но,-  согласился  я.-  Значит,  нужен  только  восходящий  поток
воздуха.
   - Да,- сказала она.
   - Это и есть твой план?
   - Можешь называть это планом, если хочешь.
   - Значит, это и есть твой гениальный план. А  как  высоко  я,  по-твоему,
могу подняться?
   - Очень высоко.
   - По этой пирамиде, которая даже не пирамида, а лабиринт?
   - Каждая пирамида внутри - лабиринт.
   - И пахнет в н„м порой мертвячиной.
   - Бывает, что и так. Но это жизнь, о  которой  ты  ещ„  почти  ничего  не
знаешь.
   - Но это значит, вечно быть марионеткой. Всегда полагаться на поток.
   - Да. Потому что он всегда будет сильнее тебя.
   - Мне не нравится твой план. И знаешь, почему?
   - Потому что ты не хочешь быть ничем?
   - Да.
   - Но другого пути нет. Ты и прежде был ничем.
   - Я могу создать свою собственную пирамиду!
   - Из чего же ты е„ будешь строить?
   - Пока не знаю. Но строить я е„ хочу не снизу вверх, а  наоборот.  Сверху
вниз.
   - Ты хоть понимаешь, что сказал нелепость?
   - Может быть, то, что я говорю сейчас - нелепость. Может быть. Но  играть
в чужие игры - это скучно.
   - Да,- неожиданно согласилась она.- Так  делают  только  те,  у  кого  не
хватает воображения. Вовсе не обязательно быть пушечным мясом...
   - Понятно. В битве двух тигров побеждает обезьяна.
   - Но вести свою игру - это не значит вторгаться  в  игру,  которую  ведут
другие.
   - Я вс„ понял. Ты хочешь сделать из меня серого кардинала.
   - Ты ничего ещ„ не понял.
   - Да, я мало что понимаю во вс„м этом,  но  ты  хочешь  сделать  из  меня
серого кардинала.
   - Вс„, что я делаю - это помогаю тебе.
   - Мне это не нужно,- отрезал я.
   - Конечно, тебе это не нужно. Но не  забывай,  что  у  тебя  нет  никаких
наследственных прав на власть.
   - Я мог бы с тобой не согласиться. Но мне  не  нужна  власть.  Мне  нужна
свобода. И мне нужна ты.
   - Так что же тебе нужно, я или свобода?
   - Ты предлагаешь мне выбирать?
   - Смотря что ты называешь свободой,- сказала она.- Ты хочешь свободы? Так
будь свободным! Мысли как свободный человек, ты же весь закован в свои латы.
   - Вс„ зависит от того, как посмотреть на вещи, да?
   - Не только от этого. Ты говоришь, что  работаешь  без  вдохновения.  Так
найди его.
   - Если бы я знал, где искать...
   - Ты видел свою статью?- она взяла в руки газету.-  Хочешь,  я  прочитаю?
Тут есть одна мысль, которая мне очень понравилась...
   - Только не это!- простонал я.- Мне о ней и думать-то противно, не то что
слушать.
   Она посмотрела на меня. Я увидел е„ глаза.
   - Я пошутил.
   Леди сидела, отвернувшись к открытому настежь окну.
   День медленно уходил, оставляя запах обгоревшего неба и остывающих крыш.
   - Надеюсь, ты не оставил  дачу  на  произвол  судьбы,-  сказала  она,  не
поворачиваясь.- Они возвращаются.
   - Надо съездить, предупредить Мэгги.
   - Кого?- спросила она, а я сказал: "Когда они приезжают?"
   Она сказала: "Послезавтра. Утренним самол„том".
   Всю дорогу, пока автобус, один за другим, миновал  заградительные  рубежи
перекр„стков, и потом, когда он, облегч„нно вздохнув, выбрался на окраины, и
стало прохладнее, я думал о том, что должен что-то предпринять.
   Леди всегда обо вс„м знала, но тут  она  явно  что-то  не  учла.  Или  не
поняла.
