Испуганно обернулся и зад„рнул шторку.
   Я закрываю дверь.
   Голоса в гостиной.
   Я выключаю в квартире свет. Во тьме далеко за окном шум вертол„та.
   Т„мный в ночи лес вокруг. Стволы деревьев раскачиваются где-то высоко  во
тьме, шум ветра.
   Кто-то ид„т. Свет фонаря за деревьями.
   Выходит на поляну. Свет фонаря бь„т мне в  лицо,  я  пытаюсь  заслониться
рукой, разглядеть, кто это.
   Лай собак.
   Свет становится нестерпимым...
   Сидя за  столиком  кафе  я  пытаюсь  разглядеть  сквозь  зеркальную  вязь
арабесок на стеклянной стене,- серебряные буквы на  стенке  пузыря  радиусом
бесконечность,- то, что за  ней:  залитые  солнцем  аллеи  парка,  газоны  и
п„стрые ковры клумб, фонтан, скамейки в тени деревьев.
   Кто-то подсаживается за мой столик.
   - Не возражаете?
   Мы смотрим друг на друга.
   - Постойте...- он пытается вспомнить.- Где-то я вас должен был видеть...
   - Взаимно. Вы конферансье.
   - А,- говорит он.- Так вы были на нашем шоу. Значит, там я вас и видел?
   - Нет. Я не был на вашем шоу.
   - Нет? А почему?
   Я не отвечаю.
   - Ну ладно... Где же я тогда вас видел?
   - Неважно.
   - Но вс„ равно,- он протягивает мне через столик руку. Я пожимаю.
   - Неплохо придумано,- говорю я, показывая на стекло.
   - Вечером, когда зажигают свет, это очень красиво.
   - И дн„м  ничего.  Знаете,  похоже  на  картинку  -  тест  на  зрительное
восприятие: "что нарисовано на картинке?"
   - Похоже,- соглашается он.
   - Вот бы отгородиться от всего мира такой стеной,- говорю я.-  Чтобы  она
пропускала лишь свет  и  скрывала  тьму  за  золотом  арабесок.  Помните,  у
Мильтона?  "Постыдную  наготу  их  душ  греховных  правды  ризами  сокрыл  и
заслонил..." Вам не кажется странным, что для того,  чтобы  что-то  принести
людям, нужно прежде уйти, отдалиться от них?
   - Не знаю,- говорит он.- Можно ли вообще принести людям что-то.
   - Вот здорово. А как же ваше шоу?
   Он кивает кому-то в зале за моей спиной.
   - Что?.. Знаете, меня избегают  приглашать,  когда  собираются  компании.
Почему? Они все говорят такие пошлости, что я просто  не  выдерживаю.  Может
быть, это мой организм так устроен, но меня... тошнит. В буквальном  смысле.
И обо мне говорят: "Фу, как пошло он себя вед„т!"
   Вс„ это он произносит на одном дыхании, с  заученными  интонациями,  и  я
догадываюсь, что он произносит эту хохму в тысячный раз, уже  автоматически,
не задумываясь.
   - Признайтесь, вы сочинили это,- говорю я.
   - Иногда мне кажется,- говорит он, становясь серь„зен.- Когда я выхожу на
сцену... что реально только то, что происходит на ней. Что это куда реальнее
тех, кто сидит и пь„т сво„ вино или танцует, или слушает что-то из того, что
говорим мы, из того, что говорю я, но урывками, они приходят, уходят... Люди
меняются, появляются новые, исчезают старые. Есть, конечно,  и  завсегдатаи,
но... не о них речь, ведь они сами стали уже как  бы  частью  представления.
Опускается занавес, гаснут рампы, но  представление  будет  продолжаться,  и
когда придут новые люди, завтра... через неделю, месяц... они будут смеяться
над теми же шутками, слушать те же песни. Что постоянно, то и  реально.  Так
что же более реально -  мы,  когда  мы  играем,  или  те,  кто  приходят  на
представление? Вы ведь ни разу не были у нас?
   Я игнорирую последний вопрос.
