х, говорящих на чужом языке, не умея даже  прочесть
их им„н. И женщины рожают детей, и для меня этот город родной. Я не  жду  от
тебя, что ты полюбишь его так же, как люблю тебя я, но  хотя  бы  немного...
Ведь ты совсем из другого мира.
   Я так  долго  жил  на  задворках  собственной  жизни,  что  многое  успел
возненавидеть, и порой я боюсь прикоснуться к  тебе,  ты  почти  невозможное
чудо, а порой я трахаю тебя яростно, как обезумевшее от страха животное,  но
ты примешь меня и таким. Ты всегда принимаешь  меня  таким,  каким  ты  меня
любишь.
   Ты сделана из силикона, ты совершенна,  а  я  сделан  из  плоти,  которая
когда-нибудь сгни„т в этой общей могиле, если  только  огонь  крематория  не
превратит е„ в пепел.  Вся  эта  планета  Земля  -  это  огромное  кладбище.
Когда-нибудь я расскажу тебе много забавных историй  о  том,  как  это  было
раньше, и с чего вс„ началось. И о том, как я ждал тебя  и  пытался  вызвать
твой образ, оградившись магическим кругом, и ж„г свечи, рисовал  пентаграммы
и бормотал заклинания. Не сделав должных расчетов по лености или небрежению,
не имея всех нужных для этого талисманов и амулетов,  купив  только  торт  и
бутылку шампанского, правда, побрившись и надев  посвежее  сорочку,  галстук
получше или купив новый, потому что этот ты уже видела, и подновив прич„ску,
и даже начистив обувь... Как хлопотны приготовления к магическому сеансу!
   И вот, расставив на полу по кругу высокие белые свечи, я зажигаю их  одну
за другой и на коленях сажусь в центр круга и, раскрыв  перед  собой  книгу,
произношу полагающиеся слова и, протянув руку к телефону, набираю  очередной
номер, соблюдая строгий порядок цифр. Наверное, было бы  проще,  если  бы  я
знал твои точные координаты, а впрочем,  не  знаю  -  результат  магического
действия непредсказуем.
   И так ночь за ночью, сверяя часы с календар„м, каждый раз заново  покупая
шампанское, которое затем, после долгих и  утомительных  манипуляций,  будет
выпито на кухне при безжалостном  электрическом  свете  огол„нной  лампочки,
осколки плафона которой до сих пор валяются где-то в  кладовке,-  непонятно,
зачем было их собирать, а тем более, хранить,-  и  в  этой  лампочке  теперь
сосредоточено тво„ присутствие.
   А ты и не покидала меня, и незачем  было  покупать  новый  галстук.  Хотя
конечно, нет ничего плохого в том чтобы сменить сорочку. В том чтобы  каждый
день чистить туфли и следить за прич„ской.
   И утюжить брюки.
   Вот только не следовало бы так  много  пить  и  столько  есть  сладкого,-
взбитые с сахаром белки, бисквит, розочки из зел„ного, ж„лтого,  красного  и
розового  крема,-  а  впрочем,  стоит  ли  соблюдать  диету  или   хотя   бы
умеренность, когда причины  явлений  неведомы,  а  результат  непредсказуем,
когда меня уже нет или ещ„ не было, а я вс„ жду, что ты вот-вот прид„шь.  Но
ничто не меняется, потому что не может придти тот, кто не уходил.
   "Что отражает зеркало, когда перед ним пустота?" Я повторял  этот  вопрос
как заклинание, столько раз уже произнес„нное другими.
   Для чего я расчерчивал пол мелом?
   Магическое сочетание алфавитных знаков и грамматических символов.
   И торопился  домой,  боясь  опоздать,  сверял  часы,  не  сделав  должных
расч„тов, и писал письма, всегда наугад и всегда о ч„м-то большем, чем  вс„,
что я когда-нибудь бы сумел написать, и хранил эти осколки плафона...
   Ты никогда не жалуешься, даже когда я делаю тебе больно, и вс„, что  есть
между нами, останется навсегда между тобой и мной.