   Люди как страны - у каждой свой  путь.  Есть  страны  богатые  и  бедные,
сильные и слабые, с древней и недавней историей, но не  должна  одна  страна
становиться колонией другой. Ничего из этого не выйдет.  Британия  захватила
Индию, но Запад остался Западом,  а  Восток  остался  Востоком.  Разделение,
пусть даже кастовое, разве это не самое разумное, что создал  этот  порочный
мир?  Хотя,  конечно,  и  кастовая  система  по-своему  порочна.   Наверное,
порочна...
   Тут автобус подбросило на выбоине, я ударился  о  стекло  лбом  и  сквозь
секундное раздражение вспомнил, что японцы вовсе не стремились сделать  свою
письменность доступной. Как и египтяне. И  ещ„  вспомнил,  как  в  школе  мы
придумывали тайные способы общения и переписки, чтобы никто другой  не  смог
ничего понять. Я подумал о таинствах мистерий. Потом я подумал  о  том,  что
разделение несовместимых сил предотвращает их столкновение. Всякий порядок -
это попытка защититься  от  хаоса  анархии,  и  всякий  порядок  основан  на
разделении. Таков мир, и пока он не изменится по  своей  сути,  бессмысленно
пытаться менять его внешние формы.
   А я собирался написать какой-то там словарь слэнга - да кому это нужно!
   Они никогда не станут разговаривать на мо„м языке, а у меня пока ещ„ есть
выбор.
   Мне нужно держать подальше от них, вот в ч„м дело. Только тогда  я  смогу
сделать что-то, что когда-нибудь они смогут признать великим. Это и есть мой
путь, мой, ни на чей другой не похожий, путь.
   Нужно сказать об этом Леди.
   Или нет, говорить об этом бесполезно. Нужно это сделать!
   Я почувствовал облегчение. Я наш„л решение, и чем больше я  теперь  думал
об этом, тем больше утверждался в н„м.
   Ну конечно, это так просто!
   Я смотрел в окно на дорогу, и природа радостно встречала меня  и  обещала
мне чудо. Ведь я вернулся, а она ждала и знала, что я вернусь.
   Эта зелень листвы, эти травы и заросли иван-чая, и это небо. И  даже  эта
пыль прос„лков, и эти поля...
   Автобус остановился. Все стали выходить - это конечная остановка.
   Дальше нужно было идти пешком.
   - Очень мило, что заехал навестить,- сказал Мэгги, неторопливо  спускаясь
по ступеням лестницы. На н„м был красный махровый халат.
   - Привет.
   Так уж получилось, Мэгги. Извини.
   - А я уж думал, не объявить ли розыск.
   - Мне иногда кажется, не пустился ли я опять в бега. Все только и делают,
что разыскивают меня.
   - Ты так популярен?- сказал он.- Между прочим, это было свинством с твоей
стороны, не оставить мне ключи от гаража.
   - Они в столе.
   - Там их нет.
   - В письменном.
   - А я думал, в кухонном.
   - В левом верхнем ящике.
   - Ты их что, спрятал?
   - Просто положил, машинально. А откуда ты знаешь, что там их нет?
   - Я перерыл весь дом.
   - Значит, не весь. Или не заметил.
   - Значит, не весь,- сказал он.
   - Ты что, обиделся?
   - Нет, ты же вернулся.
   - Я не думал, что задержусь так. Извини.
   Он подош„л к окну, выходящему на террасу.
