невыносимым, ноги  подгибались,  он
стонал и подвывал, никто же не слышит, затем повернулся, едва  не  упал.
Стена снова поплыла рядом, но уже в другую сторону.
   Под ногами хрустели мелкие камешки. Сердце сжимало холодной  железной
лапой, он передвигал ноги, как старик. Когда он, чтобы не отдать  ножны,
ринулся в пропасть, ремень перевязи был у него в руке.  Правда,  рукоять
могли выдернуть в последний миг...  но  тогда  тот,  кто  успел  за  нее
схватиться... вот он, еще один обломок расщепленной  кости.  Свеженькая,
окровавленная, сочится костный мозг. Что значит падать без веревки. Хотя
его веревка разве что задержала где-то, но все же оборвалась, даже следа
не осталось... Да и понятно, веревки едва ли хватило  до  середины  этой
чудовищной стены.  Зато  он  все  еще  не  вышел  из  своей  каменности,
окаменности, что и спасло.
   Впереди блеснуло.  Он  заспешил,  упал  на  колени,  дрожащие  пальцы
бережно коснулись в россыпи  камней  торчащей  кверху  рукояти.  Обломок
лезвия ушел в щель между камнями, издали казалось, что меч цел.
   И лишь когда рукоять заняла свое место в ножнах, он огляделся. Справа
стена, у подножия которой  бродит  взад-вперед,  а  слева...  тот  самый
густой дремучий лес, что с высоты казался желто-зеленым мхом. Здесь, где
у подножия все засыпано камнями, от деревьев свободна полоса в  полсотни
шагов, но дальше...
   Плечи зябко передернулись сами. Зеленая стена покрытых мхом деревьев,
оттуда идет теплый влажный  воздух,  словно  из  куявской  бани.  Кроны,
огромные,  плотные,  многоэтажные,  настолько   сплелись   вершинами   и
перекрыли доступ свету, что здесь, внизу, почти  ночь.  Холодная  темная
ночь.
   Нет, все-таки день, неприятный  зеленоватый  день,  но  день  вечного
сумрака, в котором сейчас что-то грохочет...
   Он вскинул голову и долго старался понять, что же это такое, знакомое
и незнакомое разом, пока не сообразил, что это гром, обыкновенный  гром,
только зависший и завязший в трясине веток, зелени,  продавливающийся  к
земле в виде старческого бормотания, кашля.
   На голые плечи плеснула струйка. Он отскочил, но с другой стороны  на
голову обрушился целый водопад. Вода с силой била в зеленую землю, вверх
взлетели желтые комья.
   Все-таки зеленая крыша леса не может удержать  огромные  массы  воды,
где-то, да прорывается, страшно представить, что начнется...
   Он заспешил в сторону огромного ствола, там вроде  бы  под  нависшими
ветвями можно укрыться, однако перед лицом с грозным грохотом опустилась
водяная стена, ударила в землю. Почва затряслась, взлетали пласты земли.
Он пытался удержаться, хватался за ветви, но  могучая  сила  подхватила,
как щепку, понесла, помчала, с силой ударяя  о  деревья,  переворачивая,
залепив лицо жидкой глиной, снова с размаху била всем телом  о  деревья,
что выстаивают, запустив корни очень  глубоко,  ударяла  о  стволы,  что
рухнули под напором воды и  теперь  пытаются  перекрыть  водному  потоку
путь,  протаскивала  сквозь  коряги  со   вздыбленными   вверх   острыми
корнями...
   Наконец бурный поток напоследок  ударил  уже  бесчувственное  тело  о
ствол могучего дуба и оставил в развилке нижних ветвей.
 
*** 
 
   Он выныривал из сна, но  это  оказывался  лишь  другой  сон,  вязкий,
душный и отвратительный, а когда  удавалось  выкарабкаться,  обнаруживал
другой темный кошмар, липкий и вонючий, от которого забивало дыхание,  а
желудок поднимался в горлу.
