шить,  ему  же  пользы
хотел, а вышло... Так и потерял я сына, а с ним и... себя.  Теперь  цепляюсь
за эту мелочность, суечусь без дела, только чтоб видимость создать жизни,  а
сядешь вот так, и такая тоска вдруг найд„т...
   - Это кони, дети суетливохлопотного моря...
   - Вот вам история из жизни.
   - Самая старая и самая печальная история.
   Кони фыркают гривами вдребезги ст„кла окон на люстрах медузы и кто-то всю
ночь просидел над окурком и плакал а утром уныло  смотрел  как  бензотуристы
длинными шлангами пиво сосут.
   Подъезды, дворы, стены, старуха, высунувшись  из  окна  по  пояс,  кричит
кому-то, что он скотина.
   Пуста улиц, и весталок на ней не видно.
   Не противно ли вам от глупости мира? Не темно ли вам от его тьмы?
   Когда бы мир был светел, счастьем было бы жить для мира.
   Когда же мир т„мен, счастье умереть для мира.
   Разве счастью может причинить ущерб  то,  какой  веткой  оно  обозначено,
знаком жизни или знаком смерти.
   Печаль?
   О да, ушедший от моря принял смерть от моря. Надо помнить об этом,  когда
готов погрузить сво„ весло в землю и воскликнуть: "Дош„л!"
   Путь бесконечен, покой происходит от движения, тянутся  крючья  от  скал,
тянутся цепи  из  темниц,  сколько  Андромед  было  здесь  сожрано?  Сколько
спутников наших рассеялось, сгинуло в море, кто сосчитает?
   Мне нечего делать здесь, но вы, тоскующие о непреодолимой карме, кричащие
от укусов эринний, чьи  сл„зы  кровь!  Рок  не  властен  там,  где  свобода;
рождается гений, и Мойры опускают руки. Безмерные, скрытые в  Тартаре  силы,
идущие к небу к вам взывают! Будьте свободны!
   И не убивайте своих сыновей.
   Земля, цветущая и побеждающая, оградили тебя сетками,  для  продажи,  для
рабства оградили, но опутал плющ проволоку, где она? Скрылась она  из  виду,
нет е„, исчезли путы, увиты плющом. Зелень, поющая свету. Играй, музыка,  ты
первый обряд служения радости!
   А  вы,  акулы  суетливохлопотного  моря,  станьте   дельфинами,   станьте
дельфинами!
   - Вы говорите, что творчество это не труд. Что же это тогда?
   - Я сказал: "То, что естественно, не труд".
   - У меня появилась уже профессиональная болезнь. Вс„, что  происходит  со
мной, хотя бы вот сейчас, или вокруг меня, я воспринимаю как литературу. И я
уже  не  могу  просто  жить,  я  принужд„н  постоянно   что-то   выгадывать,
прикидывать, как бы лучше описать этот случай и тот...
   - Когда начинаешь выгадывать, обычно получается фальшь. Чего вы хотите?
   - Я не могу жить, как все нормальные люди. Это  настоящее  бедствие,  эти
бытовые сцены так многочисленны...
   - Фиксировать может и магнитофон, но чего хотите вы? Жить как все?  Тогда
стоит ли мучаться?
   - А с вами такого не бывает?
   - Я никогда не стремился  пересечь  море  обыденности  вброд.  Для  этого
существует корабль, а чтобы подняться на небеса, даны крылья.
   - И что же мне делать?
   - Попытаться выплыть, выбраться на поверхность, а ещ„ лучше подняться над
ней.
   - Это только Христос умел ходить по воде.
   - А знаете, что однажды сказал Христос? "Творимое  мною  все  люди  могут
творить".
   - И каждый из людей гениален. Значит, и я?
   -  Каждый  может  быть  счастлив,  будучи  самим   собой,   неповторимым,
единственным. А это и значит быть гением.
   Иисус указал нам ворота, и мы столько веков стоим перед ними  на  коленях
вместо того чтобы просто войти!
