицом, а берестяной
личиной. А когда я перевел взгляд на Тарасмунда, то  никого  не  увидел.
Там, где он только что стоял, было пусто.
   Гизела утробно взвыла и, схватив Галесвинту за руку, бросилась обрат-
но в дом. Она тащила Галесвинту за собой и бежала, не  разбирая  дороги.
Галесвинта споткнулась обо что-то и страшно заверещала,  но  Гизела,  не
обращая на это внимания, волокла ее дальше, к дому.
   Я бросился было за ними, но, не добежав, увидел - то, обо что  запну-
лась Галесвинта, был наш отец Тарасмунд. Он бил по  земле  ногами.  Лицо
его, запрокинутое наверх, было совершенно бессмысленным, как у  Ахмы-ду-
рачка.
   Я схватил его за руку, которой он сжимал меч. Отец не хотел  отдавать
мне меча и изо всех сил  стискивал  пальцы.  Я  думал,  что  сломаю  ему
пальцы, когда разжимал их. И когда Тарасмунд выпустил меч,  он  был  уже
мертв.
   Я выпрямился над телом отца, стоя с мечом. Неподвижная личина  оборо-
тилась теперь ко мне. Она будто чуяла запах металла в моей руке.
   Я вдруг вспомнил, как годья говорил: "Когда тебе страшно, делай  так"
- и нарисовал в воздухе крест. Я чертил крест левой рукой, потому что  в
правой был меч.
   И тут за моей спиной раздался страшный треск, грохот и топот.  Личина
попятилась. Конь Гизарны пугливо присел на задние ноги.
   Из конюшни, низко припав к шее коня, вырвался Лиутпранд. Если бы  се-
верный ветер заточили в тесной каморе - он и то не мог бы, кажется, выр-
ваться на свободу яростнее, чем наш Лиутпранд из конюшни. В полном  бое-
вом облачении, сверкая в занимающемся пожаре своей кольчугой, он едва не
вышиб головой поперечину над входом.
   Со страшным ревом устремился Лиутпранд на берестяную личину. Конь Ли-
утпранда легко перескочил тело Тарасмунда и сбил меня с ног. А тот,  что
был в личине, повернул коня и с гиканьем помчался прочь с нашего  двора.
Лиутпранд поскакал за ним.
   Мой брат Гизульф бросился в конюшню и крикнул мне  на  ходу,  чтоб  я
вставал и что он, Гизульф, выведет коня дяди Агигульфа.
   Становилось все светлее, и я понял вдруг, что горят дома вокруг храма
Бога Единого. По улице пронесся грохот копыт и почти сразу ушел в сторо-
ну храма. Над моей головой тьму прочертили огненные полосы. Их было нес-
колько. Две или три головни попали на крышу дома, и солома стала тлеть.
   Я крикнул матери, чтобы она выходила, что путь свободен, а сам  побе-
жал к воротам - там оставались Сванхильда и Ильдихо. Но их  там  уже  не
было.
   Дорогу передо мной вдруг осветило ярким светом. Я обернулся и увидел,
что крыша дома уже запылала. Занялась и крыша конюшни,  откуда  Гизульф,
бранясь и плача, пытался вывести коня дяди Агигульфа. Конь испугался ог-
ня и ни в какую не хотел выходить.
   Я закричал Гизульфу, чтобы тот бросал коня. Не знаю, слышал  ли  меня
Гизульф. Когда я выскочил на улицу и огляделся, я увидел, что село пыла-
ет, как лучина, зажженная с одного конца. Возле храма Бога Единого,  где
стояли дома годьи Винитара, Одвульфа, Гизарны и  Агигульфа-соседа,  было
светло, как в полдень. Пешие и конные метались в свете пожара. Из  этого
пламени доносился чудовищный рык, будто в наше село пришел волк Фенрир.
   Я бросился бежать в сторону хродомерова подворья, где было темно.  Со
всех сторон я слышал конский топот, крики, лязг металла, треск  пламени.
Эти звуки будто преследовали меня, и я каждое мгновение ждал смерти. Над
селом то взлетал, то замолкал этот странный визг - звериный, радостный.
   Когда я почти уже добежал до хродомерова  подворья,  то  увидел,  что
всадники идут на село и с этой стороны. Я прянул в сторону, на двор  Ар-
гаспа, и в этот миг пришла та самая боль, которой я ждал. Что-то  сильно
хлестнуло меня по ноге. Я пробежал еще несколько шагов, прежде чем  боль
вдруг оглушила меня, да так, что я потерял равновесие и  упал.  Всадники
пронеслись мимо.