   Наконец, когда пришел в себя, он еще  долго  ждал,  когда  же  кошмар
кончится: воздух душный, липкий, смрадный, пахнет гнилой древесиной,  по
телу ползают мокрицы,  темно,  только  в  трех-четырех  шагах  виднеется
светлое пятно, в котором те же  гнилостные  растения,  покрытая  толстым
жирным мхом кора...
   Проваливался в забытье, снова выныривал  в  этом  же  мире.  Лишь  на
третьи сутки сообразил, что он внутри огромного дупла, потому  и  пахнет
гнилой древесиной. В исполинском дереве выгнила сердцевина,  по  толстым
стенам все так же из глубин поднимаются озера ледяной воды,  потому  так
сыро и прохладно.
   Где-то, вспоминал он вяло, продираясь сквозь тупую боль
   В черепе, на невообразимой высоте многие этажи веток, листьев. А он в
дупле, как сова, белка или какой другой лесной  зверь.  Даже  не  зверь,
звери не страшатся ходить по земле и спать внизу, а так, мелкое пугливое
лесное существо.
   Неровная дыра в дупло посветлела, он  услышал  хоть  какие-то  звуки.
Скавчанье,  чавканье,  ага,  наступает  утро.  По   ту   сторону   дупла
установился ясный зеленый свет. Тело болело  мучительно,  он  едва  смог
доползти до края, а когда дополз, тоска вошла в грудь с такой силой, что
забыл о своих ранах и перебитых костях.
   В зеленом влажном мире всюду исполинские, покрытые толстым слоем  мха
деревья, больше похожие на скалы. Наверное,  дубы.  Гордому  сыну  Степи
надо знать четыреста видов трав для скота, но вовсе не обязательно знать
бесполезный и даже вредный лес.
   По широкой поляне, окруженной этими дубами, бродили,  притопывая,  по
кругу понурые рослые мужчины. Все в звериных  шкурах,  лохматые,  волосы
падают на спину, бороды у всех,  даже  у  молодых....  Если  есть  здесь
молодые.
   Из дупла в дереве напротив показалась женщина, тоже в шкурах, в руках
огромный горшок из зеленой глины. К ней потянулись руки, отдала  горшок,
мужчины снова принялись бродить по поляне, а женщина  нырнула  в  темное
дупло. Теперь Придон видел, что мужчины что-то  разбрасывают,  а  сочная
трава, которую топчут, под их подошвами превращается в слизь и  повисает
на лаптях жирными ломтями.
   Придон свесил голову, до земли примерно три  человеческих  роста,  но
кора в таких трещинах, наростах, что и есть  ступеньки.  Он  хотел  было
вылезти, но страшное воспоминание  заставило  метнуться  обратно  в  эту
рыхлую гниль, труху.
   Пальцы лихорадочно рылись в этом месиве, натыкались на крупных  белых
червей, толстых и  скользких,  личинок  жуков,  он  разбрасывал  во  все
стороны пережеванную их челюстями труху, глаза привыкли, вдруг увидел  в
сторонке кончик ремня.
   - Боги... - прошептал он, - пусть это будет правдой...
   Трясущимися руками потащил перевязь. Коричневая трyxa
   Осыпалась мягко, бесшумно. Перевязь  почти  не  гнулась,  облепленная
сухой глиной, что, казалось, за эти дни окаменела. Ножны на месте, как и
рукоять меча, сейчас перепачканная так, что  сам  издали  принял  бы  за
уродливый сук или корень.
   - Спасибо, - прошептал он. - Боги Артании... вы и здесь со мной!
   Не было сил очищать от глины и грязи, лишь сбил самые большие  комья,
кое-как надел через плечо, сразу ощутил себя увереннее,  даже  вроде  бы
здоровее, только в черепе еще гул,  а  мысли  плывут  медленно  и  вяло,
словно вылезающие в лютый холод лягушки из болота.
