"... и, выйдя из дома в  темноту  дворов  и  проулков,  торопливо  ид„шь,
пригнув голову, как будто пытаясь закрыться  от  снега,  а  он  вс„  падает,
кружится, ветер раздувает метель, и пересиливая его, налегая на него грудью,
всем телом, вс„ глубже уходя в вязкую стену, которая  тут  же  смыкается  за
твоей спиной, сквозь е„ толщу впер„д, только впер„д, словно  бы  преодолевая
силу земного притяжения, ступая по склону вверх, выше, один во  тьме  снега,
где порхают разноцветные фантики их окон, к вершине!..
   Пока не наступит срок.
   И ты пробудишься.
   И вздрогнешь от неожиданности,- вопрос уже задан (когда?), и  ответ,  ещ„
неведомый, уже влеч„т тебя. И ты был прав, но вс„ изменилось, и что-то новое
пробудилось в тебе и теснит грудь,  и  не  в  силах  оставаться  в  комнате,
ставшей вдруг душной,- комната, которая была твоя крепость, а  теперь  стала
вчерашней,- ты бросаешься жить, дрожа от нетерпения,  сбегаешь  по  ступеням
сумрачной башни подъезда и, вырвавшись на свет, к свету, навстречу тому, что
влеч„т тебя, ещ„ не зная, что это  будет,  и  замирая  от  сладкого  холодка
восторга, в разогретый простор жаркого дня, его запахи, звуки,  солнце...  и
вдруг,- всегда вдруг!- замерев на один миг, забыв, оторвавшись, быть  может,
от самого себя, ты не можешь больше говорить о жизни. И  то,  что  ты  есть,
становится сама жизнь..."
   - Обувайся,- сказала она, кивнув на мои кроссовки и открыв дверь.
   - Мы пойд„м пешком?
   - Да.
   Она жд„т.
   Сырой холодок лестничной площадки.
   - А куда?
   Мы долго шли по какой-то улице вниз, потом свернули направо.  Снова  шли.
Потом по другой улице.
   Потом поднимались вверх переулком.
   - Куда мы ид„м?- спросил я.
   - Просто гуляем,- сказала она.
   - Я не могу так,- сказал я.- Куда мы ид„м?
   - Я хочу показать тебе дом...
   - Дом?
   - Правда, он ещ„ недостроен,- сказала она.- Это будет самый высокий дом в
городе.
   - И давно его строят?
   - Да,- сказала она.- Уже год как не строят. Ты устал?
   - Но зачем...
   - Просто так. Мы же гуляем.
   Мы шли.
   Она что-то говорила, но я не слушал, и когда она вдруг  замолчала,  я  не
сразу понял, что она задала мне вопрос и жд„т, когда я отвечу.
   Я сказал: "Что?"
   От разогретой земли  жар,  марево,  повсюду  кучи  строительного  мусора,
поросшие редкой травой, груды кирпича, глыбы застывшего цемента.
   Недостроенное здание напоминает руины.
   Мы входим в  т„мный  про„м,  который  когда-нибудь  должен  стать  дверью
подъезда.
   Сырость и запах подвала.
   Газовые баллоны для сварки, сваленные на цементном полу.  Стены  загажены
надписями, битые бутылки, мусор и экскременты повсюду.
   Она ид„т вверх по ступеням лестницы без перил.
   - Эй! Чего ты там замер?
   - Слушай, а зачем ты вообще приехал сюда?
   Мне захотелось сказать что-нибудь резкое, но я сдержался.
   - Здесь жизнь дешевле.
   - Не хочешь, не говори,- сказала она с нарочитым безразличием.
   - Мне предложили пожить, а ключ забыли отдать.
   - Надо было сразу взять.
   - Надо было,- согласился я.
   - И что теперь?
   - А что?
   - Никак нельзя войти туда?
   - В квартиру? Нет, никак.
   - А на каком она этаже?
   - Я же сказал. Никак.
   - А что ты злишься? Я просто спросила...
   - ...
   - Но ты не уехал.