   "Представь себе",- сказал он.- "Раннее утро, т„мная  вода,  ч„рные  ветви
деревьев неподвижно отражаются в ней, зябко. Вдруг раздаются звуки  скрипки,
и одновременно  с  первым  прикосновением  смычка  к  струнам  на  горизонте
вспыхивают лучи восходящего солнца. Оно разгорается вс„ ярче, музыка  звучит
громче, вс„ оживает, лес, птицы в лесу, вересковые пустоши,  и  слышно,  как
первой скрипке вторит другая. На вершине холма стоит скрипач, он  играет  на
своей скрипке, и другой, невидимый, музыкант играет ансамбль. И если  кто-то
ид„т по дороге, которая тянется у  подножия  холма,  он  останавливается  и,
замерев хотя бы на минуту,  слушает.  А  когда  солнце  заходит,  то  первой
смолкает скрипка на вершине холма. Наступают сумерки, но  до  самой  темноты
слышна скрипка невидимого музыканта".
   - А дальше?
   Он посмотрел на меня.
   - Пойд„м.
   Я кивнул и со вздохом поднялся из качалки.
   Он пош„л впер„д.
   Мы поднялись по ступеням на мансарду.
   - Я тут мастерскую устроил...- кивнул он вокруг.
   Я осмотрелся.
   - Да, кстати...
   - Что?- сказал он.- Иди сюда, чего ты там стоишь.
   - Нам прид„тся убраться отсюда.
   Он замер на месте.
   - Ах, да,- сказал он.- Я и забыл...
   - Да.
   - Когда они приезжают?
   - Завтра.
   - Уже завтра?
   - Мы можем ещ„ переночевать,- сказал я, подходя к нему.
   - А зачем?
   - Как хочешь,- сказал я.
   Тогда собирайся. Поедем.
   Он упаковывал свои вещи, ловко и уверенно, так, как  будто  для  него  не
было ничего привычнее, чем сниматься с очередной стоянки, кочуя с  места  на
место. Так индейцы собирали свои вигвамы.
   Он знал, что это его, и знал, что на каком месте.
   Он собирал акварели, бумаги, заст„гивал папки, связывал кисти,  он  знал,
как это нужно делать.
   Я почувствовал тоскливую нежность.
   Он повернулся ко мне.
   - Донес„м вдво„м?
   - Прости меня,- прошептал я, а он сказал: "Что?"
   И быстро отвернулся.
   А потом преувеличенно бодро сказал: "Вс„? Можно идти?"
   И я подумал: "Они никогда не поймут этого".
   И ещ„: "Скоро мы будем дома".
   Ключи я положил в конверт и опустил в почтовый ящик.
   И мы ушли.
   Наваждение кончилось.
   ......................................................................
   Он сбросил рюкзак и тяжело опустил его на пол.
   Заглянул в окошко магнитофона, включил музыку. Снял куртку, швырнул е„  в
кресло и вышел из комнаты.
   Я стоял, бездумно глядя в окно.
   В ванной зашумела вода.
   Я взял гитару и опустился с ней на полу. Перебрал струны.
   Шум воды смолк.
   - Ну вот я и дома,- сказал я самому себе.
   Я отложил гитару и, поднявшись с пола, забрался на диван.
   Я вытянулся и закрыл глаза.
   Нужно будет позвонить ей и вс„ объяснить. Она пойм„т, она обязательно вс„
пойм„т. Прав всегда тот, кто совершает  поступок.  Только  поступок  созда„т
реальность. Нужно стоять на сво„м, а иначе как она сможет  понять,  что  это
всерь„з. У нас больше нет права на непонимание.
   Отныне нет больше такого права.
   Мэгги сидел, поставив локти на стол и  критически  наблюдал  за  венчиком
газового пламени под сковородкой.
   Я почуял запах жареной картошки.
   - Лучше было сделать салат,- заметил я, усаживаясь за стол.
   Он кивнул.
   - Успеется.
   Я открыл заварочный чайник.
   - Уже заварил?
   Он поднялся и, подойдя к плите, выключил газ.
   Поставил тарелки, положил две вилки, достал из холодильника кетчуп.
   Я наблюдал за ним.
   Я подумал: "Позвонить, или лучше зайти?"
   - Приступай.
   Он придвинул мне тарелку.
   Сегодня же, и вс„ объясню.
   Это было год назад, в мае.