   Дятел, постучи  по  бронзе,  поведай  мне  тайну.  Молчит,  голову  набок
склонил. Тайны нет, есть незнаемое, а  значит  есть  только  одна  тайна,  и
поведать е„ нельзя. Ну так скажи, что будет завтра? То, что вы сами сделаете
с ним. И учил Христос ладакцев, как землю превратить  в  небо  радости.  Так
уверяет один художник, но  уж  он-то  знает  точно.  Помнишь,  как  неистово
рвались мы в Кулу? Мы были наивны.
   - Ты не помнишь всей формулы, ну так скажи хоть часть.
   - Часть разнится с целым. Целое постоянно, часть переменчива. И нет конца
частям, и не похожи они одна на другую.
   - И каково их число?
   - Бесконечность.
   - А какова их величина?
   - Мгновение, нет ему иной меры, кроме него самого.
   - Скажи хоть одну из них.
   - Пожалуйста. "Не гони псов своих на травлю, внезапно увидишь ты свет,  и
изменится твой облик, и псы растерзают тебя так же, как растерзали бы  того,
кого ты травишь".
   - Разве эта формула не вечна?
   - Она повторяема. И будет вечной, пока не иссякнут повторения.
   - А что переменчиво?
   - Имя. Стрела сменяется грифелем.
   - Посмотри, какое полотно  у  меня.  Напиши  на  н„м  слова,  сделай  его
знаменем.
   Я беру кисть и краску, я беру ткань и пишу:
   Расколот небосвод,
   Плод рожд„нный солнце,
   Имя жезлу ваджра.
   Гроза, вошедшая в лоно земли, покинула е„, но оставила семя, и  томностью
заволокло взор земли, и оделась она фонарями,  прихорашиваясь  как  женщина,
вставшая из постели.
   Гений пробудившийся, гений рожд„нный и воскресший,  всегда  неповторим  и
всегда неизменен. Вот срезал он ель и счистил ветки, и увил е„ плющом.
   Моисей, высекший воду из скал, не нарушить закон приш„л он, но исполнить.
Свет, упрятанный в тело, бей ключом!
   Небесноглазая Мария, радуйся о сыне сво„м, восставшим для жизни!
   Эвой! значит Радуйся!
   Телеграфные столбы вросшие в землю посохи.
   Радуйся значит Здравствуй.
   IX
   - Вот было весело найти тебя в окружении какой-то разнузданной  компании.
Ты, кажется, чему-то учил их?
   - Мы слагали гимн чтобы славить тебя.
   - Да, горланили вы громко. Ты не боялся, что с  похмелья  они  вообразят,
что ты
   отравил их?
   - Если бы это было впервые, так бы оно и было. Но в пьянстве я не  открыл
ничего нового. Да и не было тебя всего неделю.
   - Я просто послала их всех при первой возможности.
   - Посмотри, источник пробился из  скалы,  а  над  ним  ветви  дерева.  Ты
помнишь наш остров? Этот звучный аромат принес„нный ветром его голос.
   - Это его голос? А что он говорит?
   - Он говорит: "Не бойся огня, когда ты охвачен им, это свет вечной жизни,
он один побеждает гидру, не бойся сжечь в н„м свой страх".
   - Как хорошо здесь. И тихо среди книг. Их тоже целое море.
   - Тоже? Но ведь они и есть сама жизнь.  И  два  начала  у  не„  мрамор  и
листва.
   - А листва, разве это начало? Ведь она происходит от огня, воды и земли.
   - Ты права. И земля круглая, но посмотри на этот камень, разве  не  похож
он на  метеорит?  И  эта  вершина,  разве  не  Парнас?  Посмотри,  два  орла
встретились в небе.
   - Сколько книг! Разве можно их все перечитать?
   - Не нужно пытаться выпить море. Оно для того, чтобы по нему плыть.
   - А чем отличаются знания от истины?
   - Тем, что знания можно выразить словами, а истину нет.
   - Но ведь часто вражда происходит от незнания.