   - Нет, не уехал.
   - А кто тебе предложил? Ну, пожить.
   - Какая. Разница. Какая. Тебе. Разница.
   - Ну, может быть, я его знаю. Или е„?
   - Ты всех тут, наверное, знаешь, ну и что?
   - Что, ну и что?
   - Ну и что дальше?
   - По-моему, ты меня обманываешь,- сказала она.
   - Мы все обманываем друг друга,- сказал я.- Какой смысл изрекать факты?
   - Да, но обмануть-то ты хочешь себя.
   Если ты скажешь, чтобы я уш„л, я уйду, но для меня вс„ будет  кончено,  а
ты можешь сказать это просто из баловства. Тебя раздражает то, каким ты меня
видишь, и ты думаешь, что я мог бы быть другим.
   И ты можешь заставить меня стать другим?
   Если ты скажешь мне, чтобы я уш„л, я уйду, и я  унижаюсь,  прося  тебя  о
любви как о милости, я знаю,  позже  мы  сочт„мся,  но  сегодня,  сейчас,  я
умоляю, люби меня, просто люби меня, даже не понимая...Я и сам  кажусь  себе
жалким и несуразным, и слабым, да, да!  и  слабым,  и  несуразным,  как  тот
раджа, или нет, у них ведь были халифы...
   Некогда в Багдаде жил один богатый  вельможа,  и  был  у  него  роскошный
дворец, и множество красивых женщин прислуживало ему, услаждая  его  тело  и
прохлаждая взор, наполняя его слух изысканным пением, а  в  садах  его  были
собраны редкостные деревья, и птицы пели среди их листвы, и фонтаны в  садах
его  были  выложены  иорданским  мрамором  и  китайской  яшмой,  и  украшены
серебром.
   Как-то вечером сидел этот вельможа на расшитых  подушках,  курил  кальян,
бросая время от времени в рот засахаренные орешки, а женщины исполняли перед
ним танец, чтобы развлечь своего господина.
   Но он уже не смотрит на них, его донимает муха, он отмахивается  от  не„,
злится и никак не может  отогнать  или  поймать,  раздавить  эту  назойливую
тварь. И нет для него уже ни музыки, ни пения,  ни  прихотливого  танца,  он
забыл даже про свой кальян.
   А в это самое  время  на  городской  свалке  копошился  нищий,  выискивая
что-нибудь съедобное, вокруг роились тучи мух, они садились ему  на  руки  и
лицо, но он так привык к ним, что не обращал на них ровно никакого внимания.
И вдруг! Что за сказочное видение! На ш„лке штор в освещ„нных  окнах  дворца
как на экране в театре теней он увидел волшебство танцующих женских фигур, и
в охватившем его восторге забыл он про сво„ занятие  и  про  вс„,  что  было
вокруг него, и не отрываясь, смотрел на это зрелище, и не знал, грезится  ли
оно ему, или же он видит вс„ это наяву, так захватила красота его душу..."
   Я сказал ей: "Посмотри, вот на асфальте валяется грязный, липкий леденец,
кто-то сосал его и выплюнул,  потому  что  надоело,  или  потому  что  хотел
курить,  или  мешал  разговаривать,  мало  ли  почему.  Может,   просто   не
понравилось. Вот  на  него  наступает  прохожий,  леденец  налипает  ему  на
ботинок. И что  же  прохожий?  Он  старательно  отскребает  от  подошвы  эту
гадость, запихивает е„ в рот и тщательно обсасывает. А  потом  его  рв„т  от
отвращения. Что о таком человеке можно сказать? Чокнутый?
   Мало того, что я делаю это, я ещ„ называю это интеллектуальным  занятием!
Вроде как вождь какого-нибудь индейского племени сидит,  скрючившись,  дымит
своей трубкой, и все вокруг ходят на цыпочках. Вождь думает!"
   Я изображаю, как думает вождь, и она аплодирует мне, веселясь от души.
   - Вс„ безнад„жно, Лил. Нам не выстоять.