   Я повалился лицом в лопухи и полежал так - не  знаю,  долго  ли.  Мне
стало жарко. Я поднял голову и увидел, что горит дом Аргаспа. Пламя  ос-
ветило двор, и я увидел, что Аргасп беспомощно ползает по двору,  хвата-
ясь руками за землю. В спине у него торчало длинное копье. Ноги  Аргаспа
мертво волочились, как полотно, скрученное в жгут.
   За домом Аргаспа была тропинка, которая вела вниз по глинистому косо-
гору к реке. Я добрался до этой тропинки и стал сползать по ней на живо-
те, придерживаясь руками за траву, чтобы не скатиться в реку. От  страха
и боли я скулил, как щенок. Только бы добраться до хродомеровой норы,  а
там уж меня не найдут. Разве что случайно.
   Неподалеку отсюда в склоне косогора была та самая  хродомерова  нора,
над которой потешался дедушка Рагнарис, когда рассказывал, как село  ос-
новали. Нынешний же дом Хродомера  стоял  на  косогоре,  повернувшись  к
склону как бы спиной. Хродомер словно стыдился норы своей и не желал  ее
видеть, когда поутру выходил из дома. Так дедушка Рагнарис говорил.
   В этой-то норе я и думал отсидеться, пока наши великие воины  -  дядя
Агигульф, Ульф, Валамир - не истребят чужаков, всех, до последнего чело-
века. А когда последний чужак найдет свою бесславную  погибель,  Гизульф
догадается, где я прячусь. Он и сам бы здесь спрятался. Если  только  не
погиб Гизульф в горящей конюшне...
   Я сполз пониже и оказался на узенькой тропке, что вела вдоль реки за-
дами села.
   В этой норе мы часто прятались, когда играли и выслеживали друг  дру-
га. Вход в нее находится не на самой тропинке, а на высоте двух  челове-
ческих ростов над ней. С тропинки вход в нору был не виден, если  только
не знать о ней заранее - весь склон густо зарос лопухами.
   Я стал карабкаться по склону. Карабкаться пришлось  очень  осторожно,
чтобы не помять лопухи. Они были уже жухлые, и помять их легче  легкого.
А я не хотел, чтобы чужаки нашли меня по этим следам.
   Стрелу, торчавшую в ноге, я обломил, чтобы она не цеплялась, но обло-
мок с иссиня-черным оперением сохранил. Точнее, я  только  потом,  когда
рассвело, разглядел его, а пока просто сунул за ворот рубахи.
   Я понимал, конечно, что ранен не смертельно. Но рана,  похоже,  этого
не знала. Потому что болела она все сильнее и сильнее, будто взялась ме-
ня уморить.
   Мне показалось, что я очень долго одолеваю знакомый путь до норы.  Но
наконец я очутился там.
   В норе было темно, холодно и сыро. Я свернулся  калачиком,  как  пес,
чтобы сберечь тепло, но все равно меня трясла крупная дрожь. Раненая но-
га донимала тупой дергающей болью.
   Я весь извертелся, пытаясь лечь так, чтобы не тревожить ее.
   Я положил меч Тарасмунда рядом с собой.  Я  вдруг  почувствовал,  что
очень устал. До норы почти не доносилось никаких звуков - на реку откры-
валась нора, - и я понятия не имел о том, что делается в селе.
   Постепенно меня сморил сон. Но тут же боль разбудила меня. Я засыпал,
а она меня будила. Так шло время. Мне по-прежнему ничего не было извест-
но. Я стал бояться, что помру в этой норе от раны, как Ахма. Только Ахма
расставался с жизнью дома, на глазах своих родичей, а я издохну, как ди-
кий зверь.
   Я стал прислушиваться, жадно хватая любой  звук,  доносящийся  извне.
Мне хотелось знать, что происходит сейчас в селе. То и  дело  мне  чуди-
лось, что я слышу яростный боевой  клич  дяди  Агигульфа,  звон  оружия,
предсмертные стоны врагов. Да иначе и быть мне  могло.  Мне  даже  стало
жаль этих глупых чужаков. Они сами  не  понимали,  куда  сунулись.  Один
только дядя Агигульф стоит десятерых воинов, а Ульф - двух дюжин.