   У меня нет от тебя секретов, ведь ты и есть моя жизнь, и знаешь  обо  мне
больше, чем знаю о себе я. И когда в исступлении я не могу насытиться тобой,
и это уже не страсть, а что-то страшнее и глубже, когда это даже не  свобода
уже, не счастье, а что-то большее... когда  тво„  тело  так  податливо,  что
вожделение мо„ вдруг превращается в ярость, и это как пропасть без дна, куда
я падаю вс„ быстрее, быстрее, но оставаясь на месте, потому что там, где нет
дна, нет и расстояний, и нет предела у этой скорости, и  утратив  жалость  и
страх, я падаю вс„ быстрее и дальше, дальше... оставаясь на месте...  Сравню
ли я это с бочкой данаид, что никогда не наполнится? Я не могу насытиться  и
знаю, что никогда не смогу насытиться тобой, и я  падаю,  и  там,  где  была
вода, стала суша, и я разобьюсь, мы разобь„мся, милая!...
   И снова утро, и серый рассвет, мой город, сырой и безлюдный, и ветер...
   Трамваи  грохочут  железом,  и  ранние  пассажиры  спросонья  смотрят   в
забрызганные моросящим дожд„м ст„кла, словно не узнавая эти  улицы  и  стены
домов, ещ„ слепые, во власти небытия, и зябнут, и ищут согреться в  холодных
своих одеждах. На перекр„стках ещ„ мало машин,  и  на  дорогах  нет  пробок,
здесь поздно встают и поздно ложатся спать, но кто-то,  и  я  один  из  них,
каждое утро видит свой город безлюдным, как будто нагим.
   Пустыня  дождей  и  тумана,  пустыня  ветров,  пустыня  каменных  улиц  и
обшарпанных стен, изъеденный ветром кирпич прямоугольных  труб  над  скатами
черепичных крыш и голыми ветвями деревьев...
   Ст„кла трамвая запотевают, людей становится  больше,  они  дышат,  слабый
запах духов от нестарых ещ„ женщин...
   Девочка-кондуктор  взывает  оплатить  проезд,  повторяя  одно  и  то  же,
безропотно и монотонно, и ей дают мелочь или  бумажные  деньги  и  терпеливо
ждут, когда она отсчитает сдачу, или показывают свои проездные. Она отрывает
билетик и ид„т дальше, всматриваясь в эти лица, не  появились  ли  новые.  И
лишь она одна ищет новые лица в толпе.
   А мне безразлично; кто-то едет со мной уже три остановки, а кто-то войд„т
на следующей, я еду без пересадок, и до самого вечера будет ещ„ один рабочий
день, но вс„ это так неважно...
   Ведь вечером я вернусь к тебе.
   Ты жд„шь меня дома, и я вернусь к тебе.
   Ты одна знаешь, как все эти годы я ждал тебя. И теперь  каждый  вечер  ты
жд„шь меня с работы домой...
   3
   Тринадцатое января. У Эдика собирается компания. Намечается  вечеринка  -
будем праздновать Старый Новый Год.
   Дн„м было пасмурно, но к ночи небо прояснилось. Светит луна.
   Я решил прогуляться пешком по Кутузова до  автобусной  остановки  у  Дома
Художника.
   Эта  странная  улица  без  вывесок  и  магазинов,  летними   ночами   так
таинственно бывает  здесь,  почти  неслышно  шелестит  листва,  и  в  голову
приходят мысли о призраках, что скрываются во тьме старых кирпичных стен  на
этажах безлюдных руин, они выходят на  улицы,  незримые  в  холодном  пожаре
электричества,  среди  неона,  машин  и  световых  реклам  подстерегают  они
прохожих...
   Летучие мыши, бесшумно возникающие из темноты  и  исчезающие  в  темноте,
летучие мыши, что живут на разрушенных чердаках души моего города...
   Необъяснимое расположение  окон  во  тьме,  там,  куда  не  доходит  свет
фонарей, за т„мными ветвями деревьев...
