, даже родному брату. Поэтому и при-
шел к годье с головой. А меня с собой взял, чтобы я ему проводником был.
Мол, он, дядя Агигульф, ведать не ведает, как там в храме Бога Единого с
годьей вашим себя вести надлежит. Если бы то в капище  было,  так  ведал
бы.
   Дядя Агигульф всегда меня с собой сманивает, когда к  годье  Винитару
за какой-нибудь надобностью идет.
   Годья Винитар как только увидел, что мы с дядей Агигульфом и  мертвой
головой в храм направляемся, так сразу из храма выскочил и на нас руками
замахал. Дядя Агигульф меня вперед выставил: объясняй, мол, годье, что к
чему.
   Я и объяснил степенно, что надо бы мертвую голову в храме  сохранить,
ибо негоже, чтобы она у нас дома жила. По ночам чужак с Арбром  дерется,
от этого все женщины боятся и я тоже плохо сплю,  а  дедушка  недоволен,
что Арбра обижают. Да и пованивать голова начала, а в храме места  много
и можжевельника запас есть, чтобы жечь от дурного запаха.
   Хоть и были мы с дядей Агигульфом отменно кротки, а годья рассвирепел
и нас прочь прогнал. Вслед еще кричал, что Бог Единый - Бог живых, а  не
мертвых. А старые боги - воистину мертвы, оттого и тешатся мертвыми  го-
ловами и черепами, какие на Долгом Холме дураки  молодые  воздвигают  по
глупости щеняческой.
   По дороге домой мне еще и от дяди Агигульфа досталось. Какой  же  ты,
мол воин (презрительно бросил мне дядя Агигульф), коли с богарем  объяс-
ниться не можешь! И плюнул. А сам украдкой голову по волосам погладил  -
доволен был, что не отнял ее Винитар.

   Думали было голову в капище отнести. Там бы жрец за ней присмотрел, а
жрецу дядя Агигульф верил.
   Но до капища идти далеко, куда дальше, чем до озера. Да и нельзя было
в капище голову нести, ибо капище в лесу, там лисы и барсуки  голову  бы
объели и попортили, коли жрец не доглядел бы.

   Кончилось же тем, что вся эта возня с головой надоела дедушке  Рагна-
рису. Освирепел дед и велел голову засолить, как испокон веков делалось.
   Мать наша Гизела наотрез отказалась голову солить.  Дедушка  Рагнарис
Ильдихо заставил. Ильдихо отказаться не посмела.
   Гизела выгнала Ильдихо из дома вместе с поганой головой и самый  пло-
хой горшок ей дала. Ильдихо солила голову в дальнем углу двора, а  мы  с
братом Гизульфом подсматривали и донимали ее шутками.
   Тут же и дядя Агигульф вертелся, следил, чтобы ущерба голове  не  на-
несла бестолковая баба. Шутка ли - самому Теодобаду голову  представлять
придется! Может, из-за этой головы целый поход сладится.
   Ильдихо ругалась и кричала, чтоб дядя Агигульф сам свою голову  солил
и с нею миловался. Но дядя Агигульф  солить  голову  наотрез  отказался,
сказал, что не воинское это занятие - с горшками возиться. Тем более - с
треснутыми.
   Дядя Агигульф еще оттого волновался, что годья по селу  народ  мутить
начал и возмущался против головы. Знал бы еще годья, что голова  эта  от
верующего в Бога Единого была! Меня совесть мучила, стоит ли  годье  про
это рассказывать.
   Сванхильда, все еще местью горя, всем нашептывала:  оттого  Агигульф,
мол, неспокоен, что боится - не надумал бы годья  за  голову  на  едино-
борство его вызвать. Ибо побьет годья Винитар Агигульфа и плакала  тогда
мертвая голова - не видать ее Агигульфу. И правильно  сделал  бы  годья,
если бы и впрямь надумал Агигульфу бока намять во славу Бога  Единого  и
Доброго Сына Его!
   Я все думал насчет чужакова креста. Я решил все рассказать годье  Ви-
нитару, но не сейчас - потом, когда голова уже у Теодобада будет. А пока
про то говорить не стоит. Неровен час отправит нас годья к озеру за  те-
лом, чтобы собрать этого убиенного целиком и похоронить, как положено, у
Долгого Холма. Тащить же от самого озера безголовое тело, да  еще  поле-
жавшее несколько дней на солнышке, мне ох как не хотелось.
   А тело, что у озера лежало, видать чего-то жаждало, не то  отпевания,
не то отмщения, ибо еженощно во сне мне являлось. Страшные это были сны.
Мнилось мне ночами, будто от озера движутся по тропе в камышах, мимо ро-
щи, рыжеусые чужаки, по бокам от них вепри подземные бегут, а ведет их в
наше село безголовое тело. Каждую ночь с криком просыпался. Гизульф  го-
ворил, что и ему похожее снится.

