улицы,  и  кусала
губы, а я был  один  в  пустой  комнате,  и  передо  мной  лежал  включенный
диктофон, и я  говорил,  представляя,  что  отвечаю  ей:  "Всякое  лицемерие
отвратительно. Всякая жалость есть проекция  единственной  жалости,  которую
человек способен испытывать искренне - жалости к самому  себе.  Избавься  от
жалости к себе, и ты избавишься от жалости к людям".
   Я протянул сигарету к пепельнице, но столбик праха  сорвался  и  упал  на
реш„тку микрофона, и я нажал на клавишу,  а  Леди  сказала:  "Она  приходила
сюда? Тебе не следовало впускать е„".
   А потом я сказал: "Он застрелился".
   - Видишь, как мало весила его жизнь,- сказала Леди.
   Я сказал: "На завтра обещали снег".
   - Наконец-то,- вздохнула Леди.
   8
   Я стоял у ограды парка. Я чувствовал, что промерзаю насквозь, но мне даже
нравилось м„рзнуть, и не хотелось уходить.
   Он появился из-за серой глыбы умершего фонтана и ш„л, направляясь ко мне,
через пустынную площадь. На н„м была ч„рная мантия.
   Приблизившись, он  остановился.  Я  поклонился  ему,  и  он  ответил  мне
поклоном.
   Мы стали разговаривать.
   И он сказал мне: "Нет ничего, что было бы хорошо  само  по  себе,  и  нет
ничего, что было
   бы само по себе плохо".
   А я сказал: "Однажды я пытался представить, каким будет мир, когда в  н„м
не станет
   меня. Я спрятался за колонной и, оглядевшись по сторонам, подумал: "Вот
   я исчез, а вс„ осталось таким же - галерея, мрамор, голубые огни,  ночь".
Вс„ было так же совершенно".
   И он сказал: "Нельзя представить  мир  без  себя,  потому  что  тогда  он
лишится смысла, а
   разум противится абсурду. Так нет цвета, когда нет зрения, есть лишь
   бессмысленность электромагнитных колебаний различной частоты".
   Я сказал: "Так значит, не существует правил, единых для всех?"
   И он сказал: "Попробуй найти их своим разумом".
   Я сказал: "Это ни к чему не привед„т. Многие пытались, но тщетно, они  не
могли
   убедить даже самих себя".
   И он сказал: "Потому что у них было мало силы".
   А я сказал: "Это вс„ равно, как если бы они  их  придумали,  вместо  того
чтобы искать и найти".
   И он сказал: "Иногда это одно и то  же.  Нет  ничего  вне  воли,  ты  сам
определяешь быть
   одним делам добрыми, а другим - злыми. Так мать за один и тот же
   поступок может выбранить реб„нка, а может приласкать, в зависимости от
   настроения. Ты всегда презирал лицемерие, скажешь ли ты, что я не прав?"
   И я сказал: "Каждый хотел бы, чтобы добродетельны были остальные, но  для
себя
   предпоч„л бы большую свободу".
   И он сказал: "Постольку, поскольку всякий человек отделяет себя от  мира,
ему не
   подвластного. Тот, кто властвует в мире, творит закон, основа которого -
   сила. Ты можешь склониться перед тем, кто сильнее тебя, или возвыситься
   над ним, и тогда он скажет: "Это  благо,  а  это  грех",-  исполняя  твою
волю".
   Я сказал: "Как я могу сказать о сво„м желании: "Оно мо„",- когда не знаю,
исполняю ли
   я свою волю, или служу чужой, ведь когда раб послушен воле своего
   господина, желание властвовать в н„м заменяется желанием служить, и он
   не чувствует себя несчастным, и  даже  рабом.  Так  кто  же  я,  раб  или
господин?"