   И заслоняясь от этой тени, я искал е„ губы.
   Или желая приблизиться к ней и заглянуть ей в глаза.
   У Леонида Андреева есть один рассказ,  о  ч„рте,  который  хотел  постичь
добро. И когда он решил, что вс„ хорошо усвоил,  он  вернулся  в  ад,  чтобы
проповедовать. Но бесы и ведьмы, услышав его слова,  стали  говорить  то  же
самое, и даже ещ„ красноречивей...
   Я помню грохот вагона электрички и ст„кла, заштрихованные дожд„м, и как я
подумал тогда: "Слова будут те же, а значит, слова бессильны!"  Зачем  людям
нужно было поверить, что есть Страшный суд? Им нужен высший закон, на  чашах
весов которого были бы взвешены все дела человека. Потому что здесь его нет.
И я вспомнил слова Грасиана,  а  потом  вспомнил  Бергсона  и  Кьеркегора  и
подумал: "Ведь религия - то же самое, и Шопенгауэр отрицал е„, а Юнг  назвал
е„ подделкой". Непосредственный религиозный опыт, что мы знаем об этом, едва
доступном для нас, мире, что мы  знаем  о  его  дорогах,  о  том,  куда  они
приведут нас, и хватит ли у нас сил, однажды ступив на тропу, не сорваться с
не„ в пропасть? Ницше сош„л с ума, вообразив себя Дионисом.
   И тогда мне вспомнилась подводная  каменная  гряда  в  одном  городке  на
Балтике. Она тянется в море, и ты ид„шь по ней, уходя вс„ дальше от  берега,
и не знаешь, когда под ногой окажется пустота, и  ты  провалишься  по  плечи
(?), с головой? захлебн„шься? Ты нащупываешь ногой следующий  камень,  чтобы
сделать ещ„ один шаг, а волны норовят опрокинуть тебя.
   Входя в этот мир, что мы знаем о н„м? Отдавшись во  власть...  Кто  вед„т
нас? И если слова бессильны, то для чего нам был дан разум?
   Рядом со мной уснула женщина, положив мне на плечо голову,  напротив  не„
беспокойно „рзал реб„нок лет тр„х-четыр„х, наверное, ему надоело  глазеть  в
окно, он спрыгнул на пол и стал д„ргать е„ -  не  спи!-  за  край  плаща,  и
какой-то мужчина в очках пригрозил ему пальцем, а реб„нок долго и недоум„нно
смотрел на него, ничего не понимая. Она спала, и я боялся пошевелить плечом,
чтобы не разбудить е„. Я видел сумку, набитую продуктами.
   Потом это как-то ушло, и я забыл. О том,  что  происходит  в  дороге,-  а
обычно не происходит вообще ничего,- быстро забываешь, особенно, если дорога
так утомительна, а день так бесцветен. Приезжаешь, тебя  встречают,  или  ты
долго ид„шь один по прос„лку, запахивая от ветра отворот пальто, и уже через
час ты даже и не вспоминаешь. А когда пь„шь обжигающий чай, чашку за чашкой,
чтобы  согреться,  и  рассказываешь  о  всяких  там  новостях,  это   совсем
обесцвечивается, стирается в памяти... Знаешь, есть такие чернила.
   Но они вс„ равно проступают.
   Моррисон гений.
   Моррисон, расстегнув ширинку, показывает толпе член.
   Рэй Манзарек: "Они жил целиком  за  той  границей,  до  которой  мы  едва
дотягивались".
   Неправда. За той границей есть только смерть.
   Я ждал, когда она уйд„т, а когда она уходила, ждал, когда она верн„тся.
   Я сидел за кухонным столом и зажигал спички. Одну  за  другой.  Чиркал  о
коробок, ждал, когда пламя добер„тся до пальцев, и ронял в пепельницу.
   Доставал другую.
   ...  отогнать  эту  тень,  забыть  о  ней,  ты  изображаешь  беспечность,
сме„шься, но получается плохо, ты закрываешь дверь, но не можешь уйти,  тебе
некуда уйти.
