я слова, говорил мужской голос. -  Я  был
вежливый до ужаса. В программу обязательно закладывают весь этикет, ты  меня
слышишь? Так что я знаю, какой вилкой полагается  ковырять  в  носу,  и  все
такое.  Я  не  только  был  учтив  на  людях,  а  даже  трахался   со   всей
обходительностью.
   - Да? Пожалуй, стоит попробовать, - откликнулся веселый женский голос.
   - Тамара, лапочка, да я в жизни к тебе не притронусь. А если  бы  я  тебя
вдруг и трахнул, то и под пыткой никому бы про это  не  рассказал.  -  Взрыв
хохота. - Но ты можешь уговорить кого-нибудь из своих приятелей  испробовать
эту программу.
   - О черт! -  воскликнул  другой  женский  голос.  -  Если  кто-нибудь  из
Тамариных приятелей сделается таким обходительным, он...
   Ребел отключила внутреннюю связь. В ней  что-то  смещалось,  она  уже  не
знала, кто она: Эвкрейша или Ребел, Ребел или  Эвкрейша.  "Отпусти",  -  зло
прошептала она и  снова  стала  собой  -  Ребел.  Но  ощущение  второго  "я"
усилилось и тенью зависло у нее за спиной. Ребел согнула плечи, стараясь  не
обращать внимания на ту, другую, и продолжала собирать цветы.
   Работа  успокаивала.  Пальцы  двигались  сами  по  себе  в   размеренном,
естественном ритме, срезая цветы и складывая их в сетчатую сумку. Впереди до
самого горизонта расстилался бесконечный ковер из вакуумных  цветов,  каждая
чашечка  величиной  с  человеческую  голову,  но  такая  хрупкая,   что   от
прикосновения пальца в перчатке она съеживалась, обращаясь в ничто.
   Ощущение той, иной, осталось. Ребел непрерывно чувствовала на себе чей-то
взгляд. Она повернула голову и посмотрела через плечо.
   Никого. Лишь голые скалы  и  резкие  тени,  и  вдалеке  несколько  низких
хозяйственных построек и площадки для грузов.  Площадки  представляли  собой
просто плоские участки, используемые под склады,  скалы  здесь  были  срыты.
Некоторые площадки пустовали. На других громоздились  небоскребы  оранжевых,
зеленых и желтых ящиков. Механизмы с тонкими, комариными лапками карабкались
на штабели, убирая одни ящики и ставя новые. Внизу вакуумники сгружали ящики
с магнитных подушек  или  загружали  в  подъемники  и  отходили,  пока  груз
поднимали наверх или увозили прочь.
   "Что тебе здесь надо? - сердито думала Ребел. Ей хотелось плакать, но она
твердо подавила это желание: нельзя плакать в скафандре. - Я не уступлю тебе
места. Теперь это мой мозг!"
   Клочок мусора легко упал на скалу рядом с Ребел,  подпрыгнул  и  медленно
поплыл вниз - поблескивающая на свету красновато-оранжевая искорка.  Обрывок
упаковки какого-то товара, потребленного на ближней орбите. Ребел нагнулась,
попыталась собрать сразу слишком много цветов,  цветы  закоротились,  и  она
почувствовала через перчатки легкий удар тока. "Вот же, мать  твою!"  Она  с
отвращением бросила цветы и села. Над окаймленной сверкающими цветами линией
горизонта в небо всходил контейнерный город.  Ребел  различала  беспорядочно
рассыпанные за прозрачной стеной огни жилой  зоны,  мелкие  и  яркие,  точно
Повисшие в аквариуме звезды. И тут до нее дошло, что она  находится  на  той
самой незнакомой планете, которую видела в  больнице.  На  Эросе,  в  центре
Эросского Кластера.
   Призрак Эвкрейши исчез, испарился, как пузырек воздуха.