   И он сказал: "Вот главный вопрос жизни, но жизнь сама - ответ. Ведь жизнь
есть
   воплощ„нная воля. Не жизнь и смерть, а воля и е„ отсутствие. Убей того, в
   ком ты подозреваешь господина, м„ртвый он не сможет повелевать. Убей
   его в сво„м сознании, и ты избавишься от подозрения, что служишь его
   воле. Убей его, если не можешь представить, что он м„ртв".
   И я сказал: "Так значит, вполне повелевать можно лишь м„ртвыми! Когда все
в мире
   мертвы, и ты единственный, кто надел„н волей, а значит, жизнью, и вокруг
   тебя мертвецы, предназначенные служить тебе..."
   И он сказал: "Ты всегда знал это".
   И я сказал: "Я всегда искал жизнь. Я знал, что жизни должно быть больше".
   И он сказал: "Мир предназначил тебе роль мертвеца, и ты бежал от  него  -
это был бег от
   смерти".
   И я сказал: "Да".
   Он сказал: "Ты бежал, потому что ты был слабым и не умел властвовать".
   И я сказал: "Я бежал,  чтобы  не  чувствовать  страх,  потому  что  страх
означает смерть, а я искал вечной жизни. Но я всегда возвращался".
   И он сказал: "Нет, потому что ты никогда не уходил,  а  лишь  засыпал  на
время. И всегда
   просыпался и называл это возвращением".
   И я молчал.
   И он сказал: "Тебе некуда бежать больше, и  если  ты  усн„шь  теперь,  ты
умр„шь".
   А потом я увидел Леди.
   И она сказала: "Почему ты здесь? Ты же совсем зам„рз!"
   И я сказал: "Он был здесь. Только что. И теперь он во мне".
   - Кто?- спросила она.
   Он всегда был во мне.
   Я всегда бежал, Леди. Даже когда изгонял из себя  чудовище,  я  бежал  от
него.
   Когда я вош„л в распахнутую комнату, а ветер терзал е„ как  п„с,  который
обгладывает кость с последними следами мяса  на  ней,  а  она  уже  м„ртвая,
пустая, но ему не да„т покоя даже запах жизни,  там,  на  кровати,  накрытое
простын„й, лежало тело, и холод отнимал у него последнее  дыхание  тепла,  я
понял, что эта смерть предназначалась мне.
   Я должен был уехать.
   Я был накрашен не хуже Элизабет Тейлор, когда мы стояли на  пирсе  и  вот
так же смотрели в глаза друг другу, во мне невозможно было узнать мужчину.
   И Каролина сказала: "Я подумала, что ты девушка".
   Я больше не м„рзну, Леди, посмотри. Что ты  сделала  с  моим  страхом?  Я
больше не боюсь тепла.
   Прости меня, я был глупым. Реб„нком и, наверное, злым.
   У меня никогда не было того, чего мне хотелось. Или  просто  не  хотелось
того,  что  было.  Я  всегда  был  в  плену  обстоятельств,   необходимости,
условностей, наконец, в плену своей слабости, и всегда был  не  там,  где  я
должен был быть, чтобы жить своей, настоящей жизнью. А тут вдруг захотелось,
так захотелось на море,  и  что-то  произошло  со  мной,  как  будто  что-то
сломалось, какой-то замок, и двери открылись.
   Мне говорили: "Куда ты поедешь! Февраль ведь". А мне даже радостно  было,
что они не понимают. Так бывает ранней, ранней весной, предчувствие жизни.
   Они не знали об этом, а я знал, и это была моя тайна.
   Время моей тюрьмы истекло, я был свободен, и было  радостно  -  этот  мир
остался тем, кто останется в н„м, я вырвался из него...
   Но у меня совсем не было денег.
   А без них - ничего. Ничего нельзя, с места не тронешься без  них,  ничего
без них не сделаешь, как ни изворачивайся, без них ты даже не  можешь  взять
того, что тво„, ты покойник!
   Я позвонил ей из общежития.
   Она сказала: "Привет",- мы иногда перезванивались, но встречались  редко,
она  мне  не  нравилась.  Такая  заученная-переученная,  вечно  озабоченная.