   Я  пров„л  три  недели   в   палате   14   общего   отделения   областной
психиатрической больницы.
   В первую ночь своего пребывания в этом заведении я устроил  истерику,  не
имевшую, впрочем, особых последствий - санитары с холодным профессионализмом
привязали меня к кровати, после чего невозмутимая девушка сделала  мне  укол
аминазина, и я затих.
   Вскоре я научился вести себя должным образом.
   Однажды я поинтересовался у своего врача, какой мне определили диагноз.
   Он улыбнулся и сказал: "Этого я не имею права говорить".
   - Уже подготовлено постановление,- сказал я,- по которому это  станет  не
только вашим правом, но и обязанностью. Почему бы вам не пойти,  на  полшага
опережая время?
   И он сказал: "Депрессия".
   А я сказал: "Соседнюю с моей кровать занимает один шизофреник.  Он  почти
непрерывно вслух описывает сво„ состояние. Может  быть,  его  второе  "я"  -
господин Тэст, но я не  настолько  любознателен,  чтобы  получать  от  этого
удовольствие".
   - И что же?- сказал он.
   - С депрессией лежат в отделении неврозов.
   - Если  приходят  сами,-  уточнил  он.-  А  тебя  доставили.  И  в  каком
состоянии.
   - Я давно уже в другом состоянии.
   - Ты хочешь, чтобы тебя перевели в отделение неврозов, так?
   - Да,- сказал я.
   - У нас этого не делают.
   - Значит, нет?
   - Нет.
   - Хорошо. Я хотел бы услышать это от главного врача.
   Он внимательно посмотрел на меня.
   - И что ты за человек. Ну зачем тебе это?
   Я не ответил.
   - Ладно,- сказал он.- Я поговорю с ним об этом. Доволен?
   Через два дня, после обхода, меня перевели в отделение неврозов.
   Я знал, чего я добивался. Когда ты отгорожен  от  мира  реш„ткой,  мелочи
перестают быть мелочами.
   В отделении подобралась неплохая компания.
   Я сразу же обратил внимание на одного парня.
   У него было совсем детское лицо,- я очень удивился, узнав, что он на  год
старше меня,- тонкие изящные пальцы и длинные волосы, свободно спадавшие  на
плечи, шелковистые и по-женски мягкие,- может быть, потому все и  звали  его
женским именем - Мэгги.
   Он выглядел таким хрупким, что казалось невозможным даже подумать о  том,
чтобы обидеть его как-то.
   Он поразительно быстро рисовал. И очень здорово.
   Я даже не успел толком разговориться с ним, как он закончил мой портрет.
   Я спросил только: "Почему ты здесь, Мэгги?"
   Он улыбнулся и сказал: "Так я же псих".
   Но я не сдавался.
   Я ждал удобного случая.
   Помогла гитара. Кто-то из новоприбывших прин„с е„ с собой.
   Мэгги попросили сыграть.
   Он взял гитару и спел несколько битловских песен.
   Я увидел, что играю лучше.
   Я взял у него гитару и спел одну песню.
   Мэгги спросил: "Чьи слова?"
   Я сказал: "Мои".
   А он сказал: "Нет?"
   Тогда я сыграл ещ„.
   Всю ночь мы  просидели  с  ним  в  сортире  на  кафельном  полу,  курили,
разговаривали.
   И я снова спросил его: "Почему ты здесь?"
   - Мама так решила,- сказал он.- Ты видел е„?
   - Да, она приходила, я видел. Красивая женщина. Ты здорово похож на не„.
   Он улыбнулся.
   - Вы с ней поссорились?
   - Нет,- сказал он, зажав ладони коленями.- Зря ты так о ней  думаешь.  Ты
е„ не знаешь. Она... Она меня даже отговаривала, я сам...
   Нет, врать он не умел. Но я смолчал.
   А ещ„ через несколько дней один тип,  ухмыльнувшись,  спросил  его:  "Это
твоя мать, что ли?"