   Вернулся к краю дупла, начал осторожно спускаться, пальцы дрожали  от
слабости. Недалеко  от  земли  толстый  слой  мха  подался  под  ногами,
ослабевшие руки безуспешно пытались ухватиться за кору, и, хотя с  такой
высоты упасть и ушибиться - смешно, он все-таки ушибся, лежал  и  хватал
ртом воздух, как рыба на берегу.
   От вытаптывающих траву отделился мужик, подошел, Придон смотрел снизу
вверх, и казалось, что мужик - настоящий лесной великан: волосы до  плеч
- с зеленым оттенком, в длинной бороде зеленые водоросли, травинки, мох,
даже рубашка с зелеными потеками  вся  покрыта  мхом,  что  уже  пророс,
пустил крохотные зеленые корешки.
   Мелковатые для такого огромного лица  глазки  без  всякого  выражение
оглядели Придона, на миг задержали взгляд  на  странной  перевязи  через
плечо.
   - Живой, - протянул он с некоторым удивлением. - Я не думал... Зачем,
говорю, Коряга, нам тащить этот труп? А Коряга мне:  он  еще  живой,  не
видишь? Вижу, говорю, но у него все кости  переломаны,  вон  даже  живот
лопнул, да и  весь  синий,  ровно  ядовитых  грибов  обожрался!  Вот-вот
кончится. Но Коряга у нас дурак, ничего не понимает, пальцев на руке  не
сочтет, взвалил тебя на плечо, прет в деревню...  Ну,  я  без  него  три
нырки добыл и одну летягу видел, это к удаче!..
   Придон, не поднимаясь, спросил глухо:
   - Но как я выжил?
   - А дупло на что? - ответил мужик с недоумением. -
   Он же тебя в дупло сунул!.. Ты ж щас из дупла вылез!..  Тебе  главное
было до дупла дотерпеть, не кончиться. А Коряге  грю,  что  не  донесет,
брось, до деревни еще три версты, да и чужак ты вовсе, а  зачем  чужаков
подбирать? Нам своих девать некуда, поляна всех не вмещает, а за Большое
Болото еще никому не удавалось выйти...
   Придон наконец собрался с силами,  поднялся.  И  тут  обнаружил,  что
мужик - в самом деле великан, на голову выше, в плечах шире вдвое,  руки
толщиной с бревна. И еще  стало  понятно,  что  все  мужики,  что  мерно
вытаптывали траву, крупнее его, Придона, тяжелее и наверняка сильнее.
   - У вас такие дупла, - пробормотал он, - волхвостые... лекарские?
   Мужик рассматривал его пристально, потом взгляд померк,  как  у  пса,
что не  умеет  долго  смотреть  на  что-то  неотрывно,  огромная  лапища
поднялась, Придон услышал скрип, это мужик поскреб загривок.
   - Да, - сказал мужик, - у нас дупла. А в вашей  деревне...  нет,  что
ли?
   Он заранее скорчил  морду  в  скептической  ухмылке.  Дупло,  подумал
Придон. Он пощупал грудь, живот. Чувствуются рубцы от ран, но он двигает
руками, его тело уже на ногах. Выходит, эти дупла не простые.  Возможно,
даже смертельные раны могут залечить, и какая жалость, что  эти  деревья
не растут в Артании! Да и за войском их  не  потаскаешь,  чтобы  раненых
сразу туда, в сырую гниль опилок...
   - Меня хотел убить очень умный человек,  -  сказал  он  задумчиво.  -
Очень! И почти убил. А спас, значит, самый большой дурак вашей деревни?
   Мужик обрадовался.
   - Верно говоришь! Так хорошо, что у  меня  даже  голова  закружилась,
будто песню услышал. Складно. Ты кто? Ты не из наших. Где  твоя  борода,
ведь  ты  не  ребенок?  Или  ты,  может  быть,   ребенок   какого-нибудь
великана?..