   - Скорее, от непонимания. Корабль  поднимает  свои  паруса  и  ловит  ими
попутный ветер. Но вот поднял он девяносто  тысяч  парусов  и  перевернулся.
Десять глав хранят столько же, сколько вся Александрийская библиотека.
   - Это та, которую сж„г Цезарь?
   - Едва ли это было в его  силах.  Есть  вещи,  от  которых  очень  трудно
избавиться. Память одна из них. Ведь от века люди пишут только  одну  книгу.
Да и ту не пишут, а переписывают.
   Однажды мы пришли в огромный парк, и все, кто были со  мной,  разбрелись,
кто куда. А мне так понравилась одна аллея, что я вс„ время  пров„л  в  ней.
Потом, когда мы собрались вместе, они стали говорить, что я не видел  парка,
и смеялись надо мной.
   - И что ты им ответил?
   - Я сказал, что учился понимать языки  зверей,  в  то  время  как  другие
охотились за тушами, потому и легка моя  сумка,  и  не  сгибаюсь  я  под  е„
тяжестью.
   - Ты говоришь, что все люди пишут одну книгу, но как же тогда  существует
много культур?
   - Существует только одна культура, сжигающая себя и  воскресающая  вновь.
Кто-то однажды сказал мне: "Цветок, только умирая, да„т семя".
   - Но кто-то видит только одну культуру и не видит другой.
   - Значит, он смотрит не в ту сторону. Но если он смотрит и не  видит,  то
не видит он вообще ничего, он слеп. Как  Пожиратель,  принявший  пел„нки  за
живого младенца.
   Разрушена Троя, поднимается Рим.  Меняются  царства,  рушатся  формы,  но
снова и снова пуст гроб, и  одни  лишь  пелены  пустые  лежат  в  н„м.  Горе
пожравшим себя, не увидят они радости за рекой. Помнящие скорбят о сожж„нном
доме сво„м. Где свет? говорят они. Нет нам света!
   Не видят света они, пелены в глазах их. Но кто нес„т их  из  развалин  на
плечах своих?
   Время великий обманщик.
   - Ты говоришь, время обманщик. А зеркало, тоже обманщик?
   Спрашивает, улыбаясь, точно не знает ответ.
   - Так ли это важно? Главное, что зеркало может быть  кривым  или  ровным,
как жизнеморе, оно может быть мутным или чистым, т„мным или прозрачным.
   Человек сам зеркало.
   - Посмотри, ведь  и  земля,  она  тоже  зеркало.  Океан  отражение  неба,
самол„ты его корабли, и ветер гонит по нему облака  -  пенные  волны.  Чтобы
увидеть землю, надо подняться над ней. Те, кто избрали кабину самол„та своим
кабинетом, знали это...
   Какая-то мысль... Смутноугаданная мысль...  И  с  ней  то  же  самое,  е„
глаза... вопрос или догадка? Зеркала, зеркала, отражающие... друг друга... и
когда в них пустота... нет, не то... глаза в глаза, зрачки в зрачках...  Вот
оно! Е„ зрачки вспыхивают. Озноб. Вот  оно!  Невозможный,  бесконечный  миг,
сколько жизней нужно, чтобы исчерпать его?! Погасло.
   Я пытаюсь сказать что-то. Язык онемел. Слова,  как  они  беспомощны!  Они
кажутся кощунственными. Ужас! Я не могу охватить, выразить,  вспомнить,  что
это было! Она поворачивает голову и смотрит в окно. Шок, потрясение. Я  вижу
Е‚ ПРОФИЛЬ, он на голубом фоне, такой ч„ткий, весь  вырезан  из  света.  Это
шок, потрясение. Слова, шахматные фигурки,  игрушечные  солдатики,  как  это
можно выразить, когда мы в одно мгновение прожили  бесконечность?!  И  зачем
нужно  это  вульгарное  бессмертие,  когда  миг  может   стать   вечностью?!
Звонкокупольная бездна раскрылась над нашими головами, и даже крик  бессилен
охватить е„.