Гипатия Синий Чулок, тема для диссертации.
   Она сказала: "Привет".
   А я сказал: "Может быть, встретимся?"
   - Ой, я так занята сейчас. Правда.
   - Ты всегда занята. Могла бы и не
   повторяться.
   - С этой сессией я с ума сойду, точно.
   Она завалила теорию поля,- такая - Тогда завтра.
   муть. А не сдашь этот зач„т, к сессии - Нет,  завтра  тоже.  Я  в  ужасе.
Смотрю
   не допустят. Вот е„ и не допустили. в книгу и ни! че! го! не могу понять.
   Пришлось работать в каникулы. Как сдавать буду...
   - Я очень прошу тебя.
   - Ну...
   - Я очень прошу.
   - Ну... ладно... А почему так срочно?
   Тринадцатого января мы виделись с - Давно не виделись.
   ней в последний раз перед этим. Я - Ладно. В среду, может быть...
   сделал безуспешную попытку влить Приезжай ко мне, заодно объяснишь
   в не„ хоть немного вина, хотелось мне тут одну вещь...
   расслабиться. Она обиделась и ушла. - Лучше приезжай ты. Я тебя  встречу.
Я
   Потом  я  позвонил  ей,  и  мы  помирились.  позвоню  во  вторник,  и  мы
договоримся, во
   сколько точно.
   - Ой...
   - Ты сказала, ладно.
   - Ну, хорошо. Ладно.
   - Значит, до вторника?
   - Да, до вторника.
   Я повесил трубку.
   Было второе февраля.
   Я подумал, что вс„ ещ„ может сорваться, если она не прид„т. Она могла  не
придти.
   Но она пришла.
   Мы сели пить чай,- я  купил  миндальных  пирожных,-  разговор  как-то  не
клеился, я то и дело умолкал, и тогда наступали долгие паузы, но потом стало
вдруг  легче,  я  разговорился,  даже  шутил...   она   смеялась...   что-то
рассказывала мне, я слушал, смеялся... Наконец, вечер кончился.
   Она посмотрела на часы и сказала: "Мне пора".
   А я сказал: "Метро уже закрыли".
   Я уш„л ночевать в другую комнату, у меня был ключ,- почти все разъехались
на каникулы, комнаты пустовали.
   Я вскрыл бутылку водки, налил в стакан. Выпил.
   В дверь постучали.
   "Открыто".
   Он вош„л. Посмотрел на меня.
   Я кивнул.
   Он достал из кармана деньги. Положил на стол.
   Я выложил на стол ключ.
   Он взял ключ и вышел.
   Я взял бутылку и налил себе снова. Выпил.
   ....................................................................
   ...Как их много, сколько их... Что это? Ну-ка.  Портвейн.  Нет,  не  надо
мне. Ладно уж, лей, раз начал. Обними меня, сделай  мне  хорошо,  лапочка...
Куда ль„шь! Этой-то дряни не надо! Кто они такие. Кто они все такие, что  им
надо! Музыку надо включить,  говорю!  Эй  там,  на  другой  стороне!  Музыку
включите! Холма. Машина наслаждения. Казанова... puella bona. Ну что там?
   Включают. Орут через стол. Нет, другое что-нибудь! Что там, нет, что ли?
   "...пожарные едут домой, им нечего делать здесь..."
   Давай, давай, оставь!
   "...развяжите мне руки..."
   Ночь же, все спят. А правда! Смотрите! Не видел, что ли, ни разу? Обои не
могли  наклеить!  Убожество...  Вокруг  спят,  поди,  а   мы   ор„м   как...
Блаженство... блажь женства... не женского лона блажь...
   "...зверь в поисках тепла!.."
   Ну и рожи! Ржут.
   "...капитана..."
   "...Африка..."
   ...........................................................
   Она лежала под простын„й и не двигалась. Я подумал, что она м„ртвая, даже
похолодело вс„,- я дал ей клофелин, но не был уверен, что  не  переборщил  с
дозой. Я дотронулся до не„. Она лежала как кукла.