   Ребел привязала сумку к выступу скалы, пристроилась поаккуратнее и  легла
на спину, предоставив свету омывать ее тело.
   Глядя на Кластер, она понимала, как ей все это знакомо, но в то же  время
чувствовала благоговение. На фоне  звездного  неба  раскинулась  рукотворная
галактика  из  вертящихся  колес,  заводов  с  переменной   силой   тяжести,
куполообразных  городов,  сортировочных  парков,   шлакоблочных   цилиндров,
сферических  ферм..,  бесконечное  множество  сооружений,   все   они   ярко
раскрашены и сверкают, как маленькие  солнца.  На  самом  краю  Кластера,  в
направлении,  противоположном  его  вращению,   виднелись   металлургические
заводы; их бесчисленные  параболические  зеркала  сияли  рассеянным  светом.
Направо от них - автоматические световые парусники, перевозящие  обогащенную
руду.  Поближе,  среди  тонких   линий   транспортных   голограмм,   сновали
вспомогательные корабли и люди в скафандрах.  На  миг  у  Ребел  перехватило
дыхание от всей этой красоты. Ей хотелось смеяться и плакать. И вдруг...
   - Не зевай, солнышко!
   Рука в перчатке ударила ее по шлему и включила интерком.  Ребел  вскочила
на ноги и, кувыркаясь, взлетела вверх, но  ее  успел  подхватить  мужчина  в
скафандре "в цветочек". На груди его ярко сиял  Северный  Крест  из  золотых
звезд. Ребел видела свое отражение в золоченом визоре мужчины, а в  своем  -
отраженном - визоре маленькое искаженное изображение незнакомца.  Он  поднял
большой палец:
   - Смена закончилась. Пора домой.

***

   Мужчина передвигался медленными, смешными  -  как  и  всегда  при  низком
тяготении - прыжками. Ребел следовала за ним. Он был высокий и  длинноногий,
с узкими бедрами и плотными маленькими ягодицами.
   Бегущие  вприпрыжку  со  всех  сторон  члены   бригады   направлялись   к
обшарпанному подъемнику. Один за другим они опускали сумки с цветами в поле,
смотрели, как сумки летят вверх, и сами вплывали  в  подъемник.  Их  рабочую
одежду украшали переливающиеся космические пейзажи  с  облаками  и  радугой,
картинки под Мондриана, Поллока, Ван Гога.  Ребел  оглядела  свой  скафандр.
Серебристый, без всякого рисунка.
   - Ну, поехали, солнышко. Надень это на ручку сумки.
   Мужчина  протянул  Ребел  железный  брусок  с  дыркой   посередине.   Она
прикрепила брусок к ручке и толкнула сумку вперед. Сумка исчезла.
   - Послушайте, нам надо поговорить, - сказала Ребел.
   - Да, но не здесь.
   Он взял Ребел за талию  и  подсадил  в  подъемник.  Поле  подхватило  ее.
Астероид под ней так быстро уменьшался в размерах, что у  Ребел  захватывало
дух. Она снова видела Эрос целиком, как с Нового Верхнего Камдена,  всю  эту
вытянутую,  кособокую  планетку  с  горящими  металлическим,  синевато-серым
блеском континентами и чернильного цвета морями. Это были не настоящие моря,
а очищенные от цветов участки суши. Регулятор  движения  остановил  Ребел  и
развернул, астероид мгновенно ушел в сторону,  теперь  на  нее  летел  купол
Биржи труда. Ребел врезалась  в  магнитную  подушку,  замедлила  движение  и
остановилась у шлюза.

***

   Биржа кишела рабочими. Новые бригады надевали скафандры и уходили.  Ребел
проскользнула  мимо  них.  Те,  чья  смена  закончилась,  болтали,  на  ходу
сбрасывая шлемы и снимая скафандры. Ребел пошла за кем-то из  их  бригады  в
скафандре с рисунком в  виде  радуги  и  по  магнитной  линии  добралась  до
служебного  выхода.  Там   сидела   грудастая   кассирша   в   металлических
наколенниках и держала в руках машинку для выдачи жалованья.