   Придон всмотрелся внимательнее, но мужик говорил совершенно серьезно.
   - Я не... - начал говорить Придон и тут ощутил, что
   Колени подламываются,  а  в  голове  зазвенело.  Лицо  мужика  начало
расплываться. Губы его шевелились, но слов Придон уже не слышал.
   - Мне бы поесть, - прохрипел он из последних сил.
   Тьма обхватила его со всех сторон.
 
*** 
 
   Очнулся от  гадостного  ощущения,  что  через  лицо  ползет  огромная
улитка. С трудом открыл глаза, рука поднялась,  чтобы  смахнуть  мерзкую
тварь, и застыла на полдороге.
   Перед ним на корточках сидела полуголая молодая женщина. У  нее  было
миловидное лицо,  коричневые  глаза  древесного  цвета  под  широкими  и
густыми бровями, расплюснутый нос. В руке грязная деревянная ложка, лицо
испачкано золой и древесным соком. Перед ней раскорячился широкий горшок
из необожженной глины.
   - Опамятовался? - проговорила она  участливо.  Улыбнулась.  -  Вот  и
хорошо... Теперь сможешь есть сам. Мужчины должны есть много...
   Из ее ложки высунулась  блестящая  от  слизи  голова  улитки.  Повела
рожками и, пока женщина смотрела на больного, перевалилась  через  край.
Придон вздрогнул всем телом, когда мерзкая тварь шлепнулась ему на голую
грудь.
   Женщина проворно шлепнула  ладошкой,  накрыла,  не  дав  залезть  под
перевязь, белые зубы блеснули в торжествующем смехе:
   - Проворная? Я еще проворнее.
   Придон дернулся, когда к  его  рту  приблизилась  женская  ладошка  с
зажатой в ней улиткой размером с большую толстую жабу.
   - Ты что? - вырвалось у него. - Хочешь, чтобы я это съел?
   - Конечно, - удивилась она. - Ты вон какой большой!.. Тебе надо  есть
много. А те, что я  тебе  скормила  из  первого  горшка,  разве  насытят
мужчину?..
   Справа от женщины лежал на боку пустой горшок. В нем влажно  блестит,
тонкая ниточка слизи тянется через горлышКо в сторону коричневых опилок.
Похоже, одна улитка все же оказалась проворнее, убежала.
   В  желудке,  как  ему  показалось,  начало   шевелиться,   дергаться,
переползать с места на место. Он напрягся, стараясь удержать желудок  на
месте, не дать карабкаться к горлу. Кровь застыла в жилах.
   - Что-то опять побледнел, - произнесла  женщина  с  беспокойством.  -
Съешь еще хоть парочку...
   - Не... хочу... - пробормотал он. Желудок начал подниматься к  горлу.
- А ты кто?
   - Я? Я женщина.
   - Это понятно, - сказал он слабо, - но разве ты единственная женщина?
Она удивилась.
   - Нет, конечно. Нас семь человек в деревне. И двенадцать мужчин!
   - А как тебя зовут?
   Она вскинула широкие мохнатые брови. В глазах появилось удивление.
   - Я же сказала - женщина!
   - Ну да, - согласился он, - но вас семеро женщин.  Как  вас  отличают
одну от другой? Она засмеялась.
   - А, вот ты о чем? Ну,  четверо  уже  совсем  старые,  только  две  в
возрасте, одна еще почти ребенок. Нас отличить легко.
   Он вздохнул.
   - Ладно, я буду называть тебя... Цветок. Хочешь? Это очень красиво. У
человека должно быть имя.
   - Имя? А зачем?
   Плечи его передернулись, от мокрой земли тянуло холодом.
   - Эх, - сказал он, стуча зубами, - огня бы...
   - Огня?
   - Ну да... Костерок бы хоть маленький...
   - Что такое костерок?
   В  голове  шумело,  но  он  удивился  так,  что  в  мозгу  на   время
прояснилось.