   Я заметил, что Мэгги весь сжался, как будто ожидая удара, и я  не  понял,
почему. Мне вдруг сделалось необъяснимо страшно за него.
   Я схватил этого парня и оттащил его в сторону.
   - Пойд„м, в коридор выйдем.
   Он стал молча и с остервенением  вырываться.  Я  сказал:  "Вс„  равно  же
прид„тся. Пойд„м",- и отпустил его.
   Мы вышли из палаты.
   - Слушай,- сказал я, прижав его к стене.- Если ты хоть раз тронешь его...
   Парень слегка перетрусил.
   - Я его тронул что ли? Ты чего, псих, что ли? Вальтовый?
   - Помалкивай, я сказал.
   - А ты что...
   Он хотел сказать: "Главный, что ли?"- но не успел.
   Я взял его одной рукой за отворот пижамы, а другой чуток придавил.
   - Ладно, мне чего, надо что ли! Вс„, засох, не д„ргайся. Д„рганый.
   Между ним и ей  была  странная  связь,  мучительная  для  них  обоих,  но
неразрывная,  и  они  играли  в  игру,  следуя  негласным  правилам,   чтобы
изображать жизнь там, где е„ уже давно не было.
   В н„м жило какое-то безысходное чувство вины.
   Наверное, когда-то в их жизни вс„ было по-другому, и  он  был  другим,  а
теперь она никак не могла примириться с тем, что он  изменился.  И  странно,
казалось, что с этим никак не может смириться и он сам.
   Говорить с ним об этом не имело никакого смысла - он сразу же замыкался и
уже не слышал меня.
   Мне оставалось только безучастно созерцать, как день за дн„м я теряю его,
как раст„т между нами непонимание,- как это было уже не  раз  в  его  жизни,
всегда по одному и тому же сценарию,- или сделать что-то, почти неважно, что
именно, но совершить необратимый поступок, после которого нельзя  будет  уже
делать вид, будто ничего не произошло и не изменилось.  После  которого  вс„
изменится.
   И я приш„л к ней, а она не знала меня в лицо и приняла меня  за  обычного
своего клиента, даже не спросив, откуда я узнал е„ адрес. Она  вообще  ни  о
ч„м не спрашивала, только назвала сумму и  тем  самым  подсказала  мне,  что
нужно делать.
   И я сделал это.
   Любой по-настоящему  необратимый  поступок  можно  назвать  жестоким.  Но
иногда нет иного выбора, кроме как совершить его.
   И тогда у тебя нет больше права на непонимание.
   И никто уже больше не сможет тебя обмануть.
   3
   Фредди по„т небесам, стараясь, чтобы  ангелам  не  приходилось  напрягать
слух. Воздух, исполненный биения, величественно и страстно  качает  меня  на
волнах звука, и вот-вот вынесет в открытое окно.
   Похоже на сердце,- думаю я, едва слыша собственные мысли.
   В дверях возникает женщина, над изгибом е„  изысканного  тела  всплывает,
как редоновский кошмар, голова Мэгги, беззвучно изображая слова: "Я не хотел
е„ впускать, но как такую остановишь?"
   Она что-то кричит, но император  Адриан  не  слышит  е„,  и  ей  отвечает
Фредди: "I want to break free..."
   Е„ губы быстро-быстро шевелятся, и голос е„ как голос дикторши  крохотной
радиостанции, пробивающейся сквозь музыкальную программу Би-Би-Си.
   "Кто бы это  могла  быть?"-  размышляет  Адриан.-  "Какая-нибудь  местная
радиоточка? Или радиопираты, дрейфующие у корнуольских берегов?"
   Фредди: "Oh, I want to break free..."
   Голос дикторши: "Хорошо, я подожду".
   Женщина пересекает комнату  под  музыкальный  проигрыш  и  очень  красиво
погружается в кресло. Я хочу аплодировать ей. Император приветствует е„ чуть
заметным кивком.