   - Пошевеливайся, - рявкнула женщина.
   Ребел поспешно сняла перчатку и сунула руку в машинку.  Автомат  прочитал
отпечатки  на  руке,  вычислил  вес  срезанных  цветов  и  выбросил   тонкий
серебряный браслет.  Он  непривычно  холодил  ее  руку.  Ребел  заторопилась
дальше, радужного скафандра нигде не было видно.  Она  совершенно  не  имела
понятия, куда идти.
   Потом кто-то легко подскочил к ней и подтолкнул к магнитной линии.
   - Увидимся в конце, солнышко, -  сказал  мужчина,  и  Ребел  вылетела  из
здания Биржи.
   Это был тот же самый человек. В конце линии Ребел еле  успела  ухватиться
за перила, так как; вытянув шею, напряженно, но тщетно, искала его лицо.
   Ребел прошла за полной женщиной в раздевалку. Подражая движениям женщины,
сложила скафандр, сунула его в шлем вместе с трусами и выданным  ей  набором
ручных и ножных браслетов и бросила все это  в  отверстие  чистящей  машины.
Затем она нырнула в душ. Помылась пропитанным мылом полотенцем, сполоснулась
мокрым и вернулась в раздевалку.
   Раздевалка была в форме пятиугольника, шкафы занимали  все  стены.  Ребел
парила среди веселых, болтающих женщин и силилась вспомнить, где ее шкафчик.
К счастью, память хранила все, пусть Ребел и  не  могла  по  своей  воле  ею
воспользоваться. Тело знало, что делать. Ребел позволила ему идти  куда  оно
захочет и оказалась у шкафчика, который открылся от прикосновения ее пальца.
Внутри лежала ее одежда и только что вычищенные рабочие принадлежности.
   Зацепившись ногой за вделанное в пол кольцо,  Ребел  натянула  трусики  и
магнитные браслеты. И наконец влезла в наколенники и заглянула в зеркало. На
нее смотрело все то же недоумевающее курносое лицо.
   Женщины вокруг одевались и перепрограммировали себя, раскрашивая  лица  в
соответствии  с  новой  личностью.   Комната   наполнилась   многочисленными
"Мэрилин"  и  "Поллианнами",  изредка  попадалась  "Зельда"  и  даже  "Сьюзи
Вакуум". "Ксавьера", видя застывшую в нерешительности  Ребел,  перестала  на
миг красить губы в ярко-розовый цвет и предложила ей психосхемную плату.
   - Ну, давай, милочка. Попробуй, только потом держи ноги пошире...
   Ребел залилась румянцем и отвернулась, женщины прыснули со  смеху.  Ребел
схватила  одежду  и  бросилась  бежать,  лицо  ее  осталось  чистым,  как  у
новорожденного младенца.

***

   На улице какой-то мужчина дернул Ребел за локоть, и она, не долго  думая,
стукнула его кулаком в живот. Мужчина согнулся пополам  и  отлетел  назад  с
выражением крайнего изумления на лице.
   Тут Ребел увидела у него на лице рисунок из звезд и поняла, что перед ней
тот самый незнакомец, которому она недавно звонила. В полном смущении  Ребел
протянула руку, чтобы его притормозить, но он уже сам уцепился за  перила  и
следил за ней внимательным, осторожным взглядом.
   - Послушайте, мне очень жаль, - проговорила Ребел.  -  Я  не  хотела  вас
ударить. Простите, что я вас вызвала.  Давайте  пожмем  друг  другу  руки  и
разойдемся.
   Незнакомец пристально ее рассматривал.
   - Значит, ты больше не Эвкрейша?
   Она спокойно встретила его взгляд. Глаза у мужчины были зеленые.
   - Нет.