   - Когда говорят, что  вс„  в  мире  меняется,  то  тем  самым  утверждают
постоянство переменчивости,- говорю я.- Нечто оста„тся в мире  постоянным  и
заставляет мир меняться. Так же есть нечто  постоянное  в  человеке,  и  это
постоянное заставляет его  изменяться,  и  человек  вс„  время  должен  идти
впер„д.
   Он извлекает из кармана пиджака свечку, ставит е„ перед собой, зажигает и
подносит к ней сигарету.
   - Оригинальный у вас способ прикуривать.
   - Шутовство?
   - Скорее, экстравагантность.
   - Когда я в первый раз выходил на эту сцену,- он щурится, отмахивается от
дыма,- для меня это было не более чем заработком. Не  сказать,  чтобы  очень
большим, но вс„-таки. Знаете, пляжный сезон...
   - И что?- говорю я.
   - А теперь я думаю, что это уже навсегда.
   - Навсегда - плохое слово,- возражаю я.
   - Может быть. Но дело ведь не в словах?
   - Оставаться на одном месте опасно...
   - Но разве обязательно стаптывать ботинки в странствиях?  Или  достаточно
просто время от времени сметать с них пыль щ„ткой?
   - Это не одно и то же.
   - Да,- говорит он.- Я сказал первое, что мне пришло в голову.
   - Это неудачное сравнение.
   Он пожимает плечами.
   Минуты две мы молчим. Потом он гасит пальцами свечку  и  говорит  как  бы
между прочим: "Можно уйти из своего дома. Продать родовое поместье. Но можно
ли уйти от самого себя?"
   Аллея парка, асфальт, цветы. В просветах листвы небо.
   Мы сидим на скамейке в душистой прохладе тени.
   Я говорю: "... Ну, а что будет, когда солнце уйд„т? Пойд„те ли вы за  ним
или останетесь киснуть в болоте м„ртвых уже привычек? Пока есть  свет,  есть
жизнь. Пока есть любовь, есть радость, но ничего нельзя  привязать  к  себе,
нужно идти, идти дальше и открывать новые земли...
   - И захватывать?- говорит он.
   - Мы ид„м по пустыне. От оазиса к оазису, и если бы их  не  было,  мы  бы
погибли. Но всякий раз, когда я  вижу  красоту,  она  становится  мной  лишь
тогда, когда, выражая е„, я выражаю себя. И то, что сделано мной, уже не  во
мне. Этого нет во мне больше, и я иду дальше...
   - В пустыню?
   - Да, это рискованно. Но как же иначе? Остаться?  Объявить  себя  Великим
Правителем Этого Оазиса? И всю  оставшуюся  жизнь  торчать  перед  зеркалом,
примеряя лавровый венок и любуясь собой в гордых и величественных позах?
   - Однажды можно просто не дойти до очередного оазиса,- говорит он.-  И  в
результате никуда не придти.
   - Да,- говорю я.- Или принять за оазис мираж. Случается и такое. Но страх
- это не метод.
   - Где-то я это уже слышал...- задумчиво говорит он.
   - Может быть. Но правда оста„тся правдой.
   Мы молчим.
   Я замечаю прогуливающуюся чуть поодаль на асфальте чайку. Это ведь чайка?
Она самая. Я ищу  по  карманам  и  нахожу  кусочек  рафинада,  зав„рнутый  в
разорванную бумажку пакетика. "Гули-гули-гули",- подзываю я е„,  но  она  не
реагирует. "Эй, как тебя. Джонатан. Давай сюда, сахар получишь".
   - Наверное, сытая,- высказывает сво„ соображение Конферансье.
   - А может, она не ест сахар?
   - Ест,- убежд„нно говорит он.
   - А вс„-таки надо сбегать, купить ей рыбы.
   - Это можно,- соглашается он.
   - А она не улетит куда-нибудь?
   - Ничего,- говорит он.- Мы е„ ниточкой привяжем. К скамейке.
   Он пытается поймать е„, но она убегает, и он бежит  за  ней  и  никак  не
может схватить негодную птицу...