   Фредди: "Living  without,  living  without,  living  without  you  by  my
side..."
   Мэгги наблюдает со стороны двери, император делает ему знак  удалиться  -
ему предстоит дипломатическая беседа с  посланницей  зноеобильного  Лесбоса.
Антиной повинуется, выразив полное понимание ситуации.
   Я жду, что она зажм„т уши или перекривится, но  посланница  демонстрирует
совершенное знание традиций мраморнопышной столицы. Я раздумываю, не сама ли
это Сапфо?
   Фредди: "I want, I want, I want to break free!"
   Внезапно силы оставляют е„, е„ губы сводит судорогой -  так  сводит  ногу
посреди открытого океана.
   Я не успел отвернуться, и теперь уже поздно.
   Комната взрывается вакуумной бомбой тишины.
   Итак?....
   - So, baby?..
   - Что это значит?
   - Что именно, бэби?
   - Не называй меня так.
   - Да, Леди?
   - Почему ты уш„л? Что случилось? И даже не дал знать, что  с  тобой,  где
ты! Что произошло?
   - Послушай, комната ещ„ шумит как раковина морем...
   - Я вижу, ты не в настроении говорить.
   - Слишком в настроении, чтобы говорить. Прости, Леди.
   - И это вс„, что ты можешь сказать?
   - ....................
   - Если ты начинаешь что-то, то... У тебя есть хоть  какое-то  понятие  об
ответственности? Элементарной!
   - Я отвечаю перед Богом, мэм.
   - Как же с тобой трудно... Но ты  хоть  сам  понимаешь,  что  это  просто
непорядочно! Ты хочешь бросить вс„, тебе надоело, ладно, но у тебя  же  есть
обязательства, ты сам согласился на это...
   - Бывает, человек рождается, а потом умирает. Бывает, наоборот.
   - Но ты должен!
   - Сколько я должен? Никому я ничего не должен.
   - Да что ты о себе возомнил?
   - Это я уже слышал.
   - Ну, хорошо. Но как я-то теперь должна смотреть людям в глаза!
   - А прич„м тут ты?
   - Прич„м тут я! Действительно, прич„м тут я! Кто я такая? Зачем обо  мне,
вообще, думать? Пусть она сходит с ума, обзванивает весь город, ищет...
   Она не может продолжать.
   Я делаю жест, пытаясь остановить е„. Она оборачивается.
   - Неужели ты не понимаешь, что я...- делает она последнюю попытку, но  не
может закончить, и с жестом безнад„жности исчезает.
   Я остаюсь на месте.
   Дверь захлопывается, всколыхнув воздух запахом ветра.
   Я догнал е„ у машины, она уже садилась за руль.
   Я вцепился в дверцу и стал тянуть е„ на себя. Она хотела ехать, но  я  не
хотел отпускать е„.
   Она вставила ключ зажигания, я выдернул его и сказал, что не отдам.
   Секунду-другую мы боролись из-за него, а потом она просто вышла из машины
и сказала, что пойд„т пешком. И она пошла по улице, а я ехал за ней следом.
   Она сказала, что я могу ехать, куда мне угодно.
   Я кричал ей: "Леди!"
   Она не оборачивалась.
   Я зарулил на тротуар, перекрыв его телом машины, но она обошла е„ и пошла
по обочине. Я поехал по тротуару, и люди кричали  мне,  что  я  спятил,  они
метались, прижимаясь к стенам фасадов.
   Она шла, не оборачиваясь.
   Я развернул машину и стал пятиться перед ней на задней скорости.
   Я едва не плакал, не зная, что же мне сделать, чтобы она простила меня.
   Я никогда не видел е„ такой красивой.
   А потом меня остановили и потребовали права, и Леди исчезла, я потерял е„
из виду.
   Чей-то голос с гневным нетерпением спрашивал: "Где  ваши  права?  Попрошу
выйти и