   - Не знаете,  что  такое  костер?  Огонь?  У  вас  не  бывает  лесных
пожаров?
   За это время вокруг них собралось с  полдюжины  мужчин  и  женщин,  с
вялым интересом рассматривали его, переговаривались, он видел  разинутые
в удивлении рты. Затем мужчины один по одному,  теряя  к  нему  интерес,
начали  отходить  в  сторону,   расходиться.   Он   слышал   удаляющееся
бормотание, но говорили уже не о нем, а о сломанной ноге Грабохлыста,  о
разливе вод у Темного  болота,  о  двухголовой  рыбине,  которую  поймал
мальчишка Косых...
   Он осматривался с тоской и  растущим  нетерпением.  Воздух  настолько
темный и влажный, что в нем хоть плавай,  недаром  над  поляной  носятся
такие громадные жуки, попадет сослепу - собьет с  ног.  Стволы  деревьев
блестят от влаги, то ли выступившей, то ли осевшей из воздуха. На голову
и плечи постоянно каплет, здесь постоянный унылый дождь.  Земля  вязкая,
подошвы отрываются с чавканьем, все двигаются мокрые  и  блестящие,  как
громадные слизни.
   - Я вам покажу. - пообещал он.
   Цветок увязалась за ним, а он  побрел  между  деревьями,  искал  хоть
какие-то камни, чтобы выбить искру, зажечь  огонь,  научить  этих  людей
огню. Как когда-то их, диких артан, научил кто-то из Знающих и  Умеющих.
Однако везде дерево, трава, влажная или вовсе мокрая земля, временами  -
глина, даже песка не увидел.
   Да и отыщет он камни... Выбьет искру, но та упадет на  мокрую  землю,
мокрую  траву,  насквозь  промокшие  щепки.  Здесь  соорудить  костер  -
небывало трудное дело. Это скорее задача для колдуна, а то и чародея, но
не для воина.
 
*** 
 
   Воздух казался ему разреженной водой. Гнилостные испарения плавали  в
воздухе желтыми струями, от мокрой земли поднимались запахи  разложения,
а из покрученных болезнями стволов выступали багровые  наросты,  похожие
на пузыри с гнилой кровью.
   Он чувствовал, как лес провожает его взглядами. Иногда
   Замечал в зелени кустов чьи-то глаза, мелькали  тени,  дважды  совсем
близко проломился неведомый зверь, на  Придона  пахнуло  мощным  запахом
свалявшейся шерсти, но еще  больше  пахло  почему-то  большой  придонной
рыбой.
   У самого края болота он заметил сгорбленную фигуру.  Коряга,  который
его спас, время  от  времени  тыкал  в  темную  воду  длинной  палкой  с
заостренным концом. Когда Придон приблизился, в воде забурлило, Коряга с
торжеством выволок огромную рыбину... сперва она в самом деле показалась
При-дону рыбиной.
   За спиной  Коряги  уже  бились  три  крупные  водяные  рыбозмеи.  Они
подпрыгивали, выгибались, с каждым движением болото все ближе, вот  одна
плюхнула в воду и скрылась в глубине, вот вторая обрушилась совсем рядом
с увлеченным Корягой, а он ничего  не  заметил.  Судя  по  перепачканной
слизью траве и оброненным чешуйкам, он выловил и набросал себе за  спину
уже десятка два этих чудовищ. Из них к спасительному болоту приближается
последнее...
   Коряга улыбнулся Придону, лицо пошло мелкими морщинками:
   - А, чужак!.. А я смотрю, кто это идет так бесстрашно? Он швырнул, не
глядя,  рыбозмею  себе  за  спину.  Там  глухо  чавкнуло.  Коряга  гордо
усмехнулся.
   - Спасибо тебе, - сказал Придон просто. - Если бы не ты...
   - Да ты чё? - удивился Коряга. - Все ж знают, я  -  дурак!  Потому  и
принес тебя, хотя другой бы бросил.