   - Кончилось тем, что он растянулся, а чайка улетела. Как я и ожидал.
   - Нашли развлечение,- кивает Лил с насмешливой укоризной.-  Два  здоровых
мужика.
   - Ты слушай дальше. А то не буду рассказывать.
   - Так кто тебя прив„з-то?
   - Он мне говорит: "Пойд„м, ещ„ поотражаемся". Я говорю: "Давай". Ид„м,  и
тут нам навстречу какой-то тип. Оказывается, они  знакомы.  Он  на  кол„сах.
Поехали кататься втро„м. А потом он поехал нас  развозить.  Знаешь,  как  он
сказал? "В таком состоянии кол„сами легче управлять, чем  ногами".  Толковый
парень. Три раза  ему  объяснял,  куда  ехать,  и  он  каждый  раз  говорил:
"Понятно",- и отвозил куда-нибудь не туда. Ладно, мимо проезжали  здесь,  по
этой улице. Я ему: "Стоп! Приехали". Выхожу, прощаемся с ним, я ему  говорю:
"Единственное, что нас  страшит  -  это  неведомое.  Единственное,  что  нас
притягивает - это неведомое". И, ты знаешь, он согласился!
   Пошатываясь и цепляясь за перила, я поднимаюсь по лестнице подъезда.
   Подхожу к двери.
   Она открывает, но зачем-то я ещ„ раз нажимаю на звонок.
   Я пьян. Пытаюсь пройти мимо не„.
   - Кто это тебя прив„з? Ой...- дверь захлопывается.
   Где-то наверху шаги по лестнице вниз.
   Прохладный полумрак подъезда.
   Голос Лил: "Так где ты пропадал эти дни?"
   Я вхожу в комнату. Никого. В пепельнице дымится окурок. На полу  валяется
раскрошенная пробка от бутылки вина.
   Окно открыто настежь. Сквозняк.
   В ванной шумит вода.
   На кухне горит свет.
   В ч„рном окне освещ„нные окна домов города.
   Зал ожидания аэропорта. Монотонный женский  голос  объявляет  рейс,  люди
вытягивают шеи, прислушиваясь. Голос повторяет, безразлично, без интонаций.
   Звяканье мелочи в кассе буфета. Треньканье игровых автоматов.
   Л„тное поле. Самол„т, набрав разбег, отрывается от полосы.
   Маленькая девочка заворожено смотрит на  него  сквозь  мутноватое  стекло
зала ожидания аэропорта.
   Город в ночных огнях. Мигающий огон„к самол„та в ч„рном пустом небе.
   ... И однажды увидев, на одно совершенное мгновение  увидев  тебя  такой,
какой ты явилась мне, когда не стало меня,  и  ты  шла,  и  была  сверкающая
солнцем площадь, и не было звуков... Пространство... Однажды увидев, я иду к
тебе, и снова и снова я буду искать тебя.
   Потому что моя смерть - это тво„ рождение.
   Такой, какой я увидел тебя. Однажды...
   6
   Гимнастический зал, из  которого  вынесли  весь  спортивный  инвентарь  -
остались только баскетбольные щиты с корзинами,- одна из них стянута шнурком
и доверху набита бумажными цветами - если снизу бросить в не„ мяч, взорв„тся
фонтан цветов, красиво будет,- огромные, во всю высоту стен,  окна,  залитые
солнцем.
   - Вообще-то, здесь репетирует кордебалет,-  говорит  Лил  тоном  радушной
хозяйки, оправдывающейся перед гостями за беспорядок в доме: "Эти  переезды,
знаете..."
   Я подхожу к роялю. Сажусь за клавиши и открываю крышку.
   - Балет?
   - Ну да,- она подходит ко мне.- Здесь обычно танцуют.
   - А ты танцуешь?
   - Я играю.
   - Играешь? На ч„м?
   - На сцене.
   Я улыбаюсь. Пробегаю по клавишам, разгоняя пальцы.
   Играю "Дым" Керна.