   Я лежал и грезил. Думаю, у меня начинался жар, потому что временами я
переставал чувствовать холод, а временами промерзал до костей.
   В селе кипел отчаянный бой. Со стороны  кузницы  во  главе  с  Ульфом
примчались вандалы - могучий кузнец Визимар с боевым молотом и  яростная
Арегунда. Ульф же, как встарь, был вооружен двумя  мечами.  И  там,  где
проносился Ульф, справа и слева от него валились трупы врагов. И заперли
они дорогу из села, преградив чужакам путь к спасению.
   Со стороны же храма загораживал чужакам путь Лиутпранд.  Широкий  меч
Лиутпранда поднимался и опускался, и срывались с него капли крови. Гнев-
но ревел Лиутпранд оттого, что убитые громоздятся перед ним валом, мешая
другим чужакам подобраться поближе, дабы изведать ту же участь.
   По селу, изнывая от жажды мести, носились дядя Агигульф  и  друг  его
Валамир, Гизарна и Теодагаст, и даже угрюмый Од-пастух с копьем в руке и
с двумя свирепыми псицами - он бился с чужаками на задах села, а  собаки
рвали в клочья тех, кто пытался уйти.
   И пребывал дядя Агигульф в священной ярости.  И  Валамир  пребывал  в
священной ярости. И только одно удерживало их, одержимых гневом, от  то-
го, чтобы порвать друг друга зубами - обилие врагов.  И  уничтожали  они
чужаков во множестве, поливая их кровью нашу землю, которая от того  бу-
дет еще тучнее...
   И вознеслись уже над нашим домом на кольях многочисленные  головы.  И
над домом Валамира вознеслись. И кичились друг перед  другом  дядя  Аги-
гульф и Валамир видом и числом тех голов.
   И одну голову Гизульф отрубил и подарил Марде-замарашке.
   Годья же Винитар в великой святости своей сперва возносил  молитвы  к
Богу Единому, после же вышел из храма с крестом в руке и повелел чужакам
остановиться. И тотчас те чужаки, что возле храма были, обращаются в со-
ляные столпы - как нам про то годья рассказывал еще прежде. И много  на-
валилось соляных столпов возле храма. А Одвульф их собирал и  в  большой
ступе толок. И многих истолок в соль. И стало в селе много соли, так что
еще и в бурге мы ею торговать будем всю зиму.
   Дядя же Агигульф будет брезговать той пищей, которая этой солью посо-
лена - так велико его презрение к чужакам.
   А когда закончится бой и падет последний чужак, скажет мой  брат  Ги-
зульф: "А где Атаульф?" И найдет он меня в этой норе, ибо сам  спрятался
бы здесь же. И возьмет меня за руку и выведет из норы на солнечный свет.
И скажет Гизульф: "Настало время стравы по отцу нашему Тарасмунду и  Ар-
гаспу, отважному воину". И похороним мы их в кургане подле Алариха, Арб-
ра и Рагнариса.
   И придут воины из бурга, чтобы возвести тын. И для каждого шеста най-
дется вражеская голова, чтобы шест тот украсить. И еще останутся  лишние
головы, их Валамир с Агигульфом повесят туда же, где их охотничьи трофеи
в роще висят.
   И оружия много от чужаков нам останется. У каждого в селе будет хоро-
ший меч или несколько мечей. И родится сын Гизульфа,  мой  племянник.  И
подарю я этому племяннику меч нашего отца Тарасмунда. И назовем  мы  его
не Вультрогота, а Тарасмунд. А если Марда возражать вздумает, мы  ей  по
сопелке, чтоб знала свое место, рабыня валамирова.
   Устрашенная сладостью этих грез, отступила боль. И я наконец  успоко-
ился и заснул, зная, что скоро все закончится и закончится добром.

   Я проснулся оттого, что возле норы послышались шаги. Я совсем уж соб-
рался было окликнуть Гизульфа - ведь это он пришел, чтобы  вывести  меня
из норы - но помедлил. Подобрался ко входу и стал глядеть через  лопухи.
Я увидел туман над рекой и золотящееся небо. Скоро  должно  было  встать
солнце.
   Шаги стихли. Я решил подождать еще немного.
   Тут над норой, выше по косогору, я услышал чужую  речь.  Стало  быть,
чужаки еще истреблены не все. Я сразу отпрянул от входа и затаился.