   Лицо его на какое-то время стало непроницаемым, он будто спорил  с  самим
собой. Потом лицо прояснилось, и он сказал:
   - Послушай,  я  живу  на  постоялом  дворе  короля  Джонамона,  резервуар
четырнадцать. Если ты в бегах, лучше места, пожалуй что, не найти. Там  есть
несколько свободных хижин. Пойдем со мной, первую неделю я за тебя заплачу.
   - Зачем это вам для меня стараться? - подозрительно спросила Ребел.  -  И
вообще, кто вы такой?
   - Я?.. Ну, старый знакомый. Товарищ по работе. - Он  постучал  пальцем  у
себя за ухом, и Ребел увидела маленький круглый  участок  потертой  кожи.  -
Нам, испытателям психосхем, нужно держаться вместе, разве не так?
   - Я... - Ребел получше завернулась в накидку. - Вот что. Простите меня. В
последнее время все мной интересуются. Я об этом никого не прошу. Мне это не
нужно.
   - Ну что ж... - Он пожал плечами и отвернулся.
   И тут откуда-то со дна души Ребел прорвалось отчаяние и она закричала:
   - Подождите!
   Мужчина повернулся назад. Лицо настороженное. Ребел  покраснела:  она  не
знала, что заставило ее закричать. Чтобы скрыть смущение, она сказала:
   - Возможно, я поторопилась. Мгновенная смена  выражения,  и  мужчина  уже
хохотал от души:
   - Ты меня рассмешила, солнышко!
   - Не называйте меня так!
   - Хорошо. Тогда Эвкрейша.
   Лицо ее стало суровым и угрюмым.
   - Меня зовут Ребел, - проговорила она. - Ребел Элизабет Мадларк.
   - Уайет.
   Он смущенно улыбнулся и пожал плечами,  как  бы  извиняясь,  что  другого
имени у него нет.

***

   До резервуаров они добрались паромом, набитым так, что не  вздохнуть,  не
выдохнуть.  Группа  воздушных  резервуаров   плавала   в   тени   контейнера
Лондонград, соорудили их лет пятьдесят назад.  Эти  огромные  цистерны  были
достаточно велики, чтобы вмещать -  под  давлением,  конечно  -  воздух  для
целого  города.  Впоследствии  их   оборудовали   примитивными   шлюзами   и
стыковочными устройствами. По краям шлюзов, там,  где  над  металлом  витали
тонкие струйки просачивающегося кислорода, видны были следы ржавчины.
   - Господи, как здесь жарко, -  сказала  Ребел.  -  Нужно  было  лететь  в
скафандрах самим.
   - Что такое? - спросил Уайет. Ребел повторила, и он усмехнулся:
   - В резервуарах нет магнитных подушек. У нас тут трущобы.
   Водитель маршрутного парома, пришвартовавшись, пролаял:
   - Резервуар четырнадцать. Ребел и Уайет протиснулись к  выходу.  В  шлюзе
было темновато, а за его пределами - так и вообще темно. Ребел и Уайет плыли
по забитому людьми коридору; слева и справа рядами тянулись убогие халупы  -
каркасы из  металлических  труб,  обшитые  ржавой  жестью.  Запахи  гниющего
мусора, прокисшего вина и человеческого пота мешались  в  воздухе  с  нежным
ароматом жимолости. Слышался визг играющих детей и несмолкающий гул голосов.
Все строения были опутаны цветущими лианами, среди  которых  жужжали  пчелы.
Вдоль коридора тянулся зеленый трос, и Ребел  с  Уайетом  держались  к  нему
поближе, время от времени цепляясь за него,  чтобы  увернуться  от  спешащих
навстречу людей. Затем зеленый трос пересекся с оранжевым. Оранжевый  вел  в
глубь резервуара.