   Ты боишься, что с тобой случится что-то страшное.
   Ты прислушиваешься к малейшему шороху.
   Ты боишься пошевелиться,  и,  когда  не  слышишь  е„,  боишься,  что  она
верн„тся, и она возвращается.
   Ты подкрадываешься к двери и рывком распахиваешь е„. Никого. Ты стоишь на
пороге. И, едва закрыв дверь, начинаешь прислушиваться снова.
   Ты сделался суеверным.
   Грета Гарбо всю жизнь боялась заболеть раком. Юнг предупреждал об этом, и
с тобой случилось то же самое. А значит, диагноз поставлен.
   Ты изображаешь беспечность. Ты придумываешь друзей и  слушаешь,  как  они
говорят.
   Это вс„ мнительность.
   Они говорят, что это вс„ мнительность. Ты  говоришь  себе,  что  это  вс„
мнительность.
   Ты улыбаешься, ты сме„шься, ты шутишь.
   И, наконец, ты сда„шься.
   И тогда она исчезает.
   Ты сидишь, боясь шелохнуться, а вокруг пустота. И  ты  боишься,  что  она
верн„тся.
   Ты снова надумал спрятаться.
   Ты не сдался.
   Ты просто не можешь сдаться...
   - Это вс„ от того, что ты мнительный.
   Иногда мне начинало казаться, что я вс„ придумал о себе, что ничего этого
не было. И тогда я вспоминал.
   И становилось ещ„ хуже.
   На двенадцатом гудке я положил трубку и тут же снова набрал номер.
   Я положил перед собой часы и через каждые пять минут набирал номер и ждал
до двенадцатого  гудка.  Когда  в  ответ  раздался  голос,  я  вздрогнул  от
неожиданности. В эту секунду вошла Лил, и я положил трубку.
   Она спросила: "Кому ты звонишь?"
   А я сказал: "Разве ты дашь позвонить!"
   Она поставила кассету, и я крикнул ей: "Выключи это дерьмо!"
   Она сказала: "Я хочу послушать, что на ней записано".
   Я вырвал из магнитофона кассету и, швырнув е„ на пол, растоптал ногой,  а
обломки расшвырял по комнате.
   Я лежал, уткнувшись лицом в подушку.
   Лида тихонько опустилась на кровать рядом со  мной.  Неуверенно  положила
руку мне на плечо.
   Я молчал.
   Я повернулся к ней, взял е„ ладонь и прижал к своему лицу.
   Она сидела рядом, за е„ спиной горела лампа,  и  мне  казалось,  что  нас
заносит снегом, и далеко окрест нет ни одного живого человека.
   Я прошептал: "Когда вс„ занесено снегом, как светло тогда в комнатах!"
   Она улыбнулась.
   - Почему ты так долго не брала трубку?
   Она сказала: "Вс„ будет хорошо".
   Я держал е„ руку в своей.
   Утро зимнего солнца.
   В изящном белом подсвечнике горит свеча, но в комнате светло,  и  пламени
не видно. Сверкающий на солнце снег.
   Промелькнули в окне сорвавшиеся с ветвей л„гкие хлопья.
   Медленно оседающая в воздухе искрящаяся снежная пыль.
   Вокруг тихо.
   Высокое изголовье кровати. Край смятой подушки.
   Лежащий шевельнулся, и кровать скрипнула.
   Свечи на фоне залитого солнцем окна.
   Снег.
   Я закрываю глаза и начинаю стремительно падать по ч„рному  туннелю  вниз,
на дно колодца...  невозможно  разглядеть  его  стены...  какой-то  странный
блеск...
   ...горящая на снегу бумага...
   Ночной парк в снегу.
   Фронтон роскошного дворца, освещ„нный розовым светом фонарей.
   Вокруг в темноте, насколько хватает взора,  как  упавший  на  землю  плащ
неба, испещр„нный глазами Аргуса, тысячи трепетных огоньков.
   Спички и зажигалки, прикрываемые ладонью от ветра.