   Расстояния недолги, и скоро я буду там, где, наверное, уже все собрались,
и мы будем праздновать. Надо бы купить по дороге пива.
   В тот самый вечер мы и познакомились со Славой.
   Меня представили ему. "Это Миша".
   - Корнилов,- сказал я, протягивая ему руку.
   - Слава,- пожав е„, представился он.- Суховеев.
   Он приехал сюда из Москвы и остался здесь, чтобы открыть кофейню.  Теперь
он ищет квартиру; я не знаю,  случайно,  не  сда„т  ли  кто-нибудь  из  моих
знакомых?
   Я сказал, что нет, не знаю. Он сказал, что это неважно, найд„т.  Главное,
чтобы был телефон.
   - Это будет непросто,- предупредил я.- Телефон в этом городе редкость.
   У него есть девушка, она сейчас в Москве,  но  скоро  приедет.  Е„  зовут
Нина, я увижу е„ и вс„ пойму. Она просто чудо, я таких никогда не видел. Она
сама жизнь или, если угодно, сама любовь. Но она очень требовательна.
   - Ведь жизнь постоянно требует от нас, чтобы мы доказывали, что мы те, за
кого себя выда„м,- сказал он.
   - Я мог бы не согласиться,- сказал я.- Жизнь ничего не  требует  от  нас,
если только мы не предъявляем  к  ней  требований.  А  любовь...  Что  такое
любовь?
   Он засмеялся и сказал, что вопрос этот явно риторический.
   - Женщина,- сказал он,- требует от  мужчины,  чтобы  он  был  достоин  е„
любви, и чем сильнее она его любит, тем она требовательней.
   Я сказал, что нет, это не так - напротив,  чем  сильнее  она  любит,  тем
безусловнее е„ любовь.
   - А что такое, по-твоему, безусловная любовь?
   - Ну вот я вышел на улицу, и вдруг начался дождь, и я промок, может быть,
я заболею. И я не знаю, почему это так, да и не хочу знать. Я  просто  хочу,
чтобы была хорошая погода, и я прошу: "Ну пожалуйста, не надо дождя!"
   - Надо было взять зонт.
   - Наверное, надо было. А ты всегда и вс„ знаешь заранее?
   - Очень странный подход к метеорологии.
   - Дело не в метеорологии.
   - А мне нравится,- сказал он.- Только здесь я такое видел: когда дождь, и
небо сплошь ч„рное, и вдруг на этом ч„рном фоне вспыхнет  дерево  в  золотом
сиянии листвы, освещ„нное пронзительным светом солнца, сверкнувшего  у  края
тучи. Погода меняется здесь каждые полчаса.
   - Ну, не каждые,- возразил я.
   - Но почти каждые полчаса.
   - Иногда и чаще.
   - Это невероятно! И поэтому здесь особое, странное, непостижимое небо...
   - Ты был здесь осенью?
   - Да,- сказал он.- В первый раз я приехал сюда в сентябре. И вот,  думаю,
что остался здесь теперь уже навсегда.
   - А Новый Год встречал тоже здесь?
   - Нет. В Москве, с Ниной.
   - Она ещ„ не была здесь?
   - Нет.
   Он стал рассказывать, как они встретились, потом мы  снова  заговорили  о
любви и о городе, и снова разошлись во мнениях, но спорить не стали.
   Он спросил, какой у меня телефон. Пока ещ„ трезвые.
   - Ты знаешь,- сказал я,-  здесь  чаще  спрашивают  адрес.  У  тебя  чисто
московская привычка.
   - Правда?- сказал он.- А ты где жив„шь?
   - Записывай,- сказал я.
   Я продиктовал ему свой номер.
   Его идея с кофейней показалась мне несколько  надуманной.  Почему  именно
кофейня?
   - Потому что этому городу не хватает хорошей кофейни,- объяснил он.