   По тросу съезжала какая-то  сумасшедшая,  и  люди  шарахались  от  нее  в
сторону. Уайет схватил Ребел и оттащил ее с дороги. Они с грохотом ударились
о жестяную стену. Безумная женщина промчалась мимо, и все двинулись дальше.
   То здесь, то там из дверей лился свет, иногда гирлянда фонарей  обрамляла
скопление лавчонок и баров, где хозяева предлагали домашние  вина  и  другие
продукты. Повсюду росли лианы,  густые  и  пышные,  и  усеянные  светящимися
цветами. Кое-где эти цветы были единственным источником света.
   - Ужасно, - сказала Ребел.
   Уайет огляделся по сторонам,  словно  пытаясь  понять,  какой  изъян  она
выискивала в его мире.
   - А что это так?
   - Это как карикатура на мою родину. Я хочу сказать, что люди, знакомые  с
биотехнологиями, не должны допускать такого  убожества.  У  меня  на  родине
города...
   - Какие? - спросил Уайет.
   Вот это-то Ребел как  раз  и  забыла,  как  ни  горько  ей  было  в  этом
признаться. Забыла начисто. Она старалась вспомнить название родного города,
лица  друзей,  детство,  чем  она  занималась  -  и  все  напрасно.  Прошлое
превратилось в пейзаж кисти художника-импрессиониста: яркие краски,  эмоции,
и ни одной четкой линии.
   - Не знаю, - откровенно ответила Ребел.
   - Солнышко, твои ответы не более  содержательны,  чем  твое  молчание.  -
Уайет коснулся ее руки. - Приехали!
   Он схватился за трос, притормозил, отскочил в сторону  и  влетел  в  щель
между жестяными хибарками. Ребел старалась не отставать.
   Из окошка хибарки выглянул худой как скелет старик.
   - Привет, Джонамон. Как твои  почки?  -  поприветствовал  старика  Уайет.
Сейчас его лицо смеялось. - Вот, привел тебе новую постоялицу.
   - И тебе привет. - Кожа старика была бледной, как рыбье брюхо,  на  лысой
макушке цвели красные пятна. - Завтра срок платить за комнату.  -  Затем  он
заметил Ребел, и губы его недовольно  поджались.  -  Деточка,  ты  веришь  в
Бога?
   Ребел покачала головой.
   - Тогда где твоя краска? - Старик ткнул костлявым пальцем  в  красноватую
потертость у Ребел за ухом и сказал Уайету:
   - Ты поставил на ней метку! Устраивайте бардак где-нибудь в другом месте!
Здесь   честное   заведение:   никаких   пьяниц,   никаких   шлюх,   никаких
шахер-махеров, никакого перепрограммирования. Твои оправдания  и  объяснения
меня не интересуют. Господь не любит...
   - Погоди, погоди, никто никого не перепрограммирует! -  сказал  Уайет.  -
Что ты на меня взъелся? Вот дама, можешь сам у нее спросить.
   - Спрошу, спрошу, можешь быть уверен. - Старик выплыл из окна и погнал их
во внутренний двор. Потом ухватился за стенку и пробормотал:
   - Черт! Забыл книгу. - И бросился назад через окно.
   Внутренний двор представлял собой просто большую  открытую  площадку,  на
которую  выходили  фасады  десятка  хижин.  Двор   пересекали   три   троса,
прикрепленные к обрезкам труб. Держась за эти тросы,  люди  болтали  или  же
занимались какими-то своими делами. Один парень сидел  на  пороге  раскрытой
двери и терзал гитару.
   - Извини, что так получилось, - сказал Уайет.  -  Старый  Джонамон  вечно
сует нос в чужие дела, даже больше, чем другие хозяева. Семьдесят лет  назад
он был старателем, одним из последних, и считает, что  это  дает  ему  право
донимать всех до смерти. Если ты не  хочешь  с  ним  общаться,  я  смогу  на
день-другой его отшить. За это время мы подыщем тебе другую хижину.