   Я в растерянности сажусь за фортепиано и начинаю играть, бездумно, пальцы
сами находят тона, свивая из них мелодии, и попурри скользит, переливаясь...
Птица... Дерево... Тигр... Быстрее, быстрее, и что-то одно, одно неизменное,
ничто и вс„, держать, держать его крепче, не отпускать, оно меняет облик, но
это одно, одно, быстрее мелькают зеркала, праздничные  шары  рассыпались  по
улицам, брызги огня зв„зды, брызги цвета цветы...  дальше...  окна...  капли
света на каменных стенах, квартиры, улица  к  побережью,  шум  волн  дальше,
дальше... я никогда ещ„ не играл так быстро... она слушает... е„  профиль...
этот темп, пальцы не выдерживают его,  сейчас  он  сорв„тся,  нет,  быстрее,
быстрее, мелодии  взметаются,  взвинчиваются,  взвинчиваются  и...становятся
вдруг ТИШИНОЙ.
   Оборвалось. Где мои руки, их нет? Вот они. Что с ними было?
   Неужели мы поняли вс„ только для того чтобы опять забыть?
   Она не поворачивает головы. Я поднимаюсь и  сажусь  рядом  с  ней,  и  мы
смотрим, смотрим поверх деревьев и облаков, огней и облаков, обессиленные  и
спокойные.
   - У меня туфля слетела!
   - Догоняй! Брось е„, догоняй!
   Быстрее бега, быстрее самого движения, легка твоя  ноша,  самая  светлая,
самая горячая, твой жизнецветущий гений. Замерла, запыхавшись,  рассмеялась,
бросилась ко мне, какой подарок может быть больше?  Я  подхватываю  тебя  на
руки и поднимаю в небо, ты между солнцем  и  мной,  единственный  посредник.
Сойди же плодородие на душу мою! Лес стены рва.
   - Не урони!
   - Ни за что!
   Ни за что не уроню я  тебя,  ты  жизнь  моя,  и  я  неуязвим,  пока  могу
возвращаться  к  тебе,  и  даже  смертельно  раненый,  я  буду  каждый   раз
воскресать.
   - Ну опусти же!
   Е„ смех подхватывает эхо и разносит его по зеркалам, и вертишейка,  слыша
его, благодарит нас, и горы отзываются, не из скал они, нет,  из  вершин,  и
Флора тихонько плачет от радости.
   Радуга на твоей ладони, радуга телефон, радуга-бабочка,  вот  вспорхнула,
гудки у самого предела небес. Поговори  со  мной,  ангел,  ласковая  моя,  я
помню, как пела ты, а  я  аккомпанировал,  я  хорошо  играл?  Ну  хочешь,  я
сымпровизирую что-нибудь, импровизация вот лучший из всех замыслов.
   - Упало яблоко с ветки, и  из  з„рнышка  выросло  дерево,  но  плоды  его
оказались горькими, что же делать с этим деревом?
   - Привить плодоносящую ветвь!
   Ты подносишь под струю  фонтана  кубок,  ты  наполняешь  его,  и  облака,
отражаясь в н„м, пьют с твоих рук. Кто пь„т эту воду, никогда  не  чувствует
жажды. Посмотри, гости пришли на праздник, вот танцуют  они  и  приветствуют
друг друга, подбрасывая в воздух напудренные парики.
   - А в честь кого этот праздник?
   - В честь твоего возвращения. Ты входишь в парадный зал своей бесподобной
походкой, и все благоговейно склоняют головы. И вино  играет  в  бокалах,  и
откуда-то доносится саксофон.
   - Они любят меня?
   - Они обожают тебя. Они так к тебе привязаны...
   - Неужели я совершенство?
   - Мы любим людей за их достоинства и привязываемся к  их  недостаткам,  а
ведь обожание это сумма любви и привязанности.
   - Скажи им, что я тоже люблю их.
   Она посылает поцелуй небу и льн„т ко мне, приглашая меня танцевать.
   Так легко. Мы одни посреди океана.