   На тинг дядя Агигульф явился, ясное дело, с головой, уже  засоленной.
Валамир как увидел дядю Агигульфа, так сразу закричал: не боишься,  мол,
Агигульф, что ежели женишься, то голова жену твою за сиськи хватать  бу-
дет? Дядя Агигульф решил, что Валамир ему завидует, о чем и сказал Вала-
миру - прямо и с достоинством.
   Меч чужаков дяде Агигульфу сберечь для себя не удалось - его  дедушка
Рагнарис Хродомеру отнес. Хродомер на тинг с этим мечом явился.
   Когда все собрались, дядя Агигульф еще раз рассказал то, что все  уже
знали. Рассказывая, дядя Агигульф все показывал, как оно  было.  Прыгал,
приседал, топориком взмахивал. Гизульфа же заставил за чужака быть и та-
иться.
   Остальные слушали и смотрели очень внимательно.
   Гизульф шепнул мне, жаль, мол, что Велемуда, родича нашего,  на  этом
тинге нет. Если бы Велемуд на тинге был - то-то была бы потеха!  Велемуд
бы наверняка заявил, что чужака лично знал, и жену этого чужака знал,  и
дочерей этого чужака бесчестил, и подробностями бы усладил.
   Но по счастью, Велемуда, родича нашего, на тинге и  впрямь  не  было,
потому сразу о деле заговорили, как только дядя Агигульф прыгать  закон-
чил и, отдуваясь, огляделся горделиво.
   Заговорили же вот о чем. Кого с этой новостью к Теодобаду посылать.
   Решили мужа степенного послать и красноречивого, чтобы до вождя сумел
важную весть довести. Дело ведь нешуточное. Сколько лет село  стоит,  ни
разу чужаков иноплеменных так близко от села не видели.
   В походах - да, в походах  много  разного  диковинного  люда  видели.
Взять тех же гепидов... Что и говорить, странные  они,  гепиды.  Но  вот
иноплеменные чужаки... Да еще чтобы возле села - нет,  такого  не  быва-
ло...
   Да и не гепид этот чужак, вроде.
   Дядя Агигульф сказал: точно, не гепид. Нутром, мол, чую, что  не  ге-
пид, ибо на гепидов у меня особенное чутье.
   Валамир сказал, что у него тоже на гепидов чутье.
   А Аргасп заговорил про то, что у него, Аргаспа, чутье на герулов, так
вот, чужак этот и не герул.
   Тут раб аргаспов Снага откуда-то вывернулся и тоже про  чутье  языком
замолол. Дескать, пока скамарствовал - даже псоглавцев повидал. Так вот,
чужак этот - не псоглавец, сразу видно.
   Дедушка Рагнарис на Аргаспа заревел, чтоб раба своего брехливого ути-
хомирил. Мол, и без Снаги видать всем, что не  псоглавец.  Голова-то  не
песья! Да и виданое ли дело, чтоб рабы всякие на тинге  голос  подавали.
Воистину, мир к концу клонится.
   Аргасп Снаге уйти велел и кулак ему показал, пригрозив скорой распра-
вой.
   Валамир начал в затылке чесать, о чем-то напряженно  думая,  и  изрек
наконец:
   - А не ромей ли это?
   И пояснил, что ромеи - они где-то на полдень живут. Земля  у  них  на
диво тучная и бескрайне обширная. У  Теодобада  кувшин  есть  ромейский,
тот, что с гримой. Очень, мол, голова на гриму ту похожа. И  не  обратил
ли внимание Агигульф - не было ли кувшина при чужаке?  Ибо  ведомо,  что
кувшины они изготавливают во множестве.
   Тут дядя Агигульф за голову обиделся и сказал, что  Валамир,  видать,
на плечах кувшин с гримой носит. Он, дядя Агигульф, такую вещь, как кув-
шин, всяко бы не просмотрел. Не было при чужаке кувшина.
   Валамир задумался тяжко, после же молвил, что и впрямь, видать, чужак
не ромей был.
   Хродомер споры пресек. Сказал степенно, что много разного люда по ми-
ру бродит. Не то важно, кто был этот чужак. То важно, отчего он в  камы-
шах таился. И сколько их там таилось. И для чего таились. Боялись ли нас
или же что-то вынюхивали?
   Дядя Агигульф сказал, что раз видал их уже, да только в  селе  у  нас
никто правдивому рассказу не поверил. А он, дядя Агигульф, еще раз гово-
рит: по всему видать - вынюхивают эти чужаки что-то.
   - Тревожно мне, - сказал Хродомер. И замолчал надолго.