   - По правде говоря...  -  Ребел  задумчиво  покусывала  ноготь  и  теперь
выплюнула заусенец. - Я бы хотела все обсудить. Со  мной  произошло  столько
странного, и я не успела еще ни в  чем  разобраться.  Кажется,  вам  я  тоже
должна что-то объяснить. - Она нахмурилась. - Только, может быть,  лучше  не
объяснять. Понимаете, меня ищут. Если хоть слово...
   Уайет сверкнул широкой, лягушачьей улыбкой:
   - В резервуарном поселке нет тайн. Но нет  здесь  и  твердых  фактов.  Ты
расскажешь свою историю Джонамону, и через десять минут ее узнает весь двор.
За час она облетит пять дворов, но слегка исказится. Половина людей, живущих
в резервуарных поселках, от кого-то скрываются. Твой рассказ  растворится  в
их рассказах, уйдут какие-то подробности, добавится  чье-то  имя,  изменится
сюжет.  Завтра  эта  история  будет  известна   всем,   но   она   настолько
преобразится, что ты сама ее не узнаешь. Никому и в голову  не  придет,  что
этот рассказ - твой. Здесь множество таких историй, и все они -  бред  сивой
кобылы.
   - Хорошо, я...
   Держа  перед  собой  огромную  книгу,  во  двор  ворвался   Джонамон.   В
истрепанной накидке он напоминал тощую старую птицу. Книга была в три ладони
шириной и в кулак толщиной, переплет  сверху  черный,  а  снизу  -  красный.
Открыв черную сторону переплета, старик сказал:
   - Господь наш Иисус ненавидел  перепрограммирование.  "И  вот  все  стадо
свиней бросилось с крутизны в море и погибло в воде". Это от Матфея.
   Уайет с трудом сдерживал смех.
   - Джонамон,  ты  уж  в  третий  раз  на  этой  неделе  цитируешь  стих  о
Гергесинских свиньях.
   - Кришна тоже не любит демонов, - огрызнулся старик. Он перевернул  книгу
красной стороной вверх и стал совать фолиант Ребел. - Поклянись  на  "Гите",
что тебя не перепрограммировали. Для меня этого достаточно.
   - Наверное, лучше мне сначала рассказать все по порядку, - сказала Ребел.
- А потом я поклянусь. Тогда вы будете знать, в чем именно я клянусь.
   Она отплыла в середину двора и села в воздухе по-турецки,  уцепившись  за
трос носком  одной  ноги.  Затем,  поражаясь  собственной  ловкости,  быстро
завернулась в накидку, на манер рассказчицы историй: рука и  грудь  с  одной
стороны прикрыты, с другой - открыты. Видя это, люди стали выходить из своих
хибарок и подходить поближе, чтобы послушать рассказ.
   Повествование началось:
   - Я была мертва, но никто мне об этом не сказал. Я лежала  парализованная
на больничной койке и не могла ничего вспомнить. И никто  не  объяснил  мне,
почему это случилось. Я знала только, что со мной  что-то  произошло  и  что
никто не отвечает на мои вопросы...

***

   Когда Ребел закончила свой рассказ, Джонамон заставил  ее  поклясться  на
книге и покачал головой:
   - Да, в рот меня и в ухо, никогда не слышал ничего подобного.
   - М-м-м. - Лицо Уайета словно оцепенело. Еще недавно оно было  веселым  и
дружелюбным, теперь стало мрачным, почти свирепым. Вдруг он поднял  глаза  и
зло  оглядел  собравшихся.  -  Ну,  что   уставились?   Спектакль   окончен.
Убирайтесь!
   Слушатели бросились врассыпную.
   Ребел пробрал мороз по коже. Уайет вдруг стал совершенно другим человеком
- бандитом, не доверяющим никому и способным на любую жестокость.
   Джонамон положил руку на колено Ребел и произнес:
   - Вам, юная леди, следует быть поосторожнее. "Дойче Накасоне"  -