   Время от времени чь„-нибудь лицо вспыхивает и тут же гаснет,  и  оста„тся
только светлячок дрожащего пламени.
   Глухой гул перерастает в скорбный хор, глубокий и мощный, нарастает,  его
сдержанная,  благородная  мелодия  звучит  вс„  отч„тливей,  мерная  поступь
реквиема.
   Звук захлопнувшейся дверцы кареты.
   Ч„рные тени скользят мимо, вс„ быстрее...
   Улица, круто сходящая вниз, брусчатка. Мимо  пролетают  зашторенные  окна
домов.
   Ночная площадь.
   Светлячок свечи далеко посреди ночной пустыни.
   Ч„рная громада античного акведука.
   Выглянула луна, и вс„ залито прозрачным холодным светом.
   Конферансье на роликовых коньках выделывает пируэты, приближается.
   Он подмигивает мне.
   - А представление-то начи-Нается!
   И, издав вопль, он начинает кружиться на месте.
   Где-то заиграл оркестр. Звук то и дело пропадает, и тогда  слышно  только
шумное дыхание и грохот роликовых коньков на брусчатке.
   Освещ„нное окно.
   Она стоит в глубине комнаты и смотрит на меня, в темноту ночи.
   Она улыбается, но как-то неловко, и вдруг я понимаю,  что  она  не  видит
меня и только чувствует мо„ присутствие.
   Она протягивает руку назад, к магнитофону.
   - Я поставлю что-нибудь?
   Она теребит воротничок блузки.
   Она начинает раздеваться.
   Звуки визгливых скрипок становятся громче...
   Истерический хохот запыхавшегося конферансье...
   Ты должна знать, что со мной... Ты одна знаешь, что со мной!
   Окна оттаяли.
   Я подумал, что, наверное, ей неудобно так лежать, но боялся пошевелиться,
чтобы не разбудить е„.
   ...пепел, разносимый ветром по асфальту...
   5
   Бледное вечернее небо, сизая дымка над горизонтом. Сумерки.
   Одно за одним, иногда по несколько сразу, зажигаются огоньки окон  редких
многоэтажных домов.
   За длинными бетонными оградами крашеная жесть крыш.
   Тихо.
   По дороге медленно приближается велосипедист.
   Утоптанная пыль обочины. За ней край обрыва. Колючая проволока.
   Мне хочется заглянуть, что там.
   Сделав несколько шагов, я останавливаюсь.
   За спиной проезжает велосипедист.  Он  сигналит  мне  звонком,  но  я  не
оборачиваюсь.
   Постояв, я возвращаюсь на шоссе.
   Фигурка велосипедиста удаляется, становится невнятной в сумерках.
   Я оглядываюсь на освещ„нные окна домов; там,  на  кухнях,  семьи  садятся
ужинать.
   Телеантенны над крышами пятиэтажек.
   Безлюдная остановка с расписанием автобусов. Где-то р„в мотоцикла.
   Стихло.
   На скамейке автобусной остановки, спрятав руки  в  карманы  плаща,  сидит
женщина.
   Ещ„ светло, но скоро начн„т темнеть, солнце уже зашло, и тени растаяли.
   Она поводит плечами.
   Она не озябла, ещ„ не холодно, просто затекли плечи. Она сидит уже долго.
Смотрит в мою сторону, но не на меня, дальше, не показался ли автобус.
   Не видно.
   Я приглядываюсь. Лида?.. Нет. Показалось.
   Она смотрит на асфальт перед собой. Что-то легонько пинает носком ноги.
   Она жд„т автобус.
   Я иду к ней.
   За спиной приближается шум. Она облегч„нно... вста„т со скамейки, вынимая
из карманов руки.
   Автобус проезжает мимо меня. Она ид„т к нему.
   Остановилась, жд„т.
   Он подъезжает. Остановился.
   Она подходит к передней двери и поднимается по ступенькам.
   Она покупает у водителя билет. Ид„т по салону, садится.
   Шум отъезжающего автобуса.