   Окно было открыто настежь.
   Дверь тоже.
   Я огляделся.
   Она лежала как неживая. Потом я подош„л к окну и закрыл его.
   Я обернулся.
   .........................................................
   " Ты очень переживал?"
   "Я... не знаю... Да. Но, странно, я не раскаивался".
   "У тебя просто не было другого  выхода,  ты  ведь  искал  его",-  сказала
Каролина.
   "Да, но у меня был телефон, который стоил пятнадцать баксов за ночь,- это
к примеру..."
   Она вздрогнула. Что?
   "И ведь я даже не знаю, сколько их было. Ведь, наверняка,  кто-нибудь  не
заплатил!"
   "Подожди. Почему пятнадцать?"
   "Что? Да какая разница, это я так, к примеру..."
   "Объясни мне, почему пятнадцать".
   Я посмотрел на не„.
   "Ну, как-то раз заш„л в кафе, а там, оказывается, собираются..."
   Она мрачно кивнула.
   "Я не знал этого. Сел за столик".
   "Не знал?"
   "Конечно, не знал. Зачем мне это?"
   "И... что же?"
   "Подсел какой-то тип, довольно приятный.  Заговорил.  Стал  угощать,  вс„
нормально, сидим. Беседуем. А  потом  вдруг...  предлагает.  Я  ему  говорю:
"Извини, не могу". Он ничего, никаких претензий: "Вс„. Понимаю". А до  этого
вс„ расписывал, как я ему нравлюсь. Дал телефон.  Звони,  говорит,  в  любое
время..."
   "Это хорошо, что он деньги предложил".
   "Да? А ты откуда знаешь?"
   "Это значит, что он сразу же понял, что ты не из этих. Подумал, что  тебе
просто деньги нужны".
   "Я, честно, не знал".
   "Ну конечно, я верю тебе. Ты не помнишь этот телефон?"
   "Да я в него не заглядывал даже. И вообще, я его выбросил".
   "Ну и правильно".
   "Дался тебе этот телефон..."
   .................................................................
   С ней произошла странная перемена. Даже не так,- это было бы так, если бы
я мог сказать: "Это она, просто сильно изменилась",- но е„ больше не было.
   Она стала послушнее собаки.
   - Ведь я предлагал тебе, ещ„ в январе, помнишь? Я предлагал  тебе  уехать
вместе. Что ты мне сказала тогда?
   Она молчала.
   - Не сейчас, да? Подождать нужно было. Ты  хоть  сама  понимала,  чего  я
должен был ждать? Я не могу больше ждать, пойми!
   Она не отвечала.
   - Что я должен был делать? Сдохнуть тут? Вместе с тобой?
   Я пытался расшевелить е„, но она расч„сывала  волосы.  Потом  смотрела  в
окно. Я устал говорить и замолчал. Она потянулась за колготками.
   - Куда ты собираешься идти?- спросил я с тревогой. Спросил ещ„ раз.
   Она тупо посмотрела на меня. Потом хрипло сказала: "Пить хочется".
   - Я принесу. Сиди.
   Она покорно взяла воду. Стала пить.
   - Что ты собираешься делать?
   Она, кажется, не поняла, к кому я обращаюсь. "Ладно",- подумал я.- "Пусть
отойд„т".
   А вечером я стоял на лестнице и прислушивался к е„ голосу. Она говорила в
трубку: "Мы занимаемся. Я готовлюсь. Он помогает  мне.  Я  останусь  ещ„  на
день. Я не маленькая".
   Она говорила с матерью. Она должна была остаться  ещ„  дня  на  три.  Она
неважно выглядела.
   Я прислушивался. Она повторяла вс„ в  точности.  В  точности,  как  я  ей
сказал.
   В ней что-то сломалось? Она была послушнее собаки.