   Потом что-то непонятно зашуршало. Может быть, сюда кто-то полз. Вско-
ре и эти звуки прекратились.
   Я долго еще оставался недвижим. Когда я снова решился пошевелиться  и
подобраться ближе ко входу, солнце уже показалось.
   Хотя солнечные лучи  и  не  проникали  в  хродомерову  нору  и  здесь
по-прежнему было холодно, от этого золотого света, разлитого над  рекой,
мне будто становилось немного теплее.
   Я слышал плеск воды. И еще мне все время казалось, что я различаю ка-
кие-то голоса, звуки шагов, звон мечей.
   Над селом стоял густой запах гари - или мне это только чудилось,  по-
тому что моя одежда вся пропиталась дымом?

   И снова до меня донесся топот. На этот раз  не  показалось  -  кто-то
действительно бежал по тропинке. Гизульф?..
   Еще мгновение - и в просвете между лопухами я увидел мою сестру Сван-
хильду. Она бежала по тропинке, что вела вдоль реки, в сторону кузницы и
болот.
   Прямо над моей головой раздались громкие голоса и смех. Чужаки, понял
я. И почти сразу кто-то понесся вниз по косогору, едва не угодив ногой в
мою нору. Перед моими глазами мелькнул мягкий  сапог  из  светлой  кожи,
густо заляпанный грязью.
   А где же Гизульф? Неужели герои до сих пор не освободили село?
   ...Было время, когда дедушка Рагнарис грозил Сванхильде, что размечет
ее конями за дерзость. Но если бы даже Сванхильду действительно разметы-
вали конями - и то, кажется, она бы так не кричала.
   Чужаки - я не понял, трое их было или четверо -  повалили  Сванхильду
на траву и долго ее насиловали. Под конец она устала кричать и  замолча-
ла. А эти переговаривались и пересмеивались, я не понимал, о чем.
   Потом она страшно взревела - совсем уже чужим низким голосом - откуда
только сила взялась. Но на этом ее силы и закончились. Чужаки отступили.
Сванхильда теперь только мычала невнятно, но все тише и тише.
   Один из чужаков что-то коротко сказал,  остальные  засмеялись.  Потом
они ушли.
   Я подождал еще немного, но кругом было тихо. Тогда я очень  осторожно
выглянул из-за лопухов, чтобы посмотреть, что случилось с  моей  сестрой
Сванхильдой.
   Она лежала на спине, ухватившись пальцами за траву. Ее голые ноги бы-
ли измазаны кровью и сырой глиной. Из  живота  вырастал  большой  темный
крест. Я узнал этот крест. Это был тот самый дивный крест,  что  выковал
Визимар, желая годью утешить.
   И понял я тогда, что годья мертв.

   Годья Винитар мертв. Крестом, который должен был творить чудеса, уби-
ли Сванхильду. И Тарасмунд, мой отец, убит. И Аргасп...
   В этой норе было слишком холодно. У меня зуб на зуб не попадал. Я по-
нял, что никогда уже не согреюсь. Потому что если убиты все они, значит,
нет больше и Агигульфа, и Валамира, и Гизарны, и Теодагаста, и Лиутпран-
да - они бы не допустили, чтобы чужаки хозяйничали в нашем селе и твори-
ли свои черные дела...
   ...И Гизульф...
   ...И наша мать Гизела...
   ...И Ульф... Нет, Ульф мог и не погибнуть. Он всегда остается...
   Я стал думать, кто еще мог бы нас выручить. Теодобадовы дружинники  -
ведь они уже на подходе к селу. Они ударят и...

   Я думал, что Сванхильда уже умерла, потому что она долго  лежала  не-
подвижно, когда она вдруг снова начала мотать головой по тропинке,  пач-
кая в мокрой земле свои светлые волосы. У Сванхильды красивые волосы.  И
вообще она мне вдруг показалась красивой, хотя раньше я  ее  терпеть  не
мог.
   Еще долго я сидел в норе, дрожа от холода, и слушал, как  она  мычит,
лежа на тропинке. Временами она замолкала, тогда я радовался  тому,  что
она умерла. Но она снова начинала свое.
   Моя нога от холода онемела и почти перестала болеть. И все равно  мне
казалось, будто я умираю вместе со Сванхильдой. И хотелось, чтобы поско-
рее все закончилось - и для нее, и для меня.