   Она слушает, ставив локти на ч„рную полировку дерева.
   - Вообрази себе,- говорю я,- гениального пианиста. Его  руки  связаны  за
спиной, и вот, он не может сыграть даже гаммы. Но разве от этого он перестал
быть гением? Нисколько.
   - А почему он их не развяжет?- говорит она.
   - Если бы он мог  сделать  это  сам,  то  зачем  бы  ему  было  сотворять
человека?
   - Так ты говоришь о Боге?
   - Да.
   - Человек должен развязать руки Богу?
   - Да,- говорю я.- А сейчас я сыграю для тебя мою любимую из мелодий.
   - А хочешь, я спою для тебя?- говорит она.
   - Да,- говорю я.- Послушай.
   Я начинаю играть "Римские каникулы" Матиа Базар.
   Раскал„нный зноем асфальт. Стаи голубей. Скамейки на площади,  сверкающие
на солнце машины у парадной лестницы здания театра.
   Песчаные дорожки, цветочные клумбы. Женщины в ч„рных очках.
   Лепные формы фонтанов.
   Расположившаяся на асфальте компания молод„жи с гитарами и  магнитофоном.
Пот„ртая дорожная одежда. Девчонки лижут мороженое.
   Тему "Римских каникул" сменяет "Отель Калифорния".
   Силуэты высотных зданий на фоне закатного неба, подернутого дымкой.
   Выгоревшая трава луговины. Палатки. Дым костра.
   Далеко на дороге крохотная фигурка велосипедиста  удаляется,  сливаясь  с
сумерками.
   ... Ты не актриса, потому  что  это  нельзя  сыграть,  это  можно  только
прожить, и ты не играешь, ты жив„шь. Ты - свет. Как мрамор,  когда  отсечено
вс„ лишнее, он оживает, и это не камень уже - голос вопиющий осанну!..
   Пустой  гимнастический  зал,  залитый  светом  дня.   Посреди   зала,   в
одиночестве, Конферансье танцует, напевая вполголоса музыкальную тему.
   Темп убыстряется.
   Конферансье по„т уже во весь голос, срывается и, выделывая  балетные  па,
начинает задыхаться... Остановился.
   За окнами слышатся детские голоса и грохот роликовых коньков.
   Он ид„т к роялю. Нет, передумал.
   Направляется в раздевалку.
   Пустой зал.
   Стена с высокими окнами, напоминающая акведук.
   - Нужно уметь вовремя уйти,- говорю я.- Это далеко не всем уда„тся.
   - Тебе это удалось,- кивает она.
   - И они вс„ портят. Водка иногда...
   - Что?
   - Я говорю, водка иногда возвращает вс„ на свои места.
   - Как это?
   - Возвращает к тому, что ты знал об этом раньше. И  не  всегда  это  было
неправильно. Мы уходим и от правильных решений.
   - Да,- говорит она.- А почему?
   - Вот уж о ч„м я не хочу думать.
   - Ну и не думай,- говорит она.
   Я приехал на море и занимаюсь отдыхом.
   - Раз ты это почувствовал, значит, ты сделал правильно, что уш„л.
   - Я не хотел никого вести за собой. И понял, что  начинаю  хотеть  этого.
Здорово я вс„ объясняю, да?
   Она, усмехнувшись, кивает.
   - А как ещ„ объяснишь?
   Она пожимает плечами.
   Она говорит: "Ты спрашиваешь?"
   - Если бы я промедлил хотя бы немного, я бы  уже  не  смог  уйти.  Бывают
такие заморочки, когда ты оказываешься как в заколдованном кругу. Надо уметь
вовремя...
   - Уйти,- заканчивает она.
   - Остановиться, да. Может быть, уехать.
   Я же не мог отключить телефон и не открывать никому дверь, правильно?
   - Но ты же даже не видел меня, как я играю!
   - Вс„ это неважно,- говорю я.- Уже неважно.
   - Но для меня это важно, ведь это моя жизнь!
   - Ты свыклась с мыслью, что на большее ты не способна?