   Говорили и спорили еще немалое время. Уж и стоять-то все устали,  пе-
реминались с ноги на ногу.
   Все племена окрестные перебрали, все истории о них рассказали. И  ре-
шено было-таки к Теодобаду посылать с недоброй вестью. И непременно  го-
лову и меч в дружине предъявить.
   Дядя Агигульф сказал, что голову никому не доверит.  Немало  наслышан
он о воинах, которые трофеи свои легкомысленно другим доверяли  и  через
то немалый ущерб претерпевали. И вызвался сам в бург ехать, дабы с  дра-
гоценной головой не разлучаться. Да и с любимым вождем повидаться  хоте-
лось дяде Агигульфу.
   Валамир сказал, что тоже в бург поедет. Валамир сказал, что  Теодобад
его, Валамира, очень уважает и к его советам прислушается.
   Тут Хродомер закричал неожиданно, что, мол, зачем же Валамира с  Аги-
гульфом утруждать? Можно сразу Снагу брехливого с Ахмой-дурачком  отпра-
вить. Уж их-то Теодобад послушает! Уж их-то Теодобад уважает!
   Нет уж, добавил потом Хродомер, нужно мужа степенного посылать к Тео-
добаду. Чтоб дурацких выходок себе не позволял. Вот он бы, Хродомер, сам
поехал, да село без присмотра как  оставишь?  Пускай  Оптила,  сын  его,
едет. Агигульф пускай мертвую голову Оптиле передаст, а Оптила ее  отве-
зет и Теодобаду предъявит. И все, как надо, объяснит.
   Ибо Агигульфа только пусти в бург. Теодобад  едва  его  завидит,  так
сразу и решит: не иначе как новое озорство затеяли молодцы. И на  голову
чужакову лишь как на озорство глядеть будет. А мы через то можем и своих
голов лишиться. Пусть Оптила едет.
   Так Хродомер сказал.
   Дедушка Рагнарис тотчас же закричал: что значит - Хродомер  село  без
присмотра оставить не может? Сказал бы прямо:  из-за  своего  колодца  с
плохой водой от косогора с заветными лопухами отдалиться ему, Хродомеру,
боязно. Всем ведь ведомо, что не любит Теодобад Оптилу.  Ибо  копание  в
навозе предпочел Оптила подвигам ратным.
   Неужто сам Оптила об этом забыл? Ведь неоднократно говаривал ему Тео-
добад при дружине своей. Дивился, как у отца, столь  войнолюбивого,  сын
такой уродился. И много времени потратил в бурге Рагнарис, чтобы  Теодо-
баду растолковать: в молодости, мол, да - войнолюбив  был  Хродомер,  но
как колодец выкопал, так к подворью и прикипел, точно каша к горшку.  Не
отскребешь. И сына такого же выпестовал, той же колодезной водой выпоил.
   Насчет озорства - да, тут Хродомер прав.  От  Агигульфа  с  Валамиром
озорство одно. Но это оттого, что кровь молодая в них играет.
   Хродомер от злости аж побелел. А дядя Агигульф засмеялся обидно.
   Неведомо, чем бы все закончилось, если бы отец наш Тарасмунд не  ска-
зал вдруг:
   - Пусть Агигульф, отец Фрумо, едет.
   - Голову не отдам, - твердо сказал дядя Агигульф. - Я ее в бою добыл.
   - Ты бы себе на плечи еще голову добыл, - заворчал дедушка  Рагнарис.
Палкой стукнул и громко заговорил, что во  всем  ему  хродомеровы  козни
внятны. Не обмануть его Хродомеру. Не опутать Хродомеру его,  Рагнариса,
речами хитрыми. Не быть по-хродомерову. На алариховом холме тыну быть, а
не на хродомеровом косогоре.
   Потому пусть едет Агигульф, сын Рагнариса, вместе с  Агигульфом-сосе-
дом. И пусть эти два славных Агигульфа голову  чужака  предъявят  и  меч
предъявят и поведают, как все было. Пусть, мол, дядя Агигульф говорит, а
Агигульф-сосед пусть свидетельствует и подтверждает.
   И пусть не забудут оба: голову и меч показывая, о тыне надлежит напо-
минать неустанно. Мол, еще Аларих, отец Теодобада, людей обещал  дать  и
помочь тын возвести. Вторым бургом наше  село  сделать  намеревался.  Да
только пал геройски и кроваво, обещание свое исполнить не успев.
   И, сказав сие, дедушка наш руки не груди скрестил и на Хродомера, бо-
роду выпятив, вызывающе уставился.
   Хродомер же лишь рукой устало махнул и проговорил:
   - Ладно, пусть по-твоему будет, Рагнарис. Пусть оба Агигульфа едут. А
только тын у меня на косогоре ставить надо. Место там сухое  и  простор-
ное, общий амбар есть где возвести.
   И снова гомон поднялся. Стали старейшины насчет тына ругаться да пре-
рекаться: где, мол, тын лучше ставить? Едва до драки не дошло.
   Так всегда бывает, когда о тыне речь заходит.