   Я уже начал подумывать о том чтобы взять е„ с собой. Я не мог бросить  е„
так, знал, что не смогу этого сделать. Это была ловушка.
   Ночью она слегла.
   Я решил, что это простуда, сбегал в дежурную аптеку, принялся кормить  е„
лекарствами. Даже м„ду купил. Поил е„ молоком с  содой.  Она  принимала  вс„
безропотно. Это было кошмаром.
   Я рассчитывал поднять е„ за два дня.
   На пятый день у не„ начался сухой кашель. Это была пневмония.
   А потом приехала е„ мать и забрала е„.
   Е„ положили в больницу. Я  приходил  к  ней.  Приносил  печенье,  яблоки,
что-то ещ„...
   15 февраля я уехал на море.
   На море. Я встретил е„ на море. Е„ звали Мария Каролина.
   Мы вернулись вместе.
   Они с мужем жили раздельно, у не„ была своя квартира.
   Я думал, что так будет всегда, что мы  никогда  не  расстанемся,  как  не
думаешь, что когда-нибудь умр„шь, ведь жизнь ещ„ только-только началась.
   Я чувствовал себя так, как будто только родился.
   Она боялась чего-то и не говорила об этом.
   Я не мог понять, чего же, когда вокруг весь мир, и впереди вся жизнь!
   Я не мог даже вообразить себе, что когда-нибудь она скажет мне: "Уходи".
   Изнеженный, томный, я примерял перед зеркалом новую позу, жест, выражение
глаз и видел в н„м женщину, мужчины не было больше! Я ликовал.
   Передо мной был весь мир, нежность лепестков его роз, тепло  его  очагов,
прохлада фонтанов, истома тенистых аллей его садов, великолепие  и  пышность
его дворцов, его свет... век наслаждения... Вся жизнь!..
   Здесь нет боли и страха, какой демон ворв„тся  чтобы  найти  меня  здесь,
когда я сам - единственная дверь, ведущая сюда из мира, который остался там,
снаружи, и я закрыл эту дверь. Никто не откроет е„.
   Только я один знаю о ней, но скоро забуду.
   Она боится. Но такова е„ слабость, ведь она женщина. Разве я  женщина?  И
разве я мужчина? Что осталось от того прежнего, кем я был,  разве  что  этот
страх... Разве это страх?
   Я должен знать, что я не боюсь... Открыть эту дверь, и тогда я  забуду  о
ней, навсегда забуду о ней. И е„ не станет.
   Ведь это даже не страх, всего лишь тень...
   Я вышел на улицу.
   На тротуарах чавкало грязной ледяной кашей. Машины давили,  разбивали  е„
кол„сами, проезжали мимо. Был вечер.
   Холодные апрельские сумерки.
   Сизая дымка, рыжие клочья  над  крышами,  серые  улицы  в  т„мных  стенах
электричества окон квартир, огни.
   За два квартала до места мне стало вдруг страшно, я попытался совладать с
собой, но тело обмякло и не желало слушаться.
   Я заш„л в кафе и выпил чашку кофе.
   Посмотрели на меня странно, но ничего не сказали. Наконец, я взял себя  в
руки.
   Синева уже загустела на холоде, и в темноте я  не  сразу  заметил  его  и
прош„л мимо. Он окликнул меня.
   Я обернулся на голос. Он подош„л.
   Тянет или подталкивает? В разных песнях это называют по-разному.
   Оцепенение. Гипноз.
   Ты стоишь на самом краю пропасти и беззвучно говоришь себе: "Уходи! Уходи
немедленно!"
   И не можешь уйти. И вс„ дальше, дальше склоняешься над  пустотой  бездны,
она зов„т, е„ голос парализует, и ты не можешь сопротивляться и  вс„  дальше
склоняешься над ней, и вдруг ты теряешь равновесие, и в  голове  взрывается:
"Нет?!" И бездна хватает тебя, и уже не вырваться из е„ объятий, не  разжать
хватки, а  только  скользить,  скользить  навстречу,  скользить!  И  сердце,
захлебнувшись, рв„тся, ты падаешь. Она заполучила тебя: "Теперь ты мой!"