   - Скажи уж сразу, ни на что!
   - Это ты так думаешь. Ты говоришь "я", но что ты о себе знаешь?  Думаешь,
можно протестироваться, сходить к психологу  или  гадалке,  и  пожалуйста  -
получи себя на блюдечке? Так ты себе это представляешь? Конечно, вс„,  почти
вс„ можно разложить по полочкам, на то и существует  наука,  но  твою  жизнь
никто за тебя не прожив„т, и можно сколько  угодно  рассуждать  о  том,  как
устроено это и то, можно изучить состав аминокислот и формы неврозов,  но...
жизнь останется тайной. Человек - не творец своей судьбы, а лишь соучастник,
как и народ не созда„т свою историю, а лишь участвует в ней. И вс„,  что  он
может, это быть самим собой, или лгать, всю жизнь лгать,  изображая  кого-то
другого, и так и не начать жить.
   Ты говоришь, это моя жизнь, я такая, но что ты о себе знаешь?
   Конечно. У тебя есть твои  любимые,  стоптанные  уже,  туфли,  и  они  не
перестают быть твоими потому только, что были выпущены  на  потоке.  И  твоя
одежда - это твоя одежда, пусть будет сколько угодно других, таких же точно,
свитеров, джинсов, курток... И твоя машина - это твоя машина, и твои болезни
- это твои болезни, и твой город - это твой  город...  твои  привычки,  твои
любимые сигареты, твои книги, выпущенные тиражом сто тысяч... Это  тво„,  но
это не ты. Можно смоделировать структуру белка, но  кто  оживит  его?  Можно
повторить в мраморе формы женского тела, но что оживит м„ртвую статую?
   Ты ещ„ не знаешь, какая  ты,  но  ты  должна  знать,  что  ты  -  звезда.
Повторять это как заклинание.  Знаешь,  как  японцы  произносили  буддийские
тексты? Они заучивали их наизусть, даже не понимая смысла. Долгое  время  им
вообще не приходило в голову, что их можно перевести. Им  не  было  нужды  в
этом. То же самое Екатерина рассказывала о бурятах и киргизах, уж не  помню,
кому именно...
   - Но зачем мне это?
   - Чтобы проникнуться этим... Этой идеей.
   - А зачем?
   - Что зачем?
   - Разве обязательно чем-то проникаться? Разве не достаточно просто быть?
   - Именно для того чтобы быть. Ты будешь  открывать  себя  снова  и  снова
заново, и удивляться этому - оказывается, ты совсем не знала себя! Но что-то
останется неизменным. О  ч„м-то  ты  должна  всегда  помнить.  И  повторять,
повторять, повторять...
   Она сме„тся: "Буду как монахиня с ч„тками!"
   Ты - звезда. Ты - город, который светит миру.
   В  тебе  сокровищницы  всех  империй,  тайные  кладовые  веков,  народов,
цивилизаций,  светлоколонная  галерея  дворца,  где  голос  в   опернопышном
оперении музыки как биение сердца, и сфинкс бросается в  пропасть,  и  пламя
его страсти и трепет свечения над глыбами северных льдов - вс„ это ты, и вся
Земля принадлежит тебе. Весь этот мир  -  мальчик-паж,  поддерживающий  край
твоего царственного одеяния. Эта  планета  -  песчинка,  пролетающая  сквозь
пылающий шлейф твоего платья...
   - Жалко, что об этом никто не знает,- говорит она.
   - Об этом знаю я.
   А другие... Их голоса - дудочка в руках паяца, имя которого - Время.  Что
тебе до его ужимок. Оставь их, у нас с тобой мало времени  -  нам  предстоит
перевернуть мир!
   - А зачем?- говорит она.- По-моему, он и так неплохо лежит...
   - Затем что ты звезда, и тебе надлежит быть звездой, и тебе это нравится.
Ты держишься за этот свой балаган, думая, что нашла сво„ место, ты низводишь
себя до роли бездарной актрисы, которая предпочитает третьеразрядный  театр,
только бы быть примадонной. Но это не твоя роль, тебе это ненужно. Ты ещ„ не
веришь в себя, потому что никогда не знала себя прежде. Здесь.