   КАК АХМА-ДУРАЧОК ХОЗЯЙНИЧАЛ

   Когда доблестные Агигульфы уехали, вышло так, что Ахма-дурачок и кри-
вая Фрумо остались на хозяйстве.
   Фрумо оказалась Ахме ровней и быстро сделалась такой  же  придуркова-
той, как и ее муж, только на свой, на бабий, лад. Женщины у реки об этом
судачили.
   Нам с Гизульфом было интересно, кто у нее народится, ибо живот  Фрумо
уже заметен был. Дядя Агигульф говорит, что неведомо, кто ее  обрюхатил.
На тинге, где его, дядю Агигульфа, в подвиге этом  обвиняли,  так  и  не
дознались. Так что отцом ахминого ребенка и Вотан мог быть, Странник.
   Годья Винитар говорит, что Вотан есть диавол, по весям рыщущий.
   Мы с нетерпением ждали, когда Фрумо разрешится от бремени. Ждать  ос-
тавалось уже недолго.
   Фрумо же на все вопросы только глупо улыбалась, гладила себе живот  и
в рассказе о том, как ее обрюхатили, поначалу долго  и  косноязычно  про
свое скучное бытье в тот зимний день толковала - что видела, что  ела  -
но только до того доходила, что смеркаться начало и к реке она пошла.  А
после хихикать принималась.
   Наша мать Гизела, Ильдихо и хродомеровы дочери с племянницей то  так,
то эдак к ней подходили, но только все без толку.
   Когда Ильдихо ничего не добилась, Брустьо сказала, что сама все  выз-
нать берется. Ибо не умеет Ильдихо подход к Фрумо найти. А она, Брустьо,
хоть к кому подходы сыщет. И пошла, да только у Брустьо тоже  ничего  не
вышло. Фрумо вдруг кричать начала и  из  криков  ее  так  выходило,  что
Брустьо во всем виновата, и в позоре фрумином, и в животе ее огромном.
   Ильдихо сказывала, что после того, в тот же  день,  когда  Брустьо  к
Фрумо дорожку мостила, Хродомер у себя на косогоре с сыном своим Оптилой
лютовали, били всех и своим бабам настрого запретили к  Агигульфу-соседу
на двор соваться.
   А дедушка Рагнарис у нас дома злорадствовал и говорил, что старый лис
Хродомер следы заметает. Видать, чуял правду Велемуд, хоть и  никудышный
он мужик.