   Я смотрю ему вслед.
   - И хочется вернуться домой...
   Одинокая фигурка велосипедиста удаляется по опустевшей дороге, вс„ больше
сливаясь с сумерками.
   Поодаль безлюдная остановка - скамейка, столб с расписанием автобусов.
   Белый комочек смятой бумажки подле урны.
   - Эти люди вокруг тебя, их города...
   Ночь. Шум ветра в незримых деревьях леса.
   Где-то р„в мотоцикла. Стихло.
   Т„плая музыка. Столики  кафе,  гирлянды  фонариков.  Дальше,  за  ч„рными
деревьями парка, фонари аллей.
   Напротив  меня  за  столиком  сидит   человек,   которого   Лил   назвала
"конферансье", он пьян, но  держится  неплохо.  Крутит  перед  собой  пустой
стакан.
   - Ведь если разобраться,- говорит он,- то вс„, что у нас  есть,  это  то,
что мы чувствуем вот сейчас.
   Он показывает вокруг.
   - А это... Это такое, каким мы его себе представляем.
   - Я говорю "мо„ шоу". Шоу!- он усмехается.- А что я, собственно,  знаю  о
н„м? Ладно, да, я распределяю роли, я подобрал труппу,  я  делаю  программу,
кому что говорить, кому что делать, костюмы, декорации, и это вс„  я,  но...
Кто это, я? Что я сам знаю... почему это так, и какую роль играю я сам...  в
том мире, который я чувствую вот сейчас как реальность, что я знаю о ней?  А
это мир, в который я лишь заглянул, но мир, в котором я живу.  И  я  говорю:
"Это мой мир. Мо„ шоу..."
   ......................................................
   Голос Лил: "Так вы уже познакомились где-то?"
   Мой голос: "Случайно. Знаешь, в этом кафе. С арабесками".
   Голос Лил: "А. Понятно. Поотражались".
   Мой голос: "Ну да".
   Она, отступив на шаг, удивл„нно оглядывает меня.
   - Напился!- заключает она. И обиженно: "Без меня!"
   Она сидит перед зеркалом в грим„рной, примеряя парик.
   - Ты даже ни разу не приш„л посмотреть нас.
   - Я уже играл в эти игры с реальностью.
   - Просто тебе лень сделать лишнее движение.
   Она подводит грим. Повернувшись ко мне: "Ты ни разу даже не  приш„л!"-  с
упр„ком.- Останься хоть теперь.
   Она красится перед зеркальцем, говорит, не поворачиваясь ко мне:
   - Просто некоторым людям лень оторвать задницу от дивана.
   - Я уже играл в эти игры.
   Она смотрит на меня с изумл„нным негодованием: "Без меня?!"
   ...........................................................
   Рассеянный дневной свет. За столиком напротив меня Конферансье.
   Я говорю: "Но если иллюзорна причина, что можно сказать о следствии?"
   - Зрители не причина представления,- быстро возражает он.
   - Представление заканчивается, и вы отправляетесь куда-нибудь в погребок,
или сюда, например... Или вы играете каждую минуту жизни?
   Он доста„т из внутреннего кармана пиджака огарок свечи.
   Он говорит: "Зрители  не  причина  представления,  а  всего  лишь  повод.
Иллюзорный повод может послужить действию вполне реальному. Например..."
   - Да,- говорю я.- Верно. Вы правы.
   Он милостиво кивает.
   Ставит свечку перед собой на столик. Зажигает е„.
   Комната с лампами дневного света, полная  незнакомых  людей,  они  курят,
шумят. Она среди них.
   На журнальном столике пепельница с окурками, бутылки, недопитые стаканы.
   Она тянется ко мне: "Ну, не уходи. Останься!"
   Они, словно бы не замечая меня, обсуждают что-то между собой...
   Прихожая.
   В ванной шумит душ.
   На краю ванны сидит  голый  Конферансье  в  позе  "Мальчика,  вынимающего
занозу" и что-то увлеч„нно делает со своей ступн„й.