   Есть зв„зды, которые лепят из папье-маше, крашеной  фанеры,  и  вот,  они
громыхают листами жести, изображая гром. Они  играют  в  зв„зды  по  тем  же
правилам, по которым те, кто их лепят, разыгрывают небеса.
   Но ты иная. Ты подлинная, и таких зв„зд ещ„ не было. Во все времена  было
что-то от тебя и что-то от меня, но не было нас с тобой. Вместе.
   Так давай попробуем сделать из этого действительно что-то!
   - Ты говоришь про наш театр, что  он  третьераздрядный,  а  сам  даже  не
приш„л ни разу посмотреть!..
   - Если я такая замечательная, то как же ты говоришь, что я ничего из себя
не представляю?
   - Я не говорил так.
   - Говорил!
   - Не говорил я так. Я сказал "то, что ты теперь делаешь".
   - Какая разница.
   - Огромная. Просто ты ещ„  не  жив„шь  настоящей  жизнью,  своей  жизнью.
Потому что вот это, вот это - не ты.
   - А кто же тогда?
   - Не ты!
   - Ну откуда ты знаешь, какая я?
   - Знаю.
   - Ты приехал сюда без году неделя,  ты  ничего  не  знаешь,  как  я  жила
здесь... Ты даже не видел меня на сцене!
   - Этого не нужно.
   - Ни разу не был на нашем представлении...
   - Этого не нужно.
   - И говоришь, что знаешь меня. А я себя не  знаю.  Люди,  которые  долгие
годы знают меня, оказывается, тоже ничего не знают! А ты знаешь.
   - Я знаю.
   - Как же ты меня разглядел?
   - Я увидел тебя.
   - Что?
   - Это была не галлюцинация.
   - Что?
   - Эта площадь не могла так сверкать.
   ... Нам никогда не сказать им главного! Слишком мало, это  слишком  мало,
одна человеческая жизнь, даже если сжечь е„ за несколько лет или  один  год,
то и тогда этого слишком мало.
   Нам никогда не сказать им главного!
   Вс„ равно, вс„ равно, вс„ равно, слышишь? Вс„ равно!
   Но что им всем до того? Они не заметят разницы. Когда к  ним  придут  мои
убийцы и будут говорить им те же слова, что произносил  я,  они  не  заметят
разницы... Они не заметят.
   Смешны судьи, не знающие закона. Какое бы решение они ни  приняли,  разве
будет оно иметь силу?
   Но я помогу тебе.
   Они о тебе узнают.
   Пусть даже нам ничего не объяснить, и никогда не сказать им главного...
   - Знаешь, как выглядит центр Земли?
   - Нет, не знаю,- говорит она, надувшись.
   - Ну, подумай.
   - Не знаю, я же сказала.
   - Не знаешь.
   - По-моему, Земля круглая.
   - Не спорю. Значит, не знаешь? Это дохлая, пыльная площадь в  задрипанном
городишке. С одной стороны к ней примыкает рынок, с другой - вообще  ничего.
Сонные мухи, жара, вонь. И знаешь, почему?
   Она молчит.
   - Ты, конечно, представляешь  себе  величественный  храм.  Обелиск.  Маяк
высотой в полнеба. Да? А вс„ потому, что люди, которые  здесь  живут,  знать
ничего об этом не знают. Вот так же и ты.
   Она рассердилась.
   - Что я!
   Я хочу поцеловать е„, она вырывается, отпихивает меня.
   Наконец, сда„тся.
   Она говорит тихо: "Ну что, я?"
   Она говорит: "Я тоже живой человек, мне тоже может быть больно. Почему ты
забываешь об этом?"
   ... Я должен уйти, исчезнуть, чтобы вместо меня в этот мир пришла ты...
   Ночь. Тлеющие угли костра.
   Плеск воды.
   Под пологом ч„рных ветвей, накренившись на склоне, сто