   - Этот город,- сказал я,- пережил две блокады - во время чумы 1710 года и
послевоенной зимой сорок шестого. Он знает, что такое голод, мор,  эпидемии,
пожары и "ковровая" бомб„жка, он почти полностью был разрушен, у него отняли
его народ, и вопреки всему этому он жив. Это не вызывает у тебя уважения? Ты
знаешь, когда-то, в бытность студентом, я голодал. Денег мне хватало  только
на сигареты, а на еду не оставалось почти ничего,  со  мной  даже  случались
голодные обмороки. И вот однажды парню, с которым мы жили в  одной  комнате,
прислали из дому пачку молотого кофе. Помнишь, были такие пачки в  советское
время, никакой не сорт, не марка, а просто "кофе молотый", и различались эти
пачки только по цвету - красные и зел„ные...
   - А ты где учился?- спросил он.
   - В Москве,- сказал я.- Где же ещ„.
   - А где?
   - На физтехе,- сказал я.- Так вот, и ты знаешь, что  мы  сделали  с  этой
пачкой? Мы сварили кофе в большой кастрюле. И пили его всю ночь, потом  весь
день, а потом пачка кончилась.
   - Ну и что?- сказал он.- Что это доказывает?
   - Не  знаю,-  сказал  я.-  Жизнь  -  это  просто  жизнь,  она  ничего  не
доказывает.
   - Ты что, не получал стипендию?
   - Почему,- сказал я.- Получал. Но были же у меня и другие расходы, помимо
сигарет и еды.
   - Вот,- внушительно сказал он.- В этом-то вс„ и дело. Ты сам сделал  свой
выбор.
   - Ну и что,- сказал я, пожав плечами.- Это ничего не меняет.
   - Ладно,- сказал он.- А ты взгляни на это по-другому.  Вот  ты  ид„шь  по
улице, зима, промозгло, ветрено, моросит дождь, а ты не взял зонтик и промок
и, может быть, заболеешь. И тебе хочется просто согреться, и ты  заходишь  в
кофейню - погреться, выпить  чашечку  горячего  кофе,  покурить,  обсохнуть,
играет приятная музыка, вокруг классический интерьер, и ты просто  отдыхаешь
душой... Почему повсюду в Прибалтике, в любом городе и  даже  городишке,  на
каждом шагу кофейня, а здесь нет?
   - Вот именно,- сказал я.- Почему?
   - Потому что некому было этим заняться. Вот почему.
   - Ну что ж,- сказал я.- Попробуй. Может, что и получится. А деньги ты где
возьм„шь?
   - Да найду, это не проблема.
   - Нет, если не хочешь говорить, то конечно, не говори.
   - Да обещали мне тут помочь.
   - А,- сказал я.- Ну, если обещали...
   - А чем занимаешься ты?- спросил он.
   Я  ответил,  что  так,  работаю  в  торговой  фирме,  занимаюсь  оптовыми
поставками  мясопродуктов  из  Польши  и  Литвы,  ничего  особенного,  можно
сказать, только начал работать...
   Ребята решили сгонять за травкой.
   - Ты будешь?- спросили у него, а он посмотрел на меня и неуверенно  пожал
плечами.
   - Так что, будешь?
   - Будет,- сказал я, уловив его почти незаметный кивок.
   - Значит, бер„м на шестерых два "кораблика".
   Я протянул деньги.
   - Сколько с меня?- спросил он. Я отмахнулся. Сочт„мся.
   - Нет, я так не могу.
   - Можешь,- сказал я.- Привыкай.
   "Пива захватите!"- крикнул я.
   "Ладно!"- крикнули из прихожей.
   - Я никогда не пробовал,- тихо сказал он, придвинувшись ко мне ближе.
   - Я так и понял.
   - Научишь, как это делается?
   - Сам вс„ увидишь,- сказал я.- Невелика премудрость.
   - Надо же,- сказал он.- Столько всего нового... И так каждый день.
   - Да,- сказал я.- Только как они ехать собираются, если они все бухие?
   Но ничего, обошлось. Вернулись с травкой.
   Все собрались на кухне. Забили первый косяк.