   Ещ„ в машине, когда он в„з меня через город, что-то  тоскливо  заныло  во
мне, холодной, тонкой иглой. Это был тот  самый  страх,  который  заставляет
человека пересесть на другое место в автобусе, уйти с места,  которое  через
четыре минуты будет смято, сорвано,  искор„жено  грузовиком,  вылетевшим  на
знак, врезавшимся, ударившим, ворвавшимся треском  стекла,  месивом  железа,
криками ужаса, боли, снарядом смерти...
   Неясное беспокойство.
   Когда мы вошли в коридор, я уже понял вс„ - я увидел себя в  зеркале.  На
одно мгновение возникло оно из темноты,  обнаж„нное  грязным  электричеством
лестничной клетки, и погасло. Я почувствовал сладковатую трупную слабость  и
потянулся схватиться за ручку двери.
   Но не нажал на не„.
   - Сейчас включу свет. Вот вешалка.
   .........................................................................
.............
   Он говорил, я смотрел на него,  как  изгибается  его  рот,  и  его  голос
проникал в меня, не встречая никакого сопротивления, я не слышал самих слов,
только голос - его губы,  глаза  и  снова  губы,  голос,-  подн„с  сигарету,
вдохнул, выдохнул дым,- его жест,- он был так близко, улыбаясь, и  вс„  знал
обо мне. Кто-то сказал: "Порох только и жд„т, чтобы взорваться,  но  сделает
это не прежде, чем к нему поднесут огонь". Я немного выпил, на улице  холод,
ветер, темно, а здесь так уютно, и даже жарко, так что кожа начинает  пылать
как от простуды, и музыка, голоса, слившиеся в гул, дым сигарет,  скользящие
формы, сделанные светом, и другие, недвижные... Ты знаешь, некоторые  запахи
действуют возбуждающе, как будто заново обретаешь дыхание, и хочется дышать,
дышать, что-то новое, неведомое прежде, но тво„, плоть от плоти, пробудилось
в тебе и  жаждет  жить.  Мною  овладело  желание,  неодолимое,  и  потянуло,
потянуло к этим губам, и не было силы противиться этому, это гул крови,  это
как песня сирен, ты растворяешься в н„м, и тебя нет больше, и  эта  сладость
влеч„т тебя и окутывает, проникает в самые недра тела, и оно начинает пылать
и ныть, оно не принадлежит тебе больше -  желание,  острое,  болезненное,  и
тело стонет от истомы и хочет, хочет, хочет!.. Это было так неожиданно,  так
ново и остро, что я смешался и не знал, нужно ли противиться этому, но  даже
если бы я спохватился, это едва ли уже могло  что-то  изменить,  я  был  как
морфинист, когда его плоть  жаждет,  и  отомстит  ему,  если  он  попытается
воспрепятствовать, она вопи„т!..
   "Пятнадцать зел„ных, не мало будет?"
   Как выстрел. Шарик, который лопнул.
   Либо он принял мою невменяемость за  холод,  либо  втрескался  в  меня  и
растерялся. Такой вежливый, деликатный, и вдруг... Он едва успел всунуть мне
в пальцы записочку с телефоном.
   Я просто сбежал.
   Я всегда бежал. Это правда.
   ...Она стояла на пороге комнаты; свет  в  глаза;  вс„  остановилось,  как
тихо... мир умер, Мария, его нет!.. у меня никогда не было, мы одни!..
   УМРИ!
   "Значит, у не„ был ключ?"
   "Она стояла на пороге комнаты и смотрела на меня. Может быть,  она  и  не
произнесла ни звука, но я вс„ понял".
   "Зачем ты, вообще, поехал к нему?"
   "Я чувствовал, что она боится чего-то. Я думал, что так я покончу с  этим
страхом, и нам ничто уже не будет угрожать. Я должен  был  пок