   Агигульф-сосед уезжать не хотел. Боязно было ему хозяйство на Ахму да
на Фрумо оставлять. Но в бурге, помимо прочего, у него свои надобы были.

   Дедушка Рагнарис Агигульфу-соседу сказал, что за два  дня  ничего  не
случится - а мы, мол, за твоим домом приглядим.

   В тот же день, как дядя Агигульф с Агигульфом-соседом  уехали,  мы  с
Гизульфом, улучив момент, к Ахме отправились - поглядеть, как он  с  хо-
зяйством управляется. Ахма у плетня стоял, в носу пальцем ковырял,  гор-
дый был. Объявил нам важно, что он, Ахма, теперь тут полновластный хозя-
ин.
   Тут и кривая Фрумо появилась со своим животом. Взялась за живот обеи-
ми руками и заговорила с Ахмой: дескать, богатырь мой курочки хочет, ку-
рочки.
   Мы с Гизульфом сделали вид, будто уходим, а сами  за  кустом,  что  у
плетня рос, затаились.
   Началась тут презнатная потеха. Ахма в курятник полез, выбрался в пу-
ху и давленых яйцах - неловко по курятнику шарил. Мы с Гизульфом от сме-
ха давимся: зачем в курятник лазить, если куры по двору ходят!
   Тут и Фрумо, рассердясь, закричала Ахме:
   - Вот куры, вот куры!.. Курочки хочу, курочки!..
   Стали они вдвоем за курицей бегать. Наконец Ахма  на  пеструшку  упал
сверху камнем, будто снасильничать хотел, за крыло ее схватил. Она давай
другим крылом бить. Гизульф глядел, себя за руку грыз, чтобы со смеху не
завопить. Тут Ахма закричал Фрумо:
   - Поймал куру!.. Рубить буду, рубить буду!.. Ахма хороший! ...А там и
нет никого!..
   Она знай себе кричит:
   - Курочки хочу, курочки хочу! - и по животу руками водит.
   Ахма с курицей в дом пошел топор искать. Курица бьется, вырывается, а
он будто не замечает. В доме походил,  уронил  что-то,  после  снова  на
крыльцо вышел. Мы с Гизульфом по пыли катаемся, стонем, в  слезах  тонем
от хохота. В одной руке курица у  Ахмы,  в  другой  боевая  секира  Аги-
гульфа-соседа, тестя ахминого. Такой секирой  лошадь  пополам  разрубить
можно. Ахма секиру за собой волочит.
   Ахма курицу за ноги подхватил, как положено, и шмякнул ее головой  на
плашку. Стал секиру заносить, а секира-то тяжеленная, Ахме  одной  рукой
не поднять. Агигульф-сосед и то с годами перестал ее с собой брать.  Тут
двух рук и то мало может оказаться. Ахма и взял секиру двумя  руками,  а
про курицу позабыл. Та и вырвалась. Пока Ахма секиру заносил, чтобы  ку-
рицу обезглавить, она уже была такова. Ахма секиру опустил, она в  плаху
глубоко ушла.
   Стал Ахма секиру вызволять, плаху вместе  с  секирой  повалил  и  сам
упал. Фрумо кричать на него стала, сердясь. И все свое кричит:
   - Курочки хочем, курочки хочем!
   Ахма постоял столбом, а потом как заревет в голос, давай сопли и сле-
зы размазывать.
   Тут с нашего двора донесся рев дедушки Рагнариса:
   - Где они, бездельники? Где их носит?
   Мы с братом Гизульфом сразу поняли, что это он про нас. И убежали.
   И вовремя убежали. Успели в хлев нырнуть прежде, чем  дед  показался.
Гизульф вилы схватил, а я просто наклонился, будто  очищал  что-то.  Дед
проворчал что-то и удалился.
   После снова рев его послышался. Он Ильдихо честил за что-то.