   - Спасибо, - повторил Придон.  -  А  теперь  скажи,  как  мне  отсюда
выбраться?
   Коряга от удивления распахнул рот:
   - Выбраться?
   - Ну да, - сказал Придон. - Дальше. В другую деревню. А еще  лучше  -
сразу в город. Лучше всего - в большой город!
   Коряга смотрел с  изумлением,  потом  с  великим  сожалением  покачал
головой.
   - Да, надо было бросить... Теперь ты еще дурнее меня.
   Я вон даже и траву топтать не умею.  Слышь,  чужак,  других  деревень
нету! Мы - деревня. И людей других на свете нет. Ты что ж, думаешь, есть
еще на свете люди?.. Откуда же взялись бы, только подумай  своей  дурной
головой!
   - Но я-то взялся, -  возразил  Придон  кротко.  Коряга  на  мгновение
задумался, почесал в затылке.
   - А кто знает, где ты прятался... Может, тебя родила Перепугица,  она
в прошлом году с животом ходила, а потом как-то враз перестала. А ты  не
показывался, чтобы траву не топтать, только ночью  вылезал  и  жрал  мою
рыбу... То-то теперь вспоминаю, что ее всегда  меньше,  чем  ловил!..  А
потом тебя что-то стукнуло, а мы с Голяком на тебя и наткнулись...  Надо
будет у Перепугицы спросить, она тебя признает. Она все признает,  такая
она у нас!..
   - Сколько я валялся без памяти? - спросил Придон. Коряга воззрился на
него в удивлении.
   - Сколько? Да просто лежал, вот и все. А потом подобрали.
   - Нет, здесь!
   Коряга флегматично сдвинул плечами.
   - Да кто это знать может И как узнать?
   - Ну... ночь и день сменяются... вы же спите когда-то?
   - Спать - спим, - ответил Коряга довольно. - Мы спим часто и много!..
А как же? Поспать - это поспать... И ты спал.  Много.  Дык  все  ж  спят
много!
 
ГЛАВА 4 
 
   Яркое, хоть и вечернее солнце заливало красноватым светом двор,  сад,
блистало на уложенной золотыми плитками  крыше  дворца,  из-за  чего  та
казалась похожей на чешую крупного дракона. Воздух застыл,  неподвижный,
словно вода в теплом болоте. Цветные струи ароматов плавали  медленно  и
лениво, колыхались величаво, изгибались так томно, что хотелось почесать
им спины.
   Из  сада  доносились  изысканные  звуки  томной   песни,   ей   мягко
аккомпанировали на струнах. Щажард неспешно потяГивал вино,  усталое  за
день тело распустило мышцы. Тихий, как мышь,  слуга  неслышно  подал  на
серебряном блюде сдобренных винным соусом очищенных раков.
   За спиной звякнуло,  послышался  стук  подкованных  сапог,  бренчание
небрежно  подогнанного  металла.  Щажард  поморщился,  но,  когда   шаги
приблизились вплотную, надел самую приветливую улыбку и поднял голову.
   Янкерд вскинул кверху кулак.
   -  Приветствую  государственного  человека!  -  сказал  он  бодро.  -
Обремененного  государственными...  ну,  тайнами,  делами,   заговорами,
налогами и прочими интригами.
   Щажард лениво кивнул на свободный стул.
   - Да ладно вам. Садитесь, промочите горло.
   Янкерд сел, бодрый и налитый силой,  усы  задорно  торчали  кончиками
кверху. Слуга молча поставил перед ним  золотой  кубок.  Янкерд  вскинул
брови в молчаливом вопросе, сам Щажард прикладывается к серебряной чаше.
Щажард медленно и лениво отмахнулся.
   - Пейте, пейте, что за церемонии!..
   - Благодарю, дорогой бер.
   - Что нового?
   - Нового много, - ответил Янкерд. - Но для меня  главное,  что  срок,
данный варвару,