   Даже  мраморные  головы  неведомых  римлян  улыбаются  тебе  сквозь  плен
неподвижности. Ты так близко. Твой смех. Солнце радугой играет  в  ресницах.
Сочини  мне  сонет!  Пожалуйста,  я  сплету  тебе  целый  венок.  Я  начинаю
импровизировать,  вот  на  секунду  запнулся.  Нет,  не  так!  Ты  начинаешь
исправлять, отчитывая меня как реб„нка. Но ты же никогда не  писала  стихов!
Ерунда, говоришь ты и напускаешь на себя строгость, но  не  выдерживаешь,  и
мне вдруг становится смешно от того, что это и впрямь ерунда,  и  я  говорю:
"Да. Да, так, и правда, лучше". "Запиши",- советуешь ты.- "А то забудешь". Я
хватаю ветку и пишу на песке, и мы  с  полной  серь„зностью  наблюдаем,  как
слюдяные  языки  волн  старательно  слизывают  мои  неровные  буквы.   Потом
переглядываемся. "Ладно", - махнула рукой.- "Я помню их наизусть".
   - А что сказал бы король Артур, если бы увидел нас?
   - Он на всякий случай прикончил бы меня.
   - Зачем?
   - Он решил бы, что нет человека, который был бы тебя достоин.
   - А Заратустра?
   - Что бы он ни сказал, это стали бы повторять, приговаривая: "Так  сказал
Заратустра."
   Ты не устала?
   Нет, нисколько.
   Жаль, - говорю я. - Я хотел понести тебя на руках.
   Тогда устала, - киваешь ты, и действительно, принимаешь усталый вид.
   Это они научили тебя так бесподобно играть?
   Разве можно кого-нибудь чему-то научить?
   Нет, ты права, можно лишь капельку напомнить человеку, какой он на  самом
деле.
   Скажи солнцу, пусть спо„т колыбельную.
   - Ты просто девочка, славная, милая девочка. Ну конечно, оно спо„т  тебе.
Оно так любит тебя. Оно гордится тобой.
   Ты молчишь. Спускаешься с моих рук на землю. Рассеянно срываешь цветок. О
ч„м ты думаешь?
   - Ручей, укажи нам  путь!  -  ты  осторожно  погружаешь  в  него  руки  и
поднимаешь их, и капли воды, наливаясь солнцем, капают с твоих пальцев.
   - А ты попробуй удержи его в руках.
   - Разве можно удержать время?
   - Удержать время значит удержать мир.
   - Это невозможно?
   - Невозможное разнится с недостижимым.
   - Чем?
   -  Невозможное  для  того  и  существует,  чтобы  приш„л  кто-то  один  и
единственный сделал это. Больше никто не сделает этого. Это его  путь.  Путь
невозможного, но творимого.
   - И у каждого есть такой путь?
   - У каждого. Нужно только сделать свой выбор.
   - Выбор?
   - Да. Видишь, ручей струится посередине дороги, и вместе с ней летит  как
пущенное солнцем копь„. Ясеневолистая дорога, это наша дорога,  и  никто  не
сможет пройти по ней кроме нас.
   Дорога, ясеневое копь„. Посередине  е„  ручей.  Мы  поднимаемся  и  ид„м,
соединив над водой руки в знак  победы  нашего  союза.  Победы  вечного  над
мимол„тным. Шопенгауэр узнает свой символ.
   Мы ид„м, соединив над водой руки, как солнечное посольство.
   Как Миссия Света.
   X
   Лето, мо„ уходящее  лето.  Ж„лтая  трава,  усыпанная  ледяными  брызгами,
м„рзнут руки, и теряет земля тепло, и плачет, несчастная,  о  покидающей  е„
дочери. Золотые отблески тепла и холод, холод, и можно потеряться  в  н„м  и
зам„рзнуть. И умереть. И ты  уходишь  от  меня,  золото,  золото  гранатовые
з„рна. И страх, пусть даже это страх перед страхом. Какой огонь  может  быть
оправданием такой чудовищной платы?