   Как мы с дядей Агигульфом на ту рыбалку сходили, так дед все время не
в духе. Всем в доме достается, но Ильдихо - больше других.

   К вечеру, когда солнце к Долгой Гряде  уже  низко  склоняться  стало,
вбежал к нам в дом Од-пастух. Мы Ода увидели и испугались.  Запыхавшийся
был Од, бледен и всклокочен. Будто галиурунны за ним гнались или  впрямь
царь-лягушка на село войной пошел. Не то чужаки объявились. Иначе  зачем
Оду-пастуху так спешить?
   У дедушки Рагнариса на лице мрачное торжество появилось. Дескать, го-
ворил я вам! И сказывать Оду велел, потому что мы  все  молчали,  ждали,
пока дед распорядится.
   А Од говорить не говорил, только в  сторону  подворья  нашего  соседа
Агигульфа показывал. И вдруг с той стороны верещание  пронзительное  до-
неслось. Это Фаухо-лиска, племянница хродомерова, надрывалась.
   Ясно стало - беда какая-то случилась. Мы с Гизульфом  сразу  подумали
про ту секиру, что Ахма из дома взял. Ахма хоть и дурачок, а все же  наш
брат.
   Мать наша Гизела дернулась было бежать туда, но Од-пастух на Рагнари-
са глазищами своими дикими сверкнул. И головой мотнул. А дед понял  его.
Велел ей дома оставаться. Сам за Одом пошел. И мы  с  Гизульфом  следом,
только поодаль, чтобы деду на глаза не попадаться. Отца же нашего Тарас-
мунда дома не было.
   У агигульфова подворья творилось невероятное. Скотина блеет да мычит,
собаки вертятся и гавкают. Од-пастух стадо по домам разводил, да  только
до Агигульфа-соседа и дошел. И люди толпятся. Женщины за щеки  держатся,
едва не плачут. С полсела, наверно, уже стояло.
   Дедушка Рагнарис на них цыкнул, чтобы расступились. На Фаухо рявкнул:
замолчи, мол! За Хродомером беги.
   Сам на двор пошел, а мы из-за плетня глядеть стали.
   По всему двору в пыли лежали куры. Одни были мертвые, другие еще  би-
лись. По белым перьям размазывалась кровь. Гуси у  Агигульфа  были,  тех
тоже участь эта не минула. Пес дворовый на боку лежал, под  брюхо  кровь
натекла.
   Ни Ахмы, ни Фрумо видно не было. Секира как была  повалена,  в  плахе
застрявшая, так и лежала. Ее и не трогали.
   Дедушка Рагнарис в дом вошел, велев остальным на  двор  не  заходить.
Сказал, зло здесь было сотворено великое. Тут Гизульф деду на глаза  по-
пался; дед приказал ему Тарасмунда быстро найти.
   Дед из дома вышел и сказал, что в доме все в порядке. Но ни Ахмы,  ни
Фрумо и в доме нет. И назад через двор пошел.
   Тут слева от дома лопухи зашевелились. Стон послышался, жалобный  та-
кой. Дед повернулся в ту сторону и обмер. Из лопухов  выполз  Ахма-дура-
чок. Потянул за собой след темный. В руке меч держал. Агигульф-сосед че-
ловек запасливый, из поход