   - Вдыхай медленно и как можно глубже,-  сказал  я.-  А  потом  держи  так
долго, как сможешь. Только не тяни резко, а то обожж„шься.
   Он с интересом наблюдал, как Эдик набивал косяк,  слегка  уплотняя  траву
тупым концом карандаша.
   Раскурили.
   Я затянулся и передал ему.
   Он сделал глубокую затяжку. Выдохнул.
   - Ну вот,- сказал я.- Ничего?- я протянул ему бутылку пива.- Запей.
   - Пока не надо,- сказал он.
   Косяк обош„л круг и вернулся к нам. Мы сделали ещ„ по затяжке.
   Эдик набивал второй.
   - А я слышал,- ш„потом сказал мне Слава,- что когда куришь, нельзя пить.
   - Почему?- удивился я.
   - Вроде, кайф обламывается...
   - Ну вот видишь,- сказал я.- Так ты больше  нашего  обо  вс„м  знаешь,  а
говоришь "не знаю", "не знаю"...
   - Но это правда?
   - Не знаю,- сказал я.- Первый раз слышу. Мы же тут люди т„мные...
   - Но ты ведь жил в Москве?
   Я засмеялся.
   - А прич„м тут Москва?
   Раскурили второй.
   - На меня пока не действует,- сказал он.
   - И не  подействует,-  сказал  кто-то.-  В  первый  раз  ни  на  кого  не
действует. Надо раз пять, шесть...
   - У меня с третьего приход был,- сказал Эдик.- Ну что, делаем третий?
   - А будет приход?- спросил Слава.
   Я и  ещ„  кто-то  засмеялись.  "Будет",-  заверил  Слава,  вытряхивая  из
папиросы табак.
   - Злая трава,- сказал кто-то.- Может, с табаком смешивать?
   - Думаешь, недомешали?- возразил кто-то другой.
   Кто-то засмеялся.
   - А чего он сме„тся?- спросил меня Слава.
   И тут все засмеялись, уже над ним.
   Достали карты, стали играть. По кругу пош„л третий.
   Я вс„ пытался сообразить, в какую игру мы играем.
   "Сдавай",- мне протянули колоду. Я взял.
   - По сколько?
   - По три.
   - Нет, по четыре,- сказал кто-то.- По три уже было.
   - А в какую игру мы играем?- спросил я и сам же первый засмеялся.
   Приход был что надо.
   Мы ещ„  над  чем-то  смеялись,  уже  не  помню.  Помню,  что  из  второго
"кораблика" получилось пять косяков вместо  положенных  шести,  но  это  уже
никого не огорчило.
   Потом кончилось пиво.
   - Пятый час ночи,- сказал Слава.- Может, пойд„м?
   - Куда?- спросил я.
   - Как куда,- сказал он.- Домой.
   - А мы разве не дома?- спросил я у Эдика.
   - Дома,- сказал он.- А где же ещ„.
   - Вот видишь,- сказал я Славе.- Мы уже дома.
   - Ладно,- сказал он, вставая из-за стола.- Тогда я пойду один.
   - Подожди,- удержал я его за руку.- Пойд„м вместе.
   - Давай тачку возьм„м,- предложил я.- У тебя есть деньги?
   - Есть,- сказал он.- Но я бы лучше прош„лся пешком, если ты, конечно,  не
против.
   - Да нет, пошли.
   - Как нам лучше идти?
   - Вс„ равно,- сказал я.- Главное, идти в нужном направлении.
   - А почему так темно?- спросил он.
   - Потому что фонари не горят,- подумав, сказал я.
   - А почему они не горят?
   - Потому что их не включили,- сказал я.- Или их нет вовсе.
   - Странно,- сказал он.
   - Да здесь всегда так.
   - И не только здесь.
   - В городе.
   - Странно,- снова сказал он.
   - Электричество экономят,- объяснил я.
   - А зачем?- сказал он.
   - Не знаю.
   Мы вышли на Ленпроспект, дошли до эстакадного моста.