   Но смерть все длилась и длилась.
   Наконец, я изнемог ждать и совсем уже решился было выбраться из  норы
и добить Сванхильду мечом Тарасмунда.
   Я положил пальцы на рукоять, но тут на тропинке снова послышались ша-
ги, и я замер, боясь пошевелиться. Кто-то из чужаков вернулся. Он  оста-
новился над Сванхильдой и долго смотрел на нее.
   А я смотрел на него. И увидел я, что он молод,  немногим  старше  Ги-
зульфа. И еще запомнил я, что на щеках у него нарисованы черным или  си-
ним две спирали. А потом он повернулся и ушел.
   А Сванхильда все мычала и мычала. Теперь я не решался  выйти  к  ней,
потому что чувствовал: этот, с раскрашенным лицом, где-то неподалеку.  И
тоже слушает.
   Я понял вдруг, что наше село корчится в агонии. Оно умирает медленно,
в муках, как моя сестра.

   Сванхильда затихла, когда тени уже стали короткими. Когда она умерла,
я сразу это почувствовал.
   И я почти сразу же провалился в сон. В черный сон без сновидений.

   Я пробудился оттого, что кто-то лез в мою нору,  разгребая  лопухи  и
сопя от усердия. Ужас пронзил меня ледяным копьем. Я даже не смог  поше-
велиться, не то что схватить меч.
   А этот у входа ворочался, пыхтел и вдруг тихонько запел.
   Пел он ту самую колыбельную, которой тешила нас мать, Гизела. Он, по-
хоже, знал только начало песенки, потому что  повторял  бесконечно  нес-
колько первых слов.
   - Вырастешь, сын, большой, возьмешь отцовский меч,  сядешь,  сын,  на
коня, поедешь в те земли, до которых отец не дошел...
   Потом хихикнул, прервав пение, и спросил знакомым голосом:
   - Где меч-то отцовский? Не забыл ли меч отцовский? Не будет меча,  не
сядешь на коня, не поедешь в земли, до которых отец не дошел...
   Шумно пустил ветры и засмеялся.
   И вдруг руку в нору просунул и меня за ворот  схватил.  Так  схватил,
будто заранее знал, где я прячусь. И наружу поволок,  точно  лисенка  из
логова.
   Так, вместе с мечом Тарасмунда, и вытащил.
   Это был Гупта. Я понял, что это Гупта, еще не видя его. От меня пахло
гарью - я думаю, от любого в нашем селе сейчас пахло гарью. А  от  Гупты
пахло молоком.
   У меня сразу отлегло от сердца. Гупта - святой. Гупта - это чуть-чуть
меньше, чем Бог Единый. Он нарочно пришел сюда, чтобы  воскресить  всех,
кто нынче погиб. И снова будут живыми, побывав в руках у Гупты, и  Сван-
хильда, и Тарасмунд, и другие - все.
   Гупта нарочно пришел сюда, поразмяться-повоскрешать. Где  еще  найдет
он столько работы?..
   Гупта тащил меня спиной вперед. И только я оказался на  воздухе,  так
сразу в страхе отпрянул и прижался к толстому гуптиному животу.
   Прямо на меня, протянув ко мне  руки,  будто  желая  схватить,  лежал
мертвый Хродомер. Казалось, ползет Хродомер вниз по  косогору.  Остекле-
невшими глазами смотрел на курган за рекой. Две стрелы торчали в спине у
Хродомера.
   Я поднял глаза выше и косогор показался мне незнакомым, низким. И тут
понял я, что нет больше  хродомерова  подворья,  которое  стояло  здесь,
сколько я себя помню. Ничего, Хродомер воскреснет - все отстроит заново.
Еще лучше будет, чем прежде.
   В гуптиных медвежьих лапах я был как воск. Гупта оборотил меня к себе
лицом, ткнул в меня своей пушистой мягкой бородой, где крошки с  прошлой
трапезы застряли, и запел по-новому. Пел он на каком-то  странном  наре-
чии. То и дело мне начинало казаться, что я вот-вот пойму эти слова,  но
смысл их снова ускользал от меня. Гнусавое, распевно-протяжное было  это
наречие и одновременно с тем скворчащее, как сало на глиняной  сковород-
ке.
   Гупта пел долго. Иной раз он путался в словах, но это его не смущало.
Пел себе и пел, глаза прикрыв