   Вот они,  передо  мной,  твои  фотографии  во  весь  разворот,  дворцы  с
зеркальными залами, царство призраков и теней. Иди к  ним.  А  я...  Я  буду
проклинать темноту-беспутье и отбиваться  от  хохочущих  демонов  обгорелыми
перьями феникса, и ждать, ждать твоего Воскресения.
   Каждый раз ты уходила для того, чтобы жизнь моя была  свободна,  свободна
от ненавистного мне плена, но не  свободна  она,  в  плену  твоих  уходов  и
возвращений. Потерь и обретений. Тебе  только  казалось,  что  ты  покупаешь
свободу. В царстве м„ртвых нет свободы.
   Наш союз наша тайна; те, кто вынесли тебя м„ртвой из спальни, те, кто под
вспышки фотокамер плакали на твоей могиле и слушали речи,  не  знают  е„.  Я
помню, как ты стояла у открытой дверцы автомобиля, ночь целовала край твоего
плаща, а ты махала мне на прощанье рукой и смеялась.
   Холод, холод, темнота и снег  вокруг,  мы  сделали  невозможное,  но  кто
воскресит вс„ это?
   Меня не было рядом, и некому  было  прийти  на  помощь,  когда  ты  звала
немеющими губами.
   Мы  думали,  что  играем  только  в  одну  игру,  и  не   подозревали   о
существовании другой. Нелепость! Но карты разыграны, и тебе  выпала  смерть.
Прости меня за мой страх! И те, кто остались  вокруг  меня,  не  знают,  как
помочь мне, не понимают, они говорят: "Посмотри,  ты  ид„шь  к  смерти!  Как
можешь ты идти к смерти?"
   Нет, не понимают они, не знают они того, что есть только один путь, путь,
по которому я должен пройти до конца, и путь этот к тебе,  и  нет  для  меня
иного пути. И враги мои не понимают, и Карл, и друзья. Если бы ты была жива,
это был бы мой путь жизни, но вот тебя нет, и этот путь стал для  меня  путь
смерти. Ведь и в смерти мы с тобой единое целое, и нет  одного  из  нас  без
другого.
   И снова поднимаюсь я на вершину, пробиваясь сквозь снег,  и  ищу  я  мост
через Лету, ноги мои замерзают, и поздно мне уже возвращаться. Я иду,  чтобы
вспомнить, увидеть и умереть с верой в воскрешение.
   И, не в силах перекричать вьюгу, я кричу, умоляя (кого?) простить нам наш
маленький миф о том, что разлукой можно купить покой.
   1989 г.



   Сергеев Иннокентий Александрович
   Электрическая рапсодия

   1992, 1995 гг.

   1. Ночная
   ...Иногда пробиваются, и  мы  видим  их  сквозь  мутную  пелену  событий,
влекомые неразрывными нитями наших и  чужих  движений,  прочь,  прочь,  едва
успев ухватить взором бледные образы форм, расплывчатые  силуэты,  внезапную
вспышку света, как будто зам„рзшее стекло оттаяло  вдруг  на  долю  секунды,
и... не в силах противиться или не умея, не зная чего-то такого, что мы  так
ищем, и  умоляем  вернуться,  чтобы  рассмотреть,  узнать,  чтобы  понять...
падаем. Но даже эти бледные, слабые отсветы.
   Ведь то, что мы называем жизнью, это ничто иное как внутриутробная спячка
перед рождением.
   Прежде я думал, что это чувствуют все. Потом понял, что  это  не  так.  И
увидел, как я одинок. Сначала меня это обрадовало. Потом испугало. А  теперь
мне уже давно наплевать.
   Я выгляжу. Кто-то,- кто-нибудь знакомый,- входит, откатив дверь  тамбура,
гримасничая, ищет глазами свободное место и видит. Меня, и от  неожиданности
теряется, но вс„ же кивает мне. И он знает, что видит именно меня  -  вот  я
сижу, скорчившись от холода как озябшая обезьянка, закутался