   На мосту он вдруг резко остановился.
   - Смотри!
   Я посмотрел на него.
   - Что?
   - Ты туда смотри!- показал он.- Как это красиво  при  лунном  свете...  И
небо... Смотри, какое небо! Что-то есть жуткое в н„м, и эти странные тучи...
   - Красиво,- согласился я.- И река светится.
   - Я нигде больше не видел такого неба, как здесь,- сказал он.-  Пугающее,
страшное, словно бы неземное...
   - Обычно просто серое,- сказал я.
   - Нет,- сказал он.- Оно не бывает обычным.
   - Пойд„м?- сказал я.
   - И этот собор, таинственный, нежилой... Ты знаешь, в  разрушенных  домах
поселяются призраки... Когда я вижу его, я понимаю, что он не случаен здесь.
Он как вопрос, во вс„м этом есть некий смысл, но непостижимый, он никогда не
будет разгадан...
   - Когда-то весь этот остров  был  застроен,-  сказал  я.-  И  окна  домов
смотрелись в Прегель.
   - Да,- сказал он, кивнув.- Я знаю. Но  мне  он  нравится  и  таким.  Этот
собор... он как каменный символ своей души, одинокий посреди пустыни, он как
мечта об ином городе... или ином мире... Ведь  приобщение  к  идеалу  всегда
делает посвящ„нного одиноким среди людей, а это то же, что быть  отверженным
ими...
   - Это совсем не одно и то же,- возразил я.- Можно отвергать мир,  но  это
не значит быть отвергнутым.
   - Это одно и то же,- сказал он.
   - Нет,- сказал я.
   - И посмотри теперь на  эту  м„ртвую  прямоугольную  глыбу!-  сказал  он,
показав на недостроенное здание Дома  Советов.-  Она  как  айсберг.  Айсберг
против парусного корабля.
   - Там стоял замок,- сказал я.- Только чуть левее.
   - А я думал, на этом самом месте,- сказал он.
   - Нет,- сказал я.-  Чуть  левее.  Его  можно  было  восстановить,  а  его
зачем-то взорвали.
   - Ты застал его?
   - Нет. Я в том году только родился.
   - И выстроили этого монстра.  А  ведь  и  он  совсем  не  случаен.  Он  -
неотъемлемая часть портрета,  архитектурного  портрета  города,  его  второе
лицо, противоположный лик, второй лик двуликого Януса. Это символ того,  что
мы сделали с этим городом. Эта железобетонная мерзость вокруг.
   - Да,- согласился я.- Зрелище удручающее. Но в темноте не видно.
   - Мы захватили этот город как боевой трофей, да так и не  сумели  вернуть
его к жизни. Для Империи он был не больше чем новой игрушкой,  чем-то  вроде
занятной куклы...
   Я усмехнулся.
   - Что ж,- сказал я.- Хреновый, видать, из нас получился Пигмалион.
   - Надо очень любить этот город,  чтобы  он  ожил.  Ты  правильно  сказал:
"Галатея и Пигмалион". Давай спустимся вниз?- предложил он.
   - Давай.
   Мы сошли на брусчатку острова и пошли в сторону собора.
   - В последнее время многое меняется к лучшему,-  сказал  я.-  Вон,  собор
заново отстраивают.
   - Да,- сказал он.- Только, почему-то, не мы, а немцы.
   - Ну, и мы как бы тоже...
   - Сбоку прип„ка.
   Я засмеялся.
   - Ну да.
   - Что это там на флюгере?- спросил он, задрав голову и показав  рукой  на
шпиль башни собора.
   - Русалка,- сказал я.- Символ города. Мы вс„ никак не выберем,  какой  из
всех этих символов главный.
   - Русалка?- сказал он.- Как в Копенгагене?
   - Я не был в Копенгагене,- сказал я.
   - Я шучу,- сказал он.
   - Я понял. Кажется, ты присвоил мою зажигалку.
   Он пошарил в карманах и, найдя зажигалку, отдал е„ мне.
